Квартира на Мейден-лэйн

      И вот теперь Джеймс позвонил.       Номера МакЭвоя в памяти телефона не было уже давно, но Майкл, оказывается, до сих пор помнил его целиком, до последней цифры. Надо же. Номер Мелиссы забыл, а его — нет.       Сука.       Он не знал, что делать.       Не надо отвечать, шептал внутренний голос, никому от этого лучше не станет.       Майкл провёл по экрану телефона слева направо.       — Алло, — сказал он осторожно.       — Привет, — раздалось из трубки.       — Привет.       — Это Джеймс.       — Я понял.       — Спасибо, что ответил, — МакЭвой говорил чуть виновато, но твёрдо. — Мне Рут всё рассказала. Я тебе очень сочувствую.       — Угу, — буркнул Майкл, не зная, как ещё на это можно отреагировать.       — Я могу тебе чем-то помочь?       Майкл помолчал.       — Знаешь кладбище в Айлингтоне? — спросил он наконец.       — Да.       — Сможешь быть там через три часа?       — Да.       — Договорились.       Майкл повесил трубку, положил обратно на стол визитку психотерапевта, которую, оказывается, всё это время сжимал в руке. Достал из шкафа полотенце и пошёл в душ. Там он долго-долго стоял, уткнувшись лбом в стену. Зверь в груди притих, свернувшись в плотное кольцо где-то между диафрагмой и желудком.       На самом деле, была ещё одна встреча.       О ней не знал вообще никто. Даже Рут. И тем более — Мелисса.       Актёрская карьера МакЭвоя после «Макбета» сделала стремительный рывок. О нём заговорили критики, а главное — он всё чаще начал появляться в телевизоре, смущая своими прямолинейными высказываниями ведущих и гипнотизируя зрителей обаятельнейшей улыбкой.       Потом Джеймс снялся сначала у одного именитого режиссёра и почти сразу же — у другого. Пока журналисты осторожно высказывались на тему возможной его номинации на Оскар, он оттягивался по полной. Завёл Инстаграм, где выкладывал дурацкие селфи с двусмысленными подписями, на одной из актёрских вечеринок напился и приставал к какой-то блондинке, за что получил в глаз от её спутника, а несколько лондонских газет напечатали на первой странице размытый снимок, на котором Джеймс якобы целуется с кем-то в такси, причём пикантности ситуации прибавляло то, что целовался он с мужчиной. Интерес к новоиспечённой звезде не ослабевал: народ гадал, какой ещё выходки ждать от этого хулигана.       Ходили слухи, что его вот-вот позовут в Голливуд.       …Майкл, случайно натыкаясь на новости о Джеймсе, немедленно переключал канал или закрывал вкладку сайта. Сколько прошло с тех пор, как они видели друг друга в последний раз? Четыре года? Вот и иди на хуй, и не таких забывали…       Но однажды Мелисса, разглядывая фотографии МакЭвоя с очередной красной дорожки, сказала задумчиво:       — А этот голубоглазый чудо как хорош. Надо бы его к нам затащить — сделать интервью с восходящей звездой.       Так что появление Джеймса на страницах «Хейзель мэгэзин» было лишь вопросом времени. И когда старик Маккарти заявил, что хочет два разворота с ним и обложку — обложку! — Майклу нечего было на это возразить. Слава богу, что хотя бы интервью у Джеймса брал не он, хотя обычно со звёздой номера беседовал как раз главный редактор. Зато дату и время фотосессии, которая также проходила в стенах «Хейзель медиа», Майкл, увы, знал прекрасно.       — Майкл, ты идёшь? — на лице Сары такой восторг, что Фассбендер невольно морщится.       — Позже. Нужно срочно отправить пару писем.       Сара кивает и убегает в студию, где вот-вот начнётся съемка. Ей повезло, ей — можно. На правах помощницы Фассбендера она присутствует на всех мало-мальски важных событиях, связанных со звёздами, будь то пресс-конференция модного рэпера или совместная благотворительная акция «Хейзель медиа» и Тома Хиддлстона в поддержку какой-нибудь малоизученной болезни.       