Загляни в глаза страху

Don’t try to heal me when I’m broken. I need a pain for me to feel, feel anything © Bullet for my Valentine

      Оказывается, у погоды было отличное чувство юмора, а непредсказуемости и вовсе хватало на все население планеты Земля. Еще вчера, казалось бы, небо было безоблачным и совершенно не предвещало низких свинцовых туч и гневных раскатов грома, в воздухе витал запах пыли и нагретого на безжалостно палящем солнце асфальта, а малахитовая крона деревьев оставалась лениво недвижима — даже легкий порыв ветра не касался ее листов и не тревожил их сонного бездействия. Но вся эта светлая картина умиротворения изменилась в мгновение ока и явила миру свое темное преображение, не пришедшееся по вкусу ни одному жителю города.       Косые полосы дождя исполосовали небо и беспардонно обстреливали все, что только попадалось им на пути, ледяными крупными каплями, отдаленно напоминавшими градины. Глядя на эту аномалию, никак нельзя было сказать, что все действо происходило во время последнего весеннего месяца, настолько выходки природы выбивались из привычного русла и вводили в заблуждение. Ветер тоскливо завывал в трубах и бился в окна наравне с дождем, погружая мансарду, где ютился Стив, в непрекращающуюся какофонию звуков, состоявшую из стука расшатанных рам, дребезжания стекол и непонятных скрипов, доносившихся откуда-то с крыши.       Патерсон уже давно привык к тому, что его жилище держалось на добром слове и затапливалось после каждого добротного ливня, поэтому емкости различных форм и размеров уже были расставлены по своим местам и послушно принимали в себя стекавшую с потолка воду.       Направляясь на импровизированную кухню, чтобы выключить вскипевший чайник, парень по неосторожности споткнулся о стоявшую на полу миску, уже до середины наполненную дождевой водой, и, громко чертыхаясь, в очередной раз задумался на тему того: что он здесь вообще делал и нельзя ли было найти места получше?! И снова пришел к выводу, что роптать на собственный выбор было бессмысленно, к тому же у этого «гнилого чердака», как он сам называл это место, были свои неоспоримые плюсы.       Во-первых, снимать мансарду было дешевле, чем полноценную квартиру; во-вторых, здесь было довольно просторно и в какой-то мере даже симпатично (для любителей романтики, красивого вида из окна и ночевок практически под открытым небом), ну и в-третьих, до работы было рукой подать, и это был, пожалуй, главный и весомый аргумент в пользу этого места. Поэтому, чтобы избежать лишних толков и не обременять родителей своим присутствием, Стив решил съехать и начать самостоятельно пробиваться во взрослую жизнь, а начинать, как известно, нужно с малого.       Он полностью довольствовался тем, что имел, и никогда не завидовал тем, у кого в его годы были отдельные квартиры, дачи, дорогие машины и далее по списку. Единственное, что постоянно становилось причиной его ворчаний, было отвратительное состояние крыши и окон, на замену которых у него просто-напросто не хватало денег. Но и с этим недугом Патерсон научился уживаться, напридумав массу вещей, способных хоть как-то нормализовать ситуацию. В конце концов, он здесь только ночевал и ужинал, а для таких простых действий данная мансарда подходила как нельзя лучше.       Однако в мире все было относительно, и редкие гости, которым все же удавалось пробиться сквозь вечные отговорки и просьбы Стива отложить свой визит на более подходящий срок, находили его жилище довольно-таки милым и оригинальным местечком и утверждали, что сами бы были не прочь пожить здесь с недельку; но, как только им поступало предложение исполнить свою мечту, тут же начинали активно отказываться и отшучиваться.       А впрочем, Патерсон был доволен своей участью и считал, что отхватил неплохой куш, хоть и понимал в глубине души, что просто пытался убедить самого себя в правильности своего решения, принятого слишком уж скоропостижно.       И в тот вечер Стив вновь стал задумываться на эту тему и пытался найти какую-либо альтернативу, но снова и снова возвращался к тому, что у него банально не хватало на нее денег. Лавируя между практически наполненными до краев посудинами и сжимая в руках кружку с горячим кофе, парень старательно прокручивал в голове какой-то нереалистичный план, к которому он никогда в жизни не прибегнул бы, но который от этого не становился менее заманчивым.       Патерсон сел на то ли холодный, то ли отсыревший от царившей вокруг влажности диван, стоявший возле самого окна, и задумчиво уставился на стекло, наблюдая за льющимися сплошным потоком каплями дождя. Внезапно вся мансарда озарилась на долю секунды, и через какое-то время раздался раскатистый удар грома, заставивший Стива вздрогнуть и вернуться в реальность.       Он поставил кружку с недопитым кофе на пол и потянулся к торшеру; раздался тихий щелчок — и приглушенный желтоватый свет разнесся по помещению, разгоняя сумрак и заставляя все окружающие предметы отбрасывать длинные тени. — Так-то лучше, — заключил Патерсон и снова вернулся к созерцанию вида за окном, только на этот раз сопровождая его мыслями о более материальных вещах.       На душе у него было тревожно, что-то внутри противно скреблось и настойчиво шептало о том, что он не сможет теперь жить так, как раньше, хотя причин для этого, казалось бы, не было вовсе. Стив неустанно прокручивал в голове все произошедшие за последнее время события и не понимал, что из них его смущало больше всего и почему он вообще переживал из-за чего-то фантомного, что было ему, в принципе, не свойственно. Он мучился от какой-то неопределенности и тщетно пытался от нее избавиться, внушая себе, что все было хорошо-нормально, что все были живы-здоровы и счастливы, но все же что-то беспрестанно омрачало его мысли и приводило их к одному и тому же…       Внезапный стук в дверь заставил его буквально подскочить от неожиданности и машинально схватиться за кобуру, что, впрочем, уже через секунду показалось ему смешным. Патерсон нехотя поднялся и прислушался, готовый спихнуть все на очередной удар грома или на обычное «показалось», но стук настойчиво повторился и на этот раз прозвучал гораздо призывнее и громче. Сомнений не осталось никаких, и Стив, раздраженный тем, что к нему кто-то решил заявиться в самый неподходящий момент, широким шагом направился к двери, всей душой желая спустить с лестницы нежданного посетителя.       Но когда же он открыл дверь, заранее приготовившись пожелать гостю долгих лет жизни, — за нею никого не оказалось, и только мокрые следы от кроссовок, ведущие с лестницы, указывали на то, что здесь еще совсем недавно кто-то был.       Патерсон несколько секунд озадаченно смотрел на отпечатки чьих-то подошв, словно на глаз пытался определить их размер, затем присел на корточки, щурясь в полумраке на их рисунок, еще немного поколебался, глядя на этот раз на темную винтовую лестницу, по которой буквально мгновение назад сбежал его посетитель, прикинул, что вполне еще мог его догнать или хотя бы крикнуть в след, но вдруг встал, шагнул назад к себе и демонстративно хлопнул дверью, разнося звук по всему лестничному пролету. Он знал, что его гость непременно вернется, и стал ждать, держа руку наготове.       Собственно, что и требовалось доказать: где-то через минуту до его слуха долетел едва уловимый звук шагов, как будто кто-то крался на цыпочках и не хотел быть обнаруженным раньше времени. Патерсон нетерпеливо переступил с ноги на ногу и закусил щеку: «Ну же, давай, заходи уже; хватит топтаться на месте!» И, словно в знак согласия, стук возобновился, но прозвучал как-то особенно робко и неуверенно. Однако этого Стиву хватило, чтобы резко дернуть дверь на себя и застать на этот раз стучавшего врасплох.       Он уже знал, кого там увидит, уже прогнал в воображении эту сцену, уже все прикинул и рассчитал, придумал, что скажет и что ответит, но все-таки немного ошибся, ибо его ожидание заметно разнилось с реальностью. — Суд отказал мне в апелляции.       Нора, в прямом смысле этого слова, мокрая до нитки, стояла на пороге его квартиры и широко раскрытыми глазами, не моргая, в упор на него смотрела. Ее трясло крупной дрожью, дрожали и побелевшие губы, и руки, и все тело; по потемневшим волосам ручьями стекала вода и впитывалась в и без того мокрую насквозь одежду, выбранную совсем бездумно и совершенно не по погоде. Девушка сжимала в онемевших от холода пальцах свою сумку и продолжала молча впиваться лихорадочно блестящими глазами в своего друга, который был крайне озадачен больше ее внешним видом, чем вариантом начала их диалога. — Блэквуд, ты совсем рехнулась?! — выкрикнул наконец Патерсон и, схватив шатенку за руку, в быстром порядке затащил ее к себе в комнату. — Зонты еще не придумали, или ты внезапно стала обладательницей богатырского здоровья?! Тебя же просто отжимать можно! — Они сказали, что дело совсем провальное и что я якобы опоздала, но я не могла опоздать, апелляции можно было подавать до двадцать третьего числа! Сейчас же только двадцатое… — еле ворочая языком, бубнила про себя Нора, свесив голову и совсем не слушая речей Стива.       Она послушно следовала за парнем, но потом вдруг оглянулась, увидела темные следы на полу, ойкнула, вырвала свою руку из его хватки, разулась, обогнула друга и самостоятельно прошла в так называемую гостиную, неся в руках мокрые насквозь кроссовки, с которых беспрерывно капала вода, впрочем, как и со всего того, что было на ней надето. — Господи, я тебе тут настоящий потоп устроила! — проговорила Блэквуд, рассеянно оглядываясь по сторонам и думая совсем о другом. — Куда можно это все кинуть? Хотя нет, я лучше постою. — Брось, дай сюда. — Патерсон потянулся, чтобы забрать ее ношу, но девушка тут же одернула руку, отчего брызги упали на рядом стоявший диван и усеяли покрывало россыпью темных следов. — Сам брось, они не тяжелые. — Дай я сказал. — Хватит отбирать мою обувь! Что хочу, то с ней и делаю. — Она вся сырая. — И что дальше? — Как ты домой потом пойдешь, дура?! А так я ее хотя бы на батарею закину. — Это им не сильно поможет, ты в окно вообще смотрел? Ливень еще часа два будет. — Ну надо же! Тебе нужно было прямиком в метеорологи метить, а не в медицину. Отдай, кому сказал!       Стив все-таки вырвал у Норы ее кроссовки, про которые она тут же благополучно забыла, и исполнил свой план по их просушке. Вернувшись, он застал шатенку в крайне задумчивом и озадаченном состоянии, как будто она была на грани принятия какого-то жизненно важного решения, которое должно было перевернуть ее жизнь с ног на голову. — Решила поиграть в Гамлета? — усмехнувшись, спросил Патерсон, но, увидев, как она побледнела от его слов, моментально стал серьезен и отказался от каких бы то ни было подколов. — Сейчас, погоди минуту, я чайник заново поставлю, а то ты стуком своих зубов мне всех соседей разбудишь. — Но у тебя же их нет? — дрожа всем телом, с сомнением спросила Блэквуд; в ответ Стив невозмутимо поднял бровь. — Внизу вообще-то есть. Тебя послушать, так у меня весь дом нежилой. — Парень нервно хмыкнул и удалился на кухню, сопровождаемый полным отчаяния взглядом.       Пока его не было, Нора в нерешительности топталась на месте и пыталась отогреть дыханием замерзшие пальцы, позволяя сумке болтаться на согнутой в локте руке. Она бездумно оглядывалась по сторонам, хотя и так отлично знала обстановку жилища ее друга. Ей просто нужно было на чем-то сфокусировать внимание, зацепиться за что угодно, лишь бы только сделать ожидание менее нестерпимым. — Ты голодная? — Патерсон высунулся из-за ширмы и вопросительно уставился на девушку, но та быстро замотала головой из стороны в сторону и отвернулась, не в силах выносить взгляд парня более трех секунд.       Со стороны кухни послышались ворчание и причитания по поводу отсутствия мозгов в ее голове, на что Блэквуд лишь слегка улыбнулась, но тут же вновь впала в удручающее состояние паники и волнения. Когда же Стив наконец вернулся вместе с чашкой чая и пледом подмышкой и в очень настойчивой форме предложил Норе сесть на диван и не дурить, она и тогда отказалась, отдав предпочтение пластмассовому стулу, который, по ее словам, ей нестрашно было промочить. Патерсон лишь тяжело вздохнул, но спорить не стал, ибо был втайне рад, что она вообще решила присесть, что уже можно было расценивать как подарок судьбы и невероятное везение.       Какое-то время они оба молчали. Укутанная пледом Нора крепко сжимала горячую кружку в руках, но и не думала пить, а просто смотрела невидящим взглядом куда-то в пространство, в то время как подавленный ее равнодушием к его заботе Стив остался стоять возле подруги детства и, скрестив руки на груди, внимательно наблюдал на ее бледным лицом, по которому периодически пробегала судорога. — Пей. — Прости, я… — Никаких «прости». Я, конечно, понимаю, что я хреновый повар, но нормально заварить чай я все-таки в состоянии. Пей.       Желая поскорее от него отделаться и больше не возвращаться к этой теме, Нора сделала большой глоток, но тут же поморщилась и зашлась кашлем. — Ты себе явно льстишь: заваривание чаев не твой конек. Ты что туда добавил, умник? — Секретный ингредиент, — отрезал Патерсон и сделал вид, что нахмурился. — Чтобы все до дна выпила, я потом проверю, ясно? — Уж лучше бы ты хотел меня отравить, тогда все было бы логичней. — Все не терпится распрощаться с жизнью? — Не сейчас, — на полном серьезе ответила Блэквуд и поставила кружку на пол; Стива ее тон насторожил и заставил поежиться. — А может, все-таки умрем естественной смертью или это уже неинтересно? — Умирать вообще неинтересно, и уж тем более от старости. — Ты шла ко мне через весь город, чтобы поговорить о суициде? — Нет. — Голос Норы дрогнул, а в глазах отразился испуг, как будто ее застукали за страшным преступлением, от которого отпираться было бессмысленно. — Я хотела поговорить о другом…       Молчание длилось несколько долгих секунд, пока наконец Патерсон тяжело не вздохнул и не уселся на диван, прямо напротив своей гостьи, устремляя на нее укоризненный взгляд. — Я уже успел полюбить тему про суицид, ибо наша следующая не столь увлекательна, но да ладно. Я тебя внимательно слушаю.       Нора вскинула на него горящие одержимостью глаза и на одном дыхании выпалила то, что репетировала столько раз сама с собой и что собиралась сказать уже давно, как только переступила порог его квартиры: — Помоги мне устроить ему побег! У тебя же есть там друзья, ну или знакомые как минимум, мы могли бы с ними договориться, у меня есть деньги! Честное слово! Я нашла еще немного старых сбережений, пришлось весь дом перерыть ради этого… Я не считала, сколько тут конкретно, но мне кажется, что должно хватить, хотя это смотря сколько человек будут участвовать… сейчас, погоди, я достану… — Она стала трясущимися руками открывать сумку, которую все это время держала при себе, и высыпать себе на колени небольшую стопку зеленоватых купюр. — В-вот… Это все, что есть, но если тут недостаточно, то я могу у кого-нибудь занять или… я…       Нора осеклась и, до боли закусив губу, умоляюще посмотрела на парня, который с ужасом таращил на нее глаза и как будто не понимал того, что она ему говорила, и не узнавал ее в принципе. — Ну что ты молчишь?! Один уже намолчался. Хватит на меня так смотреть, я абсолютно здорова и нахожусь в своем уме. Скажи уже хоть что-нибудь! Здесь мало? Стив, я тут, привет из космоса!       Нора помахала ему рукой, желая привлечь его внимание, но он и не отводил от нее взгляда. — Ответь мне: мало или нет? Нет, стой, как там звали этого блондина… Дж… Джейк, нет? Ну вот этот… Джи-дже… Черт бы его побрал, ну этот парень, в общем! Ты же меня понял, да? Он надежный? Ты говорил, у него бедная семья, ему этого вполне хватит, он же неприхотливый, верно… — Просто послушай себя. Что ты вообще несешь? — глухим голосом спросил Патерсон, продолжая исподлобья смотреть на подругу детства. — Ты хоть понимаешь, что именно ты мне сейчас предлагаешь? — Я н-не знаю… — неуверенно прошептала Нора, с ужасом глядя на него в ответ; но уже через секунду в ее глазах снова зажегся нездоровый блеск и слова понеслись неудержимым потоком: — Да пошел ты со своими проповедями куда подальше! Тоже мне, праведник нашелся. Да! да, я все прекрасно понимаю и без твоих подсказок! Стив, я тебя умоляю, помоги мне! Я тебя очень прошу, ради меня, пожалуйста! Хочешь, на колени встану?       Нора вскочила со стула, уронив при этом на пол и сумку, и лежавшие у нее на коленях деньги, но Патерсон в тот же миг схватил ее за руки и резким движением усадил обратно. — Успокойся! — грозно прорычал он и впервые в жизни почувствовал, что не на шутку разозлился на нее. — Да как ты вообще додумалась до этого, больная ты идиотка?! Ты хоть иногда думаешь своей башкой или у тебя мозг совсем атрофировался после лежания в больнице?! — Да погоди ты орать! Ты послушай снача… — Послушать что?! Твои глупые фантазии, за которые реальный срок светит?! Ты только что попросила лейтенанта полиции устроить побег заключенному и предложила за это взятку, ты вообще понимаешь, что это статья, тупица?! Скажи спасибо, что нас никто не слышал. — Я просила не лейтенанта, а друга! — отчаянно крикнула Нора, не хуже него понимая всю абсурдность своих слов, и заломила руки.       Стив в ответ громко расхохотался и принялся метаться по мансарде взад-вперед, заложив руки за спину и хватая ртом воздух от возмущения. — Нет, ты действительно больна, окончательно и бесповоротно. Это клиника, это просто клиника. Да забери ты свои чертовы деньги, чтобы я их больше никогда не видел! — неожиданно грубо рявкнул он и бросил на Блэквуд испепеляющий взгляд. — Нет, это ж надо было додуматься! Я… я просто не понимаю, я отказываюсь в это верить! Что ты пошла на такое, да еще и… Да ты просто последняя дура после этого, самая настоящая дура! Слышишь меня?! Поехавшая, шизанутая идиотка, вот ты кто! Убить тебя мало за это! Ты о ком-нибудь, кроме себя, вообще подумала? Ты обо мне подумала, спасительница?! А о тех мальчишках, которых ты хотела в это втянуть? Признайся, тебе плевать на всех, даже на этого подонка, ты просто хочешь потешить собственное самолюбие и показать всем и каждому, какая ты благородная и великодушная, разве не так? Ну, скажи мне, не так?!       Нора слушала его гневную тираду с абсолютно бесстрастным видом, словно все эти оскорбления и вопли были адресованы не ей, а кому-то другому. — Нет, не так.       Стив закрыл покрасневшее лицо руками, сдавил его и протяжно застонал во весь голос, выливая в этом стоне всю свою злость. — А как тогда?! Как?! — Не кричи на меня, — с чувством собственного достоинства спокойно сказала шатенка, ощущая себя при этом на грани обморока, — я просто хочу его спасти, вот и все. Не ради себя, не ради спасения своей души или чего-то там еще, а ради него самого. Тебе этого, видимо, не понять, как и всем остальным, впрочем. — Тогда, может, стоит искать проблему в себе, а не в окружающих? — дрожа от глухой ярости, спросил Патерсон, пытаясь вернуть голосу прежнюю сдержанность. — Раз никто не понимает твоих проповедей, а, как думаешь? — Я думаю, что ты должен мне помочь.       Парень сплюнул и с размаха ударил себя по коленям. — Да с какого дьявола я должен-то, а?! Не потрудишься объяснить?! — Есть такое слово «компенсация», не слышал, нет?! — не выдержав, крикнула Нора и ткнула себя чуть ниже левой ключицы. — Не напомнишь, случаем, кто меня подстрелил?       В черных глазах Стива тут же всколыхнулась тревога, и весь его пыл несколько поубавился, хоть внутри все еще продолжало клокотать от ее жестокой несправедливости — да как она посмела его снова в этом упрекнуть! — Ты сама виновата, — сдавленно ответил он, словно пытался убедить себя в правдивости сказанных слов. — Тебя никто не просил геройствовать. Зачем ты вообще это сделала?! — вскричал он и с болью в глазах посмотрел на девушку, но она осталась равнодушна к его мольбе. — Ты так ничего и не понял? — Патерсон не ответил и продолжил молча сверлить ее взглядом. — Я всегда буду его защищать и всегда буду пытаться его спасти. Я не знаю, почему так происходит и с чем это связано, но я теперь не могу по-другому, я как будто чувствую себя обязанной, понимаешь? И вовсе не потому, что он оставил меня в живых и не мучил на адском пламени, хотя мог бы, и типа я должна ему за это спасибо сказать; нет, это глупо и это совсем не то! Он на самом деле хороший человек, ты просто его не знаешь, никто из вас не знает… Он очень умный, благородный, сильный и… — Ты, случаем, не влюбилась там? — перебив ее, через силу выдавил из себя Стив.       