«Эдельвейс»

«1834 год поистине стал для нее годом открытий, и, в основном, все эти открытия были связаны с именем Владимира Корфа. Зимой, на Крещение, Анна серьезно заболела. Когда начался жар и, самочувствие девочки действительно ухудшилось, ее отправили в лазарет, где на долгие три недели Аня осталась одна. Из-за болезни она не смогла поехать на каникулы домой, и все дни проводила в больничной тишине наедине с книгой. Редкие подруги иногда навещали ее и рассказывали новости. А однажды ей передали коробку с пирожными, и на вопрос кто именно принес в пансион лакомство, мадам Бюффе сказала, что вечером заезжал корнет Корф, который возвращался в корпус из дома, где провел зимние праздники. Пирожные оказались чудесным, именно такими, какие она любит — без приторно-сладкого крема, а с ягодами, и Аня блаженно щурилась, тайком облизывая пальцы. А весной во французском пансионе, был назначен бал, где почетной гостьей стала сама Великая Княгиня. Забыв про уроки, девочки часами перешептывались теперь о танцах и гостях, которых ожидали на бал, и приехавшее семейство Долгоруких стало приятной неожиданностью в однообразной жизни пятнадцатилетней Анны. Веселая Лиза, смеясь от музыки и света, говорила о Владимире Корфе, и, казалось, их обручение было только делом времени. Анна была искренне рада за сестру, пока летом не увидела его… То лето она помнит даже сейчас, став баронессой и познав любовь мужа. А тогда юная девушка испугалась того непонятного чувства, которое появлялось в груди всякий раз при виде красивого поручика. Это чувство сковывало и без того тихую девушку, и она никак не могла освободиться от этого. Всякий раз она опускала глаза, как только в поле зрения появлялась высокая фигура молодого человека, она замолкала, и спешила уйти, стараясь не привлекать внимания. Днем, при свете солнца, Анна мечтала стать совсем прозрачной, чтоб ее никто не видел, не замечал, и тогда ей может быть, стало бы легче. Но приходила ночь и все переворачивалось. Во сне она становилась смелой и дерзкой. Она кружилась в вальсе с поручиком, в том вальсе, на котором днем забивалась в самый дальний угол гостиной. Она говорила с ним и чувствовала, как в ней просыпается неведомое доныне желание нравиться, она даже позволяла ему обнять себя и ощущала во сне сладкую истому от его прикосновений. А однажды, ее сон стал совсем нескромным, и проснувшись среди ночи дрожа, упала перед иконой, прося Богоматерь избавить ее от наваждения приснившегося поцелуя.» Утро вползло в комнату серой неприглядностью, и Владимир, очнувшись от тяжелого сна, никак не мог сообразить, что же вчера произошло, если сегодня кладбищенским холодом сковывает сердце? В комнате было прохладно и темно, как бывает там, где никто не живет. С минуту хмурил брови, недоумевая, почему проснулся не в теплой, уютной комнате, где всегда светилось белокурое счастье, а в этой почти безжизненной комнате, где так недавно еще жило его одиночество. Потом вспомнил и, поднявшись, распахнул окно, вдохнул сизое моросящее утро, потер лицо и сел на подоконник. Надо было что-то решать, что-то делать. Винить Анну в том, что случилось, не было смысла, он сам во всем виноват, сам сломал ее жизнь и разрушил свою. Он заставил ее, принуждая отцовским долгом, он не дал ей выбора, самонадеянно полагая, что сможет сделать ее счастливой. Он ошибся. Ему просто никто не сказал, что невозможно заставить быть счастливым, невозможно против воли навязать свое собственное счастье тому, кто хочет свободы, невозможно подарить весь мир, тому, кому не нужно ничего из твоих рук, и уж совсем невозможно заставить летать, когда твои крылья тоже не нужны, не нужны, как и ты сам. Наконец-то он это понял. Мысль о своей собственной никчемности раскалывала голову, крошила сознание, и боль от этого становилась невыносимой. Он вдруг осознал всю бесполезность, всю напрасность своих ожиданий. Мечты, которые он строил, казались теперь горькой насмешкой, а планы несбыточными фантазиями. Он вдруг, заглянул в свои надежды и увидел бездну своего отчаяния. Это был крах. Владимир сжал зубы, загоняя безысходность назад. Довольно. Довольно причитать