***
Моль не тронула кафтан, что было неудивительно — от одежды шёл запах лаванды, которую любили Солеи. — Я положил на дно сундука веточки и менял. В последнее время забывал, поэтому боялся, что завелась, — доложил Скорг Плем. — Ну вот, теперь от меня будет нести, словно от бабы. — Назгур понюхал рукав и чихнул. Теперь Натрайт смог разглядеть его во всём великолепии — его, человека благородного происхождения, пусть в измятой одежде. Простые сапоги из свиной кожи не подходили к тёмно-синим длинным штанам, скроенным так, чтобы скрыть протез. Иной примет такой фасон за отсутствие вкуса и старомодность, но Голлдару было всё равно. — Не видел ещё ни одну бабу, которая натиралась бы лавандой. Точнее, не нюхал! — Солей хохотнул. — Для начала нужно понюхать, чтобы это узнать. — Голлдар замолчал, когда увидел в проёме двери детей. Те с неприкрытым восхищением на него уставились. — Дядя, ты такой… — начал Агран. — Какой? — Назгур улыбнулся, лучики морщин появились вокруг глаз. — …красивый! — закончил Саэд. — Хоть сейчас замуж! — и ойкнул, когда получил от брата подзатыльник. — Замуж только бабы выходят! — возразил Агран. — Мужчины — женятся! Отчего-то Натрайт громко рассмеялся, Назгур не мог понять причину веселья и хмурил брови. Он стянул кафтан и протянул Плему. Дворецкий взял одежду, чтобы выстирать. Голлдар потянул завязку штанов. — Выйдите, — приказал он детям. Те послушались и покинули комнату. Назгур остался в коротких подштанниках и льняной рубашке. Когда Скорг покинул спальню, Натрайт решился подойти к Назгуру и прикоснулся к бороде, перебрал светлые волоски, нежно, ласково. Голлдар закрыл глаза. Что-то было в прикосновении личное, не предназначенное для чужих глаз. — Подстричь надо, — тихо произнёс Солей — почти шепнул, — чтобы не лопатой… — Голлдар почувствовал его дыхание — настолько близко он стоял, что можно было рассмотреть каждую морщинку вокруг глаз. Не тот. Эльгвар никогда бы не дотронулся до бороды так нежно. Несмотря на то, что это оказался не Ферох, несмотря на произошедшее совсем недавно, в паху разлилась истома, сладкая, приятная. — Подстригу! — Голлдар отвернулся, чтобы Солей не заметил выпиравший из подштанников член. — Я помогу. — Одно другого не лучше. От мысли, что Натрайт будет орудовать ножницами и нежно прикасаться к бороде, стало не по себе. В то время как Назгур считал, что перерос юношеский пыл, оказалось, что это не так. — Я как-нибудь сам, — отозвался он. Солей поцокал языком. — Не справишься. Я вижу, как ты… сам. Неровно стрижёшь. Воинам вроде Голлдара было плевать на внешность. О бороде заботился его брат, Агран. Тот регулярно приглашал в поместье цирюльника, который приводил в порядок не только бороду, но и причёски детей. Назгур забрал племянников с коротко остриженными головами, теперь у тех волосы отросли почти до плеч. Были бы длиннее, если бы Совья не подрезала кончики. — Ладно, — согласился Назгур и сглотнул. — Прикажу Совье, чтобы нагрела воды. — Он поднялся и поискал штаны. — Сиди, — осадил его Натрайт. — Я одет, мне нетрудно приказать. Ну вот, снова приказ, будто не Назгур хозяин, а Солей. Тот вышел, громко хлопнув дверью, а Голлдар задумался. «Проклятье, ведь разные они! Вьяль, зачем ты спутала мою нить судьбы с братьями?» — послал Назгур мысленный упрёк богине. Та ответить не могла. Пока он сидел в раздумьях, успел вернуться Солей, который держал в руках гребень, брусок мыла и ножницы. Голлдар покосился на инструменты. С бородой ему было жаль расставаться — не воин он без неё. — Повернись, — шепнул Натрайт, — к свету. Назгур повернул голову и уставился в его лицо. Солей перебирал волоски и размышлял, как будет лучше — так, чтобы было к лицу. Голлдар закрыл глаза. Нега прокатилась по его телу и сгустилась где-то в паху. Он никогда не думал, что простые прикосновения чужих рук к бороде настолько чувственные. Рука Солея замерла. Голлдар открыл глаза — тот глядел в упор на бугорок на подштанниках. — Ну и ну! — заметил тот и усмехнулся. — Всего лишь от прикосновения к бороде. Голлдару было не по себе. Он был сердит — в первую очередь на себя — настолько, что сгрёб