Он готов был поклясться, что если бы она сейчас ответила положительно, то он, не задумываясь, пристрелил бы ее, а потом пустил бы и себе пулю в лоб. Но Нора покачала головой, глядя на сцепленные замком пальцы, и подняла на него серьезные глаза. — Нет, что ты, это не любовь… Называй, как хочешь, но не любовью. — В таком случае я совсем отказываюсь тебя понимать. Не могу и все тут. — Скорее всего, просто не хочешь. — И это тоже.       Блэквуд горько усмехнулась, заранее предугадав его реакцию, и стала задумчиво подбирать деньги с пола, зажимая купюры с левом кулаке. Патерсон искоса следил за ее движениями и всеми силами пытался подавить бушевавшую внутри ревность вперемешку с нанесенной обидой, и когда же Нора встала, держа в руках сумму, которая вполне смогла бы покрыть нехватку средств для снятия отдельной квартиры, и в последний раз вопросительно на него взглянула, он лишь болезненно поморщился и вскочил с дивана, назидательно выставив указательный палец в ее сторону. — Тебе мало нанесенных мне оскорблений, хочешь еще и своими подачками меня унизить? — Я сама себя унижаю, неужели ты не видишь, — безжизненным голосом отозвалась Нора и убрала деньги обратно в сумку. Затем повернулась к другу детства и робко заглянула в его все еще искрящиеся злобой глаза. — Неужто в этом мире нет вещей, которые заставили бы тебя отказаться от своих принципов?       Стив свысока на нее посмотрел и как-то странно рассмеялся, отчего девушка непроизвольно вздрогнула. — Подкупить можно кого угодно, ты и сама это знаешь, вопрос лишь в цене. Но мою выдержку можешь не проверять, она твоим уговорам не поддастся. — Что мне нужно сделать, чтобы ты согласился?! — словно не услышав его слов, чуть не плача воскликнула Блэквуд и совсем по-детски схватила парня за руку. — Ну скажи же! Что?!       Патерсон с издевкой смерил ее взглядом и уже открыто стал насмехаться над ней, уязвленный тем, что она ни в какую не хотела верить в его честность и непоколебимость. — Выйти за меня замуж, — бросил он и не без огорчения заметил перемену, мгновенно произошедшую в ее лице после произнесенной им фразы.       Нора вдруг побледнела и разжала пальцы, позволяя рукам безвольно светиться по швам. — Но я не могу за тебя выйти. — Тогда о чем разговор! — усмехнулся Стив, отошел к окну и уперся в подоконник тазом; его глаза встретились с ее, а брови взметнулись вверх. — Мадам, вы зря теряете свое самое что ни на есть драгоценнейшее время. Здесь вам не помогут, это я вам точно говорю.       Нора словно окаменела и какое-то время не двигалась совершенно, как будто даже перестала дышать. Ее взор был прикован к другу детства, который с безжалостным видом встречал ее мольбы и оставался к ним глух, точно так же, как и она когда-то. Только вот его равнодушие было напускным, чего нельзя было сказать о ее. — Стив, — дрогнул ее голос, — умоляю… — Нет. — Пожалуйста… — Нет. — Я тебя очень прошу… — Я же сказал нет! — рявкнул он, злясь на себя самого за то, что ее слова все равно находили отклик в его душе, и понимая, что нужно было с этим покончить как можно скорее, иначе он сдастся и предаст все то, что только было ему дорого в течение всей его жизни.       Услышав столь категоричный ответ и уловив в его тоне зарождающееся раздражение, Нора тихо всхлипнула и зажмурилась, словно получила пощечину. Свершилось то, чего она боялась больше всего на свете: она проиграла и теперь должна была пойти на крайние меры. Какое-то время она еще колебалась, не в силах перебороть остатки своей гордости, но в сознании вскоре вспыхнул образ, заставивший ее стиснуть зубы и принять, наконец, решение, каким бы противоестественным для ее принципов оно ни было.       Нора прерывисто выдохнула и, не поднимая глаз, скинула укрывавший ее плечи плед вместе с мокрой насквозь курткой. Стив непонимающе поднял брови и стал внимательно следить за ее скованными движениями, не до конца понимая, что она собиралась делать дальше. Но как только ее дрожащие пальцы потянулись к пуговицам на груди и стали нервно их расстегивать, буквально с корнем отрывая неподдающиеся, в голове Патерсона все мгновенно прояснилось, а сердце сжалось от осознания ее поступка.       Ему очень захотелось накричать на нее, заново обозвать «больной дурой», выставить за дверь, в конце концов; но он продолжал молча стоять и завороженно наблюдать за ее действиями, не в силах вымолвить и слово. Но внезапно долетевший до его слуха сдавленный всхлип все-таки вывел его из паралича и низвергнул с небес на землю, заставив особенно остро ощутить боль от «падения». — Скажи мне, пожалуйста, какого черта ты сейчас делаешь? — непривычно низким голосом спросил Стив, растирая левой рукой вспотевший лоб, а правой продолжая крепко держаться за подоконник, впиваясь ногтями в отсыревшее дерево. — Тебе, может быть, внезапно стало жарко? Так я могу окно открыть, что ты как неродная, попросила бы.       Пальцы Норы в ту же секунду замерли и сжались в кулаки. Наигранно непринужденный тон Патерсона резанул ее по самолюбию и заставил раз десять пожалеть о начатом. Блэквуд почувствовала жгучий прилив стыда и желание незамедлительно провалиться под землю. У нее больше не осталось сил на оправдания и объяснения, она безвольно опустила руки, даже не застегнув уже расстегнутые пуговицы, и потянулась за сумкой, желая уйти прямо сейчас и больше никогда здесь не появляться.       Стив мгновенно опомнился и тревожно взглянул на подругу детства: она выглядела так, словно потеряла самое дорогое в жизни и теперь собиралась покончить с собой, не выдержав боль утраты. Он понял, что если сейчас позволит ей уйти, то больше никогда ее не увидит. Он никоим образом не мог этого допустить, от одной только мысли ему становилось непередаваемо жутко; страх потери на мгновение ослепил его, заставил за долю секунды забыть все обиды и рвануть вперед, хватая девушку за руки и останавливая ее на ходу. — Стой-стой-стой, — скороговоркой затараторил он и прыжком перегородил ей дорогу, — Нора, стой, пожалуйста, послушай! Ты опять все не так поняла, глупая, выслушай меня. Ну каждый раз, как в первый раз, ей-богу! — Стив, пусти… — Блэквуд старательно отводила взгляд в сторону и пыталась вырваться из хватки друга, но он был куда сильнее, и ей не оставалось ничего, кроме как прекратить свои напрасные сопротивления и застыть фарфоровой куклой у него в руках, такой же холодной и равнодушной. — Ну вот такой вот я кретин, ну что поделаешь! — не слушая ее возражений, продолжал лепетать Патерсон и параллельно пытался усадить шатенку обратно на стул, чтобы уже окончательно убедиться, что она никуда не уйдет. — Шутки про женитьбу — мое единственное развлечение, список скудный, но куда деваться? Ну это ж я, господи, что ж ты так реагируешь-то! И я вовсе не имел в виду ничего подобного, я бы никогда… Да и как ты вообще додумалась до этого, дуреха?! Я для тебя теперь совсем аморальное чудовище? Да и чем я заслужил подобное отношение, позволь спросить? Когда-то повод давал? — Оставь… мне надо идти… — Нора попыталась заново подняться, но была тут же возвращена на место. — Куда, скажи на милость? С моста кидаться? Вот уж обойдешься. Мне потом твой труп из реки вылавливать, и если ты думаешь, что мне это будет в радость, то ты ошибаешься. Удовольствие, знаешь ли, сомнительное.       «Если ты думаешь, что лечить тебя легко, то ты ошибаешься», — моментально вспомнилась некогда сказанная Дэннисом фраза и заставила внутри все сжаться со страшной силой. Казалось бы, случайное совпадение, но Блэквуд тут же почувствовала нервную дрожь во всем теле и желание разрыдаться прямо здесь и сейчас, и плевать ей было на то, что об этом подумает Патерсон!       Но она сдержалась и лишь низко опустила голову: мокрые волосы полностью заслонили ее лицо и скрыли от чужих глаз появление каких бы то ни было эмоций на нем. Тем временем Стив продолжал распинаться в объяснениях и своеобразных извинениях, граничащих с сатирой, что, впрочем, было свойственно его привычной манере общения. — … и вообще, — добавил он, с упором глядя на поникшую гостью, — это я должен на тебя обижаться, а не наоборот. Ты сегодня бьешь все рекорды несправедливости ко мне, дорогая, и это меня не очень-то и радует, если честно. Вот ни капли. — Я на тебя не обижаюсь, — тихо отозвалась Нора, как только он закончил свою тираду и дал ей несколько секунд для ответа, в которые она должна была уложиться, пока он снова не начал говорить, перебивая всех и вся. — Ты все правильно сделал, майор может гордиться тобой. Вы все можете гордиться собой, вы молодцы, так держать… Ты прав, идиотка здесь только я, и тебе не стоит оправдываться, ибо мы говорим о разных вещах, и проблема действительно заключается во мне, а не в окружающих, так что…       Нора не договорила и взялась за голову руками, зажимая в кулаках пряди волос. Она не знала, что еще можно было сказать, да и нужно ли было вообще это делать? Единственное, что она понимала в тот миг, так это то, что Стиву не стоило ее прощать с такой легкостью, ибо сама себя она еще не простила: буквально за несколько минут их диалога она успела дважды выставить своего друга в дурном свете, потому что ей было выгодно и удобно видеть его именно таким, ведь только в этом случае она могла добиться своей цели.       И ни тени сомнения не проскочило в ее сознании в тот момент, она даже не предполагала, что могла ошибиться, что могла просчитаться и оскорбить своей просьбой; она неосознанно принизила в его глазах все то, что было для него свято и дорого; ей было абсолютно все равно на то, как он воспримет ее предложение, что будет чувствовать, пока она в ярчайших красках будет расписывать ему заслуги осужденного и слезно молить вызволить его во что бы то ни стало.       Только слепой не заметил бы, как она привязалась к своему похитителю и как всем сердцем жаждала его спасти, наплевав на моральные устои и принципы, общественное мнение и предрассудки. И Стив, разумеется, это видел. Даже лучше, чем кто-либо еще.       И Норе вдруг стало так тошно от своего необдуманного поведения, заложницей которого она стала, будучи по-настоящему одержимой глупой и неисполнимой идеей, что она почувствовала самое настоящее презрение, но не к виновнику временного помутнения ее рассудка, а к самой себе. На мгновение в ней снова всколыхнулись гордость и здравый смысл, но тут же смиренно затихли перед ликом всепоглощающей апатии, захлестнувшим девушку с ног до головы.       Ей живо вспомнились все ее сегодняшние поступки, за которые ей стало бы невыносимо стыдно, если бы ее сейчас волновало хоть что-то, кроме того, что нужно было как можно скорее уйти от Патерсона и желательно больше никогда у него и не появляться, ибо то, что она здесь попыталась провернуть, он никогда не забудет и станет потом, в силу своего характера, ей постоянно об этом напоминать, пусть и в шутку.       Она не готова была терпеть подобных насмешек, хоть и понимала, что заслуживала гораздо большего порицания, нежели относительно безобидные подколы Стива, которые больше смешили, чем обижали. Но это было все равно: она не хотела иметь ни малейшего напоминания о случившемся, в какой бы форме оно ни выражалось.       Нора отняла руки от головы и, продолжая смотреть в пол, потянулась за сумкой, пытаясь на ощупь ее найти где-то возле себя. — Куда собралась? — По мне уж куда угодно, лишь бы подальше отсюда. — Блэквуд сказала это абсолютно беззлобно, но Патерсон воспринял ее слова иначе и увидел в них совершенно другой подтекст.       Он нагнулся, буквально у нее из-под носа выхватил сумку и отнес ее в самый дальний угол мансарды, где шатенка без его помощи никогда бы не смогла ее найти. Девушка проводила его пустым взглядом и никак не отреагировала. — Я не позволю тебе уйти, — слегка дрожавшим от волнения голосом начал Стив, возвращаясь и присаживаясь перед подругой детства на корточки. — Можешь возражать и брыкаться сколько душе угодно, но я тебя никуда в таком состоянии не отпущу. Сопротивление бесполезно, как говорится. — И спрятанная сумка является доказательством твоих серьезнейших намерений? Право, я могу обойтись и без нее. — Нет, с сумкой или без, но ты отсюда не уйдешь, — твердо повторил парень и рискнул взять Нору за руки; она равнодушно встретила его порыв и не предприняла никаких попыток вырваться. Вот тут-то Патерсон окончательно упал духом.       Ему казалось, что он мог видеть ее насквозь, несмотря на всю ее замкнутость и непроницаемость. Он на подсознательном уровне чувствовал, как она страдала в тот миг, хоть внешне и оставалась ко всему безучастна, не выдавая своих истинных эмоций. Он был уверен, что никогда прежде не видел ее в таком подавленном состоянии, с таким потухшим, безжизненным взглядом и таким каменным выражением лица.       Стив попытался вспомнить ее прежней — жизнерадостной, задорной, сильной, не боявшейся никаких трудностей, но видел теперь лишь одни ее потемневшие глаза, смотрящие как будто сквозь него в бескрайнее пространство. Образ «старой» Норы стал постепенно стираться из его памяти и заменяться другим, чужим и жутким в своем новом обличии, таком противоестественном и мрачном. Стив не был уверен, что понимал все то, что она чувствовала, — весь спектр ее переживаний был и ранее ему недоступен, — но он не мог не признать мощи того угнетающего состояния, нависшего над ней подобно грозовой туче.       Он не знал, что конкретно из случившегося довело ее до этого и почему она вдруг стала так остро реагировать на те вещи, над которыми они раньше бы просто добродушно посмеялись, но осознавал одно: то, что творилось у нее в душе, тяготило ее со страшной силой и не могло поддаваться никаким объяснениям или описаниям; да и, в конце концов, мало ли что может этих девушек выбить из колеи! «Чужая душа — потемки», — подумал Патерсон, с грустным видом разглядывая бледное лицо напротив.       Он вдруг остро ощутил, что был единственным человеком из всего ее окружения, способным ей хоть как-то помочь. Он готов был уже согласиться устроить побег этому несчастному психу, пойти на любые условия и уступки, загубить собственную карьеру в самом ее начале, лишь бы только она снова стала прежней, снова вернулась к жизни, стерев со своего лица это мертвецкое выражение, которое пугало его больше всего на свете. Вид сломленной, страдающей Норы приводил его в исступление и порождал внутри ранее неизведанные чувства, настолько сильные, что сопротивляться им было невозможно.       Против воли Стив вспомнил то, что всеми силами старался забыть и стереть из своей памяти раз и навсегда, но что неотступно следовало за ним по пятам и возникало перед глазами в самый неподходящий момент. Она и сама об этом сегодня упомянула… Леденящее чувство страха вновь заполнило его душу и заставило содрогнуться от одного лишь возникшего в сознании образа. Он будто заново ощутил то мерзкое сочетание паники и ужаса, когда увидел ее прислоненной к стене со сквозной раной в груди…       Он ведь мог навсегда потерять ее, потерять по своей вине! Он никогда себе этого не простит, не сможет и даже не будет стараться. Пусть этот поступок вечно будет висеть камнем на его шее, будет тянуть ко дну и вызывать жгучую ненависть к самому себе при любом случайном упоминании. Стив готов был понести подобное наказание, он знал, что она на него толком никогда и не злилась за это, а просто умело манипулировала его реакцией и разыгрывала драму, чтобы добиться лучшего эффекта. Что, надо признаться, работало безотказно.       Но и в этом он не мог ее упрекнуть. Ни в чем не мог, ибо видел теперь в каждом ее поступке отражение какой-то невидимой силы, неизвестной ни ему, ни ей самой. Эта сила руководила Норой и заставляла ее идти на безрассудные жертвы, она с каждым днем все больше и больше завладевала ею и подчиняла ее себе, искореняя из сознания девушки ее прежний образ мышления.       Было ли это безумие или проявление какого другого отклонения — Патерсон не знал, не мог знать, но он больше не осуждал ее за то, что она поддалась этой силе и слепо шла у нее на поводу, желая любой ценой добиться поставленной цели. Он сам готов был подчиниться и встать на этот путь рядом с ней, но все же рука здравого смысла удерживала его от подобного поступка и заставляла чего-то ждать, мучая и себя, и Блэквуд…       Стив очнулся от глубокой задумчивости и с надеждой взглянул на Нору: она за все это время ни разу не шелохнулась и не промолвила ни слова; ее взгляд был такой же пустой и ничего не выражающий, и это ее нездоровое равнодушие не на шутку его пугало.       Патерсон поднялся и направился в сторону шкафа, где отыскал более-менее подходящую по размеру толстовку и какие-то спортивные штаны, потом вернулся назад со своей ношей и молча подал одежду Норе. Она машинально взяла ее и, совсем позабыв про свою стыдливость (что было для нее совершенно несвойственно), стала переодеваться, не отрывая глаз от пола.       Стив тем временем ушел на кухню и все в том же гробовом молчании поставил чайник и начал заново заваривать девушке какой-то отвар. Они оба избегали смотреть друг на друга и стали общаться на уровне жестов: кивком головы Патерсон показал Блэквуд, куда можно было положить мокрые вещи, и быстрым движением руки указал ей на диван. К его удивлению, Нора послушалась и без каких-либо дополнительных уговоров сама забралась на свое будущее спальное место и укрылась одеялом. Стив подошел и, сохраняя все то же молчание, протянул ей кружку со второй порцией горького чая; девушка в ответ слегка кивнула, что должно было выражать благодарность.       Так прошло минут десять. Патерсон продолжал сновать по мансарде взад-вперед, якобы наводя порядок и придавая своему жилищу божеский вид, а Нора все так же безэмоционально и как будто через силу пила показавшийся ей сначала ужасным напиток и продолжала неотрывно смотреть в одну точку, находившуюся теперь на кирпичной стене. — Там была похожая кладка, — внезапно прервала молчание Блэквуд и сделала большой глоток.       Стив замер на мгновение, ожидая, что она еще что-нибудь скажет, но она молчала, а следовательно, молчал и он. Парень еще раз обошел всю квартиру, рассеянно заглядывая в посудины, непрерывно заполняемые водой, решил, что больше притворяться занятым он не сможет, и подошел к шатенке. Остановившись в полуметре от дивана, где она лежала, он стал молча дожидаться того момента, пока она поднимет на него глаза.       Нора несколько секунд упорно игнорировала его присутствие, не желая изменять своему новому принципу, но потом все-таки сдалась. Поймав ее взгляд, Стив долго и упорно смотрел на нее, пытаясь уловить в ее лице проявление хоть каких-нибудь эмоций, но, увидев, что она была все так же апатична, сдавленно произнес: «Спокойной ночи», — и, не дожидаясь ответа, ушел в другую часть мансарды, где было расположено полуразвалившееся кресло, на котором он собирался ночевать.       Блэквуд проводила его мутным взглядом и, когда он скрылся за ширмой, прерывисто вздохнула. Она была несказанно рада тому, что он ушел, но боялась, что он мог это заметить. А впрочем нет, ей было на это все равно.       Нора сняла очки, протерла запотевшие стекла рукавом и устало закрыла глаза. Сердце быстро стучало под стать барабанящим по стеклу каплям дождя, а по всему телу периодически пробегала дрожь то ли от пробиравшего холода, то ли от непрекращающегося волнения, не отпускавшего ее ни на секунду. Усталость навалилась на нее непомерным грузом, но уснуть оказалось труднее, чем она ожидала: в голове нескончаемым потоком мелькали бессвязные образы, но самого главного на этот раз не было. Может, поэтому она и не могла заснуть?..