и жалеть себя, довольно скулить. Довольно стонать от собственной боли, забывая о том, что ей должно быть во сто раз больнее от навязанного счастья. Пора уже исправлять свои ошибки. Он сам виноват, сам и должен исправить, вернув ей свободу и жизнь. Открыв секретер, достал бумагу и, задумавшись на секунду, начал свое прошение. Анна стояла у окна, бессмысленно рассматривая стелющиеся по земле тени, которые уже оттеняли все краски, приглушая дневной свет. Владимира она не видела со вчерашней ночи. Удивительно было сознавать, что его совсем не беспокоило ее отсутствие, что он не искал ее, не ждал. Что это, обычная усталость или же он занят чем-то более важным? Его спокойствие скорее удивляло Анну, чем настораживало. Оказывается, она совсем не была готова к самостоятельной независимости, и поспешный отъезд мужа довольно чувствительно отозвался в ее сердце. Заря уже затевалась на востоке, когда ее нашли заспанные доярки и, охая и причитая, вывели продрогшую Анну из подвальной сырости. Она смущенно улыбалась, и сонно хлопая ресницами, выслушивала жалостливые бабьи причитания, пытаясь что-то объяснить о дверном засове и найденном котенке. Завидев хозяйку в легком платьице и с промерзшим котенком на руках, Варвара бросилась за самоваром, только Анна остановила ее, спать — все, что она хотела. Небрежно махнув рукой Степану в коридоре, она оставила котенка на заботы кухарки, а сама поднялась наверх. Сил не было даже спросить о Владимире и разъехавшихся гостях. «Потом… все потом, » — думала она, когда Матрена распускала шнуровку корсета и быстро вынимала шпильки из волос. Она уснула раньше, чем заботливая баба принесла чашку горячего чая и новости об отъехавшем барине. Михаил вышел на крыльцо большого дома и окунулся в утро, звенящее ранними кузнечиками и прохладной росой. Сегодня ночью он не мог уснуть, вернувшись от Корфов, он поднялся в свою комнату, но кровь бурлила еще от ночного гулянья, свежий запах сена и гладкость женской кожи все еще мерещился на белых, чистых простынях. В ушах еще стоял томный стон, а кожу щекотало воспоминание о нежной ласке. Надо признать, Полина смогла отвлечь его от мыслей о красавице баронессе. Весь вечер он только и делал, что думал и планировал разговор, но Анна, видимо, совсем не замечала своего гостя. Она занималась беседой с княжнами, пела у рояля, переглядывалась со своим супругом и была абсолютно спокойна. Женщина не старалась оказаться рядом, не бросала зовущих взглядов, и в конце концов ему наскучило страдать и он, приняв приглашение барышень, отправился на ночное празднество. В поле были разожжены костры, и шумные хороводы с песнями и смехом манили отчаянным задором. Князь даже сам не ожидал, что его так увлекут эти простые развлечения дворовых крестьян. Он бегал в хороводах, гонялся за девками, прыгал через костер и смеялся, смеялся так, как наверное не смеялся с самого детства, потому что княжеское воспитание, как и сознание родовой чести, вбивалось напрочь строгими нотациями воспитателей. Вдруг в толпе девушек, в пляшущем отблеске костра он увидел Полину, которая призывно улыбалась и манила, обещая блаженство. Ночная хмель ударила в голову и Михаил, забыв о княжнах и девках, пошел за ней. Под навесом было тихо, сюда только долетал визг и хохот, и звезды в щели навеса светили ярче и сверчки звенели громче и, казалось, что только он один призван и посвящен в тайну, в древний, как мир, ритуал. Полина что-то шептала, обвивая его руками, что-то требовала, обещала, и он подчинился, как подчиняется всякий мужчина избравшей его женщине. Стряхнув с себя томные воспоминания, князь направился к реке, но у берега был остановлен громким шепотом. — Татьяна, не бойся ты, никто нас не увидит. — Да, вам-то легко говорить, вас матушка не выпорет. За цветущей акацией, что росла у большого валуна на берегу, перешептывались девушки. Одна уже убрала волосы в узел и теперь стягивала платье, а вторая все еще оглядываясь, робко возражала, держа в руках большую простыню. — И тебя не выпорет, — Лиза, стоя над водой, улыбнулась и на миг исчезла в волнах розовых кружев и полотна, — Или ты забыла, что мне была