Начало жизни

За свободу можно второй раз родиться, Сдохнуть тысячу раз, но не опуститься, (с2) Данила Я уже потерял счет времени, дни слились в один бесконечно-монотонный кошмар. Я развлекался тем, что считал шаги своего тела, пытаясь найти разнообразие хоть в них, но оно не ошибалось. До душевой кабинки ровно двенадцать шагов, на шестом остановка, чтобы открыть двери, затем шаг назад и еще пять вперед. Вот и все, теперь моем голову, затем бальзам, смываем, моем тело, всегда начиная с плеч и заканчивая ногами. Убейте меня, пожалуйста! Рабство, сладкое желанное слово, сексуальное рабство? Да легко! С удовольствием! Только бы иметь возможность сделать хоть одно движение в день самостоятельно. Завтрак, тщательно пережевываю, слава богу, хоть не подают одно и то же, и я хоть чувствую разные вкусы. Но глупое тело, как обычно, ест все блюда по отдельности. То есть сначала я съел блины, а уж потом ложкой доел варенье. Это доходит до абсурда, я пью горький кофе, затем выпиваю сок, а потом кладу две ложки сахара прямо в рот, и запиваю глотком сливок. И наступает самое неприятное — время лежания в неподвижности, вот и все, перед глазами один и тот же участок потолка. Теперь я мысленно убиваю своего хозяина, не просто убиваю, а особо извращенно. Уже и жег его живьем, и скармливал муравьям, и заставлял питаться одним подсолнечным маслом, а сколько раз резал, душил, расстреливал… Когда казнь закончена, я принимаюсь мысленно совершать над собой суд. Это мое новое изобретение, и пока что оно меня развлекает. Я тут и за судью, и за прокурора, и за адвоката. Не успеваю вынести себе приговор, как двери открываются, но я смотрю только в потолок и не вижу, кто и зачем пришел. Наверное, ужин принесли. Видать процесс был очень занимательным, в этот раз, и время прошло быстрее. Неожиданно глаза закрываются, и я чувствую, как кровать прогибается под кем-то. Незнакомый голос шепчет в ухо: — Рыжий, не открывай глаза. Пока они будут закрыты, ты сможешь шевелиться самостоятельно. И тут меня отпускает, я тянусь, не открывая глаз, и с удовольствием чешу нос. Визитер фыркает, видать от выражения высшего блаженства на моем лице. — Что вам надо? – почему-то тоже шепотом спрашиваю я. — Еще не знаю, — теплое дыхание щекочет шею. – Не против поговорить? — Обеими руками за! Я резко дергаюсь, воодушевленный такой заманчивой перспективой, и ударяюсь о человека лбом. Слышится мат, вроде, язык мне не знаком, но вот интонация… Замираю, вот и все, теперь меня опять накажут. — Не бойся, рыжик, — звучит насмешливо и, почему-то, тепло, пальцы прикасаются ко лбу, убирая боль. Я неуверенно улыбаюсь, постепенно до меня доходит, что визитер раздвигает рукой мои ноги, но я и не думаю сопротивляться. Пусть лучше будет боль, но не эта пытка бездействием. По скрипу кровати догадываюсь, что он переместился, затем рука визитера обхватывает мое запястье, заставляя сесть, а спустя мгновение я оказываюсь сидящим на чьих-то ногах. Под своими обнаженными бедрами я чувствую одежду, но вот эрекции у визитера нет. Решаюсь, и протянув руку, утыкаюсь пальцами в плечо, провожу по рубашке, нахожу пуговицы, и пытаюсь их расстегнуть. Он опять смеется, ловит мои руки, останавливает, шепчет: — Мы будем разговаривать, уж извини, рыжик. — Правда? — Ну да. Тебя как зовут? — Данила. А вас? — Ты можешь называть меня Алекс, но это не мое имя. И ко мне можно на ты. — Хорошо. Знаю, что следующий вопрос прозвучит по-детски, но вы не плод моей больной фантазии? Вы настоящий? Визитер слегка дергает меня за ухо и серьезно говорит: — Во-первых, на «ты», во-вторых галлюцинациям не разбивают губы в кровь. — Прости, я не хотел… Не уходи, ладно? — Не уйду, хотя времени у нас мало. От силы часа два. Ты чужая собственность, а жаль. Ты забавный, Данила. — Посмотрел бы я на тебя после стольких дней этого безумия. Думаю, ты бы тоже за разговор был готов что угодно отдать. — Посмотрел бы я на того, кто смог бы такое со мной провернуть. Хотя… Я могу тебя понять, наверное, с ума бы сошел. — Я тоже почти сошел, — я почувствовал, как визитер сочувственно погладил меня по волосам. — А там, на улице, уже снег пошел? – почему-то спросил я. Было жаль тратить время на молчание. — Да, со