Поролон

Выходные провожу в интернете. За пределами моей комнаты — фиолетовые миазмы огорчения и рухнувших надежд. Выхожу только ночью, чтобы поесть, всё остальное время посвящаю своим богомерзким гейским делам. Строчу сообщения Тимуру, но тот, разумеется, кроет нас полным игнором. Пару раз выходит в сеть, но на сообщения, сволочь, не отвечает. В предположение Игоря о том, что Тимур в меня якобы влюблен, верится всё меньше. То, что на фотках только я, можно объяснить и моей потрясающей фотогеничностью. Телефон Тимура остался у Игоря на случай, если он за ним вернется, но вся коллекция наших фотографий теперь хранится у меня на компе в папке переименованной в «нямкапронпоролон» — включая ту, что сделал Игорь Александрович. У него тоже обнаружился немалый талант, хотя он и отмазывался тем, что фоток сделал несколько, а оставил лучшую. На этой фотке мне нравится Тимур, по всему видно, что ему это действие доставляет немалое удовольствие, хотя и я, вдавленный мордой в стену, явно пускаю слюни не от страха и боли. Разглядывая фотки и наяривая под столом, я в который раз задумываюсь, что именно они придают особое очарование нашим отношениям. На них только двое, но ещё — взгляд за кадром. В конце концов, это для него я так выёбываюсь на фотографиях. Тимур срастил тему раньше нас, я в этом уверен, но из-за своей тупой упёртости, не осознал всего до конца. Хотел типа контролировать процесс — «смотреть», и тупо сбежал, когда увидел на фоте самого себя. Не мог же этот дебил не понять, что Игоря, который нас сфотал — так сфотал, — вставило не меньше, чем нас? Если фотаешь без души, это видно. Как на его собственных фотах с теми тёлками: они стремаются, потому и фотки стрёмные. Но Тимурин, сука, — баран и «не-пидр», чуть что идёт в отказ, лишь бы сохранить невозмутимую морду лица и видимость контроля. В понедельник утром, как я и предсказывал, Тимур заявляется с надменным ебалом и смотрит сквозь меня. Я же откровенно пялюсь и дуюсь — будто ничего с прошлой недели и не изменилось. Ко мне подсела Анжелка и дала переписать домашку, я весело щебечу с ней, манерничая больше, чем необходимо. Время от времени, кидаю на Тимура долгие взгляды — разумеется, чтобы его выбесить. От Анжелки это не укрывается, но она не комментирует, только смотрит на кучкующихся вокруг Тимура одноклассников и хихикает. Ориентацию я не афиширую, поэтому за исключением оскорблений, мало кто решается заговорить со мной об этом прямо, но Анжелка, видимо, ощутив мое желание «поговорить об этом», пишет мне на уроке: «Ты запал на Тимурина?» Я отвечаю на той же бумажке чуть ниже: «У него классная задница». Не то, чтобы для меня это было важно — ну, чисто визуально — но я не могу не подыграть образу гея в её голове. Анжелка мне нравится, хоть имя у неё дурацкое. Она улыбается и многозначительно стреляет глазками. «Согласна… — ручка задумчиво скачет по клеткам, Анжелка наклоняется и дописывает: — Но он гомофоб. Не боишься?» А девочка зрит в корень. Ну или почти. Может, я-таки обзаведусь подружкой, с которой можно делиться секретами и косметикой? Отвечаю: «меня это заводит» и сердечко, пронзённое стрелой. Замечали, что сердечки больше похожи на задницу, чем на сердце? Анжелка читает, сжимает губы, чтобы не заржать, но дело происходит на уроке, а на уроке, сами знаете, удержать ржач особенно трудно. Глядя на ее усилия, я тоже начинаю давиться смехом. — Что смешного? Все поворачиваются к нам, кроме Тимурина. Мы сверлим его затылок взглядами, и чем больше пытаемся успокоиться, тем сильнее нас обуревает смех. Сосед по парте что-то ему шепчет, шея Тимурина заливается краской. Он не выдерживает и оборачивается. Я поспешно отвожу взгляд, пихаю Анжелку, чтобы она сделала тоже самое, но он, конечно же, замечает. — Всё, успокоились! Успокоились. Что на вас нашло сегодня? Мазин, еще один звук с твоей стороны, и ты идешь вон. Биологичка берёт с моего стола дневник, пока Анжелка прячет листок с диалогом между страниц тетради, и кладёт его на учительский стол. Один ноль в мою пользу. Четвёртым уроком — история. На перемене я наблюдаю, как Тимурин перед самым звонком вдруг всё, только что выложенное, запихивает обратно в сумку, идет к выходу и сталкивается в двери с Игорем Александровичем. Не везёт чуваку, хоть убей. С другой стороны, сам виноват, надо было валить сразу после третьего, а не переходить в кабинет истории и метаться, как стрелка осциллографа. — Погоди, Тимурин, — говорит историк. — У меня для тебя кое-что есть. Тимур останавливается, глядит в стену чуть правее плеча учителя. Игорь Александрович вынимает из кармана айфон и протягивает ему. — Ты забыл его где-то, велели передать, — мягко говорит он и отодвигается, освобождая дорогу. — Осталось три урока до четвертной контрольной, не бойкотируй мои уроки вечно. Тимурин выходит. Мне отчего-то чертовски грустно наблюдать все это действо. Игорь Александрович секунду смотрит в мою сторону и идет к учительскому столу. Ощущение, будто кинули нас обоих. Во мне кипит праведный гнев — больше из-за Игоря, чем из-за себя. Я строю нереалистичные коварные планы выловить этого долбоёба после школы и жестоко отпиздить. Кусаю колпачок ни в чем не повинной ручки, когда спустя минут двадцать после звонка открывается дверь и появляется Тимур со стеклянными глазами. Бормочет «звинитезапоздане» и садится за свою парту. Сука. Урод моральный. Кто тут еще не палится?! Игорь Александрович спокойно продолжает урок, а я бешусь, пинаю стул соседа и вдруг отгрызаю чёртов колпачок вместе с половиной ручки — чернила брызгают мне в лицо, окрашивая ебало в тёмно-синий цвет. Игорь прерывается на полуслове и начинает ржать.