***

      Через три дня на руках у Норы было разрешение на свидание с подсудимым. Она совершенно не помнила, как отреагировала, когда Стив сообщил ей эту новость, не помнила, о чем думала в тот миг и как благодарила друга, но была уверена, что сделала это. Из ее памяти незамедлительно стерлись все эти второстепенные по важности события, осталось лишь воспоминание о том, как сердце подскочило к горлу, а по всему телу прошла дрожь от нетерпения. И несмотря на то, что она изначально хотела добиться совершенно другого, Блэквуд была безумно рада предоставленной возможности. Но если бы она только знала, какого труда стоило Патерсону добиться этого разрешения…       Нора нисколько не злорадствовала и не кичилась тем, что имела такое большое влияние на своего друга. Она, можно сказать, до сегодняшнего момента об этом и не догадывалась и помнила лишь то, что он частенько ей уступал и потакал многим ее прихотям, но не более того. И в тот роковой для нее день она даже не думала о том, чтобы специально начать разыгрывать роль убитой горем особы с обманутыми надеждами, дабы ввести парня в заблуждение и заставить его передумать, отказавшись от собственных принципов.       Это можно было назвать удачным совпадением, ибо она не была настолько хитра и дальновидна, подобное поведение было более характерно для Лилит, но никак не для нее, поэтому сложившиеся обстоятельства явились невероятным везением или даже чудом, в зависимости от степени заинтересованности. И для Блэквуд это было самое настоящее чудо.       Она лишь со временем — когда основные переживания и волнения более-менее улеглись — начала понимать, чему так бездумно хотела подвергнуть Стива и во что пыталась его втянуть. И несмотря на то, что от своей сумасшедшей идеи Нора все еще не отказалась, она уже могла трезво мыслить и оценить весь пугающий масштаб своего плана, в успешность которого она упорно заставляла себя верить.       В последнее время она все чаще и чаще стала задаваться вопросом, было ли ее поведение полностью эгоистично или же в нем просто присутствовала здоровая доля эгоизма, необходимая для разрешения данной ситуации? Речи Ребекки, дяди и, непосредственно, самого Патерсона вспоминались ей теперь по нескольку раз за день и заставляли уже по-настоящему сомневаться в мотивах своих поступков. «Для кого я все это делаю? — неустанно спрашивала себя Блэквуд. — Для себя или все-таки для него?» Она так яростно билась над этим вопросом, как будто ответ на него смог бы помочь ей с разрешением множества проблем, стоявшего на ее пути.       Теперь же, когда у нее на руках было разрешение, море сомнений, опасений и даже страхов неустанно бушевало в ее сознании, путая, останавливая, пугая… Нора бросалась из крайности в крайность и ужасно страдала оттого, что никто не мог помочь ей в поиске истины, никто не мог указать ей правильный путь. Она была одна наедине со своими переживаниями, и никого не было рядом, чтобы поддержать ее в этой неравной борьбе как против себя самой, так и против системы. А мог бы быть…       И чем ближе подходил день назначенного свидания, тем сильнее она сомневалась в необходимости этой встречи и в собственной адекватности. «Зачем я это делаю! Зачем?!» — денно и нощно сопровождал ее вопрос, неотступно следуя за ней параллельно основному потоку мыслей.       Нора понимала, что не могла разорваться: с одной стороны на нее надвигалась обязанность вернуться институт и снова влиться в обычную студенческую жизнь, а с другой — данное самой себе обещание довести дело до конца. Чаши весов были неравны и упорно клонились в сторону второй необходимости, но здравый смысл снова и снова указывал на неверно расставленные приоритеты и безуспешно заставлял думать логически.       Для исполнения и первого, и второго пункта нужно было время, а его катастрофически не хватало. Выученные в больнице конспекты уже давно утратили свою актуальность и заменились огромным потоком новой информации, обязательной для заучивания. Но у Блэквуд не было ни желания, ни сил этим заниматься.       Крис между тем сдержал свое слово и стал водить ее по психологам и психотерапевтам, хладнокровно игнорируя ее протесты и возражения. Норе поставили третью стадию невроза и прописали множество антидепрессантов наравне с успокоительными, количество которых заставляло удивленно присвистнуть.       Блэквуд лишь презрительно фыркнула, услышав свой диагноз и посмотрев мельком на гору таблеток, но все же не рискнула брезговать лечением, так как, во-первых, не хотела устраивать дополнительных конфликтов с дядей и, во-вторых, в глубине души сама понимала, что ей была необходима помощь извне, ибо самостоятельно она уже не справлялась, а хваленое самовнушение больше не приносило должного облегчения.       К вечеру второго дня Стив позвонил ей и предупредил, что добился разрешения втайне от майора и что если он узнает про эту встречу, то плохо будет всем без исключения. Нора слушала краем уха быструю речь друга и думала совсем о другом, но внезапно ее собеседник замолк и тяжело вздохнул, будто собираясь сказать что-то очень важное.       Какое-то время они оба молчали и не решались нарушить повисшую тишину. Прошла целая минута, прежде чем Патерсон едва внятно буркнул: «Я согласен» — и первым повесил трубку, что было ему совершенно несвойственно. Блэквуд еще несколько секунд держала в руке телефон, задумчиво вслушиваясь в монотонные гудки, и барабанила пальцами по столу (ибо делала так всегда, когда волновалась). Смысл сказанной им фразы не сразу долетел до нее, но, когда же это случилось, она не ощутила ни радости, ни облегчения, ни ликования — только чувство всепоглощающего стыда, смешанное со страхом…       Как и в случае с судом, время сначала ползло с раздражающей медлительностью, а потом начинало стремительно набирать обороты и нестись во всю прыть, не давая возможности ни опомниться, ни что-либо сообразить. Три дня показались быстрой вспышкой, как только настало время брать силу воли в кулак и направляться в сторону милейшего здания под названием тюрьма.       Норе пришлось разыграть нешуточный спектакль, чтобы доказать контролирующему ныне каждую мелочь дяде, что пары сегодня перенесли на более поздний срок, и всеми силами убедить его никуда не звонить, чтобы проверить правдивость данной информации.       На помощь снова пришел Стив, пообещавший лично довезти Блэквуд до института и после доложить об этом непосредственно майору. Крис рискнул поверить честному тону Патерсона и даже разрешил парню явиться на службу на несколько часов попозже, что, безусловно, сыграло новоиспеченным интриганам на руку.       В то утро Нора хаотично металась по дому, пытаясь как можно быстрее собраться и успеть выйти вовремя. Это был первый раз в жизни, когда она опаздывала, и как назло, в самый ответственный момент. Раздражительности добавлял еще и тот факт, что завтра должен был вернуться Нед, что совершенно не входило в планы девушки: она отлично знала, что обычно следовало после его возвращения, а проблем у нее и без того хватало.       Наспех заколов волосы крабиком и сунув в сумку заранее заготовленный сверток, Блэквуд на всякий случай выпила двойную дозу успокоительного и вылетела из дома, едва не забыв закрыть входную дверь на ключ.       Стив уже ждал ее на улице. Они не виделись с того самого злополучного дня, лишь пару раз разговаривали по телефону, и эта неизбежная встреча была для них обоих несколько неловка. Нора быстро кивнула парню в знак приветствия и поспешила сесть в машину, дабы избавить и себя, и его от вымученных вступлений и переступаний с ноги на ногу. Патерсон последовал ее примеру и, решив не терять зря времени, сел за руль, пожалуй даже слишком громко хлопнув дверью.       Первые десять минут они ехали молча. Блэквуд то и дело косилась на друга детства (чем изрядно его раздражала), но продолжала молчать, не зная, с чего можно было начать разговор. Стив казался ей сегодня необычайно мрачным и замкнутым, таким она его ни разу не видела за все десять лет их общения. Догадаться, почему он был в таком расположении духа, было нетрудно, и шатенка вдруг почувствовала настоящий прилив жалости к нему, хоть и понимала, что ее жалость его нисколько не обрадует и не впечатлит. Но выражение некого сожаления все-таки отразилось на ее лице, и Патерсон успел его заметить прежде, чем она его стерла. Он криво усмехнулся. — Теперь ты понимаешь, на что я готов ради тебя? — без обиняков спросил он, не отрывая глаз от дороги. — Я, видимо, последний дурак, если согласился на это, и, если меня уволят, я буду знать, кого благодарить. Зато будет эффектное завершение карьеры. В принципе, могло быть и хуже.       В его словах слышался явный упрек, и Нора не могла его не заметить. Вся глубина его поступка только сейчас открылась ей во всей своей жертвенности и заставила ее снова ощутить острый укол совести. Девушка закусила губу и бросила на друга виноватый взгляд. — Стив, прости… — Ха! да ладно. Чего уж теперь изображать раскаяние, тем более ты явно к нему не расположена. — Нет, мне правда стыдно. — А-а, вот так. И за что же? За то, что ты добилась своего и все случилось так, как ты хотела, м? — Патерсон на мгновение оторвался от дороги и серьезно посмотрел на Блэквуд. — Не лги хоть сама себе, я тебя умоляю! Если бы у тебя была возможность заново все это провернуть, ты бы, не задумываясь, сделала это. У тебя прям на лице написано.       Нора не нашла, что можно было возразить. В этом он был прав: она действительно готова была поступить так вторично в случае необходимости, вопрос заключался лишь в том, зачем и почему. — Допустим, но мне стыдно за то, что я безосновательно была к тебе слишком требовательна и несправедлива, да и вообще наговорила тогда всякого бреда… — А вот это как раз таки неотъемлемая часть успешного завершения операции, — приторно сладким тоном проговорил Стив, — без этого вы бы так далеко не пробились, мадам. Принимайте мои поздравления, это было на удивление умно и безукоризненно исполнено. — Ты что же, считаешь, что я там театр одного актера устроила?! — воскликнула Блэквуд и резко повернулась в сторону мрачно смеющегося парня. — Я, может быть, виновата в том, что у меня теперь до жути нестабильное эмоциональное состояние и что на меня апатия в любой момент напасть может, а я и глазом моргнуть не успею? Только не говори, что ты этого не замечал, ладно?! Да там лицемерия ни на грош не было! Уж меньше всего я собиралась из тебя веревки вить, максимум — разжалобить. — Во-от, а когда поняла, что это бесполезно, и пустила в ход свой непризнанный актерский талант. — Ты за кого меня вообще принимаешь?! — А за кого ты меня принимала, когда предложила мне нарушить закон и начала за это предлагать взятки, а потом и всю себя, а? Прости, конечно, но понятие палки о двух концах еще никто не отменял. — Я смотрю, в тебе философ проснулся? Только вот абсолютно несвоевременно! — огрызнулась Нора и демонстративно отвернулась к окну. — Ты, между прочим, сам согласился, мистер Несгибаемый хрыч, теперь уже возмущаться бессмысленно. — Ну разумеется я согласился! — взревел на весь салон Патерсон и ошарашено посмотрел на шатенку, удивленный ее образом мышления. — Что же мне еще оставалось делать, скажи пожалуйста? Ты бы себя видела в тот миг, да лицо моей прабабки смотрелось бы в сто раз живее, а она уже год как мертва! — Какой же ты все-таки дурак… — А ты фанатичная неврастеничка. — Вот и обменялись любезностями. — Сложившаяся ситуация к этому располагает, и все благодаря тебе, дорогая. — Так, я уже извинилась и дважды повторять не буду. — Я ценю твое стремление сохранить нашу дружбу в первозданном виде. Спасибо. — Боюсь, что моих, как ты выразился, стремлений на это не хватит. — Заметь, это не я сказал, — невозмутимо парировал Стив и свернул на немноголюдную улицу, где состояние дороги оставляло желать лучшего.       Больше никто из них не проронил ни слова. Молчание на этот раз не было мучительным, но несло в себе огромную долю недосказанности. Из их небольшой стычки Нора поняла, что ее друг запутался едва ли не меньше, чем она сама: он поверил ее мольбе и все-таки решился на эту авантюру и в то же время понимал, что она его внаглую использовала, но при этом сам на это согласился, ведь его действительно никто не принуждал.       Он и верил Блэквуд, и не верил ей одновременно, злился на нее за свое собственное решение, но ведь сам его и принял, он неустанно обвинял ее в лицемерии и в искусном манипулировании его чувствами, но ведь сам еще тогда признал нависшую над ней безысходность, ее искренность и неподдельные страдания, от которых лишь он один мог ее избавить.       Хотя какая разница, действительно ли она так радела за спасение своего похитителя или же это просто было ее притворство, необходимое ей для чего-то другого; какая разница, если в ее глазах цель оправдывала любые средства!       Стив заскрипел от бессильной злобы зубами и плотно сжал губы, понимая, что изрядно поспешил дать свое согласие на это сумасбродство. В его голове вертелась масса неразрешимых и ни на что не влиявших вопросов, которые между тем его очень тяготили и заставляли беспрестанно о них думать. Но все его мысли снова и снова возвращались к Норе.       Да, она вроде бы извинилась за то, каким образом победила, но не извинилась за саму победу. Она якобы признала, что была несправедлива, но при этом продолжала себя так же вести. Она совершенно не думала о нем, о том, какие последствия навалятся на него в случае провала их операции, и просто вершила свои дела его руками. Он все это прекрасно понимал, но все равно шел на этот неоправданный риск, и в итоге она получала все, а он — ничего.       Стив не знал, зачем сам себе подписал приговор, ведь при любом развитии событий он все равно проигрывал: либо терял работу и, возможно, даже свободу, либо терял ее, предварительно обеспечив ей около счастливое существование с похитившим ее психом; а может, и все сразу.       И только сейчас он понял, как сильно ошибся, сказав, что могло быть и хуже. Нет, хуже быть уже не могло. Для него это был конец, конец, который он сам же и приблизил, решив спасти одних, погубив при этом себя. Но зачем, зачем он это сделал!       И лишь тот факт, что Патерсон привык нести ответственность за свои слова и не отступаться от принятых решений, мешал ему бросить все на середине и благоразумно отказаться, пока еще не поздно, оставшись если и не в плюсе, то уж точно на прежней позиции, которая его практически полностью устраивала.       Он ревновал. Он очень сильно ревновал Нору, но каждый раз убеждал себя, что его ревность была не обоснована и крайне глупа, ведь Блэквуд сама призналась, что не любила этого шизофреника, и он ей поверил, но почему-то продолжал переживать. Стив краем глаза посмотрел на шатенку, стараясь проделать это как можно незаметнее, и вновь задался вопросом, который втайне от него мучил и ее тоже: зачем она все это делала? Зачем ей это надо было? Зачем?       Тем временем они уже подъезжали к месту назначения. Вместо асфальта под колесами оказалась щебенка, а городской пейзаж за окном сменился наводящими смертную тоску видами пустырей. Нора, крепко вцепившись в поручень, сиротливо озиралась по сторонам и чувствовала, как ее сердце сжималось от царившей вокруг атмосферы подавленности и отрешенности.       Миновав забор и оказавшись в промзоне, они долго лавировали между различных корпусов, неторопливо продвигаясь от одного к другому, и в какой-то момент Блэквуд даже показалось, что Стив специально возил ее кругами, словно хотел показать ей все «прелести» тюремной жизни. — Ты решил мне обзорную экскурсию устроить, я не пойму? — наконец не выдержала шатенка и непонимающе сощурилась. — Жилая зона в другой стороне, я же видела.       Патерсон ничего не ответил, но тем не менее тут же свернул на узкую дорогу, ведущую прямо к КПП. И чем ближе они подъезжали к необходимому корпусу, тем быстрее у Норы начинало биться сердце; она ерзала на месте от нетерпения и неотрывно смотрела в окно, вплотную прильнув к стеклу.       Наконец машина Стива остановилась, а сам парень помахал рукой какому-то молодому сержанту, который незамедлительно подошел к новоприбывшим и не хуже любого швейцара помог Блэквуд выйти из машины. Девушка хотела было поподробнее рассмотреть внутритерриториальное устройство тюрьмы и начала оглядываться по сторонам, но почему-то уже через несколько секунд потупилась и, сопровождаемая с одной стороны Патерсоном, а с другой — его знакомым, шла до самого входа не поднимая глаз.       Она чувствовала, что уже одним своим появлением привлекала к себе нешуточное внимание охранников и тюремных надзирателей, которые удивленно провожали ее взглядом, и от этого терялась со страшной силой. Она видела, что многих из этих людей Стив знал и постоянно кивал им направо и налево, это немного успокаивало ее, но неприятный осадок от того, что она явно была не в своей среде и все вокруг ей об этом неустанно напоминало, никуда не делся.       Блэквуд невольно жалась к другу, а под конец уже шла, плотно прислонившись к его плечу, но он делал вид, будто не замечал ее растерянности, и продолжал так же невозмутимо вышагивать, глядя куда угодно, но не на нее. И Нора не могла его в этом упрекнуть.       Вслед за тяжелой металлической дверью начались коридоры. Бесконечные лабиринты выкрашенных зеленой краской стен, от которых вполне ощутимо пахло сыростью и плесенью. Множество дверей, лестниц, решеток и поворотов мелькали перед глазами девушки, смешивая все в одну общую кучу и порождая сильнейшее желание выбраться оттуда поскорее.       Но пути назад не было, она слишком долго шла к этому, чтобы теперь, в последний момент, все бросить и трусливо убежать, размахивая руками от брезгливости. Блэквуд сжала зубы и продолжила послушно следовать за своими проводниками, буквально наступая им на пятки и надеясь добраться до необходимого помещения как можно скорее.       Пару раз до ее слуха доносились приглушенные голоса заключенных: они то жутко смеялись, то спорили друг с другом, то гневно кричали, понося все вокруг на чем свет стоит; и всякий раз, когда это случалось, Норе очень сильно хотелось зажать уши и сделать что угодно, лишь бы только не слышать этих голосов, которые, казалось, впитали в себя всю мерзость места, где находились их обладатели.       Она, несмотря на выпитую ранее двойную дозу успокоительных, вздрагивала от малейших шумов и резких звуков, шарахалась ото всех как от огня и безостановочно дрожала, как если бы ее бил озноб. Нора упорно смотрела себе под ноги, боясь поднять глаза на окружавшие ее предметы, и крепко прижимала к груди сумку, в которой находился тот самый сверток, предназначенный для подсудимого; благо на досмотре ей разрешили его оставить.       Она не знала, сколько еще они петляли по всевозможным коридорам и лестничным пролетам, но, наконец, вся их процессия остановилась в небольшом ярко освещенном помещении, откуда в противоположных направлениях вели две деревянные двери. И пока сержант, наклонившись к очередному тюремному надзирателю, что-то ему объяснял, Нора напряженно следила за тем, как ее друг детства переступал с ноги на ногу и порывался что-то ей сказать, но все никак не мог решиться прервать собственное молчание. — Мисс, у вас будет полчаса; этого, надеюсь, будет достаточно, — начал подошедший к ней сержант и бросил быстрый взгляд на Патерсона. — Тебе дальше нельзя, лейтенант, так что прощайтесь здесь, хотя не надолго-то и расстанетесь. — Я буду ждать тебя на улице, — сухо бросил Стив, не глядя на Блэквуд, и направился в сторону выхода, сопровождаемый ее страдальческим взглядом. — Итак, — продолжил сержант, когда за вышедшим захлопнулась дверь, — в подробности вдаваться не буду, скажу лишь, что в случае чего вы всегда можете нажать на красную кнопку. Она находится под столешницей, я вам покажу потом.       Нора поспешно кивнула и закусила щеку от нетерпения; ей жутко хотелось поскорее завершить начатое и скинуть с себя уже все обязанности, хотя она сама же на себя их и возложила. — Мы можем приставить к вам охрану, если хотите… — О нет-нет! — затараторила шатенка и совсем по-детски замотала головой из стороны в сторону. — Я вас очень прошу, не надо никакой охраны! Это совершенно безопасно, я вам клянусь: он меня и пальцем не тронет.       Сержант поморщился от ее слов и, вытянув руку, пригласил ее пройти к одной из дверей. — Конечно, не тронет, через стекло это будет трудновато сделать. — Там будет стекло? — ужаснулась Блэквуд и на мгновение даже остановилась, во все глаза глядя на знакомого Стива. Тот лишь скептически поднял бровь. — Разумеется, будет, мисс. Мы готовы пойти на некие уступки по просьбе Патерсона, но уж совсем забывать о безопасности мы не имеем права. — А нельзя без него как-нибудь обойтись? — Нет, нельзя, — отрезал сержант и толкнул вперед деревянную дверь.— Прошу вас.       Взору Норы предстала небольшая комната с приглушенным светом, разделенная на две части огромной стойкой, тянувшейся во всю ее длину от одной стены до другой; в середину столешницы было вмонтировано высокое пуленепробиваемое стекло, в низу которого находилось небольшое отверстие, чтобы можно было передать подсудимому посылку. Девушка на едва гнущихся ногах вошла внутрь и села на стоявший на ее половине стул. — А в чем тогда заключаются ваши уступки? — спросила она дрожащим голосом и провела по вспотевшему лбу рукой. — Патерсон попросил не записывать ваш диалог. Это, конечно, нежелательно, но у нас все равно останется видеозапись, так что в случае чего наш специалист быстренько все прочтет по губам и воспроизведет вашу речь. Ну, шестьдесят процентов точно. — И это неотъемлемая часть свидания? — Многоуважаемая мисс! — с нажимом начал сержант, разворачиваясь в дверях и бросая на шатенку тяжелый взгляд. — На минуточку, вы сейчас встретитесь лицом к лицу с особо опасным преступником, и как вы думаете, обязательно ли нам знать то, о чем вы тут будете с ним говорить? Да и не кажется ли вам странным то, что вам вообще есть о чем разговаривать?       Глаза Норы тут же сверкнули недобрым огнем. — Нет, не кажется, сэр! — парировала она, из ниоткуда обретая необходимую выдержку и уверенность. — Вас послушать, так я пришла сюда, чтобы с ним план побега обсуждать! — За неимением других вариантов, буду придерживаться этого, — криво усмехнувшись, сказал сержант и вышел из комнаты, предварительно предупредив, что заключенного приведут в течение пяти минут.

