Истёртые страницы истории

      На этот раз приземление оказалось жестким. Альфреда с силой швырнуло в дерево, из-за чего он ударился плечом. Он смог сдержать шипение, но сдавленный вздох все-таки вырвался. Америка тут же схватился за место удара правой рукой, пересиливая боль и надавливая на кожу, на которой грозил появиться синяк. Благо он знал, что, если успеть размять мышцы, яркого, тёмного синяка можно было избежать. Что удивило Джонса, так это то, что его просто не «пропустило» через текстуры дерева. Остальные более удачно приземлились, так что только он стоял, привалившись к массивному дереву, в то время как другие старательно отряхивались от земли и с интересом оглядывались по сторонам. Только Северный Италия чего-то отвернулся и чуть сгорбился. Но американец даже не обратил на это должного внимания — больно нужен ему этот трусливый идиот. Пусть с ним лучше Германия возится.       Забросило их привычно в лес, но вот что странно и даже хорошо: светило солнце и было даже жарковато. Над их головами медленно и немного лениво двигались кроны, заслонявшие солнце. Между ними стрелами летали птицы, неожиданно скрываясь и вновь появляясь из листвы. Сочные зеленые листки шелестели под дуновением прохладного ветра, так что Америка с легкостью в этом пейзаже узнал жаркие летние месяцы. Он с удовольствием подставил лицо лучам, жмурясь от них и чувствуя, как они греют охладевшую кожу. Руки, ещё слегка замёрзшие, он сунул в карманы, приспустил куртку с плеч, грея уже грудь. Боль в плече забылась сама собой. Словно страшный сон на следующий день. Испарилась, как звезды пропадают на утреннем небосклоне. Все из головы испарилось в один миг. Он на пару секунд остался совсем один, под солнечными лучами и с пустой от ненужных мыслей головой. Но небольшое уединение Америки прервал Северный Италия. Альфред, нахмурившись, повернулся и с удивлением воззрился на то, как Феличиано, с застывшими в уголках всегда счастливых, но сейчас яростных глаз, слезами, вцепился в ворот Артура, притягивая его за грудки к себе. Лицо Англии скривилось. Германия с резко взметнувшимися бровями наблюдал за этой сценой, готовый все равно чуть что сорваться. И Варгас тут же выдал гневную тираду: — Ты, ты! Это все из-за тебя, Англия! Я на это не подписывался, ты не говорил, что такое будет! Что тут происходит?! Где мы, черт возьми?! Куда ты нас затащил, а? Какого тут происходит?! — Отпусти, — спокойно проговорил Керкленд, сжимая зубы, чтобы не врезать этому идиоту по смазливой роже. — Почему тут Россия?! Почему там была какая-то магия, что происходит? — Я сказал: отпусти, — терпеливо повторил Артур. — Я не хотел смотреть на это! Никогда бы не посмотрел и не увидел, если бы не ты и твоя гребаная магия! Что с Иваном тогда произошло?! Почему он изменился?! — Повторяю последний раз: отпусти, — практически шипя, сказал Англия, вцепляясь в свой ворот, чтобы Феличиано не смог сильнее натянуть ткань, душа его. — Ты же специально сделал это! Специально подстроил, да? А, Англия? Ты же знал, да? Знал обо всем! Ар… Кха!       Едва заметное движение словно в замедленной съемке: сильный удар коленом в живот, прилетевший от Керкленда, быстро сбил спесь и охладил запал Италии. Теперь подскочили Германия и Южный: они метнулись на осевшего на землю Феличиано, кашляющего и обхватившего живот руками. — Ты что творишь, Англия?! — рыкнул на него немец, стрельнув в него яростным взглядом. Артур же невозмутимо поправлял свой ворот, высокомерно и презрительно смотря на каштановую макушку своими льдисто-зелеными, наполненными желчью глазами. — Сам напросился, — лишь только бросил Керкленд, окидывая всех взглядом. — А-Англия… — шокировано простонал он, поднимая голову, с недоверием смотря на Артура. — Англия, ты вообще в конец охуел! — разъяренно подскочил Романо, тут же направляясь к невозмутимому Артуру. — Че он тебе сделал-то?! Сам знаешь, что он впечатлительный — психанул, да, но бить за что?! — Пф! Скажи еще, что не убивал никого! — он метнул убийственный взгляд на в миг окоченевшего Феличиано. — Что невинный ангел во плоти! Будто бы секса и крови в жизни не видел! Я никогда в это не поверю! Да и я не тащил вас всех за собой! Сами навязались, господа, так что не скулите, — с ядом закончил он.       