«Нам работа нипочем, С утра до ночи мы куем, Куем и песни нараспев поем, Поем и славим тем свой дом! Поем! Поем! А ведь иначе как? Зачем грустить, Зачем тужить, Если можно сталь сердить! И нет нам дела до морей, полей, Цветов и льдов! Мы работаем с утра И до седых волос! Хей-хей-хей!»
Аластер уловил эту незатейливую песенку краем уха и не смог сдержаться, чтобы не улыбнуться. Она ему напомнила былые дни и то, как и он сам, работая, затевал какую-нибудь шуточную песню и, насвистывая, напевал ее. Все его беспокойные мысли вдруг разом унеслись куда-то далеко-далеко, оставляя все переживания поездки позади. Следом послышался смех. Работа спорилась на ура и из кузницы, расположенной по другую улочку от трактира, то и дело валил густой дым, сопровождающийся ударами молота, что были подобны раскату грома. Так, предавшись воспоминаниям, Аластер и не заметил, как подвел своего коня к стойлам, располагавшимся возле какого-то трактира, едва освященная вывеска которой гласила: «Дом Хотстеда». Когда же он подставил своему жеребцу два небольших ведра с сеном и водой, что нашел неподалеку, зазвучала еще одна громогласная песня наперекор играющей веселой музыке, но уже несколько ближе. Голоса доносились из приоткрытой двери близлежащей таверны — «Кружки Вилли».«Побалагурим мы все вместе И разделим пинту эля. Нам ведь что для счастья нужно?
— Нужно, нужно, эгегей! — послышались одобряющие голоса, сквозь льющуюся незамысловатую песнь.А нужно нам — всего лишь хмеля!»
Раздался всплеск одобряющего хохота, довершившийся неоднократным стуком кружек по столу. После недолгого затишья заголосили и другие.«Опрокинем кружку пива И станцуем „Рига-врига“, А потом еще за раз Выпьем бочку за всех нас!»
Снова послышался удовлетворенный смех, но сильнее и энергичнее прежнего. Не успели потешники опомниться, как тут же раздалась еще одна дурашливая песня.«Веселимся днем и ночью! Мы в трактире завсегда! Отчего нам грусть и слезы, Если пиво есть всегда!»
Когда страсти поутихли, дверь таверны открылась. В общем-то, ее просто выбили ногой. Из нее небрежно вылезли несколько потрепанных мужиков. Они с трудом стояли на ногах, но несмотря на это, всячески веселились и шутили между собой, громко заливаясь смехом. Однако внимание Аластера привлекли не они, а те, кто вышли за ними следом, прикрывая свой нос ладонью от смрадной вони табака и пива. На них красовались фиолетовые одеяния, скрытые за плащами того же оттенка. Они своевременно набросили плотные капюшоны, и Аластер не смог разглядеть их лиц (он предварительно укрылся за своим конем, чтобы его не заметили). Вне сомнений ему доводилось видеть такие мантии и прежде, но он не был до конца уверен в том, что эти люди те, за кого себя выдают. И помочь найти ответы мог только один человек в городе. Человек, чьи глаза способны увидеть то, чего не видят другие, и чьи уши способны услышать то, что остальные не слышат. Звали его Торстеном. Он был необычайно добрым, несколько простодушным и в то же время исключительно самовлюбленным. Эти качества сочетались с его непоколебимой верой в Богов и надеждой на лучшее будущее, которое, по его убеждениям, обязательно должно было его настигнуть. Покинув улицу с трактирами и тавернами, Аластер вышел на ремесленную сторону города. Откуда-то издалека все еще доносились и музыка, и протяжные песни, по-прежнему веселые и незатейливые. После он пересек несколько совершенно безлюдных улочек, по бокам которых располагались дома, чьи резные окна были залиты приятным светло-желтым светом, минул парочку торговых площадей, на коих задержались несколько торговцев, что уже собирали все свои товары, чтобы отнести их обратно в городскую