Время пошло…

      Блэквуд нервно теребила в руках ручки своей сумки и постоянно поднимала глаза на висевшие на стене часы, которым было суждено отмерять ужасно короткие полчаса их диалога. Она не знала, о чем думать, что говорить, с чего начать… Его еще не привели, а она уже насытилась их предстоящей встречей по горло — настолько выматывающими были приготовления к ней.       Она столько раз представляла себе этот момент и была уверена в его правильности, но теперь уже сомневалась во всем: и в его реакции, и в собственных побуждениях, и в необходимости ее стараний, ведь он еще в зале суда запретил ей продолжать бороться за него.       Может, ей действительно стоило прекратить эту борьбу, ведь он ее не хотел? Может, все уже было кончено? Может, он и не желал быть спасенным? «Но что за бред! Как человека может привлекать лишение его собственной свободы?» — подумала Нора, но тут же вспомнила характер Дэнниса и поняла, что может.       Неужели он находил свое заключение правильным и, возможно, даже необходимым? И если это было действительно так, значит, все ее попытки лишь тяготили и обременяли его, не принося ровным счетом ничего, кроме ненужной нервотрепки. Но даже придя к такому неутешительному выводу, Блэквуд все равно не собиралась отказываться от своего плана. Получается, она делала это все-таки для себя? Ведь она равнодушно сносила его запреты и протесты и продолжала поступать так, как хотела, как считала нужным…       Наконец со стороны коридора послышались приглушенные шаги. Нора моментально напряглась и впилась взором в открываемую дверь, чувствуя, как живот неприятно сводило от тревоги, а все тело дрожало от нетерпения. Эта встреча была для нее еще более волнительна, чем встреча в суде, ведь там она проходила при большом количестве свидетелей, а здесь они вынуждены будут остаться наедине…       Сначала в комнату вошел конвоир, что заставило Нору злобно скрипнуть зубами: они, оказывается, все еще продолжали этот маскарад с бесчисленной вереницей охранников, сопровождавших одного единственного абсолютно пассивного и ко всему равнодушного заключенного, который, даже если бы перед ним внезапно распахнулись двери на свободу, и бровью не повел бы.       Она приподнялась со своего места и попыталась заглянуть за плечо матерого амбала в форме, чтобы увидеть осужденного, но за первым конвоиром стоял второй, загораживавший весь вид, и ей так ничего и не удалось рассмотреть.       Нора, наплевав на правила хорошего тона, громко шлепнулась на стул и глубоко вздохнула, оперевшись локтями о столешницу и приложив пальцы к вискам. Несколько секунд ожидания показались ей нестерпимо долгими и растянутыми донельзя, но вот наконец в комнату протолкнули заключенного и незамедлительно захлопнули за ним дверь.       Мужчина безо всякого интереса мельком огляделся по сторонам и хотел было уже направиться к одиноко стоявшему на его половине стулу, но вдруг испуганно замер, заметив за стеклом Нору, неотрывно следившую за ним. Неописуемое удивление, появившееся на его лице в миг, когда их взгляды встретились, сменилось ужасом, но практически сразу бесследно угасло, превратившись в каменную маску непроницаемости. По его реакции можно было догадаться, что он и понятия не имел о том, куда и зачем его вели, и эта встреча с одной из похищенных стала для него самой настоящей неприятной неожиданностью.       Его ноги внезапно онемели. Дэннис оступился на ровном месте и, словно потеряв равновесие, попятился назад, налетев спиной на закрытую дверь. Что же это такое? Он бредит? Но нет, это действительно была она, сомнений не могло быть никаких. Снова пришла безнаказанно мучить его своим присутствием и заставлять ненавидеть себя за то, что он все еще мог ее видеть и слышать. Да, он, может быть, и заслужил тридцать семь лет тюрьмы, вечного изгнания и одиночества, но уж точно не заслужил таких страданий! Зачем она здесь? Почему? Так ничего и не поняла? Кто бы мог подумать, что она была так неосознанно жестока!       Мгновенно овладев собой, Дэннис оттолкнулся от двери и через силу заставил себя подойти к стулу, в который раз злясь на себя за губительную несдержанность: ему не следовало так реагировать, своим поведением он лишний раз доказал сам себе, что был зависим и потому слаб, а это было недопустимо, особенно в сложившейся ситуации.       Дэннис присел и с поразительным хладнокровием, какого он сам от себя не ожидал, поднял глаза на Блэквуд, встречая ее полный слез взгляд. Что же это? Она снова собиралась плакать? Злая, бессердечная девчонка! Неужели было так трудно глушить все эмоции внутри? Он же так делал, чтобы не терзать ее лишний раз, так почему она не могла отплатить ему тем же?       В конце концов, это было по-настоящему бесчеловечно по отношению к нему! Он слишком остро реагировал на ее слезы, совершенно не выносил их и страдал в такие моменты гораздо сильнее нее самой. И каждый раз, когда она начинала плакать, и неважно из-за чего, он видел причину в себе и ненавидел себя за это еще сильнее, оставаясь до несправедливого бессильным.       Но Нора не могла по-другому. Она всей душой хотела оставаться бесстрастной и рассудительной, но просто физически не могла этого сделать и снова и снова ошибалась, уповая на свою выдержку, которая уже давно трещала по швам. Она вовсе не собиралась плакать, слезы от множества воспоминаний сами застилали ей глаза, но не скатывались, а просто стояли мутной пеленой и искажали очертания предметов. Она смахнула их белым рукавом кофты и прерывисто вздохнула, не отрывая взгляда от своего похитителя, который с непонятным выражением, не моргая, смотрел на нее в упор.       Так они молчали на протяжении десяти минут. У них и в мыслях не было прерывать эту звенящую тишину, ведь она была необходима им обоим и являлась куда более красноречивой, нежели все их жалкие попытки что-то сказать вместе взятые. Они просто сидели и молча изучали друг друга глазами, стараясь приметить малейшие изменения, произошедшие с ними за эти дни.       Дэннис безрассудно позволял себе скользить взглядом по ее лицу и неторопливо рассматривал его, любуясь этими утонченными, будто выточенными из слоновой кости чертами, которые он больше всего на свете боялся забыть. Время не лечило, оно забирало самое дорогое — воспоминания, и от этого было невыносимо больно.       В целом, она практически не изменилась, разве что похорошела и как будто даже повзрослела, мужчина поймал себя на мысли, что перед ним была уже не та запуганная, слабая девчонка, какой он запомнил ее на момент их первой встречи, — теперь он видел ее мужественной, сильной и уверенной в себе девушкой, не боявшейся никаких трудностей. Но она боялась. И лишь приобретенная за прошлый месяц привычка не показывать своих страхов мешала ей выдать свою боязнь.       Дэннис внимательно наблюдал за Блэквуд, пока она разглядывала его, и мысленно усмехался ее реакции: она, разумеется, не ожидала увидеть его в еще более подавленном и побитом состоянии, чем в день их последней встречи, и вела себя так, как будто ей было до него какое-то дело.       Но не надо было его жалеть, не на-адо… Он сам себя никогда не жалел и давно уже отвык от чужой жалости, и каждый раз, когда ее взгляд наполнялся тревогой и сочувствием, в его глазах загорались искры неподдельного удивления и даже раздражения.       Благо Нора достаточно его знала, чтобы вовремя предугадать его очередную гневную вспышку, и поспешила принять более сдержанный вид и больше не выдавать себя. Взгляд Дэнниса тут же смягчился, но в нем все еще просвечивалось некое недоверие и сомнение, словно он поминутно ждал от нее еще каких-нибудь действий, способных вывести его из себя. Похититель скрестил руки на груди и тяжело вздохнул, глядя на шатенку исподлобья. — Зачем ты пришла? — сдержанно спросил он, в глубине души удивляясь тому, что мог снова открыто обращаться к ней и даже ожидать от нее какого-то ответа. Это почему-то показалось ему невероятным.       Услышав его голос, Нора сжала спрятанные на коленях руки в кулаки. Она понимала, что должна была что-то ответить, но не знала что, ведь сама мучилась над этим вопросом не первый день. Видя ее растерянность, Дэннис нахмурился еще больше и продолжил безжалостно рассудительным тоном: — Ты сама не имеешь ни малейшего понятия, зачем это делаешь. Может, ты думаешь, я тебе за это потом спасибо скажу?       Нора поняла, что сейчас он начнет ее отговаривать и приготовилась стойко встречать натиск его аргументов. Она, как ей теперь казалось, отлично знала его позицию и не собиралась вестись на его уловки, но, вопреки ее ожиданиям, уверенность покидала ее гораздо быстрее, чем ей этого хотелось бы. — Ты что же, считаешь, что, мельтеша перед моими глазами, ты вселяешь в меня надежду и силу духа? Или, может быть, ты думаешь, что мне в радость тебя видеть? — Дэннис откинулся на спинку стула, чего практически никогда себе не позволял, и свысока посмотрел на Нору, которая с каждым его метко брошенным словом все больше и больше бледнела. — Я, кажется, еще в прошлый раз по-человечески попросил тебя оставить меня в покое, неужто это оказалось так трудно? — Дэннис, прекрати… — Прекратить что? Послушай хоть раз кого-нибудь, кроме себя самой; это, в конце концов, полезно бывает.       Его голос звучал резко, глаза смотрели холодно, совсем как в день их первой встречи… Нора вся сжалась и не решилась ему что-либо возразить, настолько велико оказалось его влияние на нее. Она знала, что сейчас он перейдет в наступление и приложит все свои оставшиеся силы, чтобы убедить ее бросить его. И еще до того, как он начал свою речь, шатенка поняла, что проиграет ему, и от этого ей стало непередаваемо жутко… — Чего ты хочешь добиться? На суде ты жаждала справедливости, сейчас ты ждешь, что я поддержу тебя в этом стремлении, но, знаешь ли, — Дэннис сделал небольшую паузу, — в этом мире все относительно и то, что ты считаешь справедливым, на самом деле может им и не являться. — Я не нуждаюсь в твоих проповедях, — опущенным тоном прервала его Нора, — и я пришла сюда не для того, чтобы выслушивать лекции об устройстве мира. — Вот как? В таком случае повторю свой вопрос: зачем ты здесь?       Блэквуд закусила губу и мысленно прокляла себя за то, что позволяла ему ломать эту комедию. Он так настойчиво требовал ответа, словно сам его не знал. — Чтобы спасти тебя. — Замечательно. И если пропустить рассуждения о том, что мне твоя помощь даром не сдалась, возникает другой вопрос: а что дальше? Я имею в виду, вот вызволила ты меня из тюрьмы, запутала все следы, вручила мне новый паспорт и помогла залечь на дно, а потом? — Я сбежала бы с тобой, как мы и хотели. Это ведь, между прочим, изначально было твое предложение, если ты забыл! И только посмей сделать вид, что это не так!       Дэннис криво усмехнулся, немного помолчал и тяжело вздохнул, как если бы этот непродолжительный диалог уже давным-давно ему надоел. — Это было мое самое глупое решение в жизни, — с честным видом признался он и придвинулся ближе к стеклу, облокотившись на столешницу. — Хорошо, допустим, что ты вторично бросила семью и друзей и осталась со мной, человеком, который опасен даже для самого себя, не говоря уже об окружающих. Теперь новый вопрос: где гарантия, что ты прожила бы на этом свете еще хотя бы полгода?       В глазах Норы всколыхнулась тревога, а сердце забилось быстрее. Она непонимающе посмотрела на своего похитителя, хотя в глубине души как никто другой знала, что именно он хотел этим сказал и куда клонил. Но все же она позволила себе усомниться и с наивной доверчивостью ответила: — Ты и есть моя гарантия. — Как раз таки наоборот, я — ее отсутствие.       Нора быстро замотала головой из стороны в сторону. — Нет, Дэннис, не надо. Я прекрасно понимаю, зачем ты все это говоришь и чего хочешь добиться, но, прошу тебя, не пытайся внушить мне неприязнь или отвращение к тебе. Это все равно не сработает. Даже если это когда-то и было, то уж точно больше не повторится, как ты ни старайся. — Никогда не говори никогда, слышала такое выражение? — задумчиво спросил Дэннис, смотря куда-то вниз невидящим взглядом. — Тем более то, что ты сейчас так уверенно сказала, — откровенный бред. А неприязнь это еще малая часть того, что ты должна ко мне испытывать. — Нет, — упрямо повторила Блэквуд, стараясь придать своему голосу уверенности, но Дэннис невозмутимо перебил ее и продолжил: — И поверь мне, тебя в ближайшие несколько минут ожидает довольно сильное разочарование, и меня почти волнует то, что его причиной стану я.       Выражение скучающего равнодушия удалось ему на славу, а небрежный тон, которым была произнесена последняя часть фразы, и вовсе превзошел все его ожидания. Похититель вновь поднял глаза на Нору и, заметив, что ее насторожило его высказывание, заставил себя доиграть свою роль до конца. — Я ведь с самого начала использовал тебя, играл твоими чувствами и наслаждался тем, что мне удавалось внушать тебе неподдельный ужас и заставлять тебя страдать. Ты постепенно сходила с ума вместе со мной, а я пытался выкарабкаться за твой счет, совершенно не беспокоясь о том, чем это могло для тебя обернуться. Со временем мое желание подчинить тебя преобразовалось в несколько другое чувство, но оно никуда не исчезло. Понимаешь, что это значит?       Но Нора ничего не ответила и продолжила неотрывно на него смотреть. Дэннис обреченно вздохнул. — Видишь ли, вот здесь, — он показал указательным пальцем на свою голову, — снова происходят ужасные вещи, и все бы ничего, только вот я больше не могу ими управлять. Они сильнее меня. Во много раз. — Я помогу тебе вернуть контроль, я ведь уже делала так много раз, смогу и сейчас! М-мы уедем отсюда, ты снова станешь самим собой, и все будет так, как мы и планировали, даже лучше… — Нет, — отрезал Дэннис и скрестил руки на груди. — Я больше не принадлежу себе. Совсем. Тебе этого сейчас не понять, ведь до тебя доходит только тогда, когда твоей жизни угрожает реальная опасность, а она порой гораздо ближе, чем ты себе представляешь. Так что, — его голос понизился, а в глазах появился пугающий блеск, — благодари бога за то, что здесь есть это стекло и оно мешает мне покончить с тобой прямой сейчас, — глухо процедил он, не отрывая тяжелого взгляда от бледной как полотно девушки. — Ты не можешь спасти меня: я либо убью тебя, либо сломаю тебе всю жизнь — третьего не дано.       Нора с трудом сглотнула и сама не заметила, как стала медленно отодвигаться, отстраняясь от стекла и прижимаясь к спинке стула. Ей было по-настоящему страшно от направленного на нее взгляда, и она была более чем уверена, что никогда прежде не видела в нем столько злобы по отношению к ней.       Она все это время пыталась находить оправдания его словам, и у нее это до сих пор довольно-таки неплохо получалось, но в этот роковой для них обоих миг она вдруг с ужасом поняла, что он не лгал и действительно готов был выполнить свое обещание, каким бы нереалистичным оно ни казалось. Он ведь и раньше грозился убить ее, и в последний раз это было в день их побега; с того момента мало что изменилось: она поверила ему тогда, сделала это и сейчас…

Ему удалось. Он запугал ее

      Нора поборола сковавшее ее оцепенение и заставила себя обратиться к этому человеку, старательно пряча взгляд и ощущая теперь всеми фибрами своей души, что он все-таки был для нее опасен. — Ты не сделаешь этого, не сможешь… — сорвались с ее губ слабые возражения, в которые она саму себя заставляла верить. — Ты так считаешь? — ничего не выражающим тоном спросил Дэннис и наклонил голову набок, натурально нахмурившись. — Зря, между прочим. В этом мире не осталось вещей, способных остановить меня. Моральные принципы? У меня их больше нет. Страх оказаться за решеткой? Так я уже сижу. Меня ничего не удержит, совсем ничего, даже я сам. Перспектива видеть тебя мертвой импонирует мне гораздо больше, чем пожизненное осознание того, что своим освобождением я буду обязан опять-таки тебе. — Ты так говоришь, словно ненавидишь меня, — как бы размышляя вслух, сказала Блэквуд и, медленно подняв голову, все-таки посмотрела на своего похитителя, — но где же была твоя ненависть раньше? Да и с чего бы ей вдруг появиться? Я разве что-то плохое тебе сделала, может быть, предала или обманула? Не оправдала надежд? Или не спасла лишний раз? — Нет, ты тут ни при чем, — спокойно пояснил Дэннис и снова откинулся на спинку стула. — Это побочный эффект одержимости, — добавил он, глядя Норе прямо в глаза. — Я никого никогда не любил, в том числе и тебя; и те чувства, что ты во все пробудила, были больше похожи на болезнь, а от любой болезни, как известно, нужно избавляться. — И поэтому ты хочешь избавиться от меня любым способом, даже путем заточения? — Да. — И ты не хочешь моей помощи? Категорически ее отвергаешь? Даже если я не поеду с тобой? — Мне не нужны ни твои подачки, ни твое присутствие. И одно, и другое уже изрядно утомило, уж прости за малопривлекательную реальность, от которой ты так усердно прячешься.       Нора в ответ фыркнула и поспешила вновь отвести взгляд в сторону, с трудом усмиряя начинавшее закипать внутри раздражение. Что она вообще здесь делала? Что забыла? Пришла выслушать очередную дозу комплиментов? Он, право, мог так не изощряться, примерную суть она уже давно уловила, и осознание того, что он все-таки был сумасшедшим, особенно четко возникло в сознании, заставляя в который раз разочароваться в собственных ожиданиях. — Отлично. И ты готов гнить в тюрьме тридцать семь лет, лишь бы только не видеть меня? — Именно. — Что ж, — Блэквуд выпрямилась на стуле и презрительно поджала губы, — в таком случае, можешь считать, что тебе несказанно повезло. — Неужели? — мрачно осведомился Дэннис и только сейчас понял, что дошел до финальной черты. Но вернуть сказанное было нельзя, да он и не позволил бы себе этого ни при каких обстоятельствах. Мужчина ценой невероятных усилий снова принял равнодушный вид и попытался держаться так же отстраненно; впрочем, получалось весьма натянуто. — И мне не стоит больше опасаться внезапных встреч? — О, разумеется, нет! Можешь не переживать, твой покой больше никто не потревожит, разве что внезапно ворвавшиеся к тебе конвоиры, которым просто захочется выместить на ком-нибудь свою злость. И кстати, когда тебя в очередной раз будут бить, советую не закрывать голову: в ней все равно уже ничего не осталось.       Нора нагнулась, подхватила с пола сумку и быстро поднялась со стула, отчего его ножки противно скрипнули по бетонному полу. Дэннис напряженно следил за ней глазами и чувствовал, как дыхание спирало от осознания своего поступка, а сердце готово было проломить ребра. — Уже уходишь? — донесся до его слуха хриплый голос, такой похожий на его собственный.       Нора передернула плечами и вынула из большого кармана прямоугольный сверток, обмотанный в четыре слоя пергаментной бумагой. — А чего тянуть? Можно подумать, меня здесь кто-то хочет видеть. На вот, держи.— Она протянула посылку похитителю под стекло и резко отдернула руку, как только он потянулся, чтобы взять ее. — Сможешь порвать это на досуге. Говорят, звук разрываемой бумаги успокаивает, для расшатанных нервишек самое то. Всего доброго.       С этими словами Нора резко развернулась и направилась в сторону двери, желая покинуть эту комнату раз и навсегда как можно скорее, но внезапный звук упавшего стула и хриплый окрик «Стой!» заставили ее замереть на месте и крепко зажмуриться, молясь всем богам, чтобы он наконец передумал и согласился принять ее помощь.       Блэквуд медленно обернулась и встретилась взглядом со вскочившим со своего места Дэннисом. Он часто-часто дышал, словно после изнурительного бега, и выглядел настолько бледным, что ей вдруг показалось, что он сейчас упадет в обморок. Но вместо этого он неестественно выпрямился, будто пытался удержать равновесие, и слегка поднял подбородок, свысока глядя на девушку горящими глазами. Нора была уверена, что еще немного и он бы решился, спасая тем самым и себя, и ее.       Но вот прошла секунда мучительного ожидания, за ней вторая, и вместо слов извинений и просьб остаться с его губ сорвалась произнесенная знакомым до боли приказным тоном фраза: — Не приходи больше. Никогда.       Блэквуд вздрогнула и шумно выдохнула, не отрывая страдальческого взгляда от своего похитителя. Она еще немного постояла на пороге, переваривая адресованный ей приказ, потом судорожно вздохнула и вышла не оглядываясь, громко хлопнув дверью.