Феличиано опустил голову и затих, не реагируя на Людвига, осторожно гладящего его по согнутой и напряженной спине. — И да, кстати, — Артур разошёлся, теперь повернувшись к Джонсу. — Скажите отдельное спасибо Америке, это он вас всех позвал. Не знаю, почему вы не ушли, ведь дверь была открыта; я никого не держал и не убеждал оставаться, — он развел руки и пожал плечами*. Сейчас Англия казался отпетым ублюдком без капли сострадания. — Артюр, mon chère, ну хватит, — Франциск осторожно подошел к Керкленду и положил руку ему на плечо. Мужчина цокнул и раздраженно сбросил мягкую ладонь, демонстративно отворачиваясь. На это Франция поднял руки и отошел от него на шаг. — Ладно-ладно, не ворчи. Но послушай, что он в действительности тебе сделал? Ну психанул, с кем не бывает. Сам же знаешь Феличиано. — Ага, то есть он может психовать, а я нет, да, Франциск? — издевательски спросил Англия. — Да че вы там?! — встрял в разговор недовольный Гилберт. — Хватит языками чесать, все уже выяснили! Италия психанул, Артур успокоил, хоть и своим способом, но все! Это не повод передраться всем! Нам нужно выход отсюда искать, а не ругаться друг с другом! Вроде не дети, а ведете себя, как они! — закончил он и широким строевым шагом направился вперед.       Он уверенно идет напрямик через шуршащий лес, не оборачиваясь, будто бы он тут вовсе один. В спину будто бы подгоняет мягкий ветер, и Пруссия словно знает, куда нужно идти: он ни на секунду не сбавляет темп ходьбы и сводит белые брови к переносице, жмуря темно-красные глаза от ласковых, словно мед, лучей. Продрогшее тело согревается, постепенно привыкая, а голову и вовсе не печет — и Гилберт совсем не беспокоится из-за риска нагреть ее. Как странно: ему не становится жарко, и ему кажется, что его от жары спасает мягкий поток. Экс-Пруссия передвигается меж стволов громил-великанов деревьев в четко выбранном направлении, и он знает, что точно найдет следующее воспоминание среди этой зелени. Он просто знает, хотя и не имеет понятия, куда его принесет. Под ногами мягко сминается трава, зеленая-зеленая, такая живая и словно бы имеющая душу: такую не найдешь в том месте, откуда они прибыли. Только не в городах, только не там, где всех интересуют лишь только ценные, но абсолютно бесполезные такие же зеленые банкноты.       Через минуту перед его взором появляется бледная желтая полоска, зовущая его к себе неведомой силой. Она не светила солнечным желтым и ярким лимоном, нет, она светила оранжево-желтой палитрой и чем-то шуршащим, живущим, кормящим. С каждым шагом она манила сильнее, хватала своими тонкими-тонкими нитями и тянула прямо в себя, обещая поглотить целиком в свою негу забытья.       Сзади слышались ноты тихого разговора его спутников, но Гилберт не обращал на это внимания. Он медленно приближался туда, куда его так тянуло. Грудь сжало зовущими нитями, не дающими вдохнуть ни больше, ни меньше. Все существо перехватило от чего-то столь ожидаемого. Она была одновременно и далека, и близка к нему, ускользая от ведущей к ней тропы, поддразнивая.       И Байльшмидт смог распахнуть свои глаза шире, всматриваясь в глубь существа, только лишь когда он с остервенением пробрался через заросли кустов и вышел на солнечную поляну колосьев ржи. Эта огромная полоса двигалась в одном ритме, медленно наклоняясь то в одну сторону, то в другую, пропуская через себя ветер, и пылала сухим жаром напитанности. Ему чудилось, что кроме него нет тут никого и ничего. И настолько странное чувство посетило его, будто бы это что-то неизведанное, спокойное и пленяющее разум. Прямо тут хотелось пробраться в глубину полосы и мягко вести ладонями по ее колосьям, пересчитывая суховатые тросточки и постоянно сбиваясь со счета.       