Призраки Шафрановых холмов

Мысли разбегались ртутными шариками, и Уотсон никак не мог понять, причем же тут цыплята. Сегодня утром доктор, пришедший засвидетельствовать смерть Уитакера, пил потом в их гостиной кофе с коржиками и говорил о чем-то совсем постороннем - боясь, очевидно, касаться пропажи Ариадны. Генри Уотсон слушал его, не слыша хорошенько и не понимая, о чем тот говорит. Больше всего хотелось оказаться сейчас где-то далеко-далеко отсюда, и чтобы все произошедшее оказалось сном, и пусть даже у него никогда не будет ни дочерей, ни даже Виргинии - пусть его просто оставят в покое! "Ничего не хочу, только оставьте меня в покое! Пожалуйста!.." Доктор, видно, угадал его мысли, потому что заторопился допить свой кофе и наверное, скоро ушел бы, если бы не вбежавшая в гостиную встрепанная Мелани с платьем Ариадны, которое она нашла, убирая. Нашла во флигеле для слуг, в комнате, отведенной помощнику Рамакера. Потом все завертелось так скоро, что стало не до доктора, и только когда помощник шерифа и добровольцы, созванные им, бросились на поиски исчезнувшего рамакеровского азиата, Генри смог сесть и попытаться успокоиться. Платье... платье дочери в комнате Мо Фроста. Цыплята... "У меня передохли мои леггорнские цыплята, сэр. И у Лефевра, который тоже берет для своих цесарок корм у Барни, тоже потери. Никому теперь нельзя доверять". Корм, клюют цыплята корм и дохнут. Один и тот же корм. Мозг цеплялся за корм и едва ли не сам, без участия воли, без участия самого Генри принялся разматывать цепочку, и тут уж Уотсон ничего не мог с ним поделать. Один и тот же корм. И одни и те же признаки... доктор говорил о признаках, будто бы у Уитакера то же красно-серое лицо, что у приезжего, еще в конце зимы скоропостижно скончавшегося в комнате над салуном Барни. И у шерифа, ослепшего шерифа тоже проступали на сделавшемся красным лице серые пятна. Шериф заболел после пикника, где кроме него не был отравлен никто. Генри напряг память, радуясь возможности занять ум отвлеченными упражнениями, радуясь возможности не думать о дочери, о жене, которая второй день не желала выходить из комнаты даже к столу, - и память услужливо, почти радостно подбросила картинку: он сам, танцующий с маленькой мисс Черити Олдман, забавно серьезной неулыбчивой девочкой, которую ему вдруг захотелось заставить улыбнуться, Уитакер, разносящий напитки с важностью дворецкого в герцогском имении, он же, протягивающий стакан рукой в нитяной белой перчатке, белое против смуглоты кожи запястья. Что-то было в этом неприятное, скрежещущее. Кому, кому протягивал Уитакер стакан? И вдруг, словно по чьей-то подсказке, Уотсон ясно как наяву увидел рамакеровского азиата, державшегося на пикнике скромно, но слишком уж независимо. И танцевавшего с его дочерью. С Ариадной. Вежливая улыбка, смугловатые пальцы уже готовы взять стакан с плещущимся в нем темно-янтарным джином. Но шериф Риксон не то не заметил, не то не пожелал заметить, что напиток предназначался не ему, уверенно перехватил стакан и, небрежно поблагодарив, продолжил болтать с доктором, потягивая джин. Но позвольте, шериф не один пил джин на пикнике! И никто, слышите, никто более не почувствовал себя дурно, вскричал возмущенный голос в сознании Генри Уотсона. Это надо обдумать, обдумать - Генри сцепил пальцы, согнув их так, что затрещали суставы, и приведя себя этим в состояние рабочей сосредоточенной собранности, уставился на дверь. Которая немедленно открылась, прервав ход его размышлений и впустив горничную Мелани, которая понятия не имела, очевидно, что такое хорошие манеры. Ибо влетела в комнату с круглыми глазами и без стука. - Вам лучше бы спуститься, мистер Уотсон, сэр, - скороговоркой выдохнула она и перевела дух. - Там вас джентмены спрашивали, из Миннесоты, ихний главный назвался Винсаном Жаме. *** Серые шляпы... серые шляпы у ворот Шафрановых холмов. Снова, снова как четверть века тому, как двадцать пять лет назад - бесконечных, тягучих как черная смола лет. Нет! Нет! Тех нет, давно нет, их тела истлели в могиле, только застрявшие в черепах и между ребер пули остались ржаветь. "Смотри, смотри, Джиллиан - не я ли говорил тебе, что от судьбы не уйти? От нее не убежишь как ни пытайся. Куда ни кинь - ты моя