Suga AU. 0903

Свобода… Уйдя из банды, разрушив ее собственными руками, оставив лишь пепелище, на котором можно было бы построить что-то новое, он стал вновь свободным, хотя Енгук никогда не сковывал его. Использовал силу по назначению, пользовался найденышем, но тот был не против — в конце концов, какое еще ему применение можно было найти. Пока лидер доверял ему самому, обращаясь как с человеком, а не с оружием, способным лишь на убийство, Юнги был верен, не предавая. Енгук… Этот человек долго подковыривал панцирь Юнги, пытался пробраться внутрь, пока Юнги не сдался и не поверил совсем чуть этому человеку, похожему на него. Поверил только потому, что тот к нему с уважением и по-хорошему, с добротой и улыбкой, искренне интересуясь и желая помочь. Он даже как-то в шутку предложил взорвать тот комплекс, закрывшийся вскоре после побега детей, на что Юнги не ответил, но мысль на заметку взял. Свобода без привычного плана действий. Она пьянила повзрослевшего, выросшего Юнги, но тот не мог без какой-либо цели. Цель появилась, правда — отомстить правительству, которое будто бы не знало о том, что делали в том комплексе. Может, они и не знали, но Юнги все равно желал уничтожить его, найти главных по этому проекту — проекту 0903, чтобы понять, почему именно так, за что так с ними. Он не был согласен, что цель оправдывает средства, когда сам являлся лишь средством. Он ненавидел то, что с ним сделали, но силой пользовался. И что ему теперь, благодарить? Да черта с два. Цель была — отомстить правительству, а после прийти в комплекс и найти ответы, может быть. А еще взорвать тот зал, в котором его пытали, и видели все; взорвать свою комнату и разбить то самое зеркало-окно. Вот только прошлое, что сковывало изнутри, было еще слишком ярким. Он помнил, как кричал там, как задыхался, как голос срывался, ломался, как дышать было уже нечем, как противно обжигал влажный горячий воздух легкие, как… Как его кости ломали, как ногти выдирали, как кровь капала густыми, черными каплями на пол гулко. Он боялся возвращаться туда. Он боялся больше всего повторения того, что испытал в детстве. Он запутался, не зная, как выжить, и потому сбежал. Сбежал из города, из страны, чтобы попробовать откусить свободы в новом месте, утонуть в новой атмосфере, опьянеть от нее. И, может, взорвать преступный мир к чертям, устроив в нем полный хаос. Грабить, убивать — это весело, занимательно. Секс, наркотики, алкоголь… На него не действовал ни один препарат так, как хотелось бы. Он хотел бы сбежать от прошлого, забыть о нем, забыть о вечном клеймлении изнутри 0903. Но то прошлое, которое хочется забыть, является тем, что забыть невозможно. Оно никогда не сотрется из памяти. Там, в том комплексе, в нем уничтожили все человеческое. Он — Юнги, за ушами которого новые тату — «09» за одним ухом, «03» — за другим. Но он все еще Юнги. Никому не позволено называть его тем лабораторным именем — 0903. На теле все новыми росписями, поверх шрамов, закрывая их — рисунки. Сантиметр за сантиметром, участок за участком. Каждый являлся символом; каждый описывал историю жизни Юнги. И жизнь в комплексе, и одиночество, и боль; и Енгука, с которым было так спокойно, с кем никогда не было; и того мальчишку с красными волосами. Красной полосы под линией роста бирюзовых волос на шее часто касался, вспоминая квадратную улыбку и живые глаза на осунувшемся лице. Вспоминая то, как он отошел в сторону, пропуская, позволяя уйти. Почему позволил уйти? Юнги думал все же, что все дети ненавидели его, желали его смерти. Либо так, из страха, либо потому, что он убил их друзей на той арене. А тот парень то ли не знал, то ли глупый слишком. И потому, что не мог его понять, разгадать, вспоминал все чаще. Ведь к Юнги тот незнакомец относился по-доброму, так неуклюже по-доброму, как только возможно в том месте без проблеска надежд. Юнги порой думал, что бы было, если бы он позвал его, красноволосого, с собой. Выжили бы? Подружились бы? Разбежались бы сразу? Может, Юнги бы кричал и плакал, выплескивая всю боль и отчаяние тому, кто понимал лучше, чем способен был кто-либо другой. Может, Юнги бы попытался стать обычным. Но он позволил своей силе, позволил себе стать тем, у кого весь путь в крови других. Потому что он уяснил одно: насилие — единственный способ что-либо решить. Убийство — единственный способ почувствовать себя живым. На теле все новыми росписями, вместо боли, шрамов — новые тату и из тюрьм, в которые попадал порой, но выбирался все равно. Никто не имел права задерживать его в новых темницах, которые так ненавидел. Даже если его задерживали вполне на законных основаниях — за убийства, грабеж, вандализм, за угон самолета — ну, а что, он полетать хотел. И в этих тюрьмах другие, чувствуя, зная, кем