И Гилберт не понимал, ведь он столько раз видел поля, луга, столько разных волшебных мест. И скалистые берега Дании, и снега Финляндии, и жаркий климат Италии. И бывал в гостях у Ивана — практически везде, где ступала нога человека, а такое чувство посетило его впервые. Возможно, это магия «воспоминаний»? — Ну и зачем мы сюда приперлись? — раздраженно оглядываясь назад и вытаскивая маленькие листочки из шевелюры, спросил Романо. Гилберт повернулся и посмотрел на него, как на умалишенного. Но потом посерьезнел и ответил: — Мне кажется, что тут должно что-то произойти. — Кажется?! — вскинулся собеседник. — А что еще тебе кажется, а?! — Романо, заткнись, а? Я знаю, что должно что-то произойти. Или ты тоже хочешь, чтобы я тебе врезал? Только еще одной истерички тут не хватало.       Варгас подавился воздухом и возмущенно и гневно посмотрел на прусса, но не произнес и слова. Он отвернулся и отправился под тень тонкой березки. Никто не решился сейчас спорить с угрожающим Гилбертом, посему все разбрелись на несколько метров друг от друга.       Сам же экс-Пруссия просто смотрел на колосья, стараясь подхватить их ритм. Подстроиться под их шуршание и успокоиться. И он даже успел расслабиться и прикрыть глаза, когда по разуму чугунным молотом ударила тишина. Грудь вновь сдавило, но теперь от тревоги и волнения. Гилберт распахнул свои глаза и уставился на ровный ряд колосьев, теперь почему-то поблеклых и безжизненных. Ветер перестал дуть, и отчего-то именно сейчас все тело пробирали дрожь и лютый холод. Сердце гулко стучало в некрасивой клетке костей, грозящих сломаться. Но оно стучало не в груди, нет. Оно стучало в голове, создавая иллюзию, а в груди зияла устрашавшая чернотой и неожиданностью пустота. Вдохнуть стало физически просто невыносимо больно и невозможно. И прусс успел только сдавленно вскрикнуть: — Осторожно!       А после этого началось что-то странное: солнце на секунду пропало, потом снова появилось, качнулось, и их всех будто бы поместили в вакуум: все стало происходить с утроенной силой. Все звуки резко слились в неразборчивый шум, и все едва могли различить там что-либо, когда эта какофония с силой ударила по барабанным перепонкам. Время резко начало свое движение, с ужасной скоростью пронося секунды и минуты перед их глазами. Потоки воздуха чуть ли не сбивали их с ног, а до этого спокойное поле шипело и расплывалось перед глазами Гилберта одним ржаным пятном. Доселе голубое небо к приходу солнца к горизонту стало окрашиваться в красно-оранжевые цвета, пока диск не закатился за темнеющую линию леса, оставляя после себя темноту и россыпь бриллиантовых сверкающих звезд во главе с белобокой луной. Только тогда их покачнуло, встряхнуло и отпустило; все жадно дышали прохладным ночным воздухом. — Англия, — с придыханием начал Кику, осматриваясь вокруг, ища глазами Артура. — Англия-сан, это же была магия, да? И тогда, когда Россия-сан вдруг, кхм, — он замялся, — преобразился? — Да, Кику, — еще не до конца отойдя, ответил Артур, осматриваясь. Все взглянули на него, ожидая продолжения. — Похоже, была применена высшая магия*. Перемотка времени. Если мы находимся в воспоминаниях, то это не так уж сложно, но все равно изматывает, а если в прошлом… — он задумчиво потер подбородок. — То нужны просто колоссальные затраты. А по поводу России… Я думаю, что им завладела его магия. Это бывает, когда либо очень долго подавляешь ее и не колдуешь, либо при сильном истощении, как и моральном, так и физическом, сильном потрясении. Это следствие неполного контроля своих способностей. — Тихо! Смотрите, кто-то идет, — вдруг резко шикнул Германия, указывая на приближающуюся черную точку.       Все напрягли зрение и действительно увидели лошадь со всадником, медленно идущую по тропе между полем и лесом. Было достаточно светло от света луны и звезд, поэтому стало сразу видно, что это юный Иван, ласково водящий ладонью по пышущей мощью мышц шее вороного коня. Он остановился в паре метров от них, слезая с лошади и теперь беря его за узду, медленно шагая в их сторону. Только сейчас стало понятно, что он едва слышно что-то напевает себе под нос, мечтательно смотря на звезды и спокойную рожь. Россия прошел чуть дальше, и они все направились следом; с каждым третьим неспешным шагом голос становился все громче. Выйду ночью в поле с конем, Ночкой темной тихо пойдем. Мы пойдем с конем по полю вдвоем. Ночью в поле звезд благодать… В поле никого не видать. Только мы с конем по полю идем.       