Зима за окном

Иму Мальчишка встает, покраснев, прощается, но я вижу, как горят его глаза. Салиаю повезло с отцом, пусть только с одним из двух, но все же повезло. Вереса никогда не посмеет убить в нем эту детскую веру в чудо. Скидываю с себя тогу и в одних штанах отправляюсь в ванну. Пока набирается вода, я ловлю свое отражение в зеркале. Эти упрямые слуги опять поменяли его, и я подхожу вплотную, кладу ладонь на стекло, закрываю глаза, заставляя зеркало покрытья тысячей мелких трещин. Таким я себе нравлюсь больше, мое лицо, словно изрезанно каким-то психом, обезображено до неузнаваемости. Когда я был чуть младше Салиая, именно это я с ним и сделал. Глупая, бессмысленная, детская выходка. Я был уверен, что таким уже никому не понадоблюсь, резал бы кожу раз за разом, и отцы сдались бы, не желая спустить все состояние на услуги магов-лекарей. Я был готов к боли от порезов, к боли от кнутов в наказание… Но они действительно умнее меня. Кнут даже не коснулся спины, и лицо сразу не залечили, просто отправили меня на «отдых» на этот страшный, бесконечный месяц. Интересно, мой брат, второй отец Салиая, по собственной воле работал в таком же месте? Хотя, нет, думаю, его бордель был другой ценовой категории. Ирио. Имя моего брата, слово, которое после его побега из рода Охраняющих грань нельзя было произносить вслух. - Ирио, - произношу тихо, и сам замираю, наслаждаясь забытыми звуками. Единственный из всей семьи, кто хоть как-то любил меня. Трое старших, зная, что останутся в роду, что будут будущим, не обращали внимания на младших. Ирио был четвертым, старшим из тех, кого растили на продажу. Столько лет подряд я презирал его, думая, что он мог бы почаще заступаться за меня и младших. Сейчас понимаю, что, как и у меня, у него просто не было возможности. В дверь ванной поскреблись. - Входи, что там у тебя? - только мой старый слуга, некогда бывший моим нянькой, скребся так. - Письма, мой господин. - Сколько? - Только шесть штук, известие о вашей с Императором помолвке быстро разносится. - А то есть? Слуга кивнул, протянул серый конверт из дешевой бумаги. - Сожги остальные, это я уничтожу сам, едва прочту. Я уже и не помнил, сколько лет подряд я получал эти письма. Самое первое я вскрыл только потому, что оно не было надушено, и бумага, грубая, серая, выделяла его на фоне остальных. Нет, писал человек грамотный, начитанный, но писал те же глупости, что и остальные. Любовь, красивое слово, придуманное для того, чтобы прикрыть похоть, встречалось чуть ли не в каждой строчке. Но я ответил, даже не имея обратного адреса, просто на всякий случай. Ответил тремя предложениями, исправляя цитату из моей любимой книги. На следующий день пришел неизвестный слуга и спросил, не дал ли я ответа на послание в сером конверте. И мой верный слуга отдал мой ответ без спроса, просто он был удивлен, я впервые хоть кому-то написал. Я не умел и не умею злиться на него, слишком хорошо помню, как он сидел возле моей кровати, читая вслух, каждый раз, когда я не мог заснуть от боли в испоротой спине. Через семь дней принесли ответ. Мой невидимый собеседник был умнее большинства, больше ни в одном письме я не увидел этого проклятого слова. Он просто написал, что в первом издании цитата звучала именно так, как он её употребил и еще, там были собраны все отличия текста первого издания от последующих. Я с трудом нашел нужную книгу в Императорской библиотеке, прочел её за ночь, но ответ не написал. Его слуга приходил каждый день, три недели кряду и исчез, только унеся мое письмо. Через несколько лет переписки обо всем на свете, я сам посоветовал ему сделать предложение моим отцам, обещая, в случае надобности, даже одолжить ему недостающую сумму денег. В следующем письме был подробно рассмотрен новый указ Императора, который мы до этого обсуждали, и только в самом конце была приписка. Почерк был один, но слова «Дело не в деньгах, я просто не имею права делать предложение Вам» были написаны чуть по другому, словно рука писавшего дрожала. Мой собеседник был, скорее всего, сыном богатого купца. Умен, образован, язвителен, богат, но не знатен. Очередное письмо, как глоток воздуха в душной камере, очередной образец ума и едкого, колючего юмора. Я читаю только один раз, запоминая все почти дословно, и выхожу в гостиную, смяв бумагу, бросаю её в огонь. Еще несколько часов я не буду думать о себе, я буду в мыслях составлять ответ. Потом быстро, боясь забыть особо понравившиеся собственные мысли, перенесу все на бумагу. Даже если Тайная полиция перехватит слугу, моему незримому собеседнику ничего не грозит. В письме нет горьких пряных слов: люблю, восхищаюсь, родной. Просто философская переписка, не более, совсем обезличенная. Я не стал бы её продолжать, если был бы хоть один шанс, что мои письма станут причиной его ареста. Я не знаю, как его зовут, как он выглядит, сколько ему лет, странно, но это стало неважным уже десяток лет назад. Я знаю его мысли, его мировоззрение, а он знает меня, все темное и все хорошее, но его это не пугает. Единственный человек, который знает меня, единственный человек, в котором уверен я. Иногда, когда осознание собственной глупости накрывало меня с головой, я месяцами не отвечал, думал, отступит. Но нет, письма приходили, одно за другим, полные мыслей, шуток, понятных только нам, и мой незримый собеседник раскрывался дальше, даже не зная, читаю ли я его послания. И я отвечал, диалог продолжался, он ни словом не упрекал меня за долгое молчание. Если бы я читал роман о наших отношениях, я бы смеялся, не веря, что такое возможно. Но мой собеседник завораживал, пленял и подпускал меня так близко, словно выставляя все самое дорогое на мой суд. И пусть на бумаге было просто обсуждение книги или спектакля, или стихотворения, там никто не прятался за общими фразами, каждый писал то, что думал. Все зашло настолько далеко, что я уже понимал его настроение и эмоции просто по наклону слов, по силе нажатия на перо, по завиткам букв. - Господин, вас хочет видеть господин Салиай. - Скажи ему, что я занят, пусть приходит завтра… Только помягче, и извинись обязательно. Я смотрю на огонь, почти не слыша, как слуга выпроваживает моего племянника. Не замечаю, как выключает воду в ванной, как, тяжело вздыхая, накидывает на меня плед.