волосы Солея на затылке и зажал в кулак, после потянул вниз, чтобы заставить смотреть на себя, а не на вздыбленный член. — Похоже, ты хочешь, чтобы тебя отодрали. Обхаживаешь, прикасаешься. — Назгур чувствовал дыхание Натрайта на лице. — Кто бы говорил, мой член спокоен, — спокойно отпарировал тот. — Можешь потрогать. — Потому-то спокоен, что когда раздвигаешь ноги, стояк не нужен. Солей упёрся в грудь Голлдара и попытался оттолкнуть от себя. Какое? Причинил лишнюю боль себе, когда волосы натянулись. Назгур придвинулся близко — настолько, что перешёл все грани приличия и вот-вот был готов поцеловать губы Натрайта. — Я говорил — не люблю, когда причиняют боль, — напомнил тот. Голлдару было плевать и на вялое сопротивление, и на слова. Он резко отпрянул и отпустил злосчастные волосы, когда раздался стук в дверь. — Входи, Плем! Дверь открылась, но появился не дворецкий, а Совья. Та несла деревянный тазик с водой, на руке висело полотенце. — Куда поставить? — Совья прищурилась. Мимо её внимания не ускользнуло, что хозяева — и бывший, и нынешний — сидели неприлично близко друг от друга. Вдобавок на Голлдаре не было штанов… Назгур нутром чуял — пойдут сплетни. Редкая женщина упустит возможность почесать языком. Что и говорить? Зачастую и мужчины не уступали бабам, порой вели себя гораздо хуже. — Ставь на столик. — Натрайт кивнул в угол. Совья послушалась, протянула ему полотенце и удалилась. Солей поднялся и осмотрелся в поисках стула. Голлдар пригладил бороду, чтобы запомнить, какой длины та была. Натрайт нашёл стул и уселся напротив. — Снимай рубашку, — приказал он и, заметив недоумение во взгляде, добавил: — Зачем её лишний раз пачкать? У Совьи работы помимо стирки хватает. Назгур согласился и потянул за шнуровку, после стянул рубашку через голову. Солей впервые рассмотрел его при дневном свете. Некогда его семья могла позволить себе хорошее стекло, которое пропускало солнечные лучи. Сейчас, увы, появилась трещина — когда-то в окно попала градина размером едва ли не с куриное яйцо. Натрайт сглотнул. Крепкие мышцы Назгура манили его не на шутку. Хотелось опрокинуть того на кровать, прикоснуться губами к крохотному соску. Ему было любопытно, чувствительна ли эта часть тела или тот, воин до мозга костей, считал, что, кроме члена, трогать соски нет смысла. Солею нравился живот Назгура — отнюдь не дряблый, разве что клятый шрам испоганил всё… Натрайт вздрогнул, взял полотенце и прикрыл мускулистые плечи. По лицу Назгура нельзя было сказать, что тот чувствовал, когда чужие руки откинули волосы и завязали края в узел. Натрайт расправил ткань и пододвинул столик к кровати, едва при этом не обронив тазик. Вода расплескалась, несколько капель попало на штаны. — Теперь наклонись, нужно намочить её. — Голлдар охотно послушался и склонился. Натрайт слегка надавил на спину одной рукой, второй смочил бороду. — Выпрямляйся. Солей взял в руки мыло. Брусок едва не выпал из рук, но он успел поймать, поднёс к лицу и стал щедро намыливать бороду. Он делал это куда осторожнее, чем себе, — настолько, что Назгур в неге закрыл глаза и открыл только тогда, когда Натрайт попросил ещё раз склониться над тазом, чтобы смыть мыльную пену. Солей поднял край полотенца и вытер бороду, после взял в руки гребень и осторожно, боясь причинить боль, стал расчёсывать. К его удивлению, зубья не цеплялись. — Расчёсываешь, — заметил Натрайт. — Ну, а как же без этого? — Помолчи. Голлдар закрыл глаза и молча наслаждался. Солей был осторожен и старался не причинять боль неловким движением. «Интересно, он с любовниками так же осторожен?» — мелькнула мысль. Назгур почувствовал, как лицо залила краска. От подобных мыслей стало не по себе. В конце концов, он воин, а не девка лёгкого поведения. От взгляда Натрайта не укрылось смущение. Рука с гребнем замерла, Солей гадал, что произошло и почему лицо Голлдара пылает. Спрашивать не было смысла — в любом случае ответа не получит. Солей, насколько мог, распрямил бороду и некоторое время думал, какую длину оставлять. С одной стороны, короткая смотрелась бы аккуратнее, с другой… Проклятье, Назгур ему нравился именно