подарена? Нагота княжны блеснула на солнце и Михаил почти присел от неожиданности, рассматривая белизну девичьей кожи. — Батюшки святы… — простонала Татьяна, — Да неужто, вы, барышня, нагишом купаться будете? Ведь грех это… — Конечно, — спокойно ответила Лиза поправляя золотистый узел своих волос, — Уж не думала ли ты, что я в такой-то день в рубашке останусь? Девушка подошла к воде и ножкой потрогала невозмутимость холодной воду. — Мне Сычиха говорила, что ежели на заре Иванова дня первой в воду войти, да непременно голой, суженный на всю жизнь присохнет, свету белому не порадуется без любимой, умрет, коли разлучится… Ух! — тихонько взвизгнула она, рассекая прозрачную воду. — Так что ты стой, да одежду мою держи, — почти крикнула она, выныривая из потревоженной прозрачности, беззаботно улыбнулась и поплыла к средине реки. Михаил замер и как завороженный рассматривал девушку, которая сильными уверенными взмахами повелевала водой. Он и предположить не мог, что под благовоспитанным скромным платьицем юной княжны скрывается роскошное тело греческой богини и такое прекрасное непослушание традициям. Лиза никогда не привлекала его раньше, но сейчас, будто пелена спала с глаз, и он вдруг увидел и золотистые волосы, и лукавую улыбку и статное, округлое тело. Княжна Лизавета всегда казалась ему маленькой копией своей матери, такой же самонадеянной и гордой, к тому же, рядом была Анна, которая затмевала княжну тихой прелестью. Репнина раздражала Марья Алексеевна, а ее навязчивое внимание вызывало волну досады, которую трудно было скрыть. К тому же родной дядюшка, словно сговорившись в Долгорукими, постоянно напоминал ему о титулах и отличиях старинного рода. Куда уж там было ему за всей суетой разглядеть саму княжну, которой он и пары фраз не сказал. Теперь же, наблюдая как, сверкающие брызги фейерверком взлетают над головой, а руки, подобно крыльям мелькают в синеве, слушая заливистый смех, который эхом катился над озером, он заново удивлялся и красоте и изяществу и непосредственности Божьего замысла. Она шагнула на берег, и робкая Татьяна в одной только рубашке и с перекинутой через плечо косой встречала ее, обняв белое тело мягким полотном. Одевая княжну и поправляя волосы, Татьяна что-то тихо причитала и выговаривала, а княжна только веселилась над словами служанки и бодрилась и обещала утаить от всех свои проделки. И не было в ней сейчас ни светских манер, ни жеманного кокетства, ни княжеской спеси, которая так не нравилась Михаилу. Ее естественная веселость нисколько не была похожа на смелую зрелость Полины, или же на придворное величие фрейлин. Даже таинственная прелесть Анны и такое родное лукавство Наташи теперь не могли сравниться с этой открытой улыбкой и звонким смехом. В Лизе немыслимым образом сочетались и притягательная женственность и застенчивость юной девушки и лукавое озорство ребенка и гордость великого предка. Открытие было настолько потрясающим, что оставаться здесь дольше не было никакой возможности и мужчина, потихоньку отступая, вернулся на лесную тропинку. Но воображение его еще долго будоражило разум, возвращая образ княжны. Днем он съездил в столицу. Владимир вовсе не рассчитывал застать императора в городе, зная, что лето государь с семьей проводит в Гатчине, он только намеревался оставить прошение в канцелярии. Но ему повезло, во дворце находился цесаревич, и, попав к нему на аудиенцию, Владимир передал свое прошение. Формальности были почти соблюдены, он знал, что император не станет затягивать со своим решением и его назначение в полк придет дня через два-три, поэтому все юридические дела надо было решить как можно скорее. Барон направился к своему поверенному и просидел у него несколько часов кряду. Надо было все зафиксировать документально, все движимое и недвижимое имущество должно быть четко прописано и закреплено. Его воля должна остаться на бумаге с тем, чтобы никакие непредвиденные обстоятельства не могли помещать свершиться тому, что он сам запланировал и в назначенное время, без потерь и проволочек должно быть переданной по назначению. Он не беспокоился, не торопился и был предельно собран, когда