Мэттью от мягко льющегося и опустившегося баритона России немного расслабился, теперь уже просто без мыслей бредя позади всех, чуть задевая пальцами колосья. Впереди мягко появлялись яркие огоньки, вьющиеся и прерывающиеся, постепенно приближающиеся. Они неспешно шли к концу поля, где вновь начинался лес. Иван, увидев их, блаженно улыбнулся и прибавил шагу, увеличивая шаг и чуть повышая голос. Конь рядом грузно шагал по притоптанной земле, шумно дыша и позволяя ветру подхватить его длинную черную гриву, щекочущую макушку Брагинского. Сяду я верхом на коня, Ты неси по полю меня. По бескрайнему полю моему, По бескрайнему полю моему. Дай-ка я разок посмотрю — Где рождает поле зарю. Аль брусничный цвет, алый да рассвет, Али есть то место, али его нет.       К ним, так же улыбаясь и держа в руках яркий факел с огнем, танцующим и таким красивым, направлялся крепкий черноволосый мужчина, с блестящей от огня легкой кольчуге и бьющим по бедру тяжелым мечом. Сзади него шли с десяток таких же крепких и явно усталых мужиков, закованных в латы. Когда первый мужчина подошел к Ивану, Россия перестал петь, поэтому его песню подхватил черноволосый: Полюшко мое, родники, Дальних деревень огоньки, Золотая рожь да кудрявый лен — Я влюблен в тебя, Россия, влюблен. Будет добрым год-хлебород, Было всяко, всяко пройдет. Пой, златая рожь, пой кудрявый лен, Пой о том, как я в Россию влюблен! Пой, златая рожь, пой кудрявый лен…*       К нему постепенно присоединялись и другие низкие голоса, подхватывающие песню уже на русский народный манер. Эти строчки заставляли Брагинского улыбаться, щуриться и со счастьем в глазах смотреть на мужиков. Как только последний голос замолк, Россия довольно спросил: — Чего же, княже, тебе надобно от меня? Иль случилось что? Хотя забудь мой говор, и так вижу, с каким удовольствием подхватили песню, надрывая выи. Так чего сбылось? — Да вот, Иван, дорогой мой, столицу перенесли, кое с кем познакомить тебя захотели. Выходи, красавица Москва! — нестройный ряд расступился, пропуская красивую девушку в красном сарафане, с длинной белокурой косой и глубокими голубыми глазами. — Знакомься, Иван, это Марья. Москва-столица пред тобой.       Россия был очарован ей, теперь не обращая внимания на мужиков. Он осторожно шагнул к девице, явно взрослее его, но оттого не менее желанной. В свете огня она выглядела прекрасно — он не мог оторвать от нее взгляда, наслаждаясь ее ответным. — Мороз рассказывал про тебя, Марья. Я и представить в мечтаниях не мог, насколько же ты прекрасна. Позволишь ли ты спеть тебе, покуда есть желание и чувства все еще горячи, как огонь? — Как ты пожелаешь, Иван-Россия.       Иван счастливо улыбнулся, набирая в молодую грудь ночного воздуха. Бестелесного и невесомого, Как тебе услыхать меня, Если ты плоть от плоти от слова и Я же кровь от крови огня? Пусть сгорают уголья бесчисленных дней В обнаженной груди дотла. Не имеющий голоса логос во мне Раскаляется добела.       После этих слов он осторожно протянул свою ладонь к девице, продолжая: Радость моя, подставь ладонь, Можешь другой оттолкнуть меня. Радость моя, вот тебе огонь, Я тебя возлюбил более огня. Запрокинутым солнцем слепящего дня, Меднотелым звоном быков, Я с тобой говорил языками огня — Я не знаю других языков.       Она вложила свою ладную ладонь в широкую руку Ивана, после чего он нежно начал поглаживать ее, зовя за собой — к верно ждущему коню. И в лиловом кипящем самуме Мне дано серебром истечь: Я принес себя в жертву себе самому, Чтобы только тебя изречь.*       Он помог Марье сесть на лошадь, сам садясь сзади.       Следующий вихрь поглотил их со ржанием коня. Почему-то именно оно вдруг разрушило все.

Интересно, чем закончится эта мимолетная любовь?

Счастьем ль?

Иль трагедией?