***

Не приходи больше. Никогда. И ведь она не придет…

      Как только за ее спиной захлопнулась дверь, Дэннис еще какое-то время, не моргая, смотрел в одну точку, потом поднял упавший стул и тяжело на него опустился, закрыв лицо руками и уперевшись локтями в колени. Что ж… он своего добился, он выиграл эту схватку, только вот цена его победы оказалась до умопомрачения высокой. Но он ведь был готов к ней, он ведь именно этого и добивался: так было лучше для нее, ибо он ничего не мог ей дать, кроме несчастья, а видеть ее несчастной было для него невыносимо.       Дэннис задрожал и до звона в ушах стиснул зубы, пытаясь подавить глухое рычание. Он не умел плакать, но если бы мог, то непременно сделал бы это, разражаясь рыданиями подобно маленькому ребенку, впервые в жизни ощутившему боль от потери любимого существа.       Но она была для него нечто большим, чем просто близким человеком, она была огромной частью его души, она была для него всем, и он только что добровольно отказался от нее. Опять. Потерять ее было равносильно потере самого себя, и Дэннис, не задумываясь, решился на это. И решился бы вторично, если бы от него это требовалось.       Он хотел, чтобы она забыла его, начала жить с чистого листа и навсегда стерла из своей памяти тот месяц, проведенный с ним. Он-то будет до конца своих дней жить этими воспоминаниями, но ей они были совершенно ни к чему. У нее была своя жизнь, и он не мог позволить себе разрушить ее дважды.       Дэннис с головой окунулся в прострацию и окончательно потерял счет минутам, полностью абстрагировавшись от окружавшей его действительности, пустота и бессмысленность которой вызывали только одно желание — навсегда распрощаться с этим миром. Время внезапно обесценилось и потеряло всю свою важность: ему было больше некуда спешить и нечего ждать, будущее не обещало сильно отличаться от настоящего и было ровно настолько же беспросветно, насколько и невыносимо.       Из болезненной задумчивости его вывел грубый голос, в довольно резкой форме приказавший ему подняться. Похититель машинально подчинился и продолжил неотрывно смотреть в одну точку, не выражая своим видом ничего, кроме отстраненности и внутреннего опустошения.       Конвоиру с огромным трудом удалось отобрать у него посылку, ибо пальцы Дэнниса были намертво сцеплены и никак не хотели разгибаться: в этом прямоугольном свертке, вчетверо обернутом пергаментной бумагой, сосредоточился весь его мир, ибо это было единственное, что осталось от Норы, и расстаться с ним даже на час было крайне мучительно. Но вот холодные кольца наручников вновь защелкнулись на израненных запястьях, а грубый толчок в плечо заставил идти вперед, навсегда покидая комнату, где они в последний раз виделись…       Похититель шел, низко опустив голову, и старался не обращать внимания на оцепивших его со всех сторон конвоиров, которые предусмотрительно держали руки на дубинках (словно он когда-либо оказывал сопротивление или пытался сбежать) и шага лишнего не давали ступить. Дэннис, казалось, уже давно смирился с их тотальным контролем, хамским обращением и рукоприкладством, но почему-то именно сейчас все это начало его ужасно раздражать и против воли возрождать в нем забытый до лучших времен дух противоречия.       Дэннис со всей силы сжал сведенные за спиной руки в кулаки и постарался думать о чем-нибудь другом, но все его мысли в конечном итоге все равно сводились к одному и тому же: он только что сам вторично подписал себе приговор, и на этот раз уже окончательно.       Он понимал, что вовремя пресечь ее фанатизм было просто жизненно необходимо — и в первую очередь для ее же собственного блага — и с самого начала знал, чем это должно было для него обернуться, но что же тогда его так мучило, ежели он заранее был ко всему готов? Он не позволил ей спасти его, а теперь шел и разрешал появившемуся из ниоткуда эгоизму брать над собой вверх и заставлять сожалеть о сделанном выборе!       Непередаваемая злость на самого себя за секундное проявление слабости застлала глаза и послужила причиной заклокотавшего в горле рычания, внезапно переросшего в жуткий смех. Все происходящее вмиг показалось до абсурда бессмысленным и недостойным даже малейшего осмысления. — Закрой пасть! — раздался над ухом гневный приказ, но мужчина на него никак не отреагировал и продолжил тихо смеяться, глядя себе под ноги. — Ничего, в карцере поскалится, — вмешался сержант и тяжелым взором, лишенным всякой мысли, оглядел похитителя. — Заводите его.       Дэнниса подвели к машине для перевозки заключенных и поспешно затолкали внутрь. Вслед за ним заскочили два небезызвестных ему конвоира, с которыми он имел несчастье встречаться чаще, чем ему этого хотелось бы. Похититель смерил презрительным взглядом подошедшего к нему Майка и стал молча наблюдать за тем, как тот приковывал его наручниками к специальному поручню. — Защелкни потуже, — посоветовал сидевший напротив Эрл и тут же поспешно добавил: — На всякий случай.       То, что они его опасались, хоть и старались внешне себя никак не выдавать, Дэннис прекрасно видел и объяснял их необоснованную жестокость по отношению к нему простым желанием справиться со своей боязнью. Он знал, что они были осведомлены о его диагнозе, и это отнюдь не играло ему на руку.       Металлические кольца сомкнулись сильнее и заставили непроизвольно поморщиться, что вызвало плотоядные улыбки на лицах конвоиров. Они никогда не упускали возможность причинить ему боль или самоутвердиться за его счет, пользуясь его бессилием и неспособностью дать сдачи.       Похититель плотно сжал губы и перевел взгляд на скованное решеткой окно, где за запачканным многочисленными отпечатками пальцев стеклом проносились однообразные виды пустырей, аналогичные тем, что окружали территорию тюрьмы, где ему устроили первое и последнее свидание и где он так небрежно оборвал последнюю нить, связывавшую его с этим миром.       Дэннис судорожно сглотнул и почувствовал, как ворот рубашки начал его душить, надавливая на горло. Он только сейчас начал осознавать, сколько ей, наверное, пришлось умолять и унижаться перед своим лейтенантиком, чтобы он дал согласие на проведение этой операции (ибо без его содействия здесь никак не могло обойтись).       И ведь ради чего? Чтобы он, Дэннис, устроил там театр одного актера и начал демонстрировать направо и налево силу своей выдержки, причем местами весьма паршиво? Чтобы наговорил черт знает чего и приказал больше никогда не приходить? Чтобы лишний раз обозначил границы пропасти между ними и дал ей понять, что она никогда не сможет их преодолеть? Ради чего? Но нет, он все сделал правильно, он все сделал так, как должен был сделать, и сожалеть о уже случившемся было бессмысленно.       Дэннис попытался уйти от навязчиво преследовавших его мыслей, но все его попытки с грохотом проваливались еще в самом начале и лишний раз подчеркивали безвыходность ситуации. Он привык справляться со всеми своими проблемами и переживаниями самостоятельно, но сейчас как никогда прежде нуждался в поддержке извне, хоть и понимал, что ее никто не мог ему предоставить: он уже месяц как ни с кем не разговаривал и не собирался в один миг изменять своим принципам, какая бы нужда его на это ни толкала.       Дэннис не мог не замечать, с каким выражением на него смотрели все остальные. В их глазах он читал самую настоящую ненависть наравне с презрением, но не мог их в этом упрекнуть. Они имели полное право так к нему относиться, ведь это из-за него они были задержаны. Он принял решение один, не посоветовавшись ни с кем, а страдали теперь все вместе.       Но нельзя было сказать, что он сильно переживал по этому поводу или тяготился потерей своего авторитета наряду со всеобщим признанием. Ему было все равно, как если бы он имел дело с абсолютно чужими ему людьми, которых он видел в первый и последний раз в жизни и к которым не имел никакой сердечной привязанности. И даже если он и понимал, что был к ним тотально несправедлив, то ничего не мог поделать ни с собой, ни со своим отношением, проявлявшемся в одном лишь безразличии.       Дэннис привык о ком-то постоянно заботиться, служить кому-то опорой и гарантом безопасности, но даже при полном понимании того, что ей уже не могла понадобиться ни его помощь, ни его поддержка, он не мог заставить себя вернуться к прежнему образу жизни и вновь признать смыслом своего существования защиту Кевина и всех остальных. Он чувствовал, что начинал ненавидеть их в ответ, но не за что-то конкретное, а просто за то, что они имели место. И когда очередная личность исчезала из комнаты и ликвидировалась за ненадобностью, он лишь облегченно вздыхал, радуясь еще одной потере.       Необъяснимое чувство тревожного ожидания вдруг накрыло его с головой и заставило нервно задрожать. Ему показалось, будто что-то вот-вот должно было случиться, что-то очень важное и неизбежное, но он никак не мог понять, что именно, и от этой неизвестности мучился еще сильнее.       Дэннис размял шею и, насколько позволяла цепочка наручников, согнул руку в локте, ощущая болезненную пульсацию в районе опухшего запястья. Боль на мгновение отрезвила, но напряжение продолжало неумолимо возрастать, пока, наконец, не перестало поддаваться контролю и не стало причиной возникновения фонем.       Он теперь не видел смысла сопротивляться атаковавшим мозг галлюцинациям и потому позволил им без остатка завладеть осознанием, стирая границу между миром реальным и миром ирреальным. Дэннис не обращал внимания на раздававшиеся со всех сторон голоса и обрывки бессвязных фраз, в содержание которых он даже не собирался вслушиваться. И несмотря на то, что он очень хорошо знал, чем для него могло обернуться подобное поведение в недалеком будущем, все равно шел на этот неоправданный риск, не желая думать о последствиях.       Он устал бороться, устал воевать с самим собой, устал бояться принести кому-то вред своим неконтролируемым поведением. Он считал, что уже ничто не могло его устрашить и заставить вновь ожесточенно сопротивляться чему бы то ни было, но он ошибся. И, когда неоново-красная вспышка внезапно промелькнула перед его глазами, Дэннис понял, что испугался. Сильно испугался.

Нет, это не могло быть правдой, это было просто невозможно…

      Он не любил ошибаться, но сейчас ему больше всего на свете захотелось быть неправым. Он готов был сделать что угодно, лишь бы только убедить себя, что ему это просто показалось, но реакция организма говорила об обратном: уши заложило, дыхание участилось, а сердце принялось бешено колотиться. Дэннис заметно напрягся и попытался использовать все свое влияние, чтобы не позволить происходившим внутри процессам взять над собой вверх, но чем больше он старался, тем лучше понимал, что момент был уже упущен и предотвратить неизбежное ему не удастся.       Красная вспышка вновь возникла в сознании и заставила с силой зажмуриться. Дэннис глубоко вздохнул и сильнее потянул на себя руку, чувствуя, что не справится с бушевавшим внутри напряжением, от которого ему нужно было срочно избавиться любым способом, и старая схема с возвращением контроля через боль казалась единственным спасением.       Но силы начали предательски покидать его прежде, чем он успел что-либо предпринять. Дэннис почувствовал, что стал сильно клониться в правую сторону, но не придал этому особого значения и списал все на то, что его просто занесло на повороте. И лишь по истечении нескольких долгих секунд он понял, что машина стояла на месте, а падал он по-настоящему. Рывок — и телу вновь было возвращено сидячее положение, несмотря на то, что ориентироваться в пространстве с каждым мигом становилось все труднее.       Похитителя отстегнули от поручня и вытолкали из машины, где, если бы его вовремя не подхватил под руку Эрл, он неминуемо растянулся бы посреди дороги. — Однако, кто-то сдает позиции, — флегматично заметил в голове голос. — Заткнись, — процедил Дэннис, болезненно щурясь даже от дневного света и прикладывая все свои усилия, чтобы не упасть.       Майк, рассказывавший в этот момент что-то Эрлу, тут же обернулся и ошарашенно уставился на заключенного, словно тот только что возник перед ним из пустоты. — Ты что-то сказал, мразь?!       Но Дэннис ничего не ответил и лишь неопределенно передернул плечами: он был слишком слаб, чтобы оправдываться и отвечать на оскорбления, хотя в любой другой ситуации не преминул бы привлечь обидчика к ответу. Не обращая внимания на запрет, голос продолжил: — Тебе стоит пересмотреть свое отношение к ней. В конце концов, она действительно может помочь, в то время как ты только в состоянии всех на дно тянуть. Твои методы слишком специфические, чтобы всех устраивать, тебе следовало бы об этом подумать. — А тебе следовало бы заткнуться! — рявкнул Дэннис, стараясь удержать под контролем границы двух миров, которые так и норовили раствориться друг в друге. — После всего того, что она сделала, я не позволю ей вернуться, ты меня слышишь?! — Знаю. И поэтому сделаю это за тебя, ведь, по сути, ничего не изменится. — Ты не посмеешь, — трясясь от бессильной злобы, процедил Дэннис, — ты не пойдешь против меня. — Пойду, — спокойно возразил голос, — ибо ты слишком слаб, чтобы остановить меня; заметь, я сказал не «стереть», а «остановить», поэтому не кичись победой раньше времени, тебе не хватит сил даже на второе.       Шаг внезапно обрел твердость, а уверенность в непоколебимости собственного влияния на разум Кевина придала необходимых сил. Похитителю удалось на время заблокировать звучавший в сознании голос и справиться с головокружением, из-за которого он то и дело оступался и налетал на идущего рядом Эрла, чем вызывал его нескрываемое раздражение. Перед глазами прыгали яркие огни, а контуры предметов периодически расплывались, после чего приходилось часто-часто моргать и усиленно щуриться, чтобы хотя бы приблизительно их разглядеть.       Из-за насквозь пропахших сыростью стен воздух в коридоре был тяжелым и влажным, на языке тут же появлялась неприятная горечь, а голова начинала болеть, но это были относительно небольшие неудобства по сравнению с тем, что творилось внутри.       Дэннис с трудом переставлял ноги и гадал: сможет ли он выйти победителем из этой схватки? Если бы речь шла о Норе и о ее безопасности, то он сделал бы все, что было в его силах, и скорее умер бы, чем позволил ей материализоваться. Но такой необходимости сейчас не было, и кидаться в крайности было бы глупо, ибо на кону стоял всего лишь очередной принцип. И Дэннис не знал: стоил он этой отчаянной борьбы или же все-таки нет.       Он чувствовал себя слишком подавленным, слишком слабым, и это было до невыносимого унизительно. Ему нужно было собраться, нужно было сконцентрироваться, и тогда он станет гораздо сильнее, он сможет держать контроль при себе, не боясь, что его кто-нибудь отнимет, даже такой влиятельный, как она.       Эти мысли несколько отвлекли его от раздумий о Блэквуд, но не смогли заставить его совсем не думать о ней. Он готов был заново начать бороться, но отнюдь не ради себя и не ради того же самого принципа. И, вопреки здравому смыслу, даже полное понимание того, что его действия никоим образом на ней не отразятся и что она о них никогда не узнает, не умаляло его желания победить именно ради нее. Он сделал так однажды, сделает и сейчас. Ему нужно было просто сосредоточиться и не жалеть ни себя, ни своих сил. Он справится, как бы сложно это ни было… — Лицом к стене.              Дэннис равнодушно подчинился, находясь при этом мыслями в самой глубокой степени своей задумчивости, откуда его было крайне сложно вытащить; схема с самовнушением, казалось, вновь возвращала к себе доверие и начинала работать.       Тяжелая дверь распахнулась, и взору похитителя предстала камера, в которой с момента его ухода не изменилось ровным счетом ничего: все было настолько же мрачно и однообразно, но почему-то на этот раз от вида всей этой серости сердце не защемило от тоски.       Дэннис почувствовал, что ему сняли наручники, и поспешил пройти внутрь прежде, чем ему бы в этом услужливо помогли. Очутившись в камере, он обернулся и поймал на себе пристальный взгляд Майка, не суливший ничего хорошего. — Как думаешь, Эрл, отдать этой швали ее подачку или нет? — развязно начал конвоир, обращаясь к своему сослуживцу, но глядя при этом на заключенного.       В руках он крутил что-то четырехугольное, и только сейчас Дэннис заметил, что это была посылка Норы. Но как он посмел забыть о ней! Как посмел забыть о единственной дорогой для него вещи! Подобная рассеянность была непростительной ошибкой. Все предыдущие переживания мгновенно отошли на второй план, уступая место закипевшей в крови ярости. Похититель плотно сжал зубы и исподлобья посмотрел на конвоира, изо всех сил стараясь не думать о том, как его грязные пальцы оскверняли ее посылку своими прикосновениями. — А я почем знаю, — равнодушно отозвался Эрл, со скучающим видом глядя куда-то в глубь коридора. — Вряд ли там будет что-то стоящее — можно не вскрывать, — а ничего запрещенного быть не может, на КПП ведь проверяли. К тому же ты свою долю вчера получил, хватит с тебя. Отдавай, и дело с концом. — Тебя самого от себя блевать не тянет? А то что-то чересчур правильным стал, — презрительно выплюнул Майк, но тут же вновь переключился на похитителя и злорадно прищурился. — А насчет тебя я еще подумаю. Посмотрю, так сказать, на твое поведение. — Отдай посылку, — срывающимся голосом приказал Дэннис. — Сейчас же.       В ответ конвоир разразился мерзким смехом, вызывавшим сильнейшее желание врезать его обладателю до хруста в челюсти. — А то что? Неужто попытаешься отнять? — Майк, прекращай! Заколебал уже! — Не лезь. Я просто хочу посмотреть, чем эта мразота мне угрожать собирается. — Он зашел в камеру и, поравнявшись с заключенным, заглянул ему в глаза, изображая на лице отвращение. — Ну и что ты мне сделаешь, падаль? Что. ты. мне. сделаешь? — Да оставь ты его уже в покое, черт тебя подери! — Завали хлебало, Эрл! Я уже давно понял, что у тебя нет яиц, не нужно мне об этом так часто напоминать! — Отдай посылку, — грозно повторил похититель, теряя последние крупицы терпения. — Отдать? — Майк вдруг резко сменил позиции и принял совершенно невинное выражение, удивленно поднимая брови. — Что ж, правда, это, пожалуй, можно. Мы ведь не изверги какие, верно? — Он кинул посылку на пол и резким пинком отшвырнул ее в дальний угол камеры. — Апорт!       Дэннис готов был терпеть издевательства и насмешки в свой адрес, готов был выносить унижения и побои, но молча смотреть на то, как на его глазах оскверняли последнюю дорогую для него вещь, служившую ему единственным напоминанием о лучших мгновениях его жизни, он просто не мог.       Он прекрасно понимал, что, поддаваясь их провокациям, он шел у них на поводу и с первых же секунд проигрывал эту войну, но оставаться с маской наигранного равнодушия на лице у него больше не было сил, а простить им выходку с посылкой было равносильно самому большому предательству.       Но его нападение было пресечено прежде, чем он смог хоть как-то навредить Майку. И не успел похититель сорваться с места, как в тот же миг раздался характерный щелчок, после которого тысячи парализующих импульсов раскаленными иглами пронзили Дэнниса с ног до головы, заставляя его, корчась в судорогах, замертво рухнуть на пол. — Не так быстро, — откуда-то сверху донеслось шипение, и нос грязного ботинка с размаха врезался в грудь, заставляя откинуться на спину и стать еще более уязвимым…       Закрыться было невозможно: скованное оцепенением тело совершенно не слушалось и оставалось предательски недвижимым, безропотно принимая на себя град нескончаемых ударов, наносимых со всех сторон. Дэннис, крепко зажмурившись и стиснув зубы, давился стонами боли, не позволяя себе произнести и звука.       Он знал, что подобная стойкость ужасно выводила Майка из себя, вынуждая его со всей присущей ему яростью увеличивать силу ударов, дабы добиться от своей жертвы хотя бы сдавленного вскрика, но все равно продолжал упорно молчать, не желая отказываться от своих принципов.       Любая попытка сопротивления была заранее обречена на провал, полная обездвиженность и неспособность дать сдачи доводили до исступления. Дэннис начинал ненавидеть себя за недальновидность, но его бессильная злоба таяла так же быстро, как и его силы, постепенно затухая перед лицом всепоглощающей боли.       Кто говорил, что играть нужно было по правилам? Здесь любые уловки и хитрости только приветствовались, ни о какой справедливости и речи быть не могло. Любой неверный шаг мог стать последним, а вовремя не подавленная вспышка гнева — послужить причиной фатального поражения. Над Дэннисом в мгновение ока взяли вверх, сыграв на его слабостях и не приложив при этом ни грамма усилий. Ему оставалось лишь ждать завершения этого ада и смириться со своей беспомощностью.