диктовал свои распоряжения. — Владимир, — тихо позвала Анна и вошла, прикрыв дверь. Огонь в камине еле освещал пространство столовой, и казалось, что мужчина дремлет в кресле, прикрывая уставшие глаза рукой, — Владимир, что случилось? Ты… — она запнулась. Барон вернулся лишь полчаса назад, целый день Анна не знала где он. Еще утром, как только она вошла в дом, ей сказали, что хозяин уехал, но она была слишком слаба и слишком утомлена, чтобы расспрашивать слуг. К вечеру она начала беспокоиться, и когда к ужину Владимир не вернулся, всерьез занервничала. Она пыталась скрыть тревогу за бестолковым вышиванием, но иголка исколола все пальцы, к тому же все время так и старалась ускользнуть из дрожащих рук, и Анна бросила это занятие. Подсев к роялю, думала скоротать время за игрой, но и тут ее ждало разочарование — клавиши не слушались, пальцы соскальзывали, а ноты расплывались перед глазами. Решила читать, но прочтя три абзаца, поняла, что смысл прочитанного ускользнул от нее, тогда Анна, накинув шаль, решила пройтись по парку. Вечер и в самом деле оказался славным, аромат трав к ночи, как-будто усилился и, вдохнув глубже, Анна немного успокоилась — не может ничего дурного случиться в этом прекрасном мире. Ночной соловей ликовал на ветке, и сверчки вторили ему из трав, остановившись у часовни, Анна разглядела робкую луну. В такие минуты приходила мысль о Создателе, хотелось замереть на миг и насладиться очарованием Его творения. Но Анна, постояв у часовни, решила вернуться в дом, муж мог вернуться с минуты на минуту. — Владимир! — М-м? — не отнимая руки от лица, спросил он. — Господи, что случилось? — присев у кресла, внимательно спросила она. Будто просыпаясь от сна, Владимир поднял на нее глаза и посмотрел, словно не узнавал. «Она и в самом деле встревожена», — несколько удивленно пронеслось в голове мужчины. Он пошевелился и сел удобнее, предстоял тяжелый разговор. — С чего вы взяли, что-то произошло? — стараясь казаться спокойным, переспросил он, — Все как всегда. — Но я же вижу, что нет! — упрямо возразила Анна. — И почему ты не спрашиваешь, где я была? Разве тебе не интересно? Я ждала тебя целый день, ничего не знала, — слегка упрекнула она и поднялась, — Я беспокоилась! И потом, ты уехал, ничего не сказав, как будто тебя что-то тревожит. Она опустилась снова на пол и заглянула в лицо, — Почему ты не искал меня вчера? Владимир не ожидал такого вопроса, и потому от неожиданности растерялся. — Что? — Почему ты не искал меня? Тебе не интересно что со мной произошло? — улыбнулась она. — И что же с вами произошло? — любезно повторил ее вопрос и криво усмехнулся Владимир. — Нет, тебе не интересно, — Анна лукаво улыбалась, как улыбаются шаловливые дети, — Ты спросил из вежливости. Разве нет? Владимир не понимал ее. Он вообще отказывался понимать эту женщину. Не может человек так лгать! Не может быть так искренен в своем притворстве! А она вела себя так, будто не случилось ровным счетом ничего, словно не было того безумства ночи, не было запретного наслаждения, не было Репнина! Сжав зубы, чтобы выдержать эту боль, Владимир опустил голову, пряча глаза и растягивая губы в подобии улыбки. Морщась, он все еще старался выдать эту гримасу за любезную вежливость. — Так что же произошло? Что помешало тебе выйти к гостям и проводить их? Фальшь! Фальшь в каждом звуке его голоса, в каждом движении его губ, но Владимир просто не знал, как еще ему продержаться, как устоять на краю и не сорваться в бездну безумия. А она, бездна, подступала все ближе, все отчетливее виделись ее очертания, все ужаснее было сознавать, что сил у него почти не осталось. — Ты не поверишь, — начала жена, — Я полезла спасать котенка и… просидела в сарае до утра. Замерзла ужасно и вернулась только утром. Анна обошла его кресло и опустилась на ковер с другой стороны, — А ты мог бы и поискать свою жену, между прочим. Я действительно замерзла в том сарае. И я очень ждала тебя. Почему ты не искал меня? — шутливо толкнула кулачок в его плечо и снова улыбнулась. — Не думал, что тебя надо искать, — сказал он и поднялся, сил терпеть больше не осталось. Отошел к окну и замер, созерцая