Майкл врёт: нет у него никаких срочных писем.       Он просто не хочет видеть Джеймса.       И снова неправда: он хочет, но боится.       Нет, он безумно любит Мелиссу и всё такое… но вдруг?       Полчаса спустя Майкл встаёт и идёт по направлению к студии. У входа толпятся сотрудницы «Хейзель медиа» с заготовленными для автографов снимками. Майкл видит лицо Джеймса, размноженное на цветном принтере, и чувствует иррациональную, испепеляюще-жгучую ревность. Он молча подходит к двери — девушки расступаются — и проскальзывает внутрь.       Там темно, лишь где-то впереди — равномерные вспышки и серое пятно задника. Майкл пробирается влево, замирает на границе света и тьмы — так, чтобы его никто не увидел, — и смотрит, смотрит, смотрит…       МакЭвой стоит перед фотографом, глядя прямо в камеру. На нём джинсы, тёмно-синяя футболка и кожаная куртка. Волосы уложены так, чтобы казалось, будто он только что встал с постели. Джеймс хмурится. Улыбается. Взгляд из-под бровей, взгляд вполоборота, вздёргивает подбородок, потом наклоняет голову. Движения отточенные, умелые. Фотограф что-то говорит, и МакЭвой снимает пиджак, скрещивает руки на груди.       Майклу почти физически плохо. Он следит за тем, как Джеймс двигается, и не знает, чего хочет больше — сбежать или остаться, послать всё к чёрту или подойти. Изнутри поднимается странное чувство, которое он тщательно прятал все эти годы. Вина? Стыд? Майклу хочется попросить прощения у Джеймса, но он не до конца ещё понимает, за что именно. Может, тот ему подскажет?..       Раздаётся громкое «Стоп!», и в студии вспыхивает свет. Майкл моргает, разворачивается и почти бежит к выходу, но резко останавливается. Джеймс прямо перед ним. Смотрит насмешливо.       — Привет, — говорит он. — Давно не виделись.       Майкл чуть отстраняется и выдавливает:       — Привет. Спасибо, что согласился на интервью.       — Как я мог отказать такому солидному журналу? — Джеймс приподнимает левую бровь в притворном недоумении. — Да и агент настаивал. Обложка! Для него это звучит примерно как «номинация на Оскар».       Майкл кивает и незаметно переводит дыхание.        — Обложка — это отлично, — говорит он. — Тебе отложить пару экземпляров, когда журнал выйдет из печати?       Глаза Джеймса очень близко, и это смущает, вызывая в памяти совсем уж непристойные, слишком личные воспоминания. Например, о том, как они пили растворимый кофе по утрам в тесной кухоньке и невольно наблюдали в окно за жизнью соседей напротив — семейной парой, чей быт был наполнен скандалами прямо-таки театрального размаха и не менее бурными примирениями. Джеймс искренне верил в их страстную любовь и считал, что это и есть — настоящее, пока молодой муж однажды вечером не расквасил своей супруге нос и не свалил из дома в неизвестном направлении. Наблюдая за тем, как девушка исступлённо рыдает, сидя за кухонным столом, МакЭвой только качал головой, а потом утащил Майкла в спальню и, прижимаясь к нему всем телом, словно в судорожной попытке согреться, задумчиво прошептал: «Беру свои слова назад. Иногда и впрямь лучше не влюбляться в тех, с кем спишь…»       Майкл отмирает. Джеймс внимательно наблюдает за его лицом. Вокруг суетятся ассистенты, убирая по местам реквизит. Кто-то выходит из студии, и в открытую дверь влетает волна возбуждённых девичьих голосов.       — Отсюда есть другой выход, — внезапно говорит Фассбендер. — Там к тебе никто не станет приставать. Пойдём?       И Джеймс идёт за ним.       Спускаются они в полной тишине, с десятого этажа на первый, в холле МакЭвой прячет руки в карманы куртки и бросает взгляд на улицу, где мимо здания ползут один за другим такси. Он готов попрощаться, выйти вон и сесть в один из этих автомобилей, и Майкл понимает вдруг, что не хочет этого.       — Тебя подвезти? — спрашивает он быстро.       