дочь, моя кровь. Ты такая же как я. Девчонка погибнет. И если твой сын сбежит, на нем будет клеймо убийцы и насильника, и ему нигде не будет покоя. Ты знаешь, как умеют преследовать оказавшихся вне закона? В них вцепляются мертвой хваткой своры псов и гонят, и жрут, и жалят до тех пор, пока не схватят и не затянут на шее петлю, пока не вздернут повыше, на мертвое дерево, вроде того, что тут, неподалеку от дубильного завода". Нет, нет! То дерево... Смотрят мертвые, проклятые глаза на старое тюльпановое дерево... "Давай уедем!" - слышится ей шепот. Уехать, уехать предлагал Янги в их встречу - темной ночью под тем самым тюльпановым деревом, к которому, знали они, никто и подойти лишний раз не смеет. "Уедем, сбежим туда, где никто не найдет, - непривычно остро, почти лихорадочно загорелись тогда глаза Янги, вздрогнули черные острые косицы, которые он отбросил со лба. - Здесь... будет плохо". ...Айзек Мейдж, ему тогда было десять-двенадцать. Он был при Янге чем-то вроде безмолвного пажа при короле. Не смел подойти, не смел и слова сказать, восхищался издали. Но смел сделать все, что мог - прикрыл ветками тело, а после привел ее. Утирая слезы, так и бегущие по коричного цвета щекам. Он же помог копать мягкую землю под ивой. Гниет Айзек Мейдж теперь на окраине кладбища. А серые, серые шляпы снова в Шафрановых холмах... *** Мо был уверен, что прекрасно успел узнать здешний лес - но вот уже в пятый раз выходил к ведущей из Саутпорта дороге. Хлестали по ногам придорожные колючки дикой ежевики и малины, паутина липла на лицо, но он не замечал их. Деревья, тропинки, кусты изгоняли его будто строгие заботливые няньки, не дающие дитю подойти к огню, к воде, к разверзтому колодцу. Иди, иди, малый, иди к своим игрушкам, нечего тебе делать здесь, опасно здесь! Но Мо снова и снова кружил по лесу, упрямо и неотвратимо - хотя нарастающий ужас от того, что время идет, а он все еще не там, не там, где должен быть, поглощал его и не давал заметить теплой нежности, с какой выталкивает его лес. И едва удавалось уже думать связно, едва удавалось замечать приметы окружающего лета, терялись они в надвигающихся неотвратимых шепчущих на разные голоса лесных сумерках. Когда ему казалось, что вот, вот она тропинка, ведущая к Джонову холму, вот и лощинка, где росли так привлекавшие кобылку Уотсона кусты - словно по мановению руки фокусника или же прожженого шулера картинка менялась, вот и тропинка другая, вот и выход из леса, и закатное рыжее солнце встречает его. Словно водило его в лесу нечто, ни в какую не желающее пускать, желающее непременно изгнать его прочь из Саутпорта. Не нужно ходить во владениях неупокоенных, не нужно ходить их путями, шептала листва молоденьких буков и вязов. Не нужно, нельзя, как нельзя ходить между деревом и забором, как нельзя набирать воду из чужих колодцев... Бойся, бойся, смертный! Завертится над тобой черное лесное кружево, закружит, поймает и швырнет на все ту же дорогу как заблудившегося волчонка, которого мать тащит за шкирку в теплое логовище - не ходи, не надо! - Отпусти! - наконец закричал Мо, остановившись. По телу струился холодный пот и рубашка совсем промокла. Его била дрожь, ноги уже плохо слушались, глаза заволакивала темная пелена, он почти ничего не видел. - Отпусти меня! *** Ариадна присела рядом, поглаживала ее по волосам, словно старшая сестра. И Черити уцепилась за тонкие слабые руки, едва не плача - от страха и беспомощности, от непрошедшего еще ощущения холодных твердых пальцев на горле. Капала вода, под капель которой Ариадна поставила опустошенную Черити кружку, и теперь капли падали в наполняющийся сосуд уже не со звоном, а с глухим тихим "бульк", в котором слышались Черити увещевания - потерпи, потерпи еще немного, ну вот так, вот так. Все пройдет, и это тоже пройдет, и будет снова свет солнца, и мама с папой, и никаких колодцев. "Он скоро придет. Придет и приведет людей", - Черити твердила это, уже не замечая, вслух или про себя. Как молитву или заклинание. Твердила и видела, как спускается к ним Мо Фрост, человек, нашедший способ отыскать Ариадну, как когда-то его отец отыскал его мать. Улитка, закручивающаяся в собственную раковину, змея, кусающая свой хвост. В их каменном узилище темнело, только