являлся Юнги, издевались над ним, пытались уничтожить то ли просто так, то ли из страха… А он быстро приходил в себя, зализывал раны и мстил, убивая и заключенных, и охранников, посмевших причинить ему боль. Боль — то, что желал контролировать самостоятельно, не позволяя другим калечить себя. Убийство — единственный способ почувствовать себя живым. Либо ты, либо тебя; убил — значит, выжил. Свобода опьяняла, лишала рассудка. Юнги не жил будущим — он жил настоящим, испачканный в прошлом, хохоча в угнанных аэрокарах, на воздушных кораблях. Он жил настоящим, упиваясь им. Раньше золотой мечтой был лишь побег из комплекса. Нашел себе новую цель, чтобы жить — отомстить… И начал, когда вернулся в родную страну и направил один из самых крупных воздушных кораблей в здание правительства. Чтоб им пусто было. Да хранит их Дьявол в аду. Это — лишь начало. Он искал, чтобы понять, что двигало теми учеными в комплексе, и со временем, согласно той информации, что нашел, осознал: правительство действительно не знало, какими методами увеличивали силу детей. Пытки — инициатива ученых. Все ради новых данных, да? Даже бои, в которых они измеряли их силу, следили за уровнем ее роста. Все ради новых данных. Касаясь красной линии-полумесяца на шее, Юнги пытался найти хоть крупицу информации о том, что стало с детьми, но не смог. Слишком секретно? А не все ли равно, когда комплекс уже заброшен? И все же… Информацию о том мальчишке он найти не мог. Даже расстроился слегка. Ведь он, такой же изувеченный учеными, желал помочь. Стать другом, рискуя, когда писал те короткие кривые послания на стекле. От них из прошлого до сих пор тянуло теплом, а в глубине, в самом укромном уголке души, искалеченной, была спрятана улыбка. Та самая, предназначенная лишь Юнги. Ведь он улыбался тогда, даже не зная, видел ли его по другую сторону 0903. Он — другой, кому ничего не нужно было взамен. Он наверняка изменился теперь, и в какой-то момент Юнги перестал искать. Уж лучше сохранить в памяти ту улыбку и кривое «ты не один», чем перечеркнуть их. Изнутри жгло. Обычная жизнь так пресна для него, что метался в собственной клетке разума. Секс, наркотики, алкоголь. Ему предлагали секс на одну ночь — он брал, или отдавался, пробуя все, пытаясь забыться на секунды, чтобы после вновь окунуться в то, что у него было, в то, что составляло его самого. Собственное тело — как разменная монета: уже не столь ценное, но отдать взамен на что-либо можно. На забытье мимолетное, на новую толику информации, укрытие, оружие… Искал новые ощущения, искал то, что заинтересовало бы… Вступил в какую-то банду, которая оказалась странной сектой — быстро пошел на попятную, так как убийство-жертвоприношение — не его. А что «его»? Он ведь завидовал обычным людям, которые просто жили, пытались чего-то добиться. Он им завидовал и хотел к ним, хотел освободиться от того, что пережил, а стал лишь какой-то тенью, крысой, убийцей. Он воображал себе жизнь светлую, такую, какую никогда не смог бы прожить, но на мечтах все и заканчивалось. Мечты существуют лишь чтобы быть, а не чтобы их добивались. Он не жалел. Зачем жалеть о том, чего никогда не было? Когда теряешь лучшее и сравниваешь с тем, что имеешь — с худшим — вот тогда жалеешь. Наслаждался тем, что имел, отгоняя воспоминания о прошлом. Из прошлого его позвала одна весть, врываясь в настоящее и озаряя лицо Юнги улыбкой. Енгук очнулся спустя полгода, за которые Юнги успел разрушить большинство банд страны только потому, что было скучно. — Собираешь новую банду? — скрестив руки поверх безрукавки и накинутой на нее тонкой куртки, Юнги усмехнулся, уставившись в спину Енгука, сидевшего в кресле. Тот, развернувшись, улыбнулся одним уголком губ, обдав теплом одного лишь взгляда. Юнги снова спокойно. — Смотрю, ты отрастил челку… Подумываю взять тебя к себе. — В жизни не расплатишься. — В смерти уже, — сняв шляпу с головы, Енгук положил ее на стол аккуратно, поверх белых листов бумаги на темном потрепанном столе. Улыбка сползла с тонких губ Юнги; опустил голову, мрачно уставившись на Енгука. Тот разорвал шляпу на клочки. Раньше он такого не умел. Не умел разрывать материал. Поднимать, перемещать — да, но не это. — Организм страдал от боли все то время, что я провел без сознания. Да и до сих пор, но я могу ее терпеть. Сломаны барьеры, как ты говоришь?.. — Тебе нужны импланты пятого поколения, — медленно прошел вглубь комнаты, так и держа руки скрещенными на груди, не сводя взгляд с внимательного лица лидера. — Или шестого. Пятое поколение — последняя разработка перед побегом с комплекса. Есть в доступе, хоть и сложно достать. Шестое — то, что появилось после, и информации было столь мало, что Юнги не верил. — Шестой бы подошел тебе, не мне. Вдруг тебе бы стало