Он был жалок, он был слаб, он не мог ответить…

      Внутри царил самый настоящий хаос, в разы усугублявший и без того невыносимое положение. Оставшиеся личности создавали неописуемую суматоху и ни в какую не желали поддаваться уговорам Дэнниса, изо всех сил старавшегося вернуть шаткое равновесие и успокоить всех, оставаясь при этом в сознании. Но все его попытки не приносили должного результата: звеневший в голове гвалт был невыносимо громок и не позволял сосредоточиться, мешая, путая, сбивая… Казалось, что среди множества испуганных воплей и криков Дэннис различал даже мысли Кевина, чего не было уже очень давно и что никак не могло радовать.       Резкий удар в висок принудил за долю секунды переключиться на реальный мир, мгновенно позабыв о происходивших внутри волнениях. Перед затуманенными кровью глазами возник сноп слепящих искр от раскалывавшей череп боли. Похититель протяжно застонал и впервые за все это время попытался закрыться онемевшими руками от вздымавшейся над ним дубинки.       Но Майк бил метко, безошибочно попадая по болевым точкам, и, казалось, не собирался останавливаться, по-настоящему озверев от вида крови. Он получал огромное наслаждение от осознания своего превосходства над слабеющей на глазах жертвой и кровожадно скалился каждый раз, когда лицо заключенного искажалось страданием. И чем больше Дэннис геройствовал, не желая показывать, что ему было больно, тем неистовее становился Майк, превращаясь в безотказно работающий механизм, наносивший удар за ударом…       Внезапно все прекратилось так же быстро, как и началось. Звуки кричавших друг на друга голосов потонули в оглушающем звоне, перестав доноситься до сознания бессвязными обрывками фраз. Реальность то и дело обволакивалась черным густым туманом, медленно стекавшим с потолка по стенам, погружение в который сопровождалось появлением жутких, фантасмагоричных образов, против воли возникавших в воспаленном мозгу.       Пугающее затишье настораживало своей внезапностью и могло означать только одно из двух: либо это был конец мучений, либо начало чего-то еще более ужасного и унизительного. Но здравый смысл наравне с пониманием всего происходящего покинули Дэнниса прежде, чем он начал отдавать себе отчет в своих действиях.       Похититель, поморщившись, сплюнул бегущую ручьем из разбитой губы кровь и, повинуясь необъяснимому порыву, попытался подняться, игнорируя рвущую боль во всем теле. Но как только ему удалось с большим трудом привстать на локтях и удержать равновесие в течение нескольких секунд, борясь с сильнейшим головокружением, он был тут же повален обратно на пол небрежным пинком в плечо. — Лежать, собака! Тебе кто-то разрешил встать, я не пойму?! Лежать, я сказал!       Нос грязного ботинка с размаха вонзился в живот и дважды врезался в грудь, выбивая из судорожно сокращавшихся легких весь воздух. Дэннис захрипел, задыхаясь от парализующей боли, и безжизненно откинул голову, устремляя ничего не видящий взгляд в противоположную стену, покрытую потрескавшейся от времени краской. — Это был урок номер один. — Майк присел перед заключенным на корточки и схватил его за окровавленный воротник рубашки, с маниакальным удовольствием разглядывая нанесенные им повреждения. — И твое счастье, если ты его усвоил. Еще раз попытаешься напасть на меня — будешь переломанным гнить здесь до конца своей жизни, это понятно? Я спрашиваю: это понятно?!       Остекленевшие глаза закатились, а голова безвольно свесилась на грудь, но тяжелая пощечина заставила вздрогнуть и немедленно прийти в себя от сильного удара. — Это понятно?! Отвечай, сукин ты сын! Не заставляй меня ждать! — прорычал Майк, нетерпеливо встряхивая находившегося в полубессознательном состоянии похитителя.       Дэннис остановил мутный взгляд на раскрасневшемся от злости лице напротив и, набрав побольше воздуха в легкие, не задумываясь плюнул в него. — Никак нет, товарищ конвоир, — едва внятно прохрипел он, с дрожью ненависти наблюдая за тем, как Майк стирал тыльной стороной ладони его кровь со лба. — У нас с вами, к счастью, никакого понимания не было и быть не может.       Несравнимый с предыдущими по силе удар за долю секунды прилетел в переносицу, рассекая на ней кожу, и вызвал характерный хруст в кости… Из сломанного носа тут же хлынул неостановимый поток крови, окрашивая голубоватую ткань рубашки в зловещий бурый цвет. Похититель сжал разбитое лицо руками и с глухим стоном повалился на пол, сильно ударившись затылком при падении…       В течение первых самых тяжелых для него мгновений, когда осознание произошедшего и слепящая боль разрывали его на части, Дэннис лежал молча и совершенно не подавал никаких признаков жизни; и лишь по истечении нескольких неимоверно долгих секунд он с трудом начал дышать, захлебываясь собственной кровью, обильно текущей сквозь его дрожавшие пальцы.       Гулкие шаги, удалившиеся куда-то в глубь камеры, тяжелой поступью вернулись назад и остановились прямо перед лицом заключенного. — Что же ты не пошел за своей подачкой? — бездушным тоном спросил Майк, вновь принимаясь за еще давно начатый им спектакль. — Забыл, что ли? Ну ничего, забывчивость еще не самое страшное, что может с тобой случиться. Но я решил помочь тебе, на, держи. Не стоит благодарности, я делаю это безвозмездно.       С этими словами он бросил посылку Норы на пол и стал неистово ее топтать, разрывая подошвами грубых ботинок тонкую пергаментную бумагу… Он не успокоился до той поры, пока не услышал жалобный треск сломавшегося внутри предмета. — Получите-распишитесь, — ядовито процедил конвоир и с высоты своего роста с выражением глубочайшего презрения сплюнул на раздавленный им подарок.       Его шаги удалились под осуждающее ворчание Эрла (который все это время мрачно наблюдал за разворачивавшейся на его глазах сценой, но так и не посмел вмешаться), и были заглушены резким хлопком двери, разнесшимся по камере громким эхом. Металлический засов тоскливо скрежетнул, и повисла тишина, мертвая тишина…

Проигрыш

      Дэннис, кашляя и давясь не перестававшей идти кровью, с трудом перевернулся на бок и замер, корчась от сильнейшей боли, пронизывавшей все его тело. Прошло более получаса, прежде чем он нашел в себе силы открыть опухшие от отека глаза и устремить мутный взгляд на некогда так бережно упакованную Норой посылку.       Сердце стиснулось с нечеловеческой силой, а воздух с хрипом стал чаще вырываться сквозь сомкнутые зубы. Он позволил им надругаться над всем, что только было для него дорого, он ничего не смог сделать, он проиграл и больше не видел смысла в борьбе, он не видел смысла в своих прошлых и будущих действиях, он не видел смысла ни в чем…       Мир, тонущий попеременно то в черной, то в красной пелене, уже давно потерял свои истинные краски, но сейчас он обесцветился окончательно и являл собой лишь скопище однообразно серых предметов, не несущих в себе никакой ценности. Безысходность и отчаяние наступали со всех сторон, заглушая последние отголоски силы воли, сдавливая по рукам и ногам своей бездонностью.       Дэннису казалось, что, оторванный от своей единственной опоры, он перестал из себя что-либо представлять, он стал никем, он перестал быть тем Дэннисом, в которого ей удалось вдохнуть жизнь и каким он больше всего на свете хотел бы быть до конца своих дней. Но вот ее не было рядом, и он стремительно начинал терять этот облик, превращаясь лишь в некое подобие человека, существующего, но не живущего.       Ради чего он боролся? Что он хотел защитить? Уж не все ли равно ему должно было быть на дальнейшее развитие событий, раз его единственный смысл жизни был уже безвозвратно утерян? Какой толк был во всех его протестах? Чего он ими добился? Для чего все это нужно было? Зачем он жил?       Быть зависимым — ужасно, но еще хуже — не принадлежать себе вовсе. И Дэннис не принадлежал. Он перестал принадлежать себе еще давно, с того самого момента, как понял, что в его душе зародилось робкое, но в то же время страшное и непонятное ему чувство, переросшее постепенно в одержимость.       Он отказался от всего, что когда-либо занимало его мысли: от своей идеологии, от слепой жажды мести, от своих союзников, в течение долгих лет служивших ему опорой, от всего того, что он все это время считал правильным и справедливым, он изменился ради нее, он переборол себя и свои страхи, он проделал гигантскую работу над собой и своим сознанием, перекроил от и до все свое мировоззрение, позволил себе поверить в то, что он тоже мог быть счастливым, как и миллионы других людей, — и в итоге остался ни с чем. На руках у него были плоды его долгих, упорных трудов, но нужны ли они ему были без нее? Нужен ли он сам себе был без нее?       Безвыходность сложившейся ситуации доводила Дэнниса до исступления. Он прекрасно понимал, что у него не было жизни до Норы, не будет и после нее. Два месяца балансирования на краю пропасти ни к чему не привели — он все-таки сорвался и теперь со скоростью света падал, не пытаясь даже ухватиться за что-нибудь и затормозить свое падение. И чем больше он думал, неустанно прогоняя в голове одни и те же мрачные мысли, тем глубже погружался в эту бездну, откуда уже не было выхода.       В ушах раздавался странный звук, похожий на нервное тиканье секундной стрелки, отмеряющей последние мгновения его мучений, после которых должно было наступить всеобъемлющее спокойствие, но почему-то эта мысль не утешала, а вызывала панику. Что-то должно было еще случиться, он что-то еще должен был сделать…       Перед крепко зажмуренными глазами проносились жуткие, до боли реалистичные образы, сочетающие в себе совокупность всех его потаенных страхов, заставляющие сердце биться с удвоенной скоростью… Сил терпеть зарождающийся бред не было совершенно, нужно было в последний раз перебороть себя, нужно было заставить себя открыть скованные свинцовой тяжестью глаза, иначе все…       Облаченная в кроваво-красное реальность не сразу приняла свои истинные очертания, пару раз затухнув перед ничего не видящим взглядом. Дэннис подождал несколько минут, пытаясь привыкнуть к кажущемуся нестерпимо ярким свету, и вновь повернул голову в сторону лежавшей возле него посылки. Дрожавшие пальцы коснулись обрывков оберточной бумаги и смели их в сторону, обнажая зеленовато-изумрудную поверхность, находившуюся под ними.

«Сможешь порвать это на досуге. Говорят, звук разрываемой бумаги успокаивает, для расшатанных нервишек самое то…»

      Ну конечно же, как он сразу-то не догадался… Она подарила ему книгу. Последний том его любимых сочинений Байрона. Дэннис с задумчивым видом провел пальцами по золотым буквам, оставляя на них засохшие частички крови, и перевел ничего не выражающий взгляд на второй предмет, расколовшийся под подошвами безжалостно топтавших его ботинок.       Похититель пододвинул его поближе и какое-то время молча на него смотрел, будто не веря своим глазам, но вдруг — словно разом забыв про всю свою боль — разразился жутким, надрывным смехом, со временем переросшим в сильнейший кашель и харкание заново пошедшей кровью.

«Я до сих пор постоянно чувствую себя обязанной… Если бы у меня были деньги, я бы, разумеется, все вернула…»

      Что ж, вернула, и даже сверх того. Была ли это ирония судьбы или же Блэквуд действительно решила проявить заботу, Дэннис не знал, но на дне сломанного футляра лежали новые (точно такие же, как у него) очки или, вернее, то, что от них осталось. Стекла в оправе разбились, не выдержав натиска ударов, а дужки противоестественно выгнулись и вряд ли поддались бы выправлению. Дэннис долго глядел на свой первый в жизни подарок, искореженный и оскверненный подошвами ненавистных ему ботинок, и вдруг с непредвиденной злостью отшвырнул его от себя вместе с книгой.       Он не мог выносить возле себя присутствия вещей, некогда напрямую контактировавших с ней. Это было выше его сил, это ежесекундно напоминало ему о его непримиримой потере. Он ошибся, решив в самом начале, что они будут служить ему отдушиной до конца его срока, а может, и всей жизни. Его ожидания не оправдались и наполовину: теперь он ненавидел ее подарки и предпочел бы не получать их вовсе.

Он не мог перестать думать о ней, не мог смириться, не мог забыть…

      Дыхание выровнялось не сразу: из-за сломанного носа и перешедшего на гортань отека дышать приходилось ртом, и каждый новый вдох давался почему-то тяжелее предыдущего, сопровождаясь острой болью в ребрах. Но Дэнниса не волновала вероятность многочисленных переломов. Его не волновало больше ничего, хоть мало-мальски связанное с ним самим или с окружавшим его миром, к которому он питал одно лишь отвращение на пару с заново воспламенившейся ненавистью.       Физическую боль терпеть было намного легче: мучая и истощая тело, она оставляла душу нетронутой, она не заставляла так страдать! От нее можно было избавиться, ее можно было не замечать, — стоило лишь захотеть, — в то время как душевную боль не замечать было просто невозможно! Она была слишком сильна для этого, она брала над Дэннисом вверх снова и снова, она не позволяла ему опомниться и грозилась сделать его дальнейшее существование еще более несносным.       Он, вероятно, нашел бы в себе силы продержаться несколько лет и боролся бы с беспрестанно преследовавшим его образом, ни на секунду не исчезавшим из его головы. Он, возможно, сумел бы в последний раз затолкать всю свою боль в глубину сознания и похоронил бы ее там вместе со светлыми воспоминаниями и разрушенными надеждами. Он научился бы выживать, он смог бы приспособиться, он с легкостью справился бы со всеми лишениями, он прошел бы все испытания, он вспомнил бы и о Кевине, и о лежавшей на нем самом ответственности, и о своем истинном предназначении…       Он сделал бы все это. Стиснув зубы, ненавидя, проклиная, но сделал бы это. Он был достаточно силен, чтобы со всем справиться, и его сломанная на части жизнь не стала бы казаться ему настолько невыносимой, если бы в ней снова не появилась она…       Зачем она это сделала? Неужели она не понимала, что после этой встречи он окончательно ослабеет, потеряет рассудок и власть над собой? Его разум отныне ему не принадлежал, он был целиком и полностью заполнен мыслями о Блэквуд — такого раньше никогда не было, даже в моменты самого тяжелого бреда. Дэннис больше не мог этому противиться: он закрывал глаза и видел ее, открывал и снова видел одну лишь ее…       Внезапно острая боль насквозь пронзила его голову, заставляя крепко зажмуриться и сжать бешено пульсирующие виски, липкие от некогда струившейся по ним крови. Дэннис промучился где-то с минуту, молясь всевозможным высшим силам, чтобы та боль наконец утихла; но собственных сил на дальнейшую борьбу ему не хватило, и он потерял сознание, погрузившись на несколько коротких секунд в такой необходимый для него покой.       Но и он длился недолго, постоянно прерываясь возвращавшейся снова и снова реальностью, неустанно приносившей с собой новую порцию боли, как моральной, так и физической. Дэннису больше всего на свете хотелось просто закрыть глаза и навсегда уйти из этого глупого, пустого мира, ненавистного ему каждой своей составляющей.       Но что-то его еще держало, что-то еще должно было случиться… Он все никак не мог вспомнить, что именно, но чувствовал неизбежность этого события и в глубине души понимал, что не сможет ему противостоять.       Смертельная усталость наваливалась на него всем своим весом, заставляя подчиняться ее власти, утяжеляя веки, замедляя сердцебиение… Очень хотелось спать, но сон вряд ли был возможен: для каждого нового вдоха приходилось прикладывать не мало усилий, все тело ломило, любая поза была болезненной, пошевелиться сил не было, оставалось лишь замереть и постараться не усугубить ничего еще больше.       Сознание постепенно мутнело, ждать обещающего внезапно свалиться с неба облегчения было крайне неразумно, проще было подчиниться и впервые за долгое время позволить ситуации взять над собой вверх. Дэннис продолжал недвижимо лежать на бетонном полу, сжавшись в комок, и периодически вздрагивал не то от пробиравшего до костей холода, не то от преследовавших его видений, не покидавших его даже в бессознательном состоянии.       Так он пролежал до самого вечера, бесцельно глядя сквозь заплывшие кровью, прищуренные глаза на обшарпанную стену и хладнокровно игнорируя раздававшиеся в коридоре шаги, которые, судя по тяжести, принадлежали далеко не Майку. Он не предпринял ни малейшей попытки привлечь внимание к своей полуживой персоне и тем самым обеспечить себе, а заодно и всем остальным, посещение не бог весть какого лазарета. Он предпочел остаться ко всему безучастным и вынужден был и дальше расплачиваться за свое равнодушие, грозившееся в недалеком будущем обернуться для него крайне неблагоприятными последствиями.       Но внезапно разум Дэнниса полностью прояснился, а он сам смертельно побледнел от случайно появившейся в его голове догадки. А что если ему не удалось ее убедить? Вдруг она тоже отыграла свою роль так же мастерски, как и он свою? Вдруг она лишь сделала вид, что сдалась и послушалась его приказа, а сама тем временем решила продолжать разработку своего плана? Такой вариант нельзя было слепо отвергать, это было вполне в стиле Блэквуд. Что если он рано возрадовался, уверовав в свою победу? Что если… она вернется?       Но нет, это было неправильно, это было недопустимо, просто невозможно! Она не должна была возвращаться! Избавляя его, она обрекала себя, он не мог позволить ей спасти его, не мог принять от нее такую жертву! И вопреки его потаенным желаниям, которые он в себе старательно глушил, судьба распорядилась их жизнями иначе: они не могли сосуществовать в одной плоскости, неминуемо один должен был погубить другого.       Они оба были жертвенны, но у жертвенности Дэнниса было одно огромное преимущество: она подкреплялась любовью, в то время как жертвенность Норы носила на себе отпечатки упрямства и желания добиться поставленной цели любой ценой. Они были словно по разные стороны баррикад, но смелости признать это хватало только Дэннису.

Он должен был остановить ее, он должен был помешать ей…

      Бездействие убивало не хуже осознания своей беспомощности. Нужно было что-то сделать, но ни возможностей, ни сил на это не было. Необходимо было в очередной раз себя пересилить и подняться, как бы тяжело это ни было. Дрожавшие от слабости руки в спешке цеплялись за железные перила стоявшей рядом кровати в надежде найти в них опору. Головокружение дважды заставило повалиться обратно на пол и потерять на время ориентацию в пространстве. Затем последовала новая попытка, потом еще одна и еще…       Дэннису потребовалось долгих пять минут, чтобы подняться. Ноги нещадно дрожали и постоянно подгибались, стоять можно было лишь в полусогнутом состоянии, придерживаясь двумя руками о стену. Дыхание все никак не могло выровняться, сердце гулко колотилось где-то в горле, перед глазами все плыло. Дэннис еще долго не решался пошевелиться и продолжал недвижимо стоять, боясь потерять таким трудом давшееся ему равновесие. Но со временем страх заново упасть померк перед лицом страха не успеть и перестал наводить на мужчину ужас.       Дэннис с трудом выпрямился в полный рост и, сжав зубы, принялся ходить по периметру камеры, словно загнанный зверь по клетке. Каждый шаг давался ему с трудом, ноги то и дело заплетались, он постоянно спотыкался, прислонялся к стене, чтобы перевести дыхание, но продолжал свое необъяснимое шествие, глядя перед собой совершенно пустым, отстраненным взглядом, в котором лишь иногда вспыхивали искры какой-то мысли.       В коридоре вновь раздались звуки шагов, но на этот раз человек было несколько, а голоса были незнакомыми. Дэннис замер и, словно в нерешительности, обратил помертвевшее лицо в сторону двери. Но уже в следующую секунду зажмурился и пару раз с силой ударил себя по голове, будто желая выбить оттуда чужеродные мысли, принадлежавшие отнюдь не ему. Он не будет унижаться, он не будет просить.       Но вот все снова затихло, и в наступившей звенящей тишине им вновь овладело былое безумие. Дэннис метался из стороны в сторону от душившей его безысходности, ему все казалось, что он вот-вот достигнет ответа на мучивший его вопрос, но каждый раз тот неумолимо ускользал от него, вынуждая сомневаться в его реалистичности.       А может, никакого ответа и не было, точно так же, как не было и выхода? Может, он просто придумал себе все это? Может, он снова ошибся, снова пропустил мимо внимания какую-то важную деталь, без которой ему никогда не найти разгадки? Но нет, он ничего не забыл, ничего не упустил, картинка уже давно стала целой, все давно уже было на своих местах, оставалось только взглянуть правде в глаза.       Он являлся единственной непреодолимой преградой на ее пути к нормальной счастливой жизни. Она не отступится, не бросит его, чтобы он ни сделал, она не откажется от своих принципов точно так же, как он не откажется от своих. Он теперь был в этом уверен. Глупо было полагать, что его слова будут иметь над ней власть. Раз она не слушалась его раньше — не послушает и сейчас.       Самое ужасное было то, что с ним будто вообще не считались! Он не имел права голоса, он не мог ничему помешать, не мог оставаться безучастным, ибо с таким раскладом неминуемо проигрывал, он не владел ситуацией, он был беспомощен и ото всех зависим. Ему не нужна была жизнь без Норы, но в то же время жизнь с ней была бы для него адом. Он попал в замкнутый круг, откуда уже не было выхода. Он запутался, он потерялся в своих опасениях и страхах, он должен был вернуться к началу и еще раз все обдумать. Или сейчас или никогда.       Дэннис прислонился спиной к стене и сжал голову руками, пытаясь в малейших деталях в который раз припомнить последние мгновения их встречи. В голове проносились обрывки сказанных ею фраз, воспоминания о ее жестах, взглядах, он прогонял все это в памяти снова и снова, находя в этом для себя болезненное утешение, пока вдруг дыхание внезапно не перехватило, а перед глазами не возник наводящий панику, до боли знакомый сноп неоново-красных искр. Внутри все всколыхнулось, но Дэннису удалось отбить ее первую попытку, которая пока еще была слабой.

Началось… Так вот про что он забыл!

