Начало жизни

Ты помоги ему душу мою отпеть (с) Илья: Я осторожно закрываю дверь, привычно кланяюсь. — Интересно, где ты шлялся все эти десять минут? – его голос звучал обманчиво-мягко. – У тебя есть более важные дела, о которых мне следуют знать? — Нет, господин. Мои руки сами собой, без моего желания, начинают медленно расстегивать рубашку. Я знаю все, что последует дальше и решаюсь попросить: — Не надо, господин, я не буду сопротивляться, дайте мне возможность двигаться самому. Моя ладонь, до этого нежно глядящая меня же по груди, резко дергается, и ударят по лицу. Мне больно, но я не могу даже ахнуть, я чувствую, как мои губы расплываются в довольной улыбке. Я смотрю чуть в сторону от Алкиппы, сосредоточиваюсь на узорах обоев, чтобы хоть чуть отвлечься от того, как плавно, лениво раздевается мое тело. Не замечать того, как оно принимает коленно-локтевую позу, как развратно и призывно облизывается. Старательно избегаю смотреть на Алкиппа, зная, как медленно, выпивая мой страх до дна, он будет раздеваться и подходить ко мне, если уловит мой взгляд на себе. Смотрю только на ковер, подсчитывая количество длинных мягких белых ворсинок. Если бы я мог, то вздрогнул от неожиданно раздавшегося над самым ухом голоса: — Включи логику, мальчишка. Мне даже имя твое не интересно, с чего бы мне потакать твоим желаниям? Я благодарен ему даже за эти слова, они хоть чуть-чуть но отвлекли внимание от его первого, всегда самого болезненного толчка. Пытаюсь отвлечься, упрямо считая ворсинки, но он замечает это, и мои глаза закрываются. Теперь остается только боль от резких и быстрых движений, и я в полной мере чувствую, как мое тело подается ему навстречу, стараясь еще глубже принять его вовнутрь. В какой-то момент он позволяет мне начать кричать. Это не приносит облегчения, но ему нравится слышать мое отчаянье. Он резко останавливается, мое тело тоже замирает, крик обрывается не по моей воле, он все еще звенит в моих ушах. Алкиппа резко отстраняется: — Хотел свободу действия? Ладно, стой так, а я пока проверю, кто там так воет, достал уже. Он исчезает из комнаты, я чуть не падаю в первый момент, без его власти. Но послушно замираю в нужной ему позе. Алкиппа возвращается минут через десять, я слышу у себя за спиной его голос: — Вставай. Сходи на кухню, прикажи сварить немного телятины. Да побыстрей. Я с трудом поднимаюсь, оборачиваюсь, и на пару минут замираю. Алкиппа, все еще абсолютно голый, держит на руках маленькую, тощую, грязную собаку, он осторожно прижимает щенка к себе, а тот с явным удовольствием лижет его руки. Мужчина довольно жмурится, гладит по короткой шерсти, теребит огромные уши. — Ты что-то не понял? – голос Алкиппа звучит мягко, тихо. – Захотел на кол. Быстрее. Я наклоняюсь, поднимаю штаны, и пытаюсь как можно быстрее их надеть, но руки дрожат, не хотят слушаться. — Видишь, Аурес*, какие нынче тупые слуги пошли? Не стоит тратить время на одевание, у меня тут ребенок голодный, и если она будет не кормленой еще час из-за тебя, то твоя голова украсит очередной кол, — он трется носом о грязную шерсть. Я бросаю одежду и выхожу. Зная по опыту, что сейчас по моим бедрам течет кровь, я понимаю, почему на меня оборачиваются слуги и стражники. — А ну стой, эксгибиционист хренов, — я замираю, ловлю на себе холодный взгляд голубых глаз Сулис. — Госпожа, правитель Алкиппа приказал мне явиться на кухню, простите, я спешу. – Делаю шаг, но её ладошка тут же ложится мне на плечо. — Ничего, подожди минуту, — она подзывает другого слугу, и я пересказываю ему приказ Алкиппа, и он убегает. – Вот и все. А сейчас расслабься, я тут немного над тобой поколдую. Боль отступает резко, чувствую у себя на плечах теплые ладошки Сулис, и мне становится её жаль. — Госпожа, не стоило. Господин Макс делал подобное пару раз, а сейчас он… — Мертв, — перебивает