Зима за окном

Меня грубо хватают за руки и ноги. Куда-то несут, мне страшно, кажется, они посчитали меня мертвым и тащат в морг. Открываю глаза, пытаюсь что-то сказать, но только хриплю, перед глазами все расплывается. Странно, они не остановились, даже не вздрогнули. Темно-серые тени тащат меня, больно вцепившись в запястья и лодыжки. Солнечный свет, яркий, ослепляющий, заставляет слезиться глаза, меня, как мешок с мукой, выбрасывают на улицу. Ударяюсь о мостовую, задыхаясь в собственном стоне. Лежу, приходя в себя, не понимая, что происходит. Кто-то заслоняет от меня солнце, мне удается рассмотреть седые, грязные волосы, он подносит ко рту кружку, помогает напиться. Становится легче, и я обращаю внимание на странную одежду своего благодетеля. Серая грязная рубашка, лохмотьями свисает с плеч. И глаза, желтые, словно кошачьи. От удивления захлебываюсь водой, старик чуть приподнимает меня, помогая откашляться, ворчит себе под нос, скорее для себя, не рассчитывая на единственного слушателя: - Вечно стража Храма вышвыривает так людей в день выпускных экзаменов. То, что мы не можем лечиться платно, и вынуждены доверять недоучкам, рискуя своей жизнью, не значит, что мы мусор. Напоив меня, старик встает, я замечаю маленькую яркую татуировку на шее, мгновенно понимая, что она значит – бродяга. Ошарашенный, я с трудом сажусь, и смотрю на Храм, из которого меня только что выкинули. Так и есть, стены из черного мрамора, значит слева лавка сладостей, знаменитая на всю столицу Аравии. Поворачиваюсь, подтверждая свою догадку, затем смотрю в противоположную сторону – там красуется лавка тканей, вся крыша которой украшена разноцветными кусочками шелка. Оглядываю всю площадь «Выздоровевших», сверяя реальность с тем миром, который я выдумал. Люди, одетые в римские туники или в широкие шаровары с рубашкой, спешат по своим делам, либо едут в паланкинах, кое-где даже виднеются всадники. Так, это не может быть правдой. Просто не может. Храм, где готовят магов-лекарей, если у них выпускной, единственный день в году, когда все желающие получают помощь бесплатно, значит сегодня первый день весны. Стража все выносит и выносит оборванцев, бросая их на мостовую, знакомый мне бродяга ходит между несчастными, отпаивая их водой из фонтана. Если кто-то из больных не выжил, значит, один из студентов провалил выпускной, и еще семь лет будет учиться. У всех, кто находится рядом, я вижу татуировки на шее чуть ниже уха, мгновенно понимая – вот землепашец, а это пастух, попрошайка, бродяга. У подростков и детей татуировки отражают только то, кем являются их родители. Мир, придуман мною, и я знаю про него все. Еще не понимая до конца, бред ли это моего мозга, лишенного кислорода, или я, и в самом деле здесь, встаю и, пошатываясь, иду к оружейной лавке. Там, любуясь на себя в какой-нибудь щит, я смогу понять, есть ли у меня подобная, или любой житель может сделать меня своей собственностью. Мне не по силам обходить прохожих, и я останавливаюсь, пропуская их. У самой лавки кто-то налетает со спины, сбивая с ног. Успеваю подставить руки, защищая лицо. - Куда смотришь, отребье? - меня сильно пинают по ребрам, затем перешагнув, спешат по своим делам. Встаю на четвереньки, людской поток обтекает меня, чуть продохнув, поднимаюсь. Пошатываюсь, не столько от падения, сколько от слабости, замечая, как по разодранным ладоням струится кровь. Судя по ощущениям, колени тоже разбиты. Плетусь к лавке оружейника. Там многолюдно, мужчины, старики и юноши что-то выбирают. Стараюсь не задевать их дорогих и чистых одежд своими лохмотьями, пробираюсь бочком к щитам. - Таонга, смотри, какой высокородный покупатель к тебе пожаловал, - меня хватают за шиворот, и вытягивают к входу в лавку, бросая на каменную мостовую. Владелец лавки, огромный, рыжий мужчина, с ярко фиолетовыми глазами, скрестив руки на груди, выходит вперед. Подхватывает меня за остатки рубашки, тянет наверх, заставляя встать. Я отворачиваюсь, чтобы не смотреть в его разъяренное лицо, и ловлю свое отражение на гладкой, полированной поверхности щита. Да уж, краше в гроб кладут, я не изменился, тусклые безжизненные короткие волосы, погасшие глаза, глубокие привычные тени под ними, бледная, синюшная кожа. В самом конце