Джеймс долго молчит, смотрит испытующе, чуть исподлобья. Фассбендер уже хочет взять свои слова назад, но МакЭвой вдруг кивает.       Они идут на служебную стоянку, садятся в машину. У заднего стекла лежит бирюзовый шарф, принадлежащий Мелиссе. В салоне едва заметно пахнет её духами. Майкл старается об этом не думать.       — Куда?       Джеймс слегка поворачивает голову, смотрит с лисьим прищуром.       — На Мейден-лэйн, — говорит он.       Когда Майкл заводит мотор, руки у него трясутся.       Джеймс ждал за воротами Айлингтонского кладбища. В руках у него был букет белых лилий; Майкл пришёл с розами. Майское солнце клонилось к западу, и всё вокруг заливали его густые, тревожно-жёлтые лучи. На кладбище было пусто и тихо, только в кустах орала какая-то птица.       Они пожали друг другу руки. За прошедшие месяцы Джеймс здорово изменился: стал как будто бы выше и шире, чуть загорел и отрастил бороду — та оказалась неожиданного, медного, цвета. На безымянном пальце правой руки тускло блеснуло обручальное кольцо.       — Не знал, что ты был женат, — Майкл комкал слова, как после анестезии у зубного врача. Смотреть на Джеймса было непросто, и он не поднимал глаз. Не мог.       — Да это так… ерунда, — МакЭвой пожал плечами и переложил букет из одной руки в другую. — Пожили и разбежались, даже года вместе не протянули.       Он замолчал. Потом сделал странное движение, будто хотел обнять Майкла, но в последний момент передумал.       — Мне так жаль, — сказал он. — Не представляю, каково тебе сейчас.       Майкл кивнул. Посмотрел на аллею, ведущую к новой части кладбища, и двинулся по ней вперёд.       Могилу они нашли быстро. Майкл стоял над ней, вцепившись в руку Джеймса, чтобы не упасть. Тошнотворно пахло лилиями. Мелисса любила эти цветы и этот запах, подумал он машинально, и откуда только МакЭвой узнал?..       Тишина вокруг угнетала. Хотелось сделать что-то ужасное, лишь бы расколоть её на куски. Заорать. Швырнуть чем-нибудь в серый гладкий камень, чтобы он пошёл трещинами. Включить музыку на полную громкость. Пусть разверзнется ад, и черти утащат его туда, в преисподнюю, но главное — произойдёт хоть что-то, и не надо будет стоять здесь, сжимая в руке проклятый букет и слушая, как рядом бьётся живое шотландское сердце, выстукивая такой родной и оттого такой страшный ритм.       Майкл с трудом оторвался от Джеймса и сделал шаг вперёд. Нагнулся, положил розы, выпрямился. Достал сигарету, попытался закурить, но не смог — руки тряслись, как у алкоголика.       Откуда-то изнутри шёл холод.       Зверь вдруг ожил, облизнулся и беззвучно завыл. И тут же, в один миг, Майкла скрючило, он не смог удержаться на ногах и присел на корточки. Его трясло.       — Тише, тише, — голос Джеймса был так близко, что Майкл мог чувствовать его дыхание у себя на щеке. — Всё в порядке, ты справишься.       Майкл сосредоточился, вынырнул из черноты и внезапно понял, что снова может дышать.       — Ты справишься, — упрямо повторил Джеймс и добавил еле слышно: — Если нужно, я помогу. Понял меня?       Он был рядом.       Майкл обмяк у него в руках и наконец-то смог заплакать.       С кладбища выходили уже в сумерках. Прощались у ворот. Здесь горел светильник — чугунный фонарь, стилизованный под старину, — и в его жёлтом свете синие глаза Джеймса светились какой-то потусторонней майской зеленью. Майкл долго смотрел в них, ничего уже не смущаясь, — все чувства, включая стыд, остались там, у серого камня.       «Поцелуй меня, — подумал он вдруг тоскливо. — Дай мне снова почувствовать себя живым».       Джеймс моргнул, как будто бы услышал. У Майкла похолодело в животе.       — Ну… — сказал он, откашлявшись. — До встречи?       МакЭвой кивнул:       — Буду рад, если ты позвонишь.       