кладовую на сохранение и, когда приблизился к двум серебристым башням Мердарада с белыми и полыми внутри шарами, остановился и понял, что пришел. Он оглянулся, чтобы удостовериться в том, что за ним никто не следовал, взглянул на уже ночное небо, на котором высыпали маленькие сияющие звезды, и сделал несколько шагов вперед к единственному в этом городе храму. Через его незастекленные окна, прикрытые лишь тонкими тряпками светло-красного цвета, было видно, как горят светильники. Когда он оказался внутри, то смесь чарующих ароматов, из которых особенно выделялся жасмин, заставила его сделать несколько вдохов: запах действительно был приятным. Несмотря на это воздух не был затхлым, а скорее напротив — свежим и несколько непривычным для всяк сюда входящего. Его глаза сразу же нашли девушку-служанку, которая тщательно оттирала одну из многих резных статуэток. Она не посмела поднять свои глаза на незнакомца, но все же она не могла не заметить его присутствия. Выпорхнув из главного зала, словно одна из тех красивых птиц, которых людям доводится видеть крайне редко, она исчезла и вернулась только лишь спустя некоторое время, за которое Аластер успел осмотреть статую, что находилась посередине относительно просторной комнаты, уставленной различными фигурками и фиолетовыми цветами в больших прозрачных вазах, располагавшихся на не менее прекрасных столах. Она была великолепна со всех точек зрения, по мнению многих людей, которым доводилось видеть ее. Однако для Аластера она имело свое особое значение. Нет, не то чтобы он не верил в Богов или недолюбливал их, вовсе нет. Он не мог точно выразить к ним то, что испытывает. Ведь, что чувствует обычный человек, который почитает своих Богов? Почему он это делает и что движет им? Страх, надежда, вера или, быть может, все вместе? Кто знает. Но внутри него всегда смешивались совсем иные чувства при виде тех, к коим по настоянию прежде всего стариков он должен испытывать неподдельный трепет. Аластер был благодарен за то, что он обрел, но что он мог дать взамен? За что именно он был удостоен такой чести стать Воином Света? И они ли наградили его этим. Нет ли сил более высших, чем сами Боги? Аластер размышлял обо всем этом довольно часто, особенно когда оказывался рядом с храмами, и стоит сказать, что он все же нашел хотя бы один ответ, а именно на счет того, что конкретно он испытывает к ним. Скорее всего, обыкновенное чувство долга. — Неужели это ты? — по храму раздался мелодичный голос. Аластер оторвался от всех своих дум и с радостью в голосе произнес: — Elenen!(3) — Давно я не слышал этого наречия. Er nia eot elenen meon lioteos,(4) — с этими словами выплыла в меру объемная фигура Торстена из одного зала, коих здесь было в общей сложности не менее пяти. — У меня уж было мелькнула мысль, что с тобой что-нибудь приключилось, — с наигранным беспокойством проговорил он. — Переживу еще тебя, не беспокойся, — отозвался Торстен, также театрально насупившись. Аластер рассмеялся в ответ на его слова и успешно, как ему показалось, парировал их: — Если Боги будут настолько благосклонны к тебе. — Я лично очищаю грязь с этой статуи два раза на дню в течении двадцати шести лет, — торжественно начал он, — веду благочестивый образ жизни, ну почти, и регулярно воздаю мольбу. Думаю, мне все-таки что-то да причитается, — он принял многозначительный вид и не удержался, чтобы не улыбнуться. Аластер еще пуще залился смехом: — Ты все тот же, ничуть не изменился. — А каким мне еще быть. Я вполне нравлюсь себе таким, какой я есть, — он аккуратно поправил свою новую мантию, элегантно сидевшую на нем. — А Гвенни, — он посмотрел в ее сторону — сейчас она