      Похититель, тяжело дыша, обвел обезумевшим взглядом камеру и остановил его на небольшом металлическом столике, стоявшем возле койки. Леденящая душу мысль, зародившаяся у него в голове еще давно, окончательно приняла свои очертания и показалась единственным спасением. До этой минуты он еще сомневался, но неминуемое возвращение Патрисии послужило последней каплей и заставило напрочь забыть о здравом смысле.

Он не позволит ей материализоваться. Она нарушит все его планы, она непременно захочет выбраться отсюда, она опасна для Норы! Она не должна возрождаться, и он сделает все, чтобы этого не случилось

      Оттолкнувшись от стены, Дэннис сделал несколько нетвердых шагов в сторону столика. Он смутно понимал, что собирался сделать, и практически не отдавал себе отчета в своих действиях. Ощущение реальности происходящего вмиг испарилось, все стало казаться тяжелым, мутным сном, и где-то громко тикающая секундная стрелка задрожала еще сильнее, ускоряя свой ход, действуя на нервы, вынуждая торопиться…       Снова вспышка — и ненавистный до дрожи голос со знакомой интонацией зазвучал в сознании, заволакивая его и отравляя способность трезво мыслить. — Закрой рот! — во всю мощь легких взревел Дэннис и с размаха швырнул столик в стену, целясь как раз в то место, где еще секунду назад ему померещилась женщина.       Все тело тут же скрутило от выворачивающей наружу боли. Похититель пошатнулся и согнулся пополам, глухо простонав. Оглушительное тиканье сводило с ума, он зажал уши, чтобы его не слышать, но оно доносилось откуда-то изнутри, оно как будто стучало в горле, его было никак не заглушить, оно было выносимо.

Покончить… покончить со всем как можно скорее…

      Дэннис хрипло выдохнул, морщась от сковывавшей ребра боли, и направился в сторону валявшегося на полу столика. Он ежесекундно вздрагивал всем телом и нервно дергал головой, его движения были резки и отрывисты, теперь он совершенно не понимал, что делал, и это было страшнее всего… Вцепившись в столик, он поволок его в сторону санузла, где из последних сил с размаха стал бить им по кафелю. Время, казалось, утекало сквозь пальцы, но он должен был успеть, он должен был во что бы то ни стало завершить начатое…       Внезапно возобновившиеся в коридоре шаги уверенно приближались к его камере, но Дэннис их не слышал и, ослепленный своей идеей, продолжал яростно наносить удар за ударом, пока кафель, наконец, не треснул под его натиском и не раскололся на несколько частей. Похититель тут же отшвырнул столик в сторону и, шепча что-то невразумительное, принялся выковыривать наиболее острый осколок, сдирая ногти в кровь, царапаясь о неровные края…

Быстрее, еще быстрее!

      Чьи-то шаги замерли прямо за дверью, звуки приглушенных голосов смешались со звоном в ушах, в глазах стояла красная пелена. Время истекло. Дэннис вскочил, крепко сжимая в кулаке осколок, как раз в тот момент, когда дверь его камеры распахнулась и на пороге показались четверо незнакомых ему мужчин в деловых костюмах, впереди которых стоял раскрасневшийся Майк. Их взгляды встретились. Секунда замешательства, проведенная в оглушительной тишине, и рука заключенного стремительно взметается вверх…       Но буквально за миг до того, как он успел вспороть себе горло, раздался небезызвестный щелчок, после которого тело похитителя заново свело парализующей судорогой. Дэннис яростно захрипел и повалился на колени, пронзая своего конвоира ненавидящим взглядом и все еще крепко сжимая в кулаке осколок. Какое-то время он еще пытался сопротивляться действию электрошокера, но вдруг внезапно ослабел и без сил упал вперед, не имея возможности даже подставить руки при падении.

«Если бы ты погибла тогда, я бы просто перерезал себе горло вот этим осколком. Мне было бы плевать на остальных, мне было бы плевать, что, убив себя, я убил бы еще двадцать две личности, в том числе и самого Кевина. Это, по-твоему, поступок сильного человека?!»

      Звуки голосов, обсуждавших что-то на повышенных тонах прямо над его головой, постепенно отдалялись все дальше и дальше, затихая наравне с нервным тиканьем стрелки. — Какой ты слабак, Дэннис. Какой же ты все-таки слабак…       Похититель почувствовал, как из его хватки вырвали осколок, располосовав ему при этом ладонь, и крепко зажмурился, проклиная себя за медлительность. На короткое мгновение вернувшееся к нему понимание происходящего снова исчезло, оставляя его наедине с закипающим внутри напряжением, которое неизбежно должно было вылиться в новый приступ. Он начал задыхаться, и несколько пар рук суетливо перевернули его на спину. Последнее, что он увидел, перед тем как потерять власть над собой и разразиться безумным смехом, были черные глаза Патрисии, грозно смотрящие на него в упор…

***

      Звонок раздался неожиданно, заставляя подскочить на месте и направить испуганный взгляд на вибрирующий телефон. То, что они должны были уже давно успокоиться под воздействием множества транквилизаторов, нервы, видимо, не знали и продолжали каждый раз натягиваться, подобно тетиве, при любом резком звуке или чьем-то непредвиденном жесте. Нора несколько секунд напряженно смотрела на светящийся в полумраке дальнего угла комнаты экран и нерешительно отложила учебник по нейрохирургии в сторону.       Еще пара мгновений, проведенных в полнейшем бездействии. С ней такое теперь часто случалось: тело будто обособлялось от разума и ни в какую не желало подчиняться приказам мозга, точно так же, как и сейчас. Казалось бы, чего уж тут сложного! просто встань и подойди к комоду! но нет, нет же, нужно было продолжать недвижимо сидеть, как паралитик, и с замиранием слушать отдающийся в ушах быстрый стук сердца.       Возможно, подобная медлительность в принятии решений и частенько накатывавшаяся на нее апатия были не более чем просто побочными эффектами от приема некоторых лекарств, но Блэквуд не могла заявить это с уверенностью, ибо принимала все поряд, не глядя и даже не читая инструкций, просто на автомате закидывалась таблетками и продолжала с таким же равнодушием заниматься повседневными делами, желая хоть как-то отвлечь себя от навязчивых мыслей. Но отвлекаться не всегда получалось, и вот тогда уже наступали самые тяжелые для нее моменты…       Телефон зазвонил снова, и на этот раз режущий слух рингтон вывел Нору из прострации и породил у нее сильнейшее желание выключить его как можно скорее. Девушка, будто во сне, поднялась и быстрым шагом направилась в сторону комода с таким видом, будто ее туда кто-то силком тащил, по дороге размышляя: кто же мог ей звонить в такое время.       Вариантов, однако, было более чем достаточно, начиная от назойливых однокурсниц, вечно лезущих справляться о конспектах и домашнем задании, заканчивая любящей два часа поболтать ни о чем Лилит, с которой Блэквуд меньше всего в тот миг хотелось разговаривать.       Но вселенная, казалось, услышала ее мольбу, и на экране телефона вместо ожидаемой иконки фотографии сестры отразилась надпись «Стив». Сердце екнуло, и десятки самых разношерстных мыслей разом зароились в голове.       Расстались они, мягко говоря, не на самой дружеской ноте, так с чего бы ему тогда было звонить в тот же день, изменяя собственным принципам ждать двадцать четыре часа и потом уже только лезть мириться? Время для обсуждения бытовых тем было совсем неподходящим, — и он не мог этого не понимать, — значит… что-то прояснилось насчет их плана! Ну конечно же, как она сразу не догадалась-то!       Нора схватила телефон и в спешке стала водить пальцем по экрану, желая принять вызов. Из-за дрожавших рук получилось лишь с пятой попытки. Шатенка уже успела мысленно помолиться и поднесла телефон к уху: — Да? — нарочито сдержанным тоном сказала она.       «На том конце провода» послышался тяжелый вздох и пожалуй даже чересчур угрюмый голос Патерсона спросил: — Не спишь? — Да какой там, — отмахнулась Блэквуд, заранее готовясь к новым поворотам судьбы.       Она отлично знала этот его тон и даже могла бы безошибочно описать позу, в которой он находился в тот миг, разговаривая с нею. С очень большой вероятностью он сейчас стоял у окна на кухне и, зажмурившись, потирал левой рукой переносицу, низко опустив голову. Все это Нора уже давно выучила и без особых усилий воспроизводила в памяти. Впрочем, думать о Стиве не входило в ее планы. Ей нужна была от него только информация, ей нужен был вердикт. — Ты что-то хотел? — Очень проницательно, мисс, — усмехнулся голос, но тут же вновь стал серьезным. — Ладно, забыли. Я не настроен сейчас шутить, если честно. — Ты не представляешь, как меня это радует. — Почти удивился. — И это все, ради чего ты позвонил мне в двенадцать ночи? Чтобы сообщить о своем плохом расположении духа? — Ладно-ладно, не заводись раньше времени, — перебил ее Стив и снова замолк. Молчала и Нора, напряженно ожидая, когда же он наконец перейдет к сути. — Помнишь моего дядю? — Прошу прощения, но у тебя их три. Ты про кого конкретно? — Про Джаспера. — Надо же, какие люди! Ну, разумеется, помню. Я, в отличии от некоторых, не забыла поздравить его с юбилеем и советую тебе впредь поступать аналогично, ибо выслушивать получасовые лекции о том, какой ты неблагодарный племянник с набитой опилками башкой, не очень-то и неинтересно. А что с ним? — У него нашли рак. — О боже…       Фраза прозвучала как гром среди ясного неба. Нора хотела было что-то сказать, но неприятное чувство полнейшей растерянности сковало ей язык, мешая произнести хотя бы банальные слова поддержки.       Не то чтобы ее в тот миг внезапно начала волновать судьба дяди ее лучшего друга, ее вообще мало что волновало в последние дни, кроме ее собственных переживаний и размышлений о побеге Дэнниса (от продумывания которого она, разумеется, не отказалась), но все же новость была слишком неожиданной и страшной, в нее пока еще было трудно поверить, но все-таки неизбежность уже оставила свой отпечаток на судьбе знакомого ей человека, и это не могло не пугать.       Понимая, что отвечать Блэквуд ничего не будет, Стив продолжил: — Стадия пока небольшая, хорошо, что вовремя обнаружили, но все же лечение потребуется длительное, а это, сама понимаешь, дорогого стоит.       И Нора понимала. Она отлично понимала, куда он клонил, но не хотела мириться с тем, что ей в любом случае придется принять его выбор и согласиться с ним, как бы это ни противоречило ее собственным интересам.       И как только она это осознала, в ней тут же всколыхнулась глухая злоба как на этого треклятого Джаспера (на которого ей, по сути, было глубоко плевать), так и на Стива, ибо именно он сообщил ей это известие. И благо они говорили по телефону, и он не мог видеть ее перекошенного от злости лица, иначе проблем было бы куда больше… — Я имею в виду, — бесцветным голосом продолжил Патерсон, — я… я отказываюсь от своего обещания. Я знаю, так не делается, но ты должна понять, что бывают ситуации, когда пойти на попятную просто необходимо, и отнюдь не из-за трусости.       «Прекращай говорить так, будто тебе есть до него какое-то дело!» — мысленно кричала на друга Блэквуд, отказываясь верить в то, что ему внезапно стало не все равно на человека, с которым он никогда особо не поддерживал связь и с которым виделся за всю жизнь от силы раз десять.       Какого черта он из себя тут строил?! Да плевать ей было на его проповеди, когда ее собственный план трещал по швам! Казалось, такое понятие как мораль внезапно сделалось ей тотально незнакомо и перестало нести в себе хоть какую-то ценность. Нора была в бешенстве, но продолжала молча слушать речь Стива. — Ты ведь сама понимаешь, семья у нас не из богатых и, если со мной что-нибудь случится, накопить необходимую для лечения сумму будет крайне сложно. Я просто не могу так рисковать, понимаешь? Тут дело даже не в том, что я до смерти не хочу ввязываться в то, что ты мне предлагаешь, тут речь идет о жизни близкого мне человека, которая зависит теперь и от моих действий тоже, и рисковать своей свободой ради спасения какого-то конченного психа я не собираюсь. Прости. — Я попрошу дядю, он даст вам денег, — стальным голосом сказала Нора, глядя в одну точку. — Если дело только в этом, то я… — Ты это серьезно? Одолжить у своего начальника нешуточную сумму, а потом в знак благодарности изменить присяге и устроить побег заключенному, которого твоей же начальник и посадил? Тебе в самую пору романы писать, только вот ума как не было, так и не появилось.       Блэквуд скрипнула зубами, но промолчала. — Нам не нужны чужие деньги, понимаешь? Отец ведь гордый, он никогда не примет ни от кого подачки, про мать и говорить нечего. Мы в состоянии сами заработать, нам просто нужна стабильность. И время. — Но ведь у вас нет времени, — каким-то чужим голосом съязвила Нора, злорадно щурясь в темноту. — Опухоль ждать-то не будет, ты в курсе? — Мы справимся, — отрезал Стив и, немного помолчав, добавил: — Я надеюсь, ты меня услышала. Честное слово, я бы очень хотел тебе помочь, ибо видеть, как ты по чем зря убиваешься из-за этого… из-за всей этой ситуации, просто невыносимо. Но я не могу. Правда. Ты должна меня понять. Прости, что не оправдал твоих надежд. — Не переживай, ты никогда их особо и не оправдывал. — Тебе не кажется, что кому-то потом будет очень стыдно за свои слова? — Нет, не кажется! — не вытерпев, крикнула шатенка и бросила трубку посередине диалога, чего раньше никогда не делала.

Все пропало. Теперь уже точно все…

      Блэквуд отшвырнула телефон на кровать и кинулась к книжному шкафу. Выпотрошив содержимое нижней полки, она достала спрятанный за некогда стоявшими там книгами сверток и стала судорожно пересчитывать деньги, отложенные на подкуп конвоя. Сумма показалась ей ничтожно малой. Нора со злостью распинала окружавшие ее книги и замерла, схватившись за голову. Она не сможет одна его спасти. Без помощи Стива она бесполезна…       «Чертов старик, и понадобилось же ему заболеть прямо сейчас! Лучше бы сдох сразу, хлопот бы меньше было», — без каких бы то ни было зазрений совести думала она, мерно раскачиваясь из стороны в сторону. В какой-то момент до нее дошел смысл мысленно сказанных ею слов и ему даже удалось повергнуть ее на долю секунды в ужас, но это состояние быстро прошло, отступив перед лицом глубокого отчаяния.       «Это лишь в теории все такие смелые и самодостаточные, — продолжала свой внутренний монолог Блэквуд, — все могут рассуждать о деньгах, которые никогда не держали в руках, заявлять, стуча себя кулаком в грудь, что никогда к ним не притронутся и все такое прочее, ибо звучит это, конечно, все очень убедительно, но лишь до тех пор, пока им в руки не всучат те самые деньги, от которых они уже не смогут отказаться.       Ну не отвергнет же он их, в самом деле, если я их ему лично принесу? Думаю, нет, он ведь понимает, что счет идет на месяцы, а пока они накопят нужную сумму, уже пять таких Джасперов успеют отправиться к праотцам. Значит, решено. Ищем деньги. А дальше пусть уж он сам решает: брать или нет».       Нора шумно выдохнула и, откинув назад волосы, стала энергично завязывать их в хвост. — Что ж, хорошо, не хочешь просить, — обратилась она к невидимому силуэту якобы стоявшего перед ней друга, — так я сама попрошу. Я приступами мнимого благородства не страдаю, мне несложно.       С этими словами она схватила свою сумку и вышла из дома, едва не забыв закрыть его на ключ.       Уверенным шагом пересекая улицу по направлению к коттеджу ее дяди, Блэквуд вдруг осознала, что впервые за долгое время ни о чем не думала, то есть совсем ни о чем.       Она могла бы еще позлиться на упрямство Дэнниса, с которым, к слову, было очень сложно бороться, могла бы заново прогнать в памяти все события сегодняшнего дня, могла бы вспомнить о том, как нагрубила Стиву, понять, что была неправа, могла бы испытать чувство вины за свой поступок, могла бы подумать о том, что в такое позднее время было неприлично идти в гости, даже не посчитав нужным проинформировать хозяев о своем внезапном визите, могла бы… Но не собиралась делать и одной трети выше перечисленного.       Нора снова погрузилась в созерцание мерцающего при лунном свете асфальта, мокрого от недавно прошедшего дождя. Ей было странно ее новое состояние, но в нем определенно было комфортно находиться; на фоне уже ставшей привычной нервотрепки контраст виднелся особенно ярко, но тем спокойнее себя ощущала Блэквуд, совершенно не беспокоившаяся о тех вещах, которые еще буквально день назад вывели бы ее из себя.       Возможно, ей следовало бы для начала придумать хоть какой-нибудь план, ибо напрямую говорить о причине своего визита было просто невозможно. Но она почему-то совсем не задумывалась о том, что будет говорить, и просто шла, будучи уверенной в том, что все пройдет так, как ей было нужно. Какая бы высшая сила ни вела ее в тот миг, Нора отдалась ей без остатка и спокойно приближалась к дому своего дяди, сопровождаемая мыслью, что хуже уже вряд ли будет.

