The possible of the impossible / Возможное невозможного

             — Дурацкий костюм, да и галстук, но… тебе идёт.       Низкий голос с хрипотцой заставляет Тоффи оторваться от окна чердака заброшенного дома, через которое он следил за имбецильными монстрами, пытающимися в извилистом проулке подготовить ловушку для Стар. А ещё он посылает в его, казалось бы, заледенелое сердце горячую и обжигающую стрелу боли.       Но ни один мускул не дрогает на его лице, когда он разворачивается к Растикору, который стоит, облокотившись на перила лестницы, ведущей к парадному входу с другой стороны здания. Хотя боль раскатывается по всему его организму, захватывая каждый атом; и когда он заглядывает в единственный глаз солдата, сияющий ярче света волшебной палочки, в котором видны непоколебимая преданность и нежность, к ней примешивается ещё и трепет. Он давно ничего не чувствовал. Слишком давно. Но и это пройдёт, это — просто рефлекс.       И тут же понимает, что врёт себе. Эта гамма чувств, которую он испытывает к солдату, никогда не покидала его. Как бы он не глушил.       — Как ты меня нашёл? — лениво спрашивает он, до того апатично, будто видеть Растикора перед собой через столько лет вовсе не волнительно.       Однако, слегка дёргающийся хвост и потемневшая чешуя отражают что угодно, но только не безразличие.       Звуки, доносящиеся с улицы, кажется, глохнут в их обоюдно тяжёлом дыхании. Сквозь треснувшие тёмные доски проходит сквозняк, который слегка приподнимает ониксовые волосы Тоффи и лиловый плащ Растикора.       — Наблюдал за стычкой этого недомерка… Как его? Людо? со Стар. Этот каппа в своё время пытался завербовать меня в команду, вроде бы, он хочет отнять палочку у принцессы. Я очень сильно удивился, когда заметил тебя (удивился — это очень мягко сказано; скорее он умер и возродился в тот же миг, когда увидел Тоффи; ему показалось, что из мира выкачали весь воздух). В общем, я последовал за тобой. Мой генерал, — голос наёмника под конец стихает, становясь похожим на шорох сухой листвы.       Растикор замечает, что после двух последних слов у септарианина, стоящего напротив, расширяются зрачки.       — Уже нет, — ровно произносит Тоффи, несмотря на лестность такого обращения, напоминающего ему о многом и вызвавшего в нём маленький прилив счастья, частично ослабляющий болезненный спазм, скрутивший его существо.       — Для меня всегда, — твёрдо произносит Растикор.       Его чувства перегружены, но в отличие от своего генерала, он не пытается их заглушить. Сердце словно поршень мотора, громко и ритмично бухает в груди. Хвост в нервном возбуждении ходит из стороны в сторону, складки капюшона слегка вибрируют. Он откровенно жадно рассматривает ящера, стоящего в паре метров от него, стараясь запечатлеть в сознании каждую чешуйку.       Он изменился. Да, та же военная выправка и манера говорить. Но что-то не так… надлом. Он будто сдулся. Определённо, костюм скрадывает его фигуру, делая его более изящным. Но дело не в этом. Генерал и раньше не отличался эмоциональностью, но сейчас он словно заледеневший. И в его взгляде нет ничего, кроме всепоглощающего равнодушия. Он — бездонен. Словно Тоффи слеплен из осколков, которые держатся вместе, благодаря какой-то силе. Не септарианин из плоти и крови, а механизм, который действует по заранее заданному алгоритму, методично следующий к своей цели. Даже он — Растикор, имеющий в своём теле инородные элементы, выглядит более естественным.       Если бы он был помоложе, то Тоффи уже оказался бы прижатым к стене с двоящимся в глазах деревянным потолком. И он вытравил бы из него вот это вот всё. Но года сделали его более сдержанным, уравновешенным. Работа наёмника учит терпению и не позволяет импульсивности брать верх. Да, и он уже не имеет права.       — Что ты хочешь? — безразлично интересуется генерал.       Растикор знает правильный ответ на этот вопрос. И Тоффи тоже знает. Он снова играет с ним? Безразличие генерала заставляет покрываться трещинами что-то внутри него; наёмник почти физически ощущает это. За рёбрами в груди горит сердце.       — Поздороваться, мы столько лет не виделись, — глупо врёт Растикор, разводя руки в стороны; мол, вот он я.       Бионический протез отражает солнечный луч, весёлым зайчиком заскакавший по полу. Тоффи недовольно хмурится (на деле совсем немного сводит брови вместе, но наёмник знает язык его тела слишком хорошо). Ему не нравится ответ, он ожидал не этого? Неужели он не понимает, что за столько лет изменился не только он. Генерал складывает руки на груди в защитном жесте.       — Закрываешься от меня? — усмехается Растикор.       — О чём ты? — приподняв бровь, спрашивает Тоффи.       — Про твою позу. Я когда-то охотился за принцессой, на деле оказалась парнем, — Растикор хмыкает, вспомнив тот нелепый заказ. — Он увлекался психологией, один раз, когда сидел в засаде, мне было скучно и я решил почитать оставленную им книгу. Интересная наука, эта психология. — Растикор, слегка прищурив глаз, смотрит на Тоффи, убравшего руки за спину. — Теперь я уже не такой солдафон. — добавляет он иронично.       — Ты никогда не был солдафоном. Не умаляй себя. Снова, — хвост щёлкает по полу.       — Звучит как приказ. Словно… — септарианин запинается. Святая кукуруза, он так боится задавать этот вопрос. — Словно мы вернулись на несколько лет назад и ты… Ты ведь до сих пор пытаешься отомстить им? — Растикор носом указывает в сторону руки, на которой не хватает пальца.       — Да, и у меня есть план, но это тебя не касается.       Он смотрит на Растикора неожиданно очень испытывающе, тем пробирающим до костей взглядом, из-за которого его боялись и недолюбливали монстры их подразделения. Потому что такой взор словно видит тебя насквозь и даёт тебе оценку, при этом не самую лестную. Чётко разделяя слова, Тоффи мрачно произносит:       — Ты так и не вернулся.       — Я не нашёл тебя, — правая рука Растикора сжимается, прогоняя внезапный тремор. — После того, как до меня дошли слухи о том, что армию монстров разгромили, я тут же вернулся. Но никто не знал, куда ты пропал. Я искал тебя даже в других мирах, Тоффи. Но… я знаю, что ты и сам мог бы связаться со мной, — в глазу мелькает грусть и понимание: «Нет, Тоффи, ты не сделаешь меня виноватым, не в этот раз». — Ты ведь как паук, хоть и ящер, — горько усмехнувшись, — тебе стоило только дернуть за нитку. У тебя ведь есть осведомители в этой твоей огромной паутине, которую ты плетешь, чтобы уничтожить Баттерфляев. Ты же всеми манипулируешь. Даже мной.       — Книги по психологии подсказали? — язвительно уточняет Тоффи, делая шаг назад, в тень, словно становясь ещё дальше, превращаясь в сплошную чёрную фигуру.       Жаль, что больше отступать некуда, занозы врезаются в тут же заживающую кожу, он слишком сильно вдавливает в стену замок из сомкнутых рук. Чердак кажется маленьким, а желание подойти и обнять Растикора слишком сильным, до надоедливости зудящим. Солдат делает то, что никогда не делал, — пытается его анализировать. Но Тоффи слишком хорошо умеет маскировать свои настоящие эмоции. Растикор безусловно изменился, конечно, стал менее наивным, но взгляд единственного глаза по-прежнему наполнен верой.       «Вот именно, Тоффи, единственного. А в той авантюре, что ты задумал, он может лишиться и головы».       Они встретились слишком рано.       Растикор тяжело сглатывает, переводя взгляд в пол.       — Я не жалуюсь.       И через несколько секунд вновь смотрит на Тоффи, черты которого стали плохо различимым в резных узорах теней, отбрасываемых створкой окна. Лишь глаза по-прежнему чётко вырисовываются на его лице, и в них нет ничего — только покой ледников. Растикору хочется провалиться сквозь дубовые доски, это невыносимо.       — Держи. С этим устройством будет легко вычислить палочку, — он кидает в сторону Тоффи пищащий прибор, не подходя ближе, потому что хочет, чтобы первый шаг генерал сделал сам; он не намерен навязываться.       — Хм… Спасибо, — сухо благодарит тот, перехватив прибор в воздухе, не двигаясь с места.        Растикор прижимает ладонь к сердцу, а затем протягивает руку к Тоффи в септарианском жесте признания. И ступает на лестницу, не оборачиваясь, зная, что не получит того же в ответ.        Слова генерала летят ему в спину, впиваются в сердце, в затылок, выбивают влагу в единственном живом глазу:       — Сейчас у нас с тобой разные дороги, Раст. У меня есть цель и план…       Дальше Растикор уже не слушает, потому что между строк он отлично улавливает одно:       «И ты в этот план не вписываешься. Нам не по пути».       Очень медленно, словно каждая ступенька вот-вот развалится под его ступнёй, он спускается вниз, позвякивая металлом руки об перила. До него доносится гул из объяснений. Конечно, никаких оправданий и извинений. Он поверил бы им раньше. Сейчас он вслушивается только в раскатистый стальной перезвон, эхом отражающийся от пустых стен.       Он выходит на улицу. День такой солнечный и лучистый. Растикор замирает, пока его слезящийся глаз привыкает к свету.        Нет желания разнести всё вокруг и даже поглотить это радостное солнце, как в глупой земной сказке. Только разочарование, которое растекается по венам и застревает комом в горле. И где-то внутри всё ещё таится гулкая надежда: Тоффи его догонит, остановит, позовёт с собой.        Но этого не происходит и через полчаса, в которые он просто стоит на полусгнившем крыльце места, которое кто-то когда-то называл домом. Он вздыхает, воздух из его лёгких вырывается неровным, дрожащим хрипом.       Он направляется в сторону припрятанной в кустах бензопилы. И он улыбается. Но его улыбка — отчаянная. Он никогда не станет для Тоффи важнее возможности уничтожить проклятых Бабочек. А значит, им никогда не будет по пути.