вопросы тактильного восприятия

Кисок сваливает к матери почти на неделю. Он всегда так делает, когда болеет, потому что лучше, чем дома, всё равно нигде вылечиться не получится. Возможно, ему не хотелось бы заразить Сонхву, но, с другой стороны, Сонхва сам та ещё зараза. Кисок лениво перекатывает в голове мысли о нём, собственное восприятие Сонхвы. Кисок трогает кучу людей неосознанно, просто потому что так получается, потому что так нужно, но каждое своё прикосновение к Сонхве он осознаёт, знает, что и в какой момент хочет потрогать – и понимает, что хочет почти всегда, почти всё и почти везде. Думать о Сонхве волнительно и напряжно, Кисок такого давно не чувствовал: обычно всё происходит само собой, он видит кого-то, хочет и берёт. Если быть до конца честным, то это бывает до жути редко. Кисоку, как правило, никого и не хочется. И пока не появился Сонхва, он даже не думал, что в ком-то нуждается. Мама готовит Кисоку кашу, говорит ничего не делать – и Кисок правда ничего не делает. Только сморкается в бумажные платки, втыкает в телек и иногда (очень редко, серьёзно) листает инстаграм. У него случается нихуёвый такой откат в прошлое каждый раз, когда он уезжает домой, но сейчас – особенно. Кисок чувствует, насколько же он задолбался со всем этим. Он не то чтобы слишком сложный в психоэмоциональном плане, скорее, просто не понимает себя. Кисок уже давно вышел из того возраста, когда считаешь самого себя странным, не принимаешь или стесняешься. Кисоку за тридцать, он знает, что его начинает ломать от одиночества и холода, стоит только на какое-то время остаться без кого-то тёплого рядом, и ему срать на то, что люди о нём думают. У него стабильная устоявшаяся компания, в которой все знают о нём достаточно дерьма, из-за которого можно было бы давно свалить, но они этого не делают. Кисоку за тридцать, и сам он считает себя настолько охуенным, что удивляется, как эта планета вообще его выдерживает. У Кисока всё нормально с себяпринятием, ему даже не интересно, откуда пошла его одержимость, его устраивает собственная жизнь. Но сейчас он остаётся один, и тёмные гадкие мысли душат его, как гадюки – они такие же скользкие и проворные, тонкие – попробуй ухватить – не сможешь – и Кисок мучается, правда, по-настоящему мучается, самим собой скинутый в эту яму, никак не может избавиться от них. Кисок… принимает себя. Не любит и не особо уважает, но принимает. (тактильность – далеко не единственная и не самая большая его проблема) То, за что он так себя не любит, настолько глубоко, что невозможно это обнаружить, это само его естество – и оно ужасно. Ну, ладно, не совсем ужасно, просто там не всё так уж здорово. По телеку идёт древняя дорама с рейтингом за девятнадцать, и знал бы кто-нибудь, как Кисок её ненавидит. Кажется, будто это было в прошлой жизни, но собственный голос периодически лупит в уши – и Кисоку хочется вырубить это говно к чёртовой матери, но вместо этого он зачем-то открывает на ютубе старые выступления. Тогда едва ли можно было снять что-то в разрешении семьдваноль – но они как-то умудрились – и вот, Кисок смотрит на себя на сцене, у него дебильная причёска и штаны, в которых ноги выглядят пиздецки короткими, как у шпица (гораздо короче, чем есть на самом деле). Кисоку тогда было, кажется, около двадцати пяти, жизнь казалась прикольной, созданной только для него – она была коробочкой со сладким драже, таким клёвым и освежающим, и только-только его. Если совсем уж начистоту, тогда, еле сводя концы с концами и отваливая за выступления едва ли не больше, чем зарабатывая, Кисок был в меньшем говне, чем сейчас, когда он может позволить себе такси до работы каждый день, покупать ужины с доставкой, совсем забив на готовку, и не одеваться в дебильные тряпки с чужого плеча. Иногда кажется, что он застрял в переходном возрасте, со временем перешедшем в какой-то маразм, реальный гон. Кисок не может избавиться от этих мыслей, он думает их даже тогда, когда не хочет – никогда не хочет, на самом деле. Он принимает себя, он слишком зрелый для того, чтобы быть уверенным, что можешь поменять само своё существо, но собственную жизнь Кисок принять не в состоянии, и он это осознаёт. Изменить её он не может тоже – и осознание этого бьёт больнее всего. (это так похоже на стрёмные отговорки) Как же бесит, бляяять. Уведомление приходит как раз, когда Кисок собирается швырнуть мышку в монитор, он открывает его чисто на автомате, скорее чтобы отвлечься, нежели из интереса. Даже не смотрит, кто и что выложил. Сонхва. Да, у Кисока стоят уведомления о его публикациях. Да, Кисока интересует жизнь его соседа, в этом разве есть что-то ненормальное? Это нормально. Сонхва классный. Самим фактом своего существования он помогает Кисоку отвлечься, и это важно, потому что есть то, о чём Кисоку лучше не задумываться никогда, иначе он просто разрушит самого себя. Сонхва постоянно обновляет инстаграм, никогда не проходит в квартиру без шума – постоянно чем-то гремит или что-то роняет – и просто-напросто не даёт о себе забыть. Сонхва повсюду, и Кисок чувствует, что был бы не против, будь Сонхвы в его жизни ещё больше. Кисок смотрит на его дурацкую гримасу (эти закатанные глаза, блять, боже, дружок, ты уверен, что тебе не шестнадцать?), и почти успевает заржать, прежде чем опускает взгляд ниже. Его перекашивает. Сонхва валяется в обнимку с подушкой в виде эмодзи-какашки. Окей, он отметил на этом – буквально – говне Кисока и подрисовал себе на щеке слёзку. На нём снова что-то полосатое, под ним – их диван, и Кисок не совсем уверен, что должен обо всём этом думать. Флирт? Прикол? Сонхва просто ебанутый? - Да ты, бля, издеваешься. Он приближает фотку, отдаляет, снова приближает, разглядывает это… лицо – и после нескольких минут это действительно начинает казаться забавным. Смешным. Кисок ржёт, запрокинув голову и задев рукой тарелку с рисовой кашей, и в сознании его открыто и до ужаса естественно поселяется мысль о том, что воспринимать Сонхву кем-то гораздо большим, нежели соседом, тоже было бы абсолютно нормально.