Let's kill someone!

      — Вот скажи мне, Цицерон, ты когда-нибудь о чем-нибудь жалел?       Повозка ехала ужасно медленно, грозя развалиться на каждом повороте, но добираться до Солитьюда своим ходом сил не было, а Тенегрив остался в Данстаре. Пейзаж вокруг надоел спустя пять минут после начала поездки, а извозчик оказался на редкость угрюмым и неразговорчивым. Впрочем, этому вполне мог способствовать вид Цицерона, то поющего свои песенки-шутки, то вскакивающего и начинающего танцевать.       — Нуу, Слышащий задал сложный вопрос. До того, как наша дорогая Матрона подарила мне смех - много. Но я не знаю, не помню, все стерлось.       — А сейчас уже ни о чем?       — Отчего ж, — Хранитель не без усилий стянул с себя сапог и теперь вытряхивал из него камешки прямо на дно повозки, — Даже у шутов есть поводы для грусти. А точнее, у шутов-то их как раз больше всего. Ха-ха-ха.       Следующие пару минут прошли в молчании, и Барлоу уже было решил, что ничего не добьётся, но Цицерон удивил, начав неожиданно серьёзным голосом:       — Дурак думает: как Слышащий попал вслед за ним в Данстарское убежище? Дурак не дурак, хоть это и каламбур. Да и Слышащий тоже. Это значит, что он рыскал по вещам Цицерона, так ведь? Цицерон знает, что это так. Но он не злится. Цицерон злится, что не забрал свои дневники с собой, но немного не до того было, как понимаете.       — Цицерон ещё давно решил, что это нехорошо, что никто больше не узнает, что же случилось с Темным Братством. Как узнал, что выпадет честь стать Хранителем, так сразу за перо. Поверь мне, мно-ого шут записал, целая история. А теперь все пепел, все впустую из-за шлюхи Астрид. И тут Цицерон ещё не решил, что его злит - что поддался чувствам, защищая нашу дорогую Мать и забыл обо всем, или что не поддался им раньше и не прикончил ту стерву сразу же.       Цицерон вновь хохотал, а Барлоу изо всех сил старался удержать нейтральное выражение лица. Если в начале монолога ему было слегка неловко, то в конце он чувствовал себя едва ли не пойманным на месте преступления. Знал бы Цицерон, что он прочёл все его дневники, все записи до единой. Знал бы, что они не сгорели, а спокойно лежат в запертом книжном шкафу его дома в Вайтране. Точнее, лучше б не знал - Барлоу даже представить не мог ответной реакции. Вроде бы его вины в этом нет, а вроде и...       — Эх, бедный Цицерон действительно многое потерял. Он виноват перед Отцом Ночи, ой как виноват. Город, что мы едем, Солитьюд... Если бы записи остались, ты бы многое мог узнать о настоящем одиночестве. Назвать так город? Эх, Солитьюд...       Барлоу наблюдал за необычайно тихим Хранителем и не мог сказать ни слова. Он знал, и это было как-то... кощунственно. Если такое определение вообще можно отнести к члену Тёмного Братства. Он знал, как много лет Цицерон провёл в одиночестве. Или точнее - наедине с безмолвными мощами. Только теперь это казалось не просто строчками на бумаге, а чем-то действительно пугающим. Куда более пугающим, чем просто смерть.       — Как по-твоему, Слышащий, смерть - это избавление? — Цицерон, казалось, прочитал его мысли. — Мне нравится думать, что я освобождаю людей... Ну и сам процесс, конечно, тоже!       — Эти твои шутки...       — Это вовсе не шутки!       — Не важно, — Барлоу придвинулся ближе. Просто не мог этого не сделать. Провёл пальцами по чужой руке, — Лучше скажи, что там с Солитьюдом? С твоим, личным. Мне интересно. Может мы запишем все ещё раз.       Цицерон заворожено следил за движениями чужой кисти, а когда та остановилась, бесцеремонно закинул ноги прямо на лавку и улёгся головой на колени Слышащему.       — Мне нужна удобная поза для рассказа, сам понимаешь. Все мысли должны оставаться в голове, а не скатываться вниз, — хихикнул, глядя на собравшегося было возмутиться Барлоу, — Ну, слушай, раз это твоё призвание, о, мой Слышащий. Цицерон совсем не против... начать все сначала.       Извозчик старательно делал вид, что ничего не понимает и не слышит кровавых подробностей - избавиться бы уже от этих двоих, взял на свою голову - только его судьба уже была решена. На повозке Барлоу бездумно перебирал пальцами каштановые с кровавым отливом волосы, слушал уже известную историю и решал, на каком же тихом и безлюдном участке пути придётся брать вожжи в свои руки.