она. – Знаю, это я его убила. Ладно, иди к себе, завтра у тебя выходной. Я позабочусь о том, чтобы Алкиппа тебя завтра не вызывал. Иди спать, мальчик. Я ловлю на себе её взгляд, и, на секунду, вместо её красивого лица вижу обожженную уродливую маску. — А вот это ты зря, мне так жаль, мальчик, — я вижу капли слез на сморщенной коже, потом чувствую резкую боль в районе груди. Лешка: На следующее утро, на рассвете, в ворота въехали три, загруженные под завязку, повозки. Лошадей, запряженных в одну из них, увели, а остальных так и оставили. Я отломал себе кусок свежего, еще теплого хлеба. Впервые за последнее время я с удовольствием ел, впиваясь зубами в мякоть. — Алексей, да ты просто волшебник, — Лев Александрович стоял на крыльце в нелепой полосатой пижаме. – Ты хоть понимаешь, что для нас сделал? Не отвечай, ешь. Теперь мало того, что за три дня мы вывезем всех, но еще и сможем, какое-то время, не беспокоиться о хлебе насущном. Буду знать, кого следует отправлять за помощью. Я чуть не подавился. Что-то мешало мне сказать доктору о неприкрытой угрозе Алкиппа. Очень уж не хотелось, чтобы Лев Александрович был вынужден выбирать, чей жизнью пожертвовать, моей или пациентов. Мы перетаскивали еду в кладовые, потом две женщины, сын одной из них лежал тут с переломанными ногами, вторая же была медсестрой, и предложила добровольную помощь еще две недели назад, принялись готовить на всех суп. Мы с дядькой Федором чистили картошку, Лев Александрович на другом конце кухни медленно и осторожно, словно это был его пациент, разделывал курицу. — Все ведь не так просто, как ты хочешь показать, — украинец говорил тихо, почти шепотом. – Что тебя гложет, скажи, малец? Почему ты так легко получаешь от этого ирода все, что попросишь? — Я его бывший студент… — Не ври, пацанёнок, будь все так просто, ты бы не был таким задумчивым. — Дядька Федор, пожалуйста, оставьте мои страхи мне. В начале весны стражники вывозили из города полные зерна, семян, картофеля телеги. Раздавая привезенное людям, они предупреждали, что это на посадку, и если кто-то решит это просто съесть, то зимой сдохнет с голоду. Наступило лето, голодное и страшное, для всех, кроме нашей импровизированной больнички. Люди научились готовить салат из одуванчиков, есть суп из лебеды, в ход пошло все, и борщевик и даже мокрицы. Рыбу вылавливали сетями, периодически вспыхивали драки за хорошие места для ловли. Особо отчаявшиеся пробовали охотиться. В первое время было много убийств, воровства, но раз в месяц в селения приезжал кто-то из помощников Алкиппа. Стража сгоняла людей на площадь, и выйти оттуда живым можно было, только ответив на несколько вопросов. И помощники нового правителя просто «видели» ложь. И тогда над площадью разносилось: — Стража, повесить. Девушки и женщины старались всегда встать в первых рядах, стремясь как можно быстрее скрыться с глаз стражников. Охранники не имели права убивать и калечить, не смели грабить, но вот насиловать им, судя по всему, никто не запрещал. Персонал больницы всегда стоял последним, нам задавали вопросы: — Убивал? — Нет. — Воровал? — Нет. — Следующий. Потом же, как обычно, пригоняли три-четыре телеги с едой, предназначенной только для персонала и больных. Возле больницы всегда дежурили стражники. С десяток этих ублюдков оставались в больнице на месяц, а потом сменялись новым десятком. В самые первые дни, когда родители привели своих изможденных, голодных детей, Лев Александрович попытался просто поделиться едой с ними. Но стражник не позволил: — Эти припасы не для нищих. — Это же просто голодные дети, — врач с мольбой смотрел на этого ублюдка. — Знаю. Но если они сейчас не уйдут, то будут еще и жареными детьми. Пошли вон! Стражник схватил ближащую к нему девочку за ручку, и, подняв её над полом, просто выкинул с порога. Малышка упала