Зима за окном

Такси останавливается у подъезда, плачу по счетчику и выхожу, поднимаюсь на лифте на последний этаж. Открываю дверь ключом, и неслышно пробираюсь в свою комнату. Мама плачет в ванной, открыв воду, чтобы я не догадался. Вот только после диализа у меня нет сил переживать еще и из-за этого. Не раздеваясь, ложусь на незаправленную постель, мгновенно засыпая. Просыпаюсь отдохнувшим, за окном темно, ночь, наверное. Тихо выбираюсь из своей комнаты, так же тихо покидаю квартиру. Спускаюсь пешком, наслаждаясь ощущением собственного всесилия. Только через семь лестничных пролетов силы покидают меня, сажусь прямо на ступеньки. В подъезде темно, опять кто-то вывинтил лампочки. Дышу, сегодня у меня получится спуститься до первого этажа пешком. Пусть не сразу, пусть с перерывами, но получится. Закрываю глаза, отгораживаясь от собственного бессильного тела. Там, в собственных мыслях, я другой, сильный, здоровый, живой. Иногда мне начинает казаться, что вся моя жизнь, это просто чей-то дурацкий кошмар. - Андрей! Крик матери раздается по лестничной клетке, отражаясь от стен, она слишком испугана и я отзываюсь: - Тут, на шестом этаже. Приезжает за мной на лифте, помогает встать, ведет домой, ругая за идиотскую выходку. Оказывается сейчас уже два часа ночи. Мама помогает мне добраться до постели, хлопочет вокруг меня. Дины больше нет, Тошки тоже, их места занимают другие, я почти все время молчу, меня раздражают их разговоры, да и сил на них уходит слишком много. Закрываю глаза, прекрасно зная, как сильно их это пугает. Последние полгода я не смотрюсь в зеркало, ведь оттуда на меня смотрит мертвец. Даже миры в моей голове померкли, потеряли почти все краски. Они уже не спасают от действительности, просто я к ним привык. Прохладные мамины пальцы обхватывают мое запястье, профессионально находя пульс. Она теперь всюду меня сопровождает. И больше не плачет в ванной, она просто ждет. Вот только я не знаю чего: новой почки для меня, или моей смерти и свободы? Сеансы диализа становятся привычными, монотонными, меня больше не пугает их одинаковость, просто сил бояться уже нет. В отличии от Дины, до конца ждавшей чуда, я смирился и просто хочу, чтобы все закончилось быстрее. - Смотрите, снег падает в марте! Открываю глаза и смотрю в окно, невольно с уставшей улыбкой вспоминаю Динкину фразу: - Еще бы гололед был, и вообще было замечательно. Все, в том числе и мать, смотрят на меня осуждающе, словно мы не ждем чужой смерти, чтобы продолжить собственные жалкие жизни. Только Тамара, медсестра, смотрит не осуждая, ей все равно, и от этого становится легче. Телефонный звонок будит меня в четыре часа утра, а уже через десять минут меня укладывают на носилки, я слабо цепляюсь за мать. - Не надо, - мой голос, почти не слышимый, слабый. – Ты же знаешь, мне не пережить операцию, слишком поздно. Будет как с Диной. - Не мели ерунды! Вот только она понимает, что я прав. Не мне её осуждать, возможно, она просто цепляется за соломинку, возможно, не хочет видеть, как медленно и мучительно я умираю. Закрываю глаза, привычных серых миров, населяющих мой разум, почему-то не осталось, и мне приходится придумывать новый, придумывать нового себя, пока скорая везет меня в больницу. Я раскрашиваю свой мир яркими, возможно даже гротескными красками, пока врач осматривает меня. Я погружаюсь в создание мира с головой, чтобы не слышать, как пожилой доктор спорит с мамой, объясняя, что меня спасать уже слишком поздно. Мама орет, ругается матом, и срывается на плач, я же ухожу в себя, почти не чувствуя, как мне становится трудно дышать. Я знаю, что умираю, но продолжаю создавать новый мир, почему-то мне кажется это важным - успеть закончить, до того, как умру. Голова гудит, где-то на кромке сознания слышны людские голоса. Издаю тихий стон, не понимая, зачем они продлевают мою агонию? Глаза открывать не хочется, не желаю видеть возле себя ленивых медсестер. Что-то во мне изменилось, не сразу, но я понимаю – моих миров больше нет, а новые создавать почему-то не получается, они рассыпаются на мелкие осколки.