была в одной из комнат и не могла слышать их разговора, — я нанял ее совсем недавно. Она не может разговаривать: у нее нет голоса. — Но с взаимопониманием у нас все в порядке, — быстро договорил он, заметив недоумение на лице гостя. — Гвенни? — удивленно произнес Аластер. — Полное имя — Гвеннелора. Для меня оно слишком длинное, так что я спросил дозволения обращаться к ней в более сокращенном варианте, — его лицо озарилось легкой улыбкой. — Она хорошая девушка, однако ее недуг, думаю, не даст ей подняться выше простой служанки. — Что ж, будем надеяться на лучшее. Быть может, я и вовсе украду ее в свой большой дом… — Если бы я тебе позволил, может, оно бы так и было. Во всяком случае тебе, как впрочем и мне, не надлежит стоять возле порога, — проговорил Торстен, замешкавшись. — Пройдем в мою комнату, я как раз дописывал письмо. — Весь в делах. С моего прошлого визита ничего не изменилось. — Мои исключительные способности и моя работа не оставляют мне выбора. Иногда я устаю от этого, но жаловаться не приходиться, — проговорил тот, усаживаясь в мягкое кресло. Вход в его маленькую комнату, ровно как и в другие, не имел дверей. Их заменяли свисающие с потолка атласные ткани темно-багровых цветов. Это выводило Аластера из себя. Он не мог в них не запутаться, что произошло и сейчас. Его неуклюжесть всегда смешила Торстена. — Ты ко мне пришел не просто повидаться? — с наигранной разочарованностью проговорил храмовник. — К твоему глубокому сожалению — да, — тон Аластера выровнялся и стал более серьезным, чего не мог не заметить Торстен, несколько напрягшись. В этот момент отдернулась полупрозрачная ткань и появилась Гвенни. В ее руках находились две деревянные глубокие тарелки с горячей похлебкой. — Ты очень добра. Спасибо, — проговорил Торстен, тут же подскочив со своего места, чтобы взять блюда. — Благодарю, — отозвался Аластер. — Все же не стоило… — Не разочаровывай ее, прошу. Она замечательно готовит, правда Гвенни? В ответ девушка смущенно улыбнулась и скрылась за шелками также внезапно, как и появилась. — Действительно вкусно, — проговорил Аластер, когда сделал несколько глотков, не используя ложку — в некоторых местах в таких случаях ею просто не пользовались и он был знаком с такого рода традициями, а посему позволил себе сделать такую вольность. Торстен улыбнулся и совсем не торопился приниматься за еду, ведь его интерес к тому, что скажет или о чем попросит Аластер, был сильнее голода и в этом была некоторая слабость храмовника. Потому со скрываемым нетерпением он поставил тарелку на стол, который был почти весь испачкан черными, коричневыми и оранжевыми чернилами и усеян помятыми бумагами, и принялся заканчивать письмо в ожидании того, когда Аластер наконец решиться сказать хоть слово. Это случилось довольно скоро, а именно в тот момент, когда Торстен велел служанке отправить наскоро дописанное им послание. — Не буду больше обременять тебя да и себя ожиданием, — начал Аластер, — до меня дошел кое-какой вздор и я хотел бы услышать твое мнение. — Это обещает быть интересным, — проговорил храмовник, радостно улыбнувшись. — Тебе известно что-нибудь о Духах Леса? — Есть много старых легенд… — Ты ведь не думаешь, что я проделал весь путь, чтобы послушать древние сказания? — Конечно нет. Нет, — несколько растерявшись начал Торстен, — не думал, что буду говорить об этом именно с тобой. Но раз уж ты заинтересовался. Совсем недавно до меня дошли некоторые слухи. Ты ведь знаешь, что по преданиям Ангален — повелитель и вечный страж земли — заключил своих приспешников в оковы вечного сна? — Да, — произнес Аластер, насторожившись. — Продолжай. — Так вот… Я не мог не заметить