Начало жизни

И не боюсь тебе сказать: Я жду. В мой дом входи... меня предать...(с3) Фердинад Я лежу на полу, на охапке прелой, чуть влажной соломы, и слушаю их разговор. Люди говорят громко, не понижая голоса, и я не притворяюсь спящим. — Зачем нам нахлебник? Он не работал летом! И что теперь? Папа, неужели ты будешь кормить его всю зиму? Ты забираешь кусок хлеба у моих детей, у своих внуков, — мужчина орет на почти полностью седого старика. — Нам и так было сложно выжить. Если мы будем кормить еще и его, то весной нам будет нечего сеять. Он с досадой ударяет по подлокотнику инвалидного кресла. Седой старик — инвалид, трое совсем маленьких детишек, тонкая хрупкая беременная женщина — эти явно не могли работать в полную силу. Но я уже знаю, что там, за стенкой, спят вповалку еще четыре человека — основные кормильцы этой семьи. Два младших сына хозяина дома, молодая жена одного из них и прибившийся к ним студент. - Он же точно так же уйдет по весне. Не будет он помогать нам выжить. Пусть идет к этому выродку и устраивается в стражники. Там ему самое место, раз он не умеет работать. Как ты мог поверить в его историю, — мужчина резко разворачивается и смотрит прямо на меня. — Сколько правды в твоих словах, Федор? Мы не можем приютить тебя на всю зиму. Отдохнешь у нас пару дней и уходи. Может, мой отец и наивный старик, но я-то прекрасно понимаю, что ты скрываешься от стражи. Никто, поверь мне, не покинет свой дом зимой без припасов, только потому, что жена решила уйти от тебя к твоему же брату. Ни одна баба не стоит этого. — Ты забываешься, братец, — на пороге появляется один из младших, высокий, широкоплечий мужчина лет тридцати. — Все, на что ты способен, Дима, это делать детей! Мы содержим твою огромную семью. Мы взялись за это только из-за отца, а что вы сделали в благодарность? Твоя сучка уже на сносях! Четвертый ребенок! Сколько еще дармоедов вы планируете повесить нам на шею? Поговорив, мы с женой и Владом решили, что хватит! Мы не можем кормить столько ртов. Папа, завтра мы заберем ровно половину припасов и переедем в один из пустующих домов. Ты можешь уйти с нами и помогать Катьке с домашним хозяйством. А можешь остаться тут и вдвоем с Сашкой пытаться тянуть на себе это постоянно разрастающееся семейство. Федор, ты тоже можешь уйти с нами. Мы будем только рады еще одному работнику. — Какая же ты сволочь, Коля. А кто же будет содержать тебя и твою драгоценную Ленку лет через двадцать? Мои дети — это и ваше будущее, своих же у вас никогда не будет. Сколько абортов сделала твоя жена? Пять? Десять? Она хоть раз залетала за последние годы? Что будет с вами в старости? Кто в прошлом году, когда вы вдвоем беспробудно пили, помогал вам? Ты так и не научился думать о завтрашнем дне. Или ты рассчитываешь, что ваш студентик, Влад, всю жизнь проживет с вами? Зря. Он уже давно смотрит на белобрысую Зойку из семьи Сикорских. Через год он будет жить уже у них. А чем плохо? Они процветающие, многочисленные и беспроблемные. Зачем ему чужой старик и два бывших алкоголика? Я закрываю глаза. Мерзкое чувство, словно я прикоснулся к чему-то грязному, и нет никакой возможности вымыть руки. Здесь мне явно нечего искать. Как же я ненавижу людей, с их мелочностью, мстительностью, расчетливостью. Адехи Артей сидел напротив меня: безразличное лицо, пустые, словно мертвые глаза — на вид древнейшему не было и двадцати лет, но он был только на одну сотню лет моложе Иштар. Словно статуя, раскрашенная неизвестным гением, неживой, невероятно красивый и очень далекий, он подавлял одним своим присутствием. Хотелось встать, извиниться, попрощаться и исчезнуть. Но Данила так хотел увидеть Лондон... И я жду ответа, медленно текущее время не имеет для нас значения, мы замерли, каждый думает о чем-то своем. Просьба озвучена, и больше ничего сделать я уже не могу. — Хорошо. Ты можешь погулять на моей территории с одним гостем, но при условии, что твой ученик, итальянец, тот, что видит будущее, ответит мне на один вопрос. Артей исчезает, не желая больше тратить на меня время. Я облегченно вздыхаю, слишком сложно находиться в одной комнате с живым мертвецом. Уже пятьсот лет назад Артей просил у Шабаша только одного — смерти. Но Иштар не хотела отпускать его, зная, что без его помощи не может получить покой сама. Странная, затянувшаяся война за смерть. Иштар и её возлюбленная уже давно хотели покоя. Но Артей не желал становиться самым древним из нас, не жаждал власти... Он вообще ничего больше не желал, из-за этого с ним всегда было слишком сложно договариваться. Артей был единственным, кто вообще никогда не голосовал на Шабаше, не ел, не занимался сексом, управление своей территорией передал в руки учеников. Этот древнейший просто сидел в своей