отверстие высоко вверху пропускало еще немного свет, и Черити снова стало казаться, что зашевелились, поддаваясь чужой злой воле, черные каменные стены. - Он не придет, - вдруг услышала она в ответ на свое заклинание, в очередной раз прорвавшееся к губам. Ариадна стояла, выпрямившись, и казалось, белая сорочка ее слегка светится в темноте. - Ты разве не понимаешь? Она присела, взяла Черити за плечи и заставила подняться. В полутьме светлые глаза Ариадны чуть отблескивали и во всем ее облике Черити вдруг ощутила несгибаемую упругую решимость. - Он не придет, потому что его не отпустят, - сдавленным шепотом проговорила Ариадна, пальцы ее стиснули плечи Черити с лютой злобой. - Потому что оно все повторяется, понимаешь ты или нет? Как было с Янгом, как было и прежде... Она оглянулась, обведя взглядом темные своды. - Ты должна выбраться, - бросила Ариадна. - Ты выберешься и попросишь Джиллиан. Она не оставит в беде своего сына. "Она сошла с ума", испуганно подумала Черити, дернулась, чтобы освободиться, но пальцы Ариадны сжались на плечах еще сильнее. - Ты помнишь, что случилось с Янгом? Его убили, его убили такие же, как шериф и его свора, - с нечеловеческой ненавистью прошипела Ариадна. И мягче повторила: - Ты попросишь помощи у Джиллиан, тебе она не откажет, тебе она поверит. Она спасет Мо. - А ты? - Черити ощутила, что хватка Ариадны ослабла, положила руки на запястья и со щемящим чувством ощутила их тонкость и хрупкость. "Она пыталась меня убить", вспомнила Черити расслышанный ею шепот Ариадны, когда шарабан Уотсонов вдруг разбила взбесившаяся лошадь. "Она" - это не ведьма Тереза, и от этой мысли у Черити волосы зашевелились на голове, а во рту стало ужасно сладко. "Она" - это Джиллиан Уотсон. - Я помогу тебе ухватиться за веревку, - теперь Ариадна говорила с привычными виноватыми интонациями, словно вспышка отняла у нее силы. И вот тут у Черити перехватило горло. И она враз поняла ту тоску, которая то и дело заплескивала в глазах Мо, когда она говорила о том, чтобы найти Ариадну. Таких как Ариадна, все должны любить на коленях, подумала Черити. И неважно, насколько правильны черты ее лица, насколько ярка ее красота. В тусклом свете умирающего дня, в пещере, измученная - Ариадна все же была сейчас прекраснее всех, кого Черити доводилось видеть. Прекраснее Бетси Картер, и даже прекраснее Адель Ричардсон, дочери сахарного короля Ричардсона, которую Черити видела в прошлом году на рождество на балу в Де-Мойне в грогроновом платье персикового цвета, надолго захватившем воображение и Черити, и ее матери. Но сказать, высказать это - не было у Черити таких слов, она только попыталась обнять ее, но Ариадна не то не поняла, не то не желала ее порыва. Она лишь слабо улыбнулась и взглянула вверх. - Давай, - Ариадна подошла под самое верхнее отверстие, из которого еще струился свет умирающего дня, и совершенно как мальчишка, наклонилась и уперлась руками в колени. - Мне на спину, а потом хватайся за веревку. *** Куда ты, сын? Куда? Ты погибнешь, погибнешь... "Ну как, Джилли, каково оно? Когда твоя плоть и кровь сама идет навстречу гибели и не желает слушать тебя?" "Замолчи!" "Каково это - видеть, как твое дитя связалось с недостойным его? Видеть, как оно бунтует и творит глупости? Я видел это - теперь это видишь и ты". "Нет!! Замолчи, отец! Я не отпущу его на смерть!" "Ты моя кровь, ты такая же как я! Упрямая. Ты говоришь мои слова и думаешь мои мысли. Мальчишке конец в любом случае, а ты навсегда останешься в Холмах. Со мной". "Отец... Замолчи". Мы над судьбой, Джиллиан, Джиллиан, мы над судьбой не вольны. Обречена ты, Джиллиан, Джиллиан, видеть дремотные сны. Видеть любовь свою, Джиллиан, Джиллиан, видеть все то, что ушло. Будешь ты вечно скитаться, о Джиллиан, там где скрывается зло. Слушает всею собой, как слушают в бескрайней степи голос пастушьей гармоники. "Он ведь звал, Янг, звал уехать - но я не хотела, я хотела обрести счастье, ничего не теряя. Я была слепа, потому что хотела быть слепой..." Слепой... *** Мо показалось, что темнота сползла куда-то вниз, к земле, и растворилась там черными клочьями, впиталась в почву, в траву, в опавшие листья. Перестала застить глаза. Перед ним была тропинка, не светлее прежних, поднималась