Майкл, не говоря больше ни слова, развернулся. Хлопнула дверца машины, зарычал мотор. Отъезжая, он видел, как Джеймс направился к ближайшей станции метро. Мелькнула быстрая мысль — остановиться, предложить подвезти. Но Майкл проехал мимо.       Главное — ни о чём не думать. Он съездил на кладбище, он оставил ей цветы, он наконец-то смог пролить слёзы над её могилой.       Больше не было ничего. Ему нельзя вспоминать о нём. Ему нужно это пережить.       Рут, словно почуяв что-то, приехала тем же вечером. Майкл рассказал ей о встрече с Джеймсом. Лицо Рут было непроницаемым — или это он разучился читать эмоции? — и Майкл так и не смог понять, осуждает она его поступок или одобряет. Всё, что ему досталось от неё, — это дружеские объятия и тихий, неторопливый, успокаивающий разговор о чём-то неважном, о чём-то будничном.       А неделю спустя они пришли к нему вместе.       — Привет! — Рут улыбалась неловко и слегка торжествующе. — Я тут случайно встретила Джеймса и пригласила его зайти. Надеюсь, ты не против?       План её был шит белыми нитками, и все трое это прекрасно понимали, но Майкл был за — обеими руками, ногами и всем остальным, — правда, он не признался бы в этом даже на Страшном суде. Он лишь пригласил их на кухню, включил чайник, достал из буфета банку кофе, а из холодильника — сыр и молоко.       Это был странный и мучительный разговор, потому что говорила в основном Рут — о погоде, пробках и прочей ерунде. Майкл смотрел только на Джеймса, а тот не поднимал глаз от чашки, иногда вставляя какие-то необязательные вежливые замечания, да и те — невпопад. Полчаса спустя Рут, видимо, решила, что её миссия выполнена, и засобиралась домой, сославшись на выдуманную работу.       Майкл не стал её удерживать.       Джеймс мог уйти с ней, но не ушёл.       Они остались одни.       Молча, не произнося ни слова, они убрали со стола грязную посуду, а потом Джеймс сгрёб в охапку Патрика, уселся на диван и включил телевизор, а Майкл пристроился рядом, укрыв всех троих пледом, и они смотрели какой-то фильм, и обоим было на удивление спокойно и хорошо. Потом Майкл встал, чтобы выпить вечернюю порцию таблеток, а когда вернулся, МакЭвой уже спал, уткнувшись носом в свернувшегося клубком кота. Майкл постоял над ним минуту, выключил телевизор, развернулся тихонько и ушёл в спальню. Расправил постель, лёг, сунул руку под подушку и нашёл там книгу Мелиссы. Осторожно отложил её в сторону. Накрылся одеялом.       Впервые с момента возвращения из больницы он спал в своей кровати.       — Всё это время я общался с Рут, — говорит Джеймс. — От неё я узнал об аварии. Я знал, что ты в Святой Анне.       Он ставит чашку с кофе на стол и добавляет медленно и аккуратно:       — Я приходил к тебе. Один раз, в январе.       — Я тебя не помню, — отвечает Майкл и отворачивается к окну. Там яркое, солнечное, лондонское утро, каменно-серое, алое и бирюзовое, там гудят автомобили, галдят туристы и перемигиваются светофоры. Майкл может себе позволить жить в хорошем, пусть и шумном районе. Не Мейден-лэйн, конечно, но всё-таки…       — Ты тогда почти всё время спал, — говорит Джеймс и тоже смотрит в окно.       Разговор не клеится. Майкл прислушивается: в груди тихо, но это ещё ничего не значит. Зверь может проснуться в любую минуту. Майкл смотрит на Джеймса. Он выглядит чужим, незнакомым почти, хоть и проспал всю ночь тут, на диване в гостиной, в обнимку с Патриком. Вчера это было — стук сердца близко-близко, еле уловимый родной запах, от которого когда-то сходил с ума. А сегодня этого нет. Ушло, затерялось, заблудилось где-то в майской ночи.       — Я пойду, — говорит Джеймс и встаёт. В этой фразе нет никакой вопросительной интонации, и Майклу не за что зацепиться, да и надо ли?       Как-нибудь переживём.       Но, когда за Джеймсом закрывается дверь, он роняет голову на руки и долго-долго сидит так, пытаясь отдышаться.