вчерашнего дня идет, — он чуть приподнял меня и ссадил на кровать, я вцепился в его руку. — Не уходи, пожалуйста. — Пусти, Данила, я на секунду, всего на секунду. И я доверился и отпустил. Поудобнее усаживаясь, приготовился ждать и сразу же услышал шепот: — А вот и я. Данила, вытяни ноги. — А я тебя не ударю? — Наученный горьким опытом я держусь от тебя подальше. Я вытянул ноги и почувствовал, как на ступни натянули теплые шерстяные носки, потом мне в руки всучили какую-то тряпку. — Это штаны. Надень их, пожалуйста. Одеваться, не открывая глаз, было сложно, потеряв равновесие, я чуть не упал, Но визитер вовремя успел меня поддержать. Затем он натянул на меня свитер, застегнул куртку, помог влезть в сапоги, и, спустя мгновение, меня обдало морозным свежим воздухом. — Теперь можешь открыть глаза, но не оборачивайся, — раздался шепот у меня за спиной. И я открыл глаза. Мы были на пустой городской улице. Снежинки, кружась, опускались на дорогу, на мою одежду, таяли на моей вытянутой ладошке. Странно, но я был счастлив и засмеялся. Визитер обнял меня, и почти прикасаясь губами к моему лицу, спросил: — А хочешь на море? Я знаю, тебе разрешено попытаться убить себя, но если ты обещаешь не делать этого сейчас, я могу показать тебе много чего интересного. У нас есть еще час. — А можно мне увидеть тебя? — Нет, прости, это условие твоего хозяина. — Тогда покажи мне не море, а заснеженный лес! Спустя секунду мы были уже в лесу, и я предложил, стремясь выжать из данного нам времени все: — А давай устроим дуэль на снежках, вслепую, раз уж я не могу тебя видеть, то и ты не должен иметь такой привилегии. — Отлично, стой здесь. Я услышал хруст снега за своей спиной, затем в меня попал первый снежок, сделав несколько шагов в сторону, я закрыл глаза и захватив немного снега, вернул выстрел, но судя по звуку не попал. Началась война, беспощадная и смешная. Через минут десять мой противник запросил пощады, и, отвернувшись, я открыл глаза. — Алекс, слушай, а поможешь мне развести костер? — Без проблем. Сидя у него на коленях и смотря на огонь, слушая неспешный рассказ о жизни французский аристократии семнадцатого века, я и не заметил, как прошло время. — Нам пора, — мне послышалась грусть в его словах. — Знаешь, когда твой хозяин попросил развлекать тебя часа полтора, я думал, что он начал сходить с ума… Теперь я кажется понимаю его замысел. Ты не будешь против, если я попробую выкупить тебя? — Не буду. Мне было все равно, даже если Алексу нужно будет от меня что-то большее, чем просто общение, я согласен был и на это, только бы не возвращаться в плен своего тела вновь. Алкиппа Ави хмурился, читая книгу, я с любопытством наклонился, пытаясь прочесть название, но он заметил мой маневр и положил книгу на колени, подняв на меня взгляд: — Алкиппа, тебе что, нужно контролировать каждое мое действие? Я и так провожу с тобой по двадцать часов в сутки. Дай мне хоть немного личного пространства. После того, как дрожащая, испуганная Ксю вернулась в город, и рассказала ему про несчастный случай с Федором, наш маленький мир рухнул. Теперь Ави уже не пытался скрывать своих чувств, и я злился. Пощечина, не сильная, но он обиженно и испуганно смотрит на меня, и я доверяясь инстинкту, бью еще раз, открытой ладонью, сдерживаясь, далеко не в полную силу: — Надоело, — говорю спокойно и снова ударяю. – Тебя же не это бесит. Так что? В чем дело, раб, забыл свое место? Вот теперь ему действительно больно, Ави резко встает, пытается уйти, но я ловлю его за волосы и швыряю на кровать. Тут же нависаю над ним, опять хватаю за волосы, заставляю смотреть себе в лицо, и он всхлипывает: — Ты все равно его убил. Теперь уже легче, отпускаю его, позволяю свернуться клубком. Не пытаясь прикоснуться, лихорадочно придумываю ответ. Правда не годится, не могу я ему сказать, что не собирался убивать Федора, и только из-за того, что он меня ударил произошел этот инцидент. Он себе не простит. Но если согласиться с тем, что я убил Федора, то он уже не простит этого мне. — Леша, — как я и рассчитывал, услышав свое имя, он поднял лицо. – Я не виноват. В том, что он погиб. Я не хотел его смерти, честно. Не верит. Я знаю, что не верит.