таким, каким он его успел узнать, — длиннобородым воином. Так и решил — сохранить как можно длиннее, разве что подровнять. Голлдар в неге закрыл глаза. Лёгкие прикосновения нравились ему. Взволновало, когда Солей повернулся, и колени случайно соприкоснулись. Натрайт увлечённо, словно заправский цирюльник, орудовал ножницами, порой его пальцы касались губ Назгура, когда он ровнял усы. Напоследок Солей расчесал чужую бороду и посмотрел на дело своих рук. — Всё, — заключил он, с любопытством разглядывая губы, форму которых из-за усов не мог разглядеть. Не тонкие, как показалось сначала, но и не пухлые, словно у девицы. Назгур погладил бороду. «Немного отрезал!» — подумалось ему. Тем лучше. Борода после мытья стала мягкой. Солей потрогал рукоять бритвы, чтобы срезать непослушные волоски на щеках, делавшие лицо неопрятным. И это Голлдар стерпел и не дёрнулся. Он отдал должное Натрайту — ни единого пореза. — Ты можешь заработать ремеслом цирюльника. — Это прозвучало как похвала. — Скажешь тоже, всего лишь руку нужно набить. Я не мог ходить заросшим, а до Штурмвера далеко, поэтому приходилось самому приводить себя в порядок. — Солей вздохнул, вспомнив, как то и дело ухитрялся порезать лицо. На подбородке даже остался крохотный шрам. Он всегда старался, чтобы лицо было гладко выбритым. С возрастом появилась тяга к бороде. Натрайт ополоснул руки. Назгур развязал полотенце и протянул ему. Ему по-прежнему хотелось получить ответ на вопрос, как Натрайт Солей обращается с любовниками. День выдался солнечным, и одежда быстро высохла. Совья катала валек с намотанным на него кафтаном по столу. — Я отпорола опушку, — призналась она. — Всё равно нитки подгнили. Нужно перешить. Назгур не лез в женские дела. Совье виднее. Ему было главное, чтобы одежда прилюдно не разошлась по швам, а выглажена она или нет, не имело значения. — Делай как знаешь, Совья, — вяло отозвался Голлдар. — Делай на совесть, Совья, — вмешался Натрайт Солей. — Как погляжу, нынешнего господина мало волнует собственная одежда, а ты только рада стараться! Та вздохнула. Так и было. Она успела забыть, сколько пришлось возиться с изысканной одеждой Солеев. Порой нельзя было обойтись вальком и пральником, приходилось ухищряться, чтобы вещи выглядели достойно, держать над паром, руками разглаживая складки. Вспомнилась взбучка от того же Натрайта, когда Совья испортила шёлковую рубашку, по слухам, сшитую из ткани, привезённой с самих Ольсейских островов. Кто же знал, что одежду нельзя кипятить? Теперь Солея словно подменили. Тот красовался в измятой серой льняной рубашке и грубых холщовых штанах. — Да сделаю уж. Господин Голлдар — завидный жених, хоть и не молоденький! — Совья улыбнулась и посмотрела на нахмурившегося Назгура. — Нечего бобылём жить. Хозяйки здесь не было с тех пор, как умерла ваша матушка, господин Натрайт. — Справлялись и без баб, — возразил Солей. — О-о-о! Вы-то и дальше справитесь. Здоровый красавец. Кто бы мог подумать, что с душком, ещё и таким! — Совья прекрасно помнила, что Натрайт больше не хозяин. Ей было обидно за недавний разговор, и язык опередил мысли. К тому же от глаз не укрылось, что хозяева слишком много времени проводили вместе, ещё и удалялись невесть куда. Служанка могла поклясться чем угодно, что эти двое уединялись в охотничьем домике. — Значит, раздвигать ноги перед господами — принято, заглядывать в постель к чужим людям — тоже. Не говорю, что спать с себе подобными — это хорошо, но не тебе судить, Совья, поэтому если не хочешь, чтобы тебя отсюда погнали вместе с твоим калекой-мужем и выводком детей, то научись затыкаться, — вмешался Назгур Голлдар. Служанка запнулась и замолчала. «Защищает Натрайта, любовничек клятый! Эх, бедные дети, вырастут подобными дядьке-то!» — посочувствовала она малышам. Хотелось сделать прореху на одежде — единственной дорогой, что была у Назгура Голлдара — просто так, чтобы насолить. Совья знала — хозяин в любом случае отправится к Сине Тормейт, и тогда слухов, что у него плохие слуги, не избежать. Назгур поднялся. — Позанимаюсь с детьми. Завтра — может, ещё и послезавтра — не