всплеска столь могущественной энергии, — он несколько помедлил, прежде чем продолжил, — друг мой, они больше не спят. Они пробудились. — Не могу поверить, — ответил тот и лицо его приняло омраченный вид. — Думаешь, это он? — Наверняка не знаю. Даже я не могу видеть всего. Однако кто может еще отдавать им приказы? — Существуют силы куда могущественнее, непредсказуемее и опаснее Ангалена, — неожиданно для самого себя заключил Аластер. — Возможно. Впрочем, пока это что-то или кто-то не явит себя, мы не будем знать всей правды. — Что тебе еще известно об этом? — Ходят кое-какие слухи, которые я связываю с тем, о чем я тебе уже поведал. — Какие же? — уже напряженно вопросил Аластер. — Будто бы новый сосуд объявился. Я в это не верю конечно же, но так или иначе Духи Леса покинули свои прежние владения. И это нужно признать. Вопрос только в том — зачем? — с этими словами Торстен проникновенно взглянул на своего собеседника, многозначительно поднимая свои брови. — Если все так, как ты говоришь, то миру каким мы его знали приходит конец. Благодарю тебя за все, — вставая со стула договаривал Аластер, — я отнял слишком много твоего времени. — Я подозреваю, что ты задумал, но на твоем месте я бы не вмешивался. Это никому не под силу. — Значит хорошо, что ты не на моем месте, — ответил тот, выдавив из себя улыбку. — Кстати, — произнес Аластер, когда стоял уже возле дверного проема комнаты, — я видел двоих людей в фиолетовых мантиях… — Да. Они из Трибунала. Ты понял все правильно, — промолвил тот, не дав ему договорить. Уже второй день ищут здесь кого-то, весь город перепугали и безмерно всем надоели, — он несколько призадумался. — Ты ведь ничего от меня не скрываешь? — Если бы и скрывал, ты бы все равно узнал, — произнес Аластер, намереваясь поскорее уйти, чтобы тот не отыскал в его мыслях воспоминания об Эренаре. — Я провожу тебя. — Не стоит, не утруждай себя. — Вынужден настаивать, — прежнее беспокойство Торстена успешно растворилось, и теперь он превратился в заботливого хозяина. — Буду рад, если ты как-нибудь еще заглянешь ко мне, — проговорил вновь храмовник перед тем, как отпустить Аластера. — Хорошо. Еще раз спасибо тебе. И да, надеюсь, этот разговор, как и мой приезд сюда, останется в тайне. — О! За это даже не переживай. Я сохраню все твои секреты, — Торстен подмигнул ему, а затем пожал руку, пожелал добра и в силу своих обязанностей дал пару наставлений, к которым Аластер, наверняка, не прислушается, впрочем, как и всегда. Аластер отошел от храма на такое расстояние, которое посчитал достаточным для того, чтобы Торстен не смог различить его мыслей. И это, к слову, было сделано даже очень вовремя, потому что он более не мог не думать, ни об Арденионе, который возможно навлек на его дом самое большое бедствие, ни об Эренаре, что, в свою очередь, являлся воплощением окончания его относительно спокойной жизни. Почему же он не хотел рассказывать об этом всем своему давнему знакомому? Скорее всего потому, что с большой вероятностью это бы его шокировало, а посему новость наверняка бы не осталась в тайне. Воин напоследок взглянул на храм, на его приятные очертания, теперь едва различимые в темноте, и на башни, залитые тусклым светом Элоны, и только было собрался уходить, как его взор инстинктивно заметил, как меж вершинами тех самых башен проплыла бесформенная тень. Аластер попятился назад, оглянулся и еще раз всмотрелся в то место, где, как он мог поклясться, видел сгусток тьмы. Его твердая рука, немедля, извлекла из ножен меч, почти полностью состоящий из ярко светящихся осколков, которые озарили собою мрак вокруг Воина Света. Однако опасения Аластера не подтвердились. Все