Начало жизни

Страха нет, стреляй в меня Чтобы не вернуться. (с3) Томас Пустые многоэтажные панельные дома, темные окна, безлюдные, занесенные снегом, улицы. Я иду не спеша, в этом мире уже некуда торопиться. Одичавшие коты и вездесущие крысы - единственные обитатели этого некогда многолюдного мегаполиса, странно, даже я не могу понять, как этим грызунам удается выжить в пустующем зимнем городе. Ненавижу себя за то, что голосовал за вмешательство тогда, на Шабаше. Я не смог отговорить отца и не посмел его предать. Ему сложно, возможно даже не дано, понять, что заставляет меня оставаться тут, в безжизненном городе. Зачем оставаться тут, без воды, тепла, электричества… Я не пользуюсь магией, чтобы облегчить свое существование, не завожу себе слуг. Просто мерзну, как и обычные люди, голодаю неделями. Это мое искупление. Я не верю в то, что мятежники что-то смогут изменить. Даже самой Иштар не дано воскрешать мертвых. Мир уже не будет прежним, и, в какой-то степени, из-за меня. Сила, живущая во мне, не даст мне умереть, а вот причин, чтобы продолжать жить я не вижу. Древнейшие, даже те, кто многие века лелеял в себе жажду мести, ожившие на несколько месяцев, вновь погрузились в свое привычное состояние апатии. Напившись вдоволь безграничной власти, насладившись местью тем, кто перед ними ни в чем не виноват, они привыкли к изменениям. Люди, обычные смертные люди, вечно к чему-то стремящиеся, способные радоваться даже таким простым вещам, как рассветы и закаты. Они проклинали магов, не понимая, что мы уже прокляты, и большинство из нас уже в полной мере прочувствовало это. Большинство древнейших и раньше уже владело людьми: рабами, крепостными или просто завороженными, безликими марионетками. Ничего нового, ничего волнующего. Когда я только узнал, что буду жить вечно, я радовался, я думал, что если мне дана власть, поддерживать вечную жизнь и в дорогих для меня людях, то все будет хорошо. Нет ничего страшнее, чем терять близких. А смотреть, год за годом, как тот, кого любишь меняется, нет, не стареет, а именно меняется, так же как меняешься ты. Что, так же как и ты, он устает от жизни, прекращает дорожить каждым днем, наслаждаться красивыми пейзажами, вкусной едой, новыми знакомствами. Вот только я не мог ничего изменить для себя, но я мог отпустить его. И я отпустил, позволил уйти из жизни своему лучшему другу. Он выдержал только двести тридцать шесть лет, а потом оставил меня в этом звенящем одиночестве. Отец… Он остался единственным, кто был мне близок. Первые сто с небольшим лет своей жизни я влюблялся. Не любил, а именно влюблялся. Девушки и парни не задерживались рядом со мной дольше, чем лет на десять и ни с кем из них я не хотел разделить свою вечность на двоих. Чем старше становился я, тем меньше чувств вызывали во мне окружающие. Я завидовал им, смертным. Мог легко остановить сердце любого человека, оборвать их хрупкую жизнь, но завидовал. Нет, я не хочу умирать, я не хочу прекращать свое существование. Все, что мне нужно, это вновь заполнить свой мир яркими красками. Я встал как вкопаный посреди улицы. Если мой отец смог, нашел того, кто ему небезразличен. Нашел причину, по которой стоит прожить еще один день, то может…. Может это странное видение и есть решение моей проблемы? Спустя мгновение я оказался дома у отца, в своей комнате. Значит, спать со мной негигиенично? Это достаточно легко исправить. Пока я стоял под теплыми струями воды, в голову пришла шальная мысль, что идея соблазнить древнейшего, который старше моего отца лет на четыреста, и так, сама по себе, является той игрой, которая стоит того, чтобы вставать каждое утро. А если усложнить? Если условием победы будет не сам факт секса, нет, пусть Артей полюбит меня. Напевая себе под нос, я вышел из душа. Лешка Притворяться спящим дальше было глупо, в любом случае Алкиппу это не останавливало, только мои ощущения были в сотни раз острее. Я открыл глаза, перевернулся на бок и смотрел в одну точку на стене. Рука мужчины бесцельно бродила по поему бедру, он то кусал, то зацеловывал мою спину. Алкиппа то ли не замечал, то ли не обращал внимания на то, что я "проснулся", и отвернулся от него. - Прекрати. Я не прошу, не приказываю, просто говорю. Он игнорирует меня, словно меня тут и нет. Интересно, если я начну вырываться, он это тоже «не заметит»? Пытаюсь встать, но он сильнее, и легко удерживает меня на кровати. - Я не хочу. - А твое тело хочет, так что не мешай нам. Страха нет, я прекрасно понимаю, что мне не будет больно, что