получится. Натрайт, будет просьба — приглядывай за ними. — Не волнуйся, — ответил Солей. Он сам давался диву, что мог легко управиться с детьми — всего лишь поставить цель. Сегодня те отказались читать, и пришлось пересказать половину легенды и замолчать на самом интересном моменте. «Что дальше?» — хором заныли дети. «Не знаю. Когда прочтёте, тогда расскажете», — солгал Натрайт. Малыши, вырывая друг у друга книгу, взялись за чтение. Солею пришлось потерять время и послушать уже знакомую легенду, но результат был налицо — они прочли. Натрайт никогда не испытывал большой любви к детям и подумывал обзавестись наследником только для того, чтобы было кому оставить поместье. Сейчас и того не осталось, и можно вздохнуть облегчённо. Не придётся спать с женщиной, чтобы та зачала ребёнка. Солей пожалел, что появились мысли о постельных утехах. Сегодняшний день не прошёл даром, и ему хотелось прикоснуться к литым мышцам, перебрать редкие волоски на груди и прикоснуться кончиком языка к крохотному соску. Ему хотелось сжать твёрдые ягодицы и толкнуться в тугую плоть… Солей глубоко вдохнул. Не стоило затевать всё это, лучше, чтобы Голлдар уехал с неопрятной бородой. Тот никогда не изменится, и все в любом случае узнают — если уже не знают — кто именно заправляет делами в поместье. Совья возилась с одеждой, а Натрайт не знал, чем занять себя от безделья. До ужина он вполне успеет взглянуть на покои родителей. С этими мыслями он направился к Плему, чтобы выпросить ключ. Ничего не изменилось. Не то Назгур чтил память прежних хозяев, не то был суеверным — в чём Натрайт сомневался — и считал, что покойный вырвется из Нийяза, вернётся в место, где умер. Толстенный слой пыли покрывал мебель, а некогда дорогой ковёр поела моль. Натрайт прихлопнул крохотную бабочку. Пыль летала в воздухе, и он чихнул. Натрайт Солей, отец, любил солнечные жёлтые оттенки, и над кроватью висел некогда палевый, а теперь грязно-серый балдахин. С потолка свисали лохмотья паутины с застрявшими в них мухами, невесть как просочившимися через плотно закрытые окна. Солей подошёл к креслу, укрытому простынёй, и сел, после задумался. Эта комната должна была принадлежать ему как хозяину, увы, даже Арктару не осталась. — Прости, отец. Прости! — шепнул Натрайт. — За то, что не сберёг. Взгляд упал на прикроватный столик. Даже кружка осталась нетронутой, как и баночка с мазью, купленной у деревенской травницы, которая напомнила Натрайту о последних днях жизни, как отца слуги поворачивали на бок, а он втирал в кожу пахнущую травами жирную массу, чтобы не появились пролежни. Не помогло, всё равно появились. Солей вынул плотно подогнанную к банке крышку и понюхал содержимое. Жир прогорк, но запах трав ощущался до сих пор. На стенках глиняной кружки сохранился налёт. Сначала Натрайт не мог войти в спальню отца — духу не хватало, после угодил в тюрьму и не появлялся здесь долгих три года. «От прошлого нужно избавиться, чтобы оно перестало бросать тень», — решил Натрайт, размахнулся и швырнул кружку. Та разбилась на мелкие черепки. Солей сжал в руках баночку и покинул спальню. Он по старой привычке юркнул в некогда свою, ныне — спальню Назгура Голлдара. Вспомнив, что жизнь круто успела поменяться, бессильно опёрся о стену. Теперь в его покоях пахло крепким потом Назгура Голлдара — так, как могло пахнуть от сильного воина. Натрайт постоял с закрытыми глазами, окончательно прощаясь с прошлым, и отошёл от стены. — Господин Натрайт, вы там? — В комнату отца стучался Плем. — Ужин готов! Солей не отзывался. Совья и без того делала грязные намёки. Объяснить, что он делал в спальне Назгура, будет трудно. Вскоре до Натрайта донеслись шаркающие шаги. Скорг удалился, и только тогда Солей решился выйти. Он пришёл в столовую, когда вспомнил, что забыл треклятую мазь в комнате Назгура. Возвращаться не было смысла. Впрочем, Голлдар мог решить, что баночку забыли Плем или Совья. Дети весело щебетали и вырывали друг у друга куски хлеба, Назгур сидел, задумавшись, над миской с мясной похлёбкой. — Перестань таращиться! — сделал он замечание Солею. Тот сел. — Вроде неплохо получилось. — Натрайт