было таким же безмятежным: и шелестящие вблизи деревья, и мерно покачивающиеся таблички заведений и ремесленных домов. Но спустя несколько мгновений раздался приглушенный крик, который перевернул все его нутро. Это был Торстен. Аластер сорвался с места и в голове его мелькали беспорядочные ужасные мысли, но силой воли оттолкнув их от себя, он ворвался в храм, внутри которого стоял уже не привычный аромат цветов, а запах могильного тлена, и был он настолько невыносимым, что выжигал глаза. Скорчившись от боли, он ниспал на склизкий деревянный пол и из век его начала струиться кровь, почти мгновенно запекаясь на воздухе. Не в силах больше испытывать эти неистовые страдания, Аластер вскричал громче прежнего и в иступленной ярости поднялся во весь свой рост. Его взгляд, как и доспехи, которые сожгли поверх одетый плащ, заполыхали ярко-желтым светом, зрение приобрело остроту хищника, а сила возросла в стократ. Преодолев главный зал, он ворвался в комнату, в которой лежал задыхающийся Торстен, прикованный к полу. Над ним возвышалась тень. Заметив и громогласно взревев, она накинулась на Аластера и отбросила его к стене, намереваясь сделать еще один удар. Но очередной выпад был отбит Аластером. После чего он с криком накинулся на порождение мрака и пронзил его своим мечом, озарив тем самым на долю мгновения всю комнату. Но этого хватило, чтобы тень исчезла, забрав с собою все то, что прежде отравляло. — Держись. Слышишь меня? Торстен! — твердил уже в следующую минуту Аластер, приводя того в чувство. Внутренний пыл его между тем поубавился, и взор принял прежний человеческий облик. — Слезь с меня! — выдавил из себя храмовник, изрядно прокашлявшись. В следующую секунду он вдыхал воздух так жадно, как только мог человек, отчаянно цепляющийся за жизнь. — В Хаос Богов! — выругался Аластер, поднимая Торстена, лицо которого было покрыто едва заметными светло-синими пятнами. — Ей… Помоги ей, — чуть слышно проговорил он с расстановкой, облокотившись на остатки то ли стула, то ли стола, то ли комода. Вся мебель, ранее заполнявшая, по мнению Торстена, ухоженную комнату, была превращена в кучу, состоящую из деревянных досок, разбитых горшков с цветами и бесчисленных порванных листов и тканей. Аластер нашел Гвенни довольно быстро. Она лежала в другом зале, ответвляемом от основного, без сознания, но, кажется, несмотря на все происходившие ужасы, не пострадала. Он аккуратно взял ее на руки, перенес в комнату к Торстену, а после уложил на пол, предварительно подложив обрывки мягкой ткани. — Нам нужно уходить отсюда. Он скоро вернется. — Аластер, я не думаю, не думаю, что смогу пережить эту дорогу, — промолвил слабым голосом храмовник после неудачной попытки сделать хоть один шаг. — Лежи, — Аластер положил его рядом с Гвенни. — Не хочу, чтобы она пострадала. — Я не позволю. Не теперь. Но и тебя не оставлю. — Забирай ее и убирайтесь отсюда! — выкрикнул вдру, Торстен настолько громко, насколько был способен, и из рта его брызнула кровь. Аластер вытер ее каким-то обрывком ткани, находившемся поблизости, затем тщательно прополоскал тряпку в найденном круглодонном сосуде и приложил ее к горячему лбу Торстена. — Легче? — Намного. Спасибо, — отрывисто проговорил тот, борясь со своими собственными мыслями. После этого Аластер покинул храм, чтобы как можно скорее найти Грома и покинуть город. К счастью, ему удалось довольно быстро отыскать своего жеребца в наступившей темноте, но конь по мере приближения к тому месту, где произошли ужасные события, шел все медленнее и медленнее, будто испытывал чье-то злое и незримое сопротивление. Все же успокоив его, Аластер довел Грома до храма, крепко