на камни, из разбитых коленок потекла кровь, она заплакала. Ярость затмила страх, и я бросился на стражника, он привычным движением оттолкнул меня. Я знал, что вслед за нападением на стражников всегда наступала смерть. Для всех, кроме меня. — Господин Ави, будьте осторожнее, я мог вас поранить. И он подал руку, предлагая помочь подняться. Но я так и лежал, с открытым ртом. Наша больница была странным местом, сюда стремились попасть всеми хитростями. Нет, взрослые не могли себе позволить лежать тут неделями. Сельское хозяйство оказалось слишком тяжелой работой для городских жителей. Но детей приводили по любому поводу, и Лев Александрович, под пристальным взглядом стражников, придумывал все новые и новые болезни. Но и взрослые зачастую отъедались у нас, попадая в больницу с пустяковыми порезами на два-три дня. Количество персонала ограничили двадцатью, кроме Льва Александровича, дядьки Федора и меня, это были девушки. Самые красивые девушки и женщины селения и мои сестры с мамой. Те десять стражников, что обеспечивали «порядок» в больнице, зачастую развлекались в деревне, но вот местных «медсестер» они не трогали. Моих сестер и маму было запрещено выгонять из больницы. Самое странное положение было у меня. Я был волен «уволиться» из больницы в любой момент, но тогда, по словам Сулис, Алкиппа прекратил бы покровительствовать этому заведению. Он бы просто обеспечивал безопасность и достаток моей семье. Я имел право командовать стражниками, нет, я не мог их прогнать совсем, но все же имел какую-то странную власть. Как-то, в начале июня, я застал одного из них в сарае с девушкой, она даже не смела кричать, он засунул её в рот конец посоха и беззастенчиво трогал её грудь. Я не решился его трогать, боялся, что он выстрелит. — Встал и ушел колоть дрова. Я помню взбешенное лицо, и ненависть в его взгляде. Но едва он меня узнал, как послушно ушел, бросив на прощание: — С тобой мы еще увидимся, малышка. Слушаюсь, господин Ави. Я знал, что многие недолюбливали и боялись меня. И, все же, стремились завоевать расположение, обращались с просьбами. Весь июль в больнице дежурил стражник с медицинским образованием, он осматривал пациентов после Льва Александровича. И если решал, что те просто истощены, отправлял домой. Даже совсем маленьких детей. Когда он сменялся, я рискнул, и попросил Сулис больше не ставить его в охрану больницы. — Как хочешь, Ави, мне не принципиально. В конце августа к нам прибыл сам господин Алкиппа, и он лично вел расспросы. Когда пришла моя очередь, он улыбнулся: — О, Скворцов, вот мы и встретились третий раз. — Но в этот раз я просто не мог избежать этой встречи… — И поэтому она не считается? Так, Ави? Глупо и совсем по-детски, тем более ты мог бы и не прийти. — Но загоняют всех, даже больных приносят. — А тебя сюда хоть раз притаскивали? — Нет, но я подумал… — Тебе вредно думать, Ави. Иди уже. Вши. За полгода они появились у всех, кроме стражников. Надоедливые, и как оказалась, опасные насекомые. В начале сентября начался эпидемический сыпной тиф**, и наша больница оказалась к этому не готова. Ослабленные плохим питанием, люди начали умирать. У нас не было нужных препаратов, способных помочь в лечении. Я не стал ждать, когда меня попросят съездить к Алкиппу, просто рано утром вывел любимого коня из конюшни, и, в сопровождении одного из охранников, выехал по направлению к городу. *aures— уши в переводе с латинского языка ** Эпидемический сыпной тиф — инфекционное заболевание, возбудителем которого является риккетсия Провачека (RickettsiaProwazekii). Заболевание является классическим трансмиссивным антропонозом. Источником инфекции обычно служит человек, больной эпидемической или спорадической рецидивной (болезнь Брилля-Цинссера) формой сыпного тифа. (с) Строчки из песни На Моей Луне, исполняют Мёртвые Дельфины.