взглянул на дело своих рук. Борода выглядела куда опрятнее, чем было, но Голлдар не растерял воинский вид. Солей не мог себе представить его с гладко выбритым подбородком. — Спасибо, что оставил, а не обкорнал. — Назгур погладил бороду и поднёс ложку ко рту. Похлёбка была сытной, в меру солёной и пахнущей пряными травами. — Ну-ка ешьте! — прикрикнул Скорг Плем на детей. Те не подумали слушаться. — Оставь, — произнёс Натрайт. — Не хотят быть прекрасными воинами, как дядя, — их право. Пусть не едят! Не помогло. Дети нехотя размешивали похлёбку, вяло подносили ложки ко рту. Зато Назгур удивлённо уставился на Солея. — Я не воин уже три года как, — заключил он. — Ты всегда им будешь, — возразил Натрайт. Он не представлял, сколько нужно терпения, чтобы научиться размахивать мечом, словно палочкой. Это мастерство не исчезнет никуда и навеки останется с Голлдаром — до самой смерти. Солей никогда тому не обучался и сомневался, что у него получится в отнюдь не юном возрасте. — Я хотел спросить, как Арктар управлялся с оружием? — поинтересовался Натрайт. — Прекрасно, — последовал ответ. — Он только с виду тонкий, словно былинка, но удар у него хорош. Назгур замолчал, когда понял, что говорит об Арктаре так, будто тот жив. На лице Натрайта не отражалось ничего — ни гордости за брата, ни скорби от потери. Впрочем, Солеи были чужими друг другу, хоть и братьями по крови. Назгур зачерпнул последнюю ложку похлёбки и отправил в рот, после встал из-за стола и, приказав дворецкому принести тёплой воды, чтобы ополоснуться, отправился наверх. Вставать придётся рано, поэтому лечь спать придётся тоже рано.***
Назгур вздохнул, но выбора, кроме бадьи, в которую с трудом мог влезть, не было. Он предпочитал баню, но просить растопить в то время, когда дети давно спали — глупо, потому осталось довольствоваться тем что было. Даже протез не снять, хотя хотелось смыть засохшую сукровицу с кожи, которую натирала деревяшка. Подумав, Назгур решил подвинуть стул, чтобы усесться и опустить ноги в воду. Он повернулся к столу и замер — глиняную банку он видел впервые. «Совья оставила?» — гадал Голлдар, но служанка убиралась утром. Тогда кто? Назгур решил не думать о такой мелочи и продолжил мытьё. Содранную кожу на культе щипало, он обмыл её в последнюю очередь и перевязал чистой тряпкой, после потянулся за протезом. Тот словно зажил самостоятельной жизнью и упал. Голлдар попытался дотянуться, но поднять не смог и навзничь рухнул со стула, едва не опрокинув бадью. Он, проклиная собственное увечье, перевернулся и встал на четвереньки — и проклял себя ещё больше за то, что оказался в столь незавидном положении перед посторонним. — Я… к себе шёл, когда услышал… — произнёс Натрайт Солей. — Шёл бы ты… спать! — прошипел Голлдар и упёрся ногами в стул. Натрайт его не слушал, обхватил двумя руками за поясницу и попытался приподнять. Одна рука дрогнула — ощущение грубого рубца всё ещё было непривычным. Назгур слишком тяжёлый, на стул не усадить, вдобавок тот отодвинулся, и он упал на колени. — Уйди, говорю! — Голлдар толкнул Солея и пополз к кровати. Без толку. Та была слишком высокой, а простыня стянулась на пол. Назгуру было неловко — вот тебе и воин. Солей словно сглазил за ужином. Всё же тот попытался помочь, встал сзади и обхватил поясницу. С трудом, но Голлдар поднялся на единственную ногу и забрался на кровать. Натрайт отстранился. Назгур Голлдар лежал и смотрел в одну точку. — Воин, — усмехнулся. — Был. Теперь — ничтожество! Он перекатился на спину, выставив напоказ рубец. И не ожидал, что Натрайт дотронется до изуродованного бока. — Воин, конечно. — Солей присел на краешек кровати и посмотрел на Назгура. — Воин, потому что не прятался. Был бы трусом, тогда кости были бы целы. Я восхищён — ты пытался влезть на стул сам и никого не позвал. Последние слова Натрайт прошептал. Назгур был в замешательстве — беспомощность, которой он стыдился, породила нежелание звать на помощь, но Солей восхищался этим. Голлдар не смог возразить в ответ и не противился, когда тот погладил его волосы, не отталкивал, когда тот навалился на него. И ответил на поцелуй.