закат. Отчего-то Анна вдруг почувствовала, как холодная стужа дохнула на нее, словно его безмолвная спина отгородила ее Владимира каменной стеной. — Я думаю, что общество, которое ты себе выбрала, было тебе приятно и особенно, — тут он сделал многозначительную паузу, — Особенно, должно было, вам понравилось занятие, которому вы предавались. Анна смотрела как завороженная, не смея шелохнуться, и только на последних его словах, силы будто покинули ее. — Я не понимаю о чем ты? — тихо спросила она, уже кожей ощущая, как беда вошла в ее дом. — Что ты хочешь сказать? Со мной был Карл Модестович, это он меня позвал. Владимир повернулся и равнодушно пожал плечом. — Я больше не намерен выяснять, где и как вы проводите свои ночи, мне это просто безразлично, в конце концов. Вы взрослый человек и сами можете во всем разобраться. Довольно уже с меня этой глупой роли, — он прошел по комнате и сел на диван, закинув ногу на ногу. — Я завтра уезжаю, — спокойно продолжил он. — Куда? — растерянно отозвалась Анна, которая просто не понимала что происходит. — Меня не будет долго, возможно очень долго, поэтому выслушайте меня спокойно и постарайтесь запомнить все, что я скажу: помимо этого поместья и московского, у меня есть еще земли в Шацком и Моршанском уездах с селами Борки, Кермись, Свистуновка, и деревнями Львовка и Сергеевка. Общее количество крепостных крестьян двадцать восемь тысяч душ мужского пола. В селе Борки расположен дом с пятью флигелями, а также с хозяйственными постройками: скотным и конным дворами, амбарами, ледниками и сараями для кирпича. В Кермисе расположена контора, из которой осуществляется управление обширной вотчиной, кстати, тамошний Никита Матвеевич очень может помочь с документацией, если вы соизволите самолично провести проверку. Свистуновка что-то вроде летней дачи; дом, беседка и флигель, там же и кирпичный завод. Глина, знаете ли, там отменная, — усмехнулся вдруг Владимир. — Владимир… — негромко позвала его Анна, но он словно не слыша ее, продолжал, — Фруктовые сады, что в московском поместье приносят шестнадцать тысяч в год, серебром, разумеется. В селах находятся каменные церкви, которые содержатся из общего дохода… — Владимир! — она больше не могла слушать это монотонное перечисление. — Вы перебиваете меня, — равнодушно заметил он, — А потому мешаете. Итак, с недвижимостью понятно, теперь о бумагах. Мне принадлежат… — Я больше не желаю ничего слушать, если ты сию же секунду не объяснишь мне, что все это значит! — Акции банка, — повысив голос, продолжал Владимир, — Ежегодный доход, по которым составляет восемь тысяч золотом. — Послушай, — Анна подошла почти вплотную, — Я не знаю, что с тобой произошло, но я не могу больше. Или ты сейчас же объясняешь все, или я… — Только пожалуйста, не надо угроз, — его улыбка вышла почти издевательской, — Я ни за что не поверю… особенно после вчерашней ночи. — Что? Что произошло прошлой ночью такого, после чего ты сошел с ума?! — Анна не выдержала. — И это ты еще спрашиваешь? Ты была с Репниным! — Владимир не собирался говорить это, он вообще не намеревался обсуждать увиденное, зная заранее все ее слова. Но он сказал. И от того, как это прозвучало, стало еще больней, еще невыносимей. — Что? С каким Репниным? — не поняла Анна и попятилась от этих слов, отступая на шаг, — Ты сошел с ума? Я была с Карлом Модестовичем, он просил посмотреть молочник. Вдруг она со всей отчетливостью поняла, что произошло что-то, что разделит ее жизнь на «до» и «после», и видимо сознание подступившей беды придало сил. — Ты можешь спросить его! — почти крикнула Анна, в попытке спасти ее такой уютный и такой уже привычный мир. — Уж не думаете ли вы, Анна Петровна, что я буду выяснять у своего управляющего, где была моя жена? — Владимир ухмыльнулся и, сложив пальцы, продолжил, — Поверьте, я еще помню свое положение и опускаться до выяснений деталей я не намерен. Я не буду стреляться и сходить с ума за право обладания тем, что моим никогда, оказывается, не было. Вы любите князя. Ну и любите! — он поднялся и прошел к двери, — Завтра вы освободитесь наконец от ужасной участи быть моей супругой.