привязав к ближайшей ограде, и вошел внутрь. — Торстен? — окликнул он храмовника, когда заметил, что тот едва дышит. — Я закрыл глаза, чтобы избавиться от боли, — выдавил он из себя, изрядно прокашлявшись. — Аластер, я видел, видел стены, подобно вздымающимся снегам, и невообразимые потоки водопадов, и звезды. Аластер, — с этими словами его рассудок впал в забвение. Несколькими ловкими движениями Аластер вскинул к себе на плечо тело Торстена и усадил его на коня, привязав таким образом, чтобы он держался и не выпадал из седла. Тоже самое он проделал и с Гвенни. Теперь же нужно было выбираться из города. Через главные ворота идти было рискованно: стража могла поднять излишний шум, а это бы привлекло внимание изрядного количества жителей и, возможно, магов из Трибунала. Аластер это понимал и потому решил испытать удачу и проникнуть через старые заброшенные ворота, некогда служившими основными.***
Прошло уже более получаса после того, как они благополучно покинули город и близлежащие поселения, проезжая теперь по лесу Крахолл. Возле тех самых окрестных домов, что располагались вблизи Мердарада, он нашел повидавшую виды повозку, впряг Грома и водрузил на нее и Торстена, и Гвенни, а сам устроился на обшарпанном облучке. Обратная дорога ему казалась бесконечно долгой. Лес, окутанный ночью, был теперь зловещим местом. Даже ветер, ранее благоприятствующий Аластеру, стал невыносимым. Он то завывал со страшной силой, ломая ветви, то вновь утихал, а его промозглое касание бросало дрожь на его тело. Что уж тут говорить, какого было двоим беднягам, лежавшим позади него! Аластер постоянно думал о Торстене. Прикидывал. Размышлял. И все время натыкался на мысль, что он и в действительности может и не преодолеть весь путь. Слишком уж велика была сила служителя мрака. «Я повинен в этом. Я», — укорял он себя. — Не ты. Не ты виноват в том, что Боги не защитили меня, — отрывисто и безропотно вымолвил Торстен, все-таки сумев уловить мысли Аластера. Он не нашелся с ответом и лишь злостно (но не намеренно) припустил Грома плеткой. Так они ехали какое-то время. Торстен больше не говорил. Он сопел, страшно кашлял и иногда проваливался в сон, одолеваемый сплошным бредом. Ему снилось, как он в темноте карабкается по чему-то скользкому, как он отчаянно пытается выбраться из какой-то ловушки, которая неумолимо сжимала все его бессильное тело. В такие моменты тело храмовника неоднократно вздрагивало. Время от времени Аластер останавливал повозку, чтобы прислушаться к прерывистому дыханию Торстена, которое иногда и вовсе смолкало. С горечью и досадой воин смотрел на то, как его друг метался в агонии. И еще дурней и противней ему было от мысли, что он не в силах ничего поделать. «Смерть поджидает нас на любой тропе, но почему он? Почему он?! И почему сейчас?!» — протестовал против извечных законов Вселенной Аластер. В следующий миг он уже глядел на небо. Оно было затянуто сплошными кучевыми облаками, из-под которых едва-едва проглядывали звезды. На Элону же не приходилось рассчитывать и вовсе. Ее затмили тучи, что преодолели горы запада. — Прости. Прости меня, — еле слышно вымолвил Торстен спустя какое-то время, когда его вывернуло. — Ничего, ничего, — послышалось в ответ. Аластер остановил повозку, аккуратно переложил его на другой бок, подложил сухой соломы под голову и спину, а затем, вновь устроившись на твердой исцарапанной скамье, хлестнул Грома поводьями и они помчалась не слишком медленно, но и не слишком быстро, чтобы лишний раз не будоражить храмовника и Гвенни. Она до сих пор пребывала в бессознательном состоянии, но оно, наверное, и к лучшему. «Хорошо, что она не видит всего