вопросы тактильного восприятия

Кисок заваривает себе кофе. Он заваливается на кухню ближе к десяти: солнце затапливает серую мебель, лупит в светлые стены, отскакивает от них и тонет в узких кисоковых зрачках. Кисок тупо пялится на белый кафель, обкладывающий собой стену, смотрит на настенный фартук с абстракцией, опоясывающий половину стены, – спина Сонхвы в домашнем тёмно-синем лонгсливе вписывается в залитую светом кухню донельзя гармонично, свисающая с острых лопаток ткань сжирает солнце, попадающее на неё, а сам Сонхва даже, кажется, не дышит. Кисоку впервые не хочется с ним пересекаться. Раньше было как-то непринуждённо и почти всё равно, раньше Кисок щупал Сонхву за руку или шею, больше даже не от своего маньячества, а чтобы того пораздражать. Раздражённый Сонхва обычно запрокидывает голову под таким диким углом, что глотка едва ли не рвёт кожу на шее, та натягивается, как тонкая прозрачная ткань, жилы – ещё чуть-чуть, и наружу полезут. Сонхва тонкий и отстранённый, поэтому с ним хочется сотворить что-нибудь дурацкое и диковатое: кинуть чипсами, ущипнуть за бок, подъебнуть как-нибудь или выбесить. Но потом Сонхва спрашивает: «Почему ты постоянно мёрзнешь?», - и отвечать Кисоку на это не хочется совсем. С Сонхвой делать тоже ничего не хочется, поэтому Кисок тупо стоит, думая, как же так не рассчитал время. - Ты рано. Сонхва встаёт вполоборота. - У меня дела, - Кисок запинается о собственные слова – ну какие, к чёрту, дела? – и неловко замолкает будто бы на полуслове. - Бары открываются гораздо позже. - Ты правда думаешь, что я тупо сижу в баре каждый вечер? Сонхва забавно фыркает, и Кисок просто проходит мимо него, даже не притрагиваясь, хотя ещё вчера он бы специально тиранулся о его плечо. Иногда Кисоку кажется, что через прикосновения он просто хочет убедиться, что человек рядом с ним настоящий. Кисоку важно, чтобы рядом кто-нибудь был. Он достаёт из ящика пакетик растворимого кофе, совсем не думая о Сонхве – просто думает, чего бы сожрать. Сонхва пьёт зелёный чай, вокруг него витает запах молочного улуна, тёплый и сладкий. Кисок злорадно открывает see’s coffee, заливает кипятком и испаряет запах Сонхвы ароматизатором черники. Ложка раздражающе стучит о чашку, и Кисок почти чувствует своей спиной в домашней разношенной футболке, как у Сонхвы припекает от этого звука. Кофе из пакетика кажется вкусным, потому что к другому Кисок не привык, и он опрокидывает в себя половину кружки одним махом, обжигая язык. Единственное, что остаётся от Сонхвы, когда он сваливает на балкон, – отблеск бело-изумрудной пачки сигарет. Кисок открывает холодильник: там в основном еда, которую им с Сонхвой привозят родители. Иногда у Кисока от одного взгляда на неё начинает щипать глаза, потому что он, на самом деле, любит очень мало вещей, в основном его либо ничего не впечатляет и он выглядит равнодушным, либо его что-то раздражает – но родителей Кисок любит очень, и сожалений по их поводу у него тоже очень много. Кисок совсем не плохой, серьёзно, но просто у него есть черты характера, которые сложно принять, и самая суровая из них – та, из-за которой он не может принять кого-то другого. Кисоку не очень нужны сексуальные отношения, Кисок любит, когда тепло и мягко, любит долго спать и сохранять спокойствие, потому что беситься он начинает с пол-оборота. У Кисока были девушки, были женщины, но надолго они не задерживались, и каждый раз мама снова приносила эти дурацкие контейнеры с едой, а во взгляде её было столько смиренного ожидания – ни капли разочарования – что Кисоку тошно становилось. Он уже давно оставил позади то время, когда боишься, что станешь разочарованием родителей: Кисок образован, он неплохо зарабатывает и вообще он совсем, совсем не плох. Но у каждой медали есть две стороны, и та, которая вроде как должна быть личной жизнью, у Кисока стёртая и убогая. Его это вообще не колышет, если честно, но он чувствует тяжесть, думая о родителях. К родительской еде Кисок не притрагивается и тему семьи с родителями не поднимает. У него нет проблем, он нормальный. Просто люди ему нравятся до тех пор, пока молчат. Сонхва, кстати, часто молчит. Может быть, Кисока поэтому так тянет к нему. А ещё к Сонхве классно прикасаться, он всегда тёплый. Кисок выходит на балкон, баюкая в руке почти пустую чашку с кофе, и застывает в дверном проёме. Ему вообще плевать на то, что вся кухня провоняет. Сонхва опирается локтями о перила, смотрит куда-то в даль улицы. Они живут недалеко от центра, дома тут понатыканы так плотно, что едва ли не друг на друге – высокие и серые – но их окна выходят на тихий проезд между этих громадин. Вдоль дороги толпятся ларьки и небольшие магазинчики, первые этажи заняты какими-то забегаловками, но сейчас – тихо-тихо. Летняя пыль летает всюду и блестит на солнце. Солнце стекает по лицу Сонхвы: щёки у него в следах от акне, редких и глубоких, но Сонхва всё равно охренеть какой красивый, и каждый его изъян – что душевный, что физический – делает его каким-то по-настоящему идеальным, не абсолютным, а повседневно идеальным. Сонхва из тех людей, что красивы даже когда спят и когда просыпаются, красивы, когда устали, когда в плохом настроении, когда смеются, широко открывая рот – им не нужно позировать и что-то из себя строить. Сонхва идеален в каждом своём недостатке: сейчас у него на макушке вихор, потому что он ещё не причёсывался. Кисок ловит себя на мысли, что пялится, но потом убеждается, что Сонхва просто-напросто мешает любоваться утренним летним пейзажем. Конечно. Сонхва открывает и закрывает крышку зажигалки – щёлк-щёлк-щёлк – и не выдыхает дым, а просто открывает рот, чтобы тот поднимался вверх полупрозрачной зыбкой тучей, мазал его лоб, тёмные волосы, смешиваясь с воздухом и растворяясь. У Сонхвы хребет торчит совсем как у мальчишки, тонкие запястья выглядывают из рукавов (там ещё по три таких же поместилось бы), и весь он выглядит таким неприкасаемым, таким шатким, что, наверное, на его месте Кисок тоже не хотел бы чувствовать чужие прикосновения. Как будто они могут сломать. У Кисока нет тайн, он просто не любит говорить о себе. Это скучно. - Я там работаю, придурок. Он подходит к Сонхве одним шагом, выхватывает вонючий ментоловый мальборо из пальцев, затягивается с таким смаком, что тлеющая бумага едва слышно хрустит, сгорая, и сваливает подальше, перекидывая окурок через перила. Кисоку не нравится скучать.