Comprehensive Insurance

Она чувствовала себя грязной. Смертельно усталой и грязной, не смотря на продолжительный душ, который она приняла еще в Академии. Дважды. Их команда прилетела из Детройта еще утром, но Эмили трусливо ждала позднего вечера, чтобы уехать домой. Писала отчеты, разбирала накопившиеся бумаги, истязала грушу в спортзале и дважды принимала душ в попытке вытравить из волос въевшийся в них запах свинофермы. Ей не хотелось приносить домой это ощущение брезгливого недоумения, отчаянья, которое овладевало ей каждый раз, стоило только вспомнить десятки пар обуви, разложенные на пожухлой траве. Убийства, до которых никому не было дела. Жертвы, от которых не осталось ничего, кроме грязной обуви в деревянном ящике для отходов. Смерти, в которых была лишь горечь несправедливости, мерзкое ощущение тошноты и чувство, что они опоздали. Все равно опоздали. Особняк Мерлина встретил её погруженными во тьму провалами окон и приглушенным светом фонарей над крыльцом. Желание сбежать ото всех, забиться в угол собственного шкафа и провести там всю ночь, было почти нестерпимым, но, кажется, Мерлин, аккуратно следящий за каждым её делом, предугадал это. В погруженной во тьму гостиной ярко горел камин: живым, настоящим огнем, чарующим запахом дерева и треском поленьев. Приглушенно звучала музыка: что-то ненавязчиво-успокаивающее, мелодичное, но не акцентирующее внимание на своем содержимом. Сам Малкольм стоял у окна: обворожительно-расслабленный в повседневном сером костюме и голубой рубашке, без галстука, но с шелковым платком в кармане пиджака. Его волосы, обычно идеально уложенные, были взлохмачены, словно он сам только недавно приехал с очередной вылазки с отрядом, успев сменить внешний облик, но забыв про досадные мелочи, вроде прически. Таким Мерлином, слишком сильно напоминавшим Прентисс её друга детства и юности, ей хотелось любоваться. Эмили привалилась плечом к арке, зная, что её приход не остался не замеченным, но не желая нарушать уют и тишину царившей атмосферы. Словно уловив её настроение, Малкольм улыбнулся собственному отражению в темном окне и развернулся к жене, протягивая руку в молчаливом приглашении к танцу. Согласиться было легко. Не помешала ни усталость, ни неподобающая одежда. Эмили просто сделала шаг вперед и вложила свою ладонь в протянутую руку. Наверное, сегодня это было именно то, в чем она нуждалась. Они медленно покачивались в такт музыке, не стараясь вспомнить ни уроки танцев, ни то, было ли им когда-либо так спокойно с кем-то другим. Мерлин первым решился на большее. Прикосновение его губ было нежным и трепетным, приглашающим к чему-то большему, но не требующим. Дающим выбор, и Эмили была ему за это благодарна. Поддаться его ласковой нежности было поразительно правильно. Отпустить самоконтроль, принять дар, ту сторону их отношений, которой они оба сторонились с того самого первого раза именно сейчас. Именно здесь. В этой точке времени и пространства. Малкольм не торопился и не торопил. Прикасался мягко, исключительно нежно, почти невесомо. Он словно топил Эмили в тех чувствах, что она считала утраченными у них обоих, возрождал её, может быть, даже почти любил. Избавиться от пиджака, а затем помочь это сделать Малкольму – Прентисс просто запретила себе думать. Провести пальцами по горлу и груди, сражаясь с пуговицами – медленно и аккуратно; она действительно не хотела торопиться. Мерлин не настаивал – раздевал не торопясь, обнажал её тело так, что каждое прикосновение отдавалось дрожью в кончиках пальцев. Целовал, не давая ни ей, ни самому себе сделать вдох: медленно, но неотступно. Но напряжение нарастало, стремительно скручивая внутренности в узлы и заставляя желать большего – здесь, сейчас, немедленно. Эмили только коротко охнула, когда подсечка отправила её прямо на невероятно толстый ковер, лежащий у камина. Зарывшись в длинный ворс пальцами, она поймала взгляд Мерлина – предвкушающий, зовущий, наслаждающийся. Прикосновения становились требовательнее, жестче. Малкольм терзал её губы, раздраженно борясь с её одеждой. Отбрасывал уже снятое в сторону, не желая отрываться от неё ни на секунду, словно боялся, что стоит остановиться, притормозить, и все закончится, наваждение схлынет и между ними снова встанет стена условий брачного договора. Он устал пытаться пробиться сквозь каменную кладку, используя лишь собственные кулаки. Эмили выгибалась, трепетно откликаясь на его прикосновения, запрокидывала голову, чтобы в следующую секунду прикоснуться губами к неистово пульсирующей венке. Ей хотелось большего. Хотелось распасться на осколки, чувствуя давно забытую эйфорию. Но еще больше хотелось подарить чувство эйфории Малкольму, заставить его забыться и забыть. Хотя бы на мгновение. Хотя бы на миг. Чувствуя, как её ногти оставляют на плечах Мерлина полукруглые следы, а его губы клеймят её шею, она действительно верила, что ей это удалось. Почти погасший огонь в камине полыхал на коже Малкольма, заставляя Эмили любоваться этой игрой света. Мерлин лишь блаженно улыбался, закрыв глаза и водя пальцами по горячей, покрытой бисеринками пота коже Прентисс, то касаясь бедра, то вырисовывая круги на груди. Дыхание постепенно выравнивалось, но блаженная слабость, разлившаяся по телу, делала любое передвижение нежелательным. - Уже почти зажил, - голос Эмили, наполненный легкой хрипотцой, заставил Малкольма приоткрыть один глаз. Ничего не ответив, он подался вперед, чтобы поцеловать её, одновременно накрывая её пальцы, оглаживающие шрам на его плече, своей ладонью. Сегодня он не хотел говорить о шрамах.