комнате и смотрел в стену. Целыми сутками, неделями, месяцами... И в какой-то мере я понимал его. Жизнь — словно пустая комната, все давно изведано, ничего не удивляет, и остается только играть в игры. Придумывать себе недругов, затевать ссоры, играть со смертными, как с куклами, в миллиардный раз наслаждаться уже пробованными блюдами. Видеть, как меняются сезоны, в тысячный раз менять место жительства. Жить — это ходить кругами по запертой комнате, не помня, сколько кругов уже пройдено и зная, что впереди еще бесчисленное количество. Скользить взглядом по стенам и полу в поисках хоть одной новой трещинки. Остается только завидовать людям, с их страстями, стремлениями, с их неуемной жаждой жизни. Они так боятся смерти, что придумывают богов, верят в реинкарнацию души. Я бы отдал свое бессмертие, всю свою магию, согласился бы на все предсмертные муки — только бы прекратить быть. И только рядом с Данилой, видя его удивление, ощущая тепло его ладоней, слушая его голос, я не чувствую эту огромную черную пустоту внутри себя. Этот рыжий мальчишка не раздражает меня своим жизнелюбием, нет, каким-то странным, непонятным мне самому способом, он умудряется поделиться им со мной. Словно в мою пустую комнату влетела яркая экзотическая бабочка, и, наблюдая за её полетом, я невольно улыбаюсь, и пустая комната, как и вся жизнь, обретает смысл. Фердинад Вызов от учителя пришел в самый не подходящий момент, когда мне показалось, что я нашел того, кто мог бы пригодиться Алкиппе. Самир жил один, справляясь со всей работой абсолютно самостоятельно. Высокий, тощий мужчина, лет тридцати. Его не взяли с собой мусульмане, а среди россиян он и сам не вписался. Гордый. Даже сейчас, когда весь их мир рухнул, он по-прежнему был таким. Отослав мысленный отчет Алкиппе, я поспешил к своему учителю. Адехи даже не повернулся в мою сторону, просто бросил через плечо: — Тебя в Лондоне ждет Артей, и ты останешься там, пока будешь ему нужен. И еще, ты забыл, ученик, кто твой учитель? По возвращению я жду полного отчета о твоих с Алкиппой делах. Древнейший принял меня в своей комнате, его пустые черные глаза безразлично смотрели в стену: — Я хочу знать, что ждет меня через лет двадцать. Я знаю, ты не сможешь увидеть этого, если наши судьбы переплетутся. Но все же надеюсь. Я сосредоточился, пытаясь представить будущее Артея, перед глазами стало темнеть, постепенно черный туман сгустился, став совсем непроницаемым, затем, он начал рассеиваться. Я увидел древнейшего, все так же смотрящего на стену, единственное, что изменилось, это цвет стены: она стала приятного песочного оттенка. Затем, откуда-то с боку, от меня раздался слегка раздосадованный голос: — Арт! И долго ты на меня будешь злиться? — Ненавижу! — древнейший резко встал и швырнул огненным шаром в стену. — Ты псих! Теперь опять, придется, стену перекрашивать... Голоса резко стихли, и я опять оказался в настоящем. — И что? Я начал говорить, Артей сидел абсолютно безучастный, и только когда я дошел до слова «ненавижу» он вздрогнул, и посмотрел на меня. Через минуту я замолк, и древнейший странным, почти умоляющим голосом спросил: — А ты оттенок, в который были выкрашены стены, хорошо запомнил? Лешка Мы играли в карты, и Алкиппа явно мухлевал, но поймать его за руку никак не получалось. Почти все мои спички уже были у него, и я с тоской смотрел на три оставшиеся в моем распоряжении: — Ну что? Решающая игра? На все? — Какие-то слишком разные у нас ставки... Ну ладно, Ави, я согласен. Игра шла своим чередом, и вдруг я увидел, как он второй раз отбивался крестовой дамой. — Эй! Так не честно! Дама крест уже была! — Ты уверен, Ави? Может, поищешь в отбое, и если не найдешь, то я даже не знаю как ты будешь извиняться передо мной за такое обвинение. Разумеется, в отбое я ничего не нашел, и Алкиппа победоносно улыбнулся: — Вот! Видишь, ты ко мне несправедлив. Думаю, в качестве извинения я вполне могу принять... Даже не знаю... О! Придумал! Все, ты официально проиграл и последнюю игру. Я с удовольствием затянулся и, смотря на звездное небо, вполуха слушал, какой-то очередной миф об очередном созвездии. Теплый ветер легонько касался моего лица, шевелил траву, голос Алкиппы убаюкивал. Затушив сигарету и поудобнее устроившись головой на коленях у мужчины, я начал засыпать. Уже в полудреме я услышал, как он позвал Аурес, как, осторожно подняв меня на руки, переместил нас домой. За окном выл ветер опять, наверное, вьюга. Осторожно опустив меня на постель, Алкиппа заставил мою одежду исчезнуть и аккуратно укутал одеялом. — Это были мои любимые джинсы, — сквозь сон пробормотал я. — Извини, Ави. Мы найдем тебе вторые точно такие же. Я почувствовал как он слегка, почти не прикасаясь, поцеловал мою ладонь. — Спи.