Алкиппа не будет жесток. Есть противное ощущение собственной беспомощности. Для него я вещь, просто любимая игрушка. Алкиппа переворачивает меня, укладывает на спину, принимается терзать поцелуем мой рот, и я кусаю его, сильно, до крови. Мужчину это не останавливает, он словно не чувствует боли и продолжат меня целовать. Закрываю глаза, не хочу наблюдать за всем этим. Я чувствую как дрожат его пальцы, как неглубоко и рвано он дышит, как бешено стучит его сердце. Глупо, как же глупо. Пусть все быстрее закончится, это просто секс, я не волен ничего изменить или остановить. Так пусть хоть в какой-то мере все будет по-моему. Зарываюсь пальцами в жесткие волосы, цепляюсь за них, тяну его вниз. К моему удивлению, Алкиппа слушается и покорно, покрывая мою грудь и живот поцелуями, спускается. Цепляюсь за его волосы, останавливаю: - Я хочу, чтобы ты мне отсосал, но не так. - А как? Смотрит внимательно, насторожено. Ненавижу. Приподнимаюсь, сажусь на край кровати. - На колени. Сейчас он разозлится, ударит… Вместо этого, Алкиппа принимает правила игры, встает с постели и опускается на колени, начинает целовать мои бедра. Ударяю его открытой ладонью. - Нет, без лишних нежностей. Принимайся уже за свою работу, подстилка. Вот сейчас точно… Но его губы накрывают мой член, он пропускает его в глубь рта. Даже руки не распускает, просто покорно делает то, что я приказал. Сам не замечаю, как закрываю глаза, как полностью погружаюсь в приятные ощущения, как мои ладони ложатся на плечи Алкиппы, слегка их поглаживая. Я тяжело дышу, откинувшись на кровать. После оргазма не сразу понимаю, что происходит. Только спустя пару минут, до меня доходит, что Алкиппа все еще стоит на коленях между моих широко разведенных ног. Теряюсь, не знаю как себя вести. Инстинкт самосохранения требует того, чтобы я извинился, вот только слова застревают в горле. Он не прав, не я, он. Чуть приподнимаюсь и ловлю на себе его взгляд, растерянный, немного грустный. - Извини, я не должен был это все начинать, - Алкиппа говорит спокойно. – Только для тебя скоро все закончится, ты даже ничего не вспомнишь потом. А я хочу урвать себе хотя бы пару приятных воспоминаний. - О чем ты говоришь? Собираешься дать мне свободу? Ты не хуже меня понимаешь, что там, за пределами твоего дома, я не проживу и пару дней. Для них – я враг, один из вас. Или решил отдать меня кому-то? Надоел уже? - Нет. Не совсем. Я просто знаю, как исправить все. Он говорит, и чем дольше я слушаю, тем больше удивляюсь. - Зачем тебе все это? Зачем тебе так рисковать, для того, чтобы помочь людям? Почему ты считаешь, что другие маги тебя поддержат? - Для тебя нет достойного места в этом мире. Для себя, ты потом и не вспомнишь ничего, что творилось с тобой тут, и, возможно, у меня будет второй шанс. Ведь полюбить своего преподавателя по статистике для тебя легче, чем диктатора-убийцу. Адехи Рыжик осматривает мою комнату как музей, внимательно и ничего не трогая руками. Я, в свою очередь, наблюдаю за ним. Мальчишка, повернув голову под странным углом, пытается прочесть название книги. Подхожу к нему, кладу подбородок к нему на плечо, и читаю, переводя фразу с французского на русский: - Секреты национальной кухни. - Ты умеешь готовить? - Да, и весьма не плохо. - О, то, что ты умеешь хвастаться, я уже заметил. А готовить? Улыбаюсь и делаю вид, что попался на эту старую уловку: - Могу доказать, но только на кухне. Приобнимаю его и переношу нас на кухню. Выгоняем поваров, Рыжик садится на высокий стул, и я, надев белоснежный фартук, спрашиваю: - Что вы изволите заказать? - Лазанью! - Это итальянское блюдо, а не французское. - Я знаю, но мне это слово очень нравится. Ни разу не пробовал. Фыркаю и принимаюсь за готовку. На какое-то время мы замолкаем, и я начинаю придумывать новую тему для разговора, но в этот момент на кухне материализуется мой сын. - Привет, па. Смертный, ты учти, если уж он, - невежливо тыкает в меня пальцем Томас. – Решил готовить, значит - взялся за тебя всерьез. Беги, пока можешь, я прикрою! Сын шутливо полу-обнимает меня, полу-держит. Данила улыбается в ответ: - Уж поверьте, господин Оборотень, вашему отцу я доверяю больше, нежели вам. - А зря, он старый и коварный тип. А я вот милый, почти белый, и почти пушистый. - И на удивление чистый, - замечаю я. – И если ты, Томас, рассчитываешь на свою долю лазаньи, то не пугай мне тут жертву. - Ой… это все меняет. Не слушай меня, мальчик, мой отец добрый, искрений, заботливый и абсолютно безопасный тип. Молодой душой и телом.