этого», — думалось ему. Попеременно то сохраняя надежду, то вновь утрачивая ее, Аластер управлял поводьями. Они относительно спокойно миновали Крахолл и теперь направлялись к ущелью, внутри которого уже насвистывал все тот же холодный ветер. Однако он несколько стих, когда въехали внутрь. В ущелье стоял густой и вязкий воздух, пропитанный зловонием. Аластеру удавалось дышать с трудом и, в конце концов, через четверть часа черным грузом на него упала усталость. Веки потяжелели, а голова опустилась к подбородку. Он забылся страшным сном без сновидений. Когда Аластер очнулся, повозка все также, но уже медленнее, тащилась по какой-то извилистой тропе. Приведя себя в чувство он, к своему удивлению, обнаружил, что они миновали ущелье. Протирая глаза, воин ненадолго остановил Грома, чтобы удостовериться, что с его пассажирами все в порядке. Так оно вроде бы и было. Торстен, как и прежде, метался в беспамятстве, а Гвенни все также неподвижно лежала. Снова припустив коня, отругал сам себя за такую оплошность, ведь они могли свернуть на какую-нибудь зыбкую дорогу или того хуже — вовсе заблудиться! Дорога опасна и никогда не знаешь, куда она тебя заведет. Неровен час, все может случиться. Но у Аластера (и он не догадывался об этом) не было выбора. Тот самый воздух в ущелье был пропитан дурманом, налетавшим каждой ночью. Таинственная сила, сокрытая даже от взора Воина Света, промышляла там вот уже не одно столетие, уволакивая слабых душой и телом путников к себе в логово. Так что, можно сказать, что им еще повезло. До крепости оставалось совсем ничего. Около пятидесяти милей. Понял это Аластер, когда они выбрались из последней рослой чащобы. Его взору пристали знакомые полуголые поля, что сейчас казались непомерно отвратительными, как и все остальное в мире. Его обуздала внезапно накатившая злость. Но она не задержалась надолго в сердце и вскоре растворилась в чувстве безвыходного сожаления, которое пришло взамен. — Loen viere… in-poliel veoneni,(4) — произнес слабым голосом храмовник, прорезав тишину, до того прерываемую мерно поскрипывающими колесами повозки. — Что ты имеешь ввиду? — вопросил Аластер, продолжая глядеть на дорогу, чтобы не угодить в какую-нибудь глубокую яму — на этой тропе их было предостаточно. Но ответа не последовало. — Торстен, — окликнул он его. И вторил воин это имя до тех пор, пока не решился остановить повозку. На него навалился страх. Но он не пугал, а скорее причинял неимоверную боль, сдавливающую грудь. Его дыхание участилось. Храмовник лежал, не шевелясь. Взор Торстена застыл на одном месте, а на лице виднелось подобие улыбки. В глазах Аластера предательски блеснули слезы.***
— Ему можно помочь? — обеспокоенно прокричал Эренар, выбегая на улицу. Он держал зажженный светильник над головой. — Хорошо, что ты здесь. «Наверное», — договорил тот уже про себя, а после взглянул на Торстена печальным взглядом. — Нет. Уже нет, — произнес он отстраненно. — Я перенесу его, а ты позаботься о девушке. Она без сознания. И еще, Эренар. Разыщи Ардениона для меня, скажи, что мне нужно обсудить с ним одно важное дело. — Но, что случилось? — его сердце застучало сильнее. — Чтобы ни случилось, это уже позади. Расскажу все позже. Эренар развернулся на пятках, стесненный сомнениями и думами, и направился к повозке. Прикрепив к ней светильник, он учуял противный запах, исходивший от соломы, но это его не смутило. В следующее мгновение Эренар был как никогда осторожен в своей жизни, когда брал Гвенни на руки. Ее несколько холодное тело пугало его. И страх этот рождал в нем тревогу за жизнь неизвестного ему человека. Он видел ее в первый раз, но она уже заставила его испытать