она куда-то на взхольмье, вверх, а навстречу слышались торопливые шаги, быстрые и сбивчивые. - Помоги! - услышал он, срывающийся полудетский голос. Знакомый голос. Мо остановился, приготовившись к тому, что сейчас придется бежать - вперед или назад, если за девчонкой идут люди шерифа. - Помогите... - в выломившейся на тропинку грязной оборванной девчонке с трудом узналась Черити Олдман, которую он видел всего несколько часов назад. - Мистер... Фрост... - выдохнула она, схватившись за его руки. Мо увидел, как исцарапаны и сбиты ее пальцы. - Она там, там, в колодце, - Черити оглянулась испуганно, будто ожидая, что кто-то или что-то бросится на них. - В колодце... Не слушая ее, Мо бросился по тропинке туда, откуда появилась Черити, и увидел сперва заднее колесо шарабана, а потом и весь шарабан вместе с мышастой кобылой. - Ада! - крикнула Черити, наклонившись над темным провалом, но опасаясь наклоняться слишком низко. - Ариадна! От молчания, которым дышал черный провал, Мо стало жутко - и прогоняя эту жуть, он схватился обеими руками за веревку, сбегающую в колодец, и начал осторожно спускаться, цепляясь каблуками сапог за выступы и неровности каменных стен. *** Черити с заполошно бьющимся сердцем следила за тем, как подергивалась и подрагивала натянутая веревка, уходящая в темноту. Колеблющиеся стены вспомнились ей, и душащие ее пальцы, слишком жестокие, слишком реальные, чтобы принадлежать призраку. - Джиллиан... не дай мистеру Уотсону убить их, - холодея от ужаса, прошептала Черити, закрывая глаза. - Пожалуйста, Джиллиан... Ей показалось, что ласковая рука коснулась ее затылка и глаза закрылись словно сами собой. "Знаешь, кто мы? Мы оголенные души, ищущие покоя. Жил в этих холмах юноша и жила девушка, и не желал отец девушки, чтобы они были вместе. И юноша решил стать могущественным шаманом, но не преуспел и погиб. Ты слышала?.. Ты поняла?.. И девушка пошла к дереву, на котором хоронили покойников, и стала молить своего возлюбленного забрать ее с собой из мира живых, спасти от постылого, которому хотел отдать ее отец. Но мертвые не говорят с живыми, мертвые хранят молчание, и семь дней она просила впустую. Ты слышала?.. Ты поняла?.. И в день, когда должна была она взойти под брачный покров, в тело ее вошел дух, и она перестала быть собою. Она несла смерть, и от рук ее погиб ее постылый жених, ее отец и множество людей ее народа. Ты слышала?.. Ты поняла?.. Тогда призвали шамана, который начал изгонять из девушки вселившегося в нее духа - но когда дух, подчинившись, вышел, все увидели, что он имел лицо ее умершего возлюбленного. И девушка, не желавшая расставаться с ним, опустилась на землю и не стало ее больше в мире живых. И стали Холмы прокляты, а люди из них ушли на долгие, долгие годы. Ты слышала. Ты поняла". Черити очнулась, когда совсем рядом раздался шум и шорох - громкий, земной, какой бывает, когда трудно, и силы на пределе, а все же надо поднять себя, упираясь ногами, руками, коленями и локтями в каменную твердь. Шорох был живым, и Черити, едва веря своим глазам, смотрела, как Мо Фрост укутывает дрожащую Ариадну своей курткой и берет на руки. Вот оно, Чудо, которого она так ждала, думала Черити, следуя в трех шагах за азиатом, который ступал осторожно, боясь споткнуться в сгущающихся сумерках. Чудеса очень просты, на самом деле, для них не надо быть печальной девой в старинном английском поместье или аристократом с обожженным лицом. - Ты отвезешь Черити домой? - тихо спрашивает Ариадна, которую Мо устроил в углу шарабана. Он отвечает не сразу. Черити отводит взгляд и смотрит на кобылку, думая о том, что если бы не ее страсть к обжорству, ни она, ни Мо не нашли бы Ариадну. А потом взглядывает на азиата и понимает - он все равно нашел бы. Так же как когда-то Янг нашел Джиллиан. *** "Знаешь ли ты, что нечистые духи прилипают лишь к тем, кто сам прилипает к ним? А проклятыми становятся лишь те, кто достоин проклятия?" "Я больше не питаю к тебе зла, отец. Просто оставь их в покое". Тьма колыхается, словно в испуге. "Янг умирал тяжело, пули попали ему в живот, и он еще долго скреб землю ногтями, прежде чем душа его покинула тело". "Это уже не имеет значения. Мы квиты, отец, и все мои счеты к тебе закончились".