той жизни я был худым, даже не так, меня почти не было, при росте метр семьдесят я едва ли весил килограмм сорок. Единственное, что изменилось во мне, это бледная, почти стертая татуировка, характеризующая меня как «сына шлюхи». - Сантор, ты как был гаденышем, так и остался, - затем, уже мягче, мне. – Можешь зайти за лавку, у левой стены горн, переночуй там, так будет теплее. Меня, к моему удивлению, отпускают, и я плетусь в указанном направлении, прислоняюсь спиной к теплой стене и засыпаю. Меня тормошат, темно, я едва могу узнать Таонга, он всовывает в мои руки свежий хлеб, и, пожелав мне спокойной ночи, уходит. Просыпаюсь ночью от холода и, ежась, пытаюсь максимально прикрыться тряпьем, служащим мне одеждой. Нужно будет искать работу, копить деньги на обновление татуировки. Через пару месяцев она совсем сойдет, а становиться рабом мне не хочется. Вот только я сейчас вряд ли в состоянии заниматься тяжелым физическим трудом, а профессии у меня нет. Чувствую, как замерзаю, встаю и начинаю ходить, наблюдая за тем, как медленно светлеет небо. Я не решаюсь отходить далеко от лавки, мне хочется попытать счастья именно тут. Возможно, просто сжалившись, Таонга даст мне какую-нибудь работу. Оружейник появляется только, когда уже совсем рассвело. - Здравствуйте. - Привет. Не замерз под утро? - Да нет, ничего, - сам поражаюсь, насколько хриплым стал мой голос. – Извините, может у вас найдется для меня какая-нибудь работа? Таонга задумчиво смотрит на меня. - Прости, паренек, но тебе тут не найдется ничего по силам. Может, лучше займешься тем, чем занимался твой отец? Странно, или я неверно прочел татуировку, или я не заметил указания на профессию отца. Все, что я смог понять, это то, что в этом мире моя мама зарабатывала на жизнь проституцией. - Хотя… С твои теперешним видом это тоже не вариант. Ладно, входи, придумаем что-нибудь. Уже четвертый день живу в задней части лавки. Оружейник не платит мне, только кормит и позволяет ночевать под крышей. Каждое утро, до того, как лавка начинает заполняться покупателями, Таонга выгоняет меня на улицу, на солнышко. Затем весь день я сижу и полирую щиты, мечи, кинжалы. Толку с меня мало, но оружейник не ругает, сам, понимая, что я просто не подниму, приходит за товаром. - Андрэ, - почему-то Таонга всегда называет меня так. – Завтра и послезавтра выходные. Пойдешь со мной ко мне домой. Вымоешься, переоденешься. - А я там никому не помешаю? - Нет, не помешаешь. Мы бредем по вечерним улицам, Таонга идет впереди, принимая на себя все толчки спешащих людей. Мне же удобнее идти следом, рассматривая разношерстную толпу. Спустя минут двадцать до меня доходит – вокруг только мужчины, юноши, мальчики, старики. Женщин, девушек, старух и девочек нет. Пытаюсь вспомнить, какую роль в этом мире я отвел женскому полу и изумленно понимаю – никакую. Я просто забыл о существовании девушек. Заболел я, когда мне только исполнилось тринадцать, с четырнадцати был на домашнем обучении, и спустя четыре года, когда я, умирая, создавал этот мир, они казались мне далекими, непонятными, ненужными. Вот их-то я и упустил из виду. - Андрэ, тебе плохо? – заботливый голос оружейника вырывает меня из моих мыслей. Отрицательно машу головой, вновь начиная идти. Значит, шлюхой у меня был отец? Вот это вполне объяснимо, мой настоящий папаша именно этим и являлся. Не работал, сидел на шее у моей мамы, а потом нашел себе другую, постарше, побогаче. Таонга остановился возле небольшого дома, открыл калитку и, пропустив меня, направился к дверям. Навстречу отцу выбежали трое мальчишек, интересно, откуда они взялись, если матери у них нет? Ответ я получил через мгновение, в виде высокого, черноволосого мужчины, который по виду был лет на семь моложе оружейника. На шее у него красовалась тату «человек среднего достатка» и, судя по сильно выпирающему животу, именно он и занимался деторождением в этой семье. - Фарэй, солнышко мое, это Андрэ, я тебе про него говорил. - Помню, - мужчина подошел к Таонга и подставил щеку для поцелуя, затем скомандовал: - Андрэ, иди наверх, я тебе уже ванну приготовил и чистую одежду. Она будет тебе чуть велика, но все же лучше этой. Старший из сыновей, серьезный рыжий мальчишка лет десяти вызвался меня провожать.