к себе чувство трепетного волнения. — А куда мне ее… — оборвал он свой вопрос, когда заметил, что Аластер уже скрылся в темноте. Эренар вздохнул и стал прикидывать, куда бы можно было отнести девушку. Он миновал парадный вход, прошел по извилистым коридорам, оставляя позади себя бесчисленные залы и запертые комнаты, и когда, наконец, набрел на открытую дверь, с облегчением выдохнул — его руки начало мало-помалу сводить от усталости. Эренар уложил Гвенни на постель, открыл занавески, что прикрывали окна, и с несколько минут постоял рядом. В комнату проникли холодные лучи Элоны, высвободившиеся из оков туч и осветившие лицо девушки. Он смотрел на ее резкие черты лица, высокие выдающиеся скулы, темные ониксовые волосы, и на худое тело. Укрыв ее одеялом, Эренар, нехотя, покинул комнату. То ли оттого, что боялся за ее жизнь, то ли потому, что Гвенни напомнила ему, что он еще умеет чувствовать. Чувствовать по-настоящему. Оставив девушку, мысли Эренара занял другой и незнакомый ему человек — Торстен. Кем он был, как умер и что же случилось — все эти вопросы занимали его голову, которая начинала уже пухнуть и болеть. Он нашел Ардениона в восточном крыле замка. Старик крепко спал. — Он спит. Нужно было его разбудить? — несколько робко спросил Эренар, входя в каминную. — Нет. Спасибо, — отвечал Аластер, не отрываясь от своих раздумий. Его фигура, теперь несколько сутулая, неподвижно сидела в кресле. — А девушка? Что с ней? — Я позабочусь обо всем. Ложись спать, если сможешь, — рассеянный взгляд Аластера направился на Эренара. В нем читалась боль утраты, но он все-таки смог выдавить из себя подобие улыбки: — Все будет хорошо. Она скоро очнется. Не принимай смерть близко к сердцу, — словно вдогонку донеслись его последние слова. Быть может, он произнес их потому, что супротив самому себе так и поступил? Как знать. Сердца людей непредсказуемы, а уж у полубессмертных мужей и подавно! Сколько же им всего довелось пережить не знает никто, возможно, они и сами не догадываются. Тело Эренара одолевал сон, но он не мог уснуть — ему было не по себе. Его терзали мысли. Он редко сталкивался со смертью и потому все чаще ловил себя на том, что попросту не знает, как к этому относиться. Эренар никогда ранее не размышлял об этом. «Смерть. Не принимай близко к сердцу», — твердил он сам себе, вспоминая сказанные слова. Что она несет, вестником чего служит? Но даже мудрейшие не ответили бы на этот вопрос. «Возможно, смерть это еще не конец. А может, это и не так», — прикидывал он. За раздумьями глубокая ночь меж тем отступала. Сестры ночной Звезды, сопровождающие ее в сумраке, начали постепенно гаснуть, попеременно тая и растворяясь в небесной вышине. За окнами, насколько хватало глаз, он видел, как Звезда Арона выходила из своего укрытия, медленно выплывая из-за сгорбленных гор. Лучи вначале осветили их снежные шапки, а затем устремились дарить тепло всему краю. Ему чудилось, как в неведомых местах нехотя пробуждаются звери, как быстрым потоком проносятся малые и большие ручейки, до того укутанные сумерками, как просыпаются деревья с их все еще редеющим зеленым убранством, как шелестит трава, и как в небе сгущаются и рассеиваются пышные облака, выше которых лишь бесконечная тьма. Он поддался этим сладостным мечтаниям, укравшим все его мысли. Его сморило под утро. Если до того ему было не по себе, то теперь Эренар ощущал лишь невероятную навалившуюся усталость, принесшую с собой, на удивление после всех переживаний, чудесные видения, что уносили его далеко-далеко к непроторенным тропам могучих изумрудных лесов, бескрайним полям и пышно цветущим лугам, над которыми кружились пестрые бабочки.