Но она ошибалась: хуже могло быть, и причем намного

      Дверь открылась лишь после третьего продолжительного звонка, и на пороге показалась Лилит, одетая в пижаму и явно готовившаяся ко сну. Она кивнула сестре головой в знак приветствия с таким видом, словно была ни капли не удивлена ее приходу. — Привет, отец дома? — У-у… — протянула брюнетка и опасливо обернулась в сторону кабинета Криса, выходившего на лестницу. — Его лучше сегодня не трогать: злой как собака. — Что-то случилось? — А ты не в курсе? — Была бы — не спросила бы. — Хм, логично, — с несвойственной ей задумчивостью протянула Лилит и, не отводя глаз от какого-то предмета за спиной Норы, сделала приглашающий жест рукой. — Ну, ты проходи, что ли; чего в дверях-то стоять. — О, твое гостеприимство сегодня бьет все рекорды, — не удержалась шатенка, проходя в прихожую.       Блэквуд-младшая ничего ей не ответила и лишь пожала плечами. — Давай засыпать ты будешь после того, как расскажешь мне, что случилось, ладно? — Да без проблем, я не очень-то и хочу. — Ну да, я вижу. Мы к тебе?       Лилит несколько секунд усиленно моргала, пытаясь вникнуть в суть заданного ей вопроса, и потом утвердительно кивнула. — Только постарайся на лестнице потише, если не хочешь отхватить люлей. Он от любого шороха в бешенство приходит. — Я уже испугалась. — Зря ты так, между прочим. Не слышала просто, как он орать умеет, особенно когда на работе что-то не ладится.       Стоп. На работе? Нора нетерпеливо передернула плечами и поспешила пройти к сестре в комнату. Кремово-розовые тона, большое окно, открытое настежь, незаправленная кровать и вечный запах тошнотворно сладких духов, однако, ничего нового. Нора мельком огляделась и уселась в стоявшее у рабочего стола кожаное кресло цвета топленого молока. Лилит тихо зашла следом и аккуратно закрыла за собой дверь, хотя шанс того, что Крис бы их услышал, был очень мал. Какое-то время сестры молчали, глядя друг другу в глаза. — Может, расскажешь уже или так и будем молчать? — Да там толком и нечего рассказывать, — отозвалась брюнетка, упав на кровать и зарывшись в подушки. — Помнишь нашего горячо любимого похитителя? — пробубнила она.       Сердце Норы испуганно сжалось. Она как знала, что речь пойдет именно о нем! Лилит, конечно, не была настолько наблюдательной, чтобы заметить, как изменилась в лице ее сестра, но все же необходимо было держать себя в руках, нельзя было показывать свои эмоции. — Что с ним? — на удивление равнодушным голосом осведомилась Блэквуд, не сводя тяжелого взгляда с раскинувшейся посреди кровати брюнетки. Та подняла руку в воздух и сделала неопределенный жест. — Там, короче, сегодня приходила какая-то комиссия, ну типа проверить условия в тюрьме, или зачем там они еще приходят, я не знаю, — она неторопливо зевнула, — и, кажется, они все просекли.       Нора непонимающе нахмурилась. — Просекли что? — Ну то, что он больной на всю голову. — Каким образом? — Да черт его знает! Если я правильно поняла, то с ним припадок ближе к вечеру случился, а в это время комиссия как раз таки и нагрянула. Везение, одним словом. — И что теперь? — Боже! Ты с луны свалилась, что ли? Что теперь, что теперь! Да ничего! Отправили его в дурку, будет там теперь отсиживаться, так еще и выговор всем сделали. Вот тебе и справедливость! — Лилит фыркнула и глубже зарылась лицом в подушки. Было видно, что произошедшее ее ничуть не радовало, только вот ее недовольство выражалось в более легкой форме, чем у ее отца.       Нора с трудом сглотнула и провела рукой по вспотевшему лбу. — Лил, открой окно, душно очень. — Так оно открыто, ты ж напротив сидишь, неужели не дует? — отозвалась девушка и подняла голову, окидывая сестру взволнованным взглядом. — Ты там это, все нормально ведь, да? — Д-да, я просто… Впрочем, неважно. Это точно достоверная информация? Ты подслушала или как? — Подслушала, как же! Да его ор разве что через улицу не слышали. Удивлюсь, если человек, сообщивший ему это, не останется глухим на одно ухо. — Она вдруг замерла и внимательно прислушалась к якобы доносившимся из коридора звукам. — А, нет, показалось, слава богу. — Почему ты шарахаешься от него? Он ведь на тебе никогда не срывается. — Видимо, он решил, что пора что-то поменять в жизни, — усмехнулась Лилит. — Он не то чтобы прям срывается, но лучше под горячую руку все равно не попадаться, мало ли что. — Действительно, еще гулять до трех ночи не отпустит. — Ну да, типа того.       Нора встала с кресла и подошла к окну. Ее тошнило от непринужденного тона беседы, на который они случайно вышли, тошнило от собственных слов, против воли вырывавшихся наружу, словно заранее заученный текст у актера, тошнило от непробиваемой глупости сестры, тошнило от всего, что только окружало ее в этой комнате.       Но уйти она не могла. Она еще не все узнала. Холодный ночной воздух бил свежими струями в лицо и несколько отрезвлял сознание. Девушка еще немного постояла, вглядываясь в далекое темно-сапфировое небо, и подождала, пока ее голос вновь обретет былую твердость. — Как думаешь, ему там будет лучше? — ничего не выражающим тоном спросила она, отлично понимая, что объективной оценки можно было и не ждать. — Ой, только не говори, что тебе все еще есть до него дело!       Нора резко обернулась и встретилась взглядом с сестрой. — Мне всегда будет до него дело, жаль только, что тебе этого не понять.       Глаза Лилит опасно сверкнули. Только-только начинавшие налаживаться отношения готовы были опять затрещать по швам. С момента судебного заседания, где их интересы столкнулись в неравной схватке, они практически не общались, стараясь избегать встреч друг с другом, но время, как известно, лечило многое, и постепенно контакт между ними наладился, разве что былой теплоты в отношениях не было. И уже не могло быть. — Мне, может, этого и не понять, — с чувством собственного достоинства начала брюнетка, — но я хотя бы не бегаю, как собачка, за человеком, который мне чуть жизнь не сломал. — Да разве же это жизнь? Было бы что ломать… — фыркнула Нора, но слишком поздно осознала свою ошибку. Лилит уже успела нахмурилась и обиженно поджать губы. Нехороший знак, очень нехороший. — Знаешь что, а катись-ка ты к себе домой! да побыстрее. Отец-алкаш уже заждался. — Промах, дорогуша. Отцом меня уже не заденешь. Он тебе, кстати, дядей приходится, нехорошо так о родственниках. — Да не надо мне таких родственников, оставь себе! — Лилит поднялась с кровати и, открыв дверь, с тупым выражением уставилась на шатенку. — Ты собираешься уходить или тебе помочь? — Я бы посмотрела на то, как ты это сделаешь, но желания задерживаться нет. — Вот и отлично.       Нора с равнодушным видом прошла мимо не на шутку рассерженной сестры и, как назло, столкнулась в коридоре с Крисом, который был поистине мрачнее тучи. Но, вопреки ее ожиданиям, он не набросился на нее с проклятиями, а лишь нехотя буркнул: — Радуйся, твоего ублюдка перевели в психушку. — Она уже в курсе, — вмешалась Лилит и принялась толкать свою гостью в спину, чтобы та не задерживалась на спуске с лестницы. — Не волнуйся, Нора уже уходит. — Ты чего-то хотела? — спросил Крис, хмуро глядя на племянницу из-под нависших бровей. — Нет. Разве что попросить за Стива. — А что с ним? — У него сейчас очень большие проблемы в семье, позарез нужны деньги. Вы не могли бы ему премию какую выписать или что-то вроде того? У него ведь заслуг хватает, да вы и сами без меня это знаете. — Позарез, говоришь? — задумчиво переспросил майор и громко откашлялся. — Ладно, подумаем, что с твоим лейтенантиком делать. Раз очень надо, можем и две выписать, он ведь и вправду заслужил. Деньги ему, видите ли, нужны… Так я ему и повышение неоднократно предлагал, так он ведь отказывается! А кто ж виноват? Хм, проблемы… У всех сейчас проблемы, уж ничего не попишешь. — С этими словами он развернулся и, не прощаясь, удалился в свой кабинет, попутно что-то бормоча себе под нос. — Ловко ты это, — колко заметила Лилит, когда за спиной ее отца захлопнулась дверь. — Одним махом двух зайцев: и за друга попросила, и репутацию спасительницы себе вернула. Молодец! что ж еще сказать. — Раз нечего сказать, так и помолчи лучше! — отрезала Нора и быстро сбежала по лестнице, желая как можно скорее выбраться из этого дома…       На улице, казалось, похолодало еще сильнее, и совсем не весенний ветер бил Блэквуд в спину, заставляя ее ускорять шаг. Ей следовало бы быть более дальновидной и одеться потеплее, хотя бы куртку с собой захватить. Но разве думала она об одежде перед выходом? Разумеется, нет. Когда не думаешь ни о чем, трудно делать для чего-то исключения. К счастью, идти пришлось недолго, и вскоре за поворотом показалась знакомая стена, обшитая виниловым сайдингом светло-фисташкового цвета.       Войдя в дом, Нора первым делом побежала открывать везде окна, ибо ей было нестерпимо душно. Она все никак не могла избавиться от этого чувства и даже начинала немного паниковать, ибо ощущение, будто ее кто-то изнутри крепко сжимал за горло, не покидало ее ни на секунду.       Обойдя первый этаж два раза и выставив все предметы на полках в идеально ровную линию, Нора наконец перестала метаться из стороны в сторону и села на диван в гостиной, не удосужившись даже включить свет. Мысли все никак не хотели проясняться, и странные эмоции попеременно овладевали ею, путая ее еще сильнее.       Она не понимала, что испытывала в большей мере: страх за состояние своего похитителя (ибо была уверена, что это именно из-за ее прихода с ним случился приступ) или же все-таки облегчение от того, что все это наконец закончилось и больше от нее не зависело? И причем закончилось именно так, как она изначально хотела: тюрьма заменялась психиатрической лечебницей, где условия обещали быть более щадящими, а отношение не таким варварским. Разве не этого она так рьяно добивалась на суде? Разве не такая участь для него казалась ей пределом мечтаний еще буквально несколько дней назад?       Но нет, она теперь ни в чем не была уверена. Скребущееся на душе чувство нельзя было приравнять ни к радости, ни к светлой грусти. Она как будто еще не до конца поняла, что все, так долго ее тяготившее, уже осталось далеко позади: и ее некогда разрушенные надежды, которыми она так упивалась, мечтая о новой жизни, и неотступно поспровождавшее ее чувство долга перед тем человеком, которому она была обязана своим похищением, и вся ее отчаянная борьба за него, и все ее переживания, опасения, страхи, боязнь не завершить дело до конца — все это осталось в прошлом и больше не могло иметь ни малейшей связи как с настоящим, так и с будущим, ибо их пути окончательно разошлись и уже никогда не смогут пересечься вновь. Он тоже остался в прошлом, ей необходимо было это принять и навсегда покончить с пустыми рассуждениями на этот счет.       Но не так-то просто было забыть человека, уже успевшего стать частью твоей души, немалой такой частью. Нора слишком много переняла у него, чтобы сейчас вот так просто от всего этого отказаться и стать прежней, какой ее привыкли видеть все вокруг. Если она до сих пор не смогла этого сделать — вряд ли сможет и потом. Она переняла от него не только жесты и привычки, как вредные, так и полезные, она переняла от него образ мышления, с которым было весьма трудно жить среди ее повседневного окружения, и это в разы все усложняло.       Если бы Нора только была не одна, если бы у нее только был под боком единомышленник, способный понять все ее мысли и переживания, готовый в любую минуту прийти на помощь… И ведь он был, он по-настоящему был рядом с ней, он ей не приснился и не привиделся.       Нора вдруг вспомнила свой неописуемый восторг, когда она впервые поняла, что с Дэннисом можно было говорить на интересующие ее темы, — и лишь слабая улыбка тронула ее губы. Воспоминания почему-то не вызывали у нее щемящей боли в сердце, от них не хотелось разрыдаться и начать выть, подобно побитому псу. Даже самые страшные из них казались ей светлыми и достойными того, чтобы их не забывали. Они были какими-то наземными, и Норе с трудом верилось, что все это действительно происходило именно с ней.       Но нужно было как-то учиться жить дальше, нужно было заново приспосабливаться к окружавшему ее миру и принимать правила его игры. Учеба, работа, быт, семья — все это неминуемо ее ждало и должно было стать неотъемлемой частью ее дальнейшей жизни. От этих обязанностей было никуда не скрыться, и Блэквуд это очень хорошо понимала. Ей просто показалось, что она смогла бы избежать их, решившись на побег с Дэннисом, но если бы она взглянула правде в лицо чуть раньше, то уже тогда поняла бы, что это была всего лишь ее очередная фантазия, которую ей очень хотелось сделать реальностью.       Но правила были придуманы задолго до нее, и нужно было либо соглашаться с ними, либо выбывать из игры, сопровождаемой множеством осуждающих взглядов. Но Нора не хотела, она до последнего не хотела подчиняться, пока вдруг не осознала, что, по сути, боролась с неизбежным и была в меньшинстве, то есть совсем одна.       Поначалу это ее напугало. Она попыталась отогнать от себя эту мысль и стала убеждать себя в том, что она прорвется, что она сможет жить так, как захочет, что не все еще было потеряно, что ей еще удастся его спасти… Но это состояние куража довольно быстро у нее прошло и сменилось полнейшим безразличием к своей дальнейшей участи.       Не все ли равно, что ее ожидало в будущем, если она так и не смогла уцепиться за единственную возможность вырваться из этого круга, так милостиво предоставленную ей судьбой? У нее дважды не получилось претворить свои планы в жизнь, но кто знал, может, получилось бы в третий?..       Но, с другой стороны, что дал бы ей этот побег, кроме неизвестности и нескончаемых трудностей, которые приходилось бы раз за разом решать, даже тогда, когда сил, казалось бы, не оставалось совершенно? Духовную свободу? Пожалуй. Ведь это именно благодаря ему она узнала, что вообще из себя представляло это состояние и прочувствовала его всей душой. Именно благодаря ему она начала ценить жизнь и в полной мере ощутила весь ужас смерти, от которой ее спас, опять-таки, он. Слишком много открытий, слишком много эмоций и впечатлений за достаточно небольшой промежуток времени. Такое не забывается.       Ей придется смириться с тем, что эта история не будет иметь своего продолжения, она всего лишь останется в ее памяти обрывками воспоминаний, многие из которых потом неизбежно сотрутся под воздействием времени. Так странно было из главного героя превращаться в стороннего наблюдателя и рассуждать о некогда дорогих тебе вещах с непроизвольно возникающей отстраненностью.       Норе показалось, что с момента, когда она узнала о переводе Кевина в психиатрическую лечебницу, прошло не меньше полугода, иначе почему она так спокойно на все реагировала и даже не пыталась воспламенить в себе жажду борьбы за его спасение?       Но и это теперь стало для нее чем-то чужим и противоестественным. Ей больше не хотелось бороться, не хотелось опровергать очевидные вещи, не хотелось считать себя кому-то должной. Она слишком устала от всего этого и как будто только сейчас начала понимать, что сама придумала себе эти проблемы и что совершенно не обязана была их решать. И не раз отвергаемое ранее мнение о том, что все случившееся было правильно и разумно, все-таки поселилось в ее сознании и обещало стать окончательным.       В конце концов, ее ведь никто насильно не заставлял забывать проведенные с Дэннисом мгновения! Ей нужно было всего лишь научиться жить с этими воспоминаниями и сделать так, чтобы они не отравляли ей жизнь. И как бы трудно это ни было, она все равно должна была со всем справиться, иначе в чем тогда заключалась ценность полученных в ходе общения с Дэннисом уроков?       Нельзя было сдаваться и опускать руки, она это очень хорошо усвоила и не собиралась идти на поводу у слабости. Он, кажется, хотел, чтобы она начала новую жизнь с чистого листа, не так ли? Что ж, она сделает это. Не для себя, так для него сделает.       Произошедшее с ней за эти два месяца решено было считать неплохой стартовой площадкой и бесценным опытом, однажды получив который, можно было многое понять в жизни. И она поняла. Она отлично поняла и была благодарна судьбе за посланное ей испытание.       Мысли постепенно принимали размеренный характер, а развившийся за последнее время до неимоверных размеров пессимизм затухал и больше не вызывал желания броситься вниз головой с моста. Однако откуда он у нее вообще взялся? А впрочем, она знала откуда, но это уже не имело ни малейшего значения и должно было, как и многое другое, остаться в прошлом.       Нора вдруг почувствовала небывалую легкость оттого, что наконец решилась скинуть с себя тяжесть всех этих переживаний. Ей больше не было тоскливо и одиноко, она решила, что никогда больше не позволит себе от кого-то зависеть настолько, чтобы потом мучительно страдать от предательства или разрыва. И это ее несказанно обрадовало.       Она будет одна, она будет сама по себе, она будет свободна! и это наверняка будет и в половину не так ужасно, как она себе раньше представляла. В ее памяти навсегда сохранится живой пример мужества и силы воли, которому она будет стараться соответствовать в течение всей своей жизни и в котором всегда будет находить поддержку и опору, в то время как он сам даже не будет об этом догадываться.       Нора была уверена, что он ее не забудет точно так же, как и она не забудет его. Она прекрасно понимала, зная особенности своего характера, что ей еще предстоит в полной мере ощутить боль от расставания и разрушенных мечт, но это все должно было случиться потом; возможно, через несколько дней, а возможно, и через час.       Но сейчас ей совершенно не хотелось думать о плохом и загадывать что-либо на будущее. Ее внутренняя борьба практически совсем исчезла, подавляемая волей рассудка, осталось лишь трудно различимое чувство вины за свое непостоянство, но и оно пока было приглушено ощущением облегчения, до сих пор ее не покинувшим.       Внезапно захотелось связаться со всеми близкими и даже мало знакомыми людьми, с гордостью объявить всему миру, что еще рано было списывать ее со счетов, что теперь она была свободна и вольна самостоятельно распоряжаться своей жизнью! Но воспоминание о том, что она сама лично испортила со всеми отношения, гонясь за своей призрачной мечтой, несколько охладило ее пыл.       Нужно было сесть и еще раз обдумать: а правильно ли она поступила, отказавшись от своей цели, ради которой пожертвовала многим, в том числе и отношениями с родными ей людьми? Где именно она ошиблась? В том, что отказалась, или в том, что пожертвовала?       В зависимости от расставления приоритетов оправдывался и один и другой поступок, но принять окончательное решение оказалось почему-то совсем несложно. Нора выбрала семью, и в тот миг была более чем уверена, что поступила правильно.       А раз так, то нужно было заново наладить со всеми контакт и наконец уже позволить себе влиться в этот ненавистный, но такой привычный ритм жизни, об изменении которого она мечтала все эти два месяца. В конце концов, она могла сделать это и самостоятельно, без чьей-либо помощи и поддержки, ей просто нужна была уверенность в необходимости этой перестройки и силы на ее осуществление. И плевать ей было на общественное мнение и на сжимающие кольцом стереотипы! Она будет жить так, как захочет, будет сама строить свою жизнь и решать, кого впускать в нее, а кого нет.       Нора соскочила с дивана и побежала за телефоном, желая по старой привычке как можно скорее набрать Стива и поделиться с ним своими новыми мыслями. Но он не ответил даже с пятого раза, что, впрочем, не очень-то и огорчило Блэквуд.       Она быстро переоделась в более теплую одежду, умудренная своим прошлым опытом, и пулей вылетела из дома, совершенно забыв как про время суток, так и про свою усталость, которую после получасовых размышлений о смысле жизни как рукой сняло.       Нора быстрым шагом шла по озаренным оранжевым светом фонарей улицам и безостановочно думала о том, что принесет ей эта встреча и как себя поведет Патерсон после всего того, что она ему наговорила. Оттолкнет ее? Пусть тогда катится к черту, она и без него справится! Простит и не осудит? Что ж, тогда она лишний раз убедится в том, что приняла правильное решение, выбрав не несбыточные мечтания, а реальную жизнь.       Но внезапно в ней что-то перевернулось, и она с ужасом поняла, насколько все это время была неправа и несправедлива к нему, и не только в случае с Джаспером. Ей вдруг показалось, что она была его недостойна, точно так же как Дэннис — по его собственным словам — был недостоин ее. Это предположение ее испугало.       Неужели она и вправду смогла так низко пасть за такой короткий период? С каких это пор она стала рассматривать людей только с точки зрения выгоды? Она ведь так уверенно направлялась к Патерсону всего лишь с одной целью: понять, будет ли он и дальше на ее стороне или же как союзник он стал бесполезен.       Потеряв одного, она тут же ухватилась за другого, заботясь лишь о своем собственном удобстве. Как такое вообще могло произойти? Это было на нее совсем не похоже, это было как будто не ее поведение, не ее мысли. Куда же делась ее былая жертвенность и готовность отказаться от собственных интересов, лишь бы только помочь ближнему? Неужели все это без остатка истратилось на Кевина и больше не поддавалось возобновлению? Нет, этого не могло быть! Ей следовало одуматься и понять свою ошибку прежде, чем она потеряет еще одного близкого ей человека.       Нора остановилась напротив дома Стива и принялась искать глазами окно его мансарды: в нем горел свет. Былой порыв заметно поубавился, но был ли смысл отступать, когда она уже пришла и была у цели? Вряд ли. Нельзя было дважды наступать на одни и те же грабли, тем более ей нужно было перед ним извиниться. Это было просто необходимо и стояло на первом месте в списке вещей, которые ей нужно было сказать Патерсону.       Заранее приготовившись к тому, что он даже не захочет ее слушать, Блэквуд выдохнула и направилась к входной двери, молясь всем богам, чтобы ее опасения не сбылись.       На лестнице было как всегда сыро, а шаги отдавались гулким эхом по всему пролету. Сердце замирало не то от бега, не то от будоражащего тело волнения.

Первый этаж… Второй… Третий…

      Она попросит прощения, она признает свою ошибку.

Четвертый… Пятый…

      Глупо было обвинять его в предательстве, ведь это не он, а она его предала.

Шестой… Седьмой…

      Нельзя было так реагировать. Она совсем обезумела со своей навязчивой идеей спасти человека, который даже не желал быть спасенным! А между тем спасать надо было не его, а других, по-настоящему нуждавшихся в этом людей.

Восьмой… Девятый. Финиш

      Нора с трудом перевела дыхание и направилась в сторону двери Стива. Не было смысла сомневаться в своих действиях, она была уверена, что поступала правильно и впервые за долгое время не чувствовала тянувшего ее на дно чувства неопределенности. Она должна была выбраться из этого омута и вытянуть с собой и его тоже, ибо он заслуживал лучшей жизни, они оба, по ее мнению, заслуживали. Не смогла помочь одному — поможет другому, и на этот раз уже наверняка.       Блэквуд решительно постучала в дверь, в сотый раз прогоняя в голове вступительную часть своей речи и слова извинений, но когда же дверь наконец открылась и на пороге показался сонный Стив, удивленно вытаращивший на нее глаза, она все совершенно забыла и вместо невнятного лепетания бросилась другу на шею, совсем как в тот раз, когда они с Дэннисом сумели оторваться от погони.       Все правильно, все верно… Нора только сейчас поняла, почему так рвалась именно к Патерсону в поиске надежного плеча и одобрения: он напоминал ей его, человека, чье имя будет заставлять ее вздрагивать каждый раз, когда она будет его слышать. Они были абсолютно непохожи, но, несмотря на это, ей до смерти хотелось верить в то, что это было не так. Она заставляла себя думать, что что-то их все-таки роднило, так ей было легче перенести боль от потери, уже начинавшую царапать ее сердце своими отравленными когтями.       Нора сама не заметила, как всхлипнула, но отнюдь не из-за душивших ее слез стыда, и вдруг почувствовала, что Стив прижал ее к себе в ответ. Она подняла голову и встретилась с ним взглядом. «Простил…» — подумала Блэквуд, с каким-то даже разочарованием вглядываясь в темные глаза напротив, такие непохожие на те, что она постоянно видела во снах.       Но нет, она не должна была думать о Дэннисе! Она не должна была всех с ним сравнивать! Его больше не было в ее жизни и не могло быть. Она должна была перестать искать его отражение во всем, она должна была отпустить его точно так же, как некогда он отпустил ее. Так было правильно… Так было лучше…       Нора отвела взгляд и уткнулась лицом в плечо друга.

Она сможет со всем справиться. Она сможет начать новую жизнь, какой бы пустой она ей не казалась без… него