легче?.. — Нет. Резче, чем хотелось. Смахнув движением головы челку в сторону, Юнги подошел еще чуть ближе. Енгук же откинулся на спинку кресла. — Знаешь, Юнги, я скучал. Тот не ответил. Лишь, постояв еще недолго, молча развернулся и ушел. В банде новой, правда, остался. И начали они с подчинения оставшихся крох, с подавления других, убийства тех, кто был против слияния. И Юнги хорошо выполнял свою работу, оставляя за собой трупы. Грабеж, вандализм, убийство. Кто-то за спиной как-то назвал Мятой, перешедшей в прозвище Минт, но «т» слишком глухо звучала. Осталось лишь звонкое и лаконичное «Мин», о создании которого многие забыли вскоре, но безызвестным Мин Юнги не остался. Место ночлега — все тот же подвал, из которого и выбраться проще, и в котором не было окон. «До сих пор не нравятся окна?» — как-то спросил Енгук, на что Юнги ответил красноречиво звоном стекла, выбив стул через прозрачное окно в кабинете лидера. Тот усмехнулся. — Почему ты никогда не был моим? — А ты об этом с самой первой встречи мечтаешь? Потому лез каждый раз? — Юнги, проверявший наличие и целостность оружия в сейфе, обернулся на низкий голос. Ответа не последовало; отвернулся обратно, щелкая затвором. Взял в руки дробовик, скользя по холодному металлу пальцами. — Я-то думал, ты просто помочь хотел и стать мне другом, а не воспользоваться моим телом. Которое мне, правда, не жаль. Тому, красноволосому, мальчишке ничего не нужно было взамен. Енгуку когда-то тоже. Но не теперь. Горячие руки Енгука на бедрах — не то, что хотел бы чувствовать Юнги. — Если ты хочешь секса со мной, то это будет единственный раз. А после я уйду, — отчеканил, сжимая дробовик сильнее в руках, напряженный. Если его телом воспользуется Енгук, даже если Юнги сам себя отдаст, он не сможет больше чувствовать себя спокойно рядом с ним. Тишина. Несколько секунд ожидания. Выдох так близко туда, где «09». Но Енгук ушел. Для Юнги Енгук всегда был кем-то особенным, не таким, как остальные. Не таким, как те, кто использовал силу Юнги, а после выкидывал его за пределы шахматной доски, чтобы не делиться, как только роль была выполнена; они потом платили своей жизнью, потому что подобного предательства не прощал. Не таким, кому было интересно искалеченное тело Юнги, украшенное рисунками тату поверх шрамов и колечками пирсинга в ушах. Он другой. Тот, кто подобрал в темную и холодную ночь, накормив, отнесясь по-хорошему. Он другой, потому что видел Юнги тем самым человеком, которым тот не смог стать. — Я тут подумал… Что все же хочу. Лучше жалеть о том, что сделал, чем о том, что не сделал. Юнги криво усмехнулся. — Так ты все же этого желал всегда. Люди — те твари, которым не стоит никогда доверять. Их убеждения, их слова, мысли — всегда ложь, потому что со временем они переворачиваются с ног на голову, выворачиваются наизнанку. Юнги отдал свое тело Енгуку, раз тот так хотел этого. Может, Юнги создан только для того, чтобы его использовали… Он хотел так наивно чего-то другого, а не этого. Но предоставил то, о чем пожелал Енгук, насладившись и сам, конечно. Но не этого он хотел. Одевшись и собрав скудные вещи, Юнги обернулся к двери, где стоял лидер, Енгук. И если бы он предложил вновь какую-то помощь, то послал бы его на все стороны, потому что считал, что использование тела — плата за будущую поддержку. — Жалеешь? — кивок. Когда теряешь лучшее и сравниваешь с тем, что имеешь — с худшим — вот тогда жалеешь. — Не жалей, а то я буду думать, что был лучшим в твоей жизни. — Я хотел переспать с тобой, потому что жалею о другом, о том, за что ты меня возненавидишь и никогда не захочешь видеть вновь. Недоумение. Краем глаза заметив что-то, что летело прямо в него, оттолкнул сразу же, хмурясь. — Конечно же… — вздох. — Такой мелочью тебя не победить. Бросок сиреневой волной настолько сильный, что Юнги пролетел несколько этажей, проломив пол собственным телом. Он не ожидал. Он настолько не ожидал, что растерялся. Больно, больно. Давно он уже не ломал столько костей. Судорожно дыша, дернул руками, смотря наверх, туда, где остался Енгук. На запястьях защелкнулись наручи. Повернул с трудом голову в их сторону. Наручи, сдерживающие силу. Те самые, подобные тем, в лаборатории. — Кому ты меня продал?! Енгук не ответил, когда оказался рядом. Он только молча наблюдал за тем, как Юнги уводили, уводили прочь, сгибавшегося от боли физической, но по щекам слезы от боли другой. — КОМУ?! КОМУ, ЕНГУК?! Тот вздрогнул, но не ответил. Первый раз, когда Юнги назвал его по имени. Последний. Чем ближе предатель, тем он незаметнее. Чем ближе, тем глубже он всаживает нож в спину, раня почти смертельно. Виноватый взгляд Енгука дарил боль. Его предательство убивало наивную и доверчивую душу того человека, которым Юнги не смог стать.