вопросы тактильного восприятия

Чихо никого не собирается цеплять в клубе. Он вообще, вопреки своему образу, убийственно моногамный, настолько, что самому становится страшно. У Чихо тяжёлый взгляд и равнодушный изгиб рта - Чихо идёт только ради того, чтобы оттянуться, как следует. Он влюблён в атмосферу, которую дарит музыка, влюблён в бит и тяжёлый клубный свет, влюблён в дрожь, которая исходит от здоровенных буферов, и в то липкое притирание тел, которое есть только в небольших вип-клубах и только позади диджейского пульта: места там совсем мало, людей, наоборот, предостаточно. Там он впервые видит Хёка. Повсюду красный свет, они стоят позади пульта, сзади в них лупит бит из мощных колонок. Вокруг мокро и жарко. Они сталкиваются плечами в прыжке под чей-то хук - Чихо уже не помнит - и Хёк улыбается. Чихо смотрит на его лицо, на тонкие губы, растянутые в широкой полупьяной не столько от алкоголя, сколько от адреналина улыбке - и всё. У Чихо перестает существовать, и всё, что когда-либо было внутри него, превращается в пепелище, усеянное костями и черепами. Чихо прикусывает нижнюю губу, спрятанную под маской, и отворачивается. Чихо до мерзости моногамный, и от чувств - таких чувств - к людям он шарахается. У Хёка узкий рот и острые клыки, проглядывающиеся в его улыбке. Микрофон прилетает к Чихо незаметно, из колонок начинает бахать его собственный бит. Он опускает маску под подбородок, лупит козырёк кепки, чтоб тот совсем закрыл глаза, и его размазывает. Больше всей остальной музыки Чихо любит свою - в этом он тоже моногамный, ведь его музыка такая родная, такая его. Чихо совсем себя не контролирует, когда читает, ему плевать на всё, и он особо не следит за текстом, потому что тот сам льётся даже не из его рта, а больше из сознания, может быть, из самого сердца. Голос сбоку на мгновение выбивает Чихо из колеи. Он слышит, как во время его хука кто-то читает вслед за ним, и этот голос - вау, он накладывается на пепелище сухой блестящей вязью, он так подходит той улыбке, что Чихо даже обернуться боится, чтобы не вышибить из себя чувство реальности. Позже, когда свет сменяется синим и диджей ставит что-то танцевальное, большинство сваливает за кулисы. Там прохладнее и гораздо просторнее, Чихо забивается в угол, садится на мягкий околокожаный диван и закидывает голень на бедро. Он откидывается на спинку, приподнимает кепку, чтобы продохнуть, и оставляет маску стянутой - душно. - Хей, твоя музыка - нечто. О, этот голос. Вообще-то, Чихо знает, что увидит, но он всё равно чуть опускает голову, смотря снизу вверх. - Ага, твоя тоже, - и предупреждая вопросительный взгляд, он продолжает, - я тебя знаю. - Я знаю, что ты меня знаешь. Отвратительный разговор, от которого у Чихо заходится сердце. В какой-то момент ему кажется, что его собеседник высунет язык - такой этот тон дразнящий и, блин, игривый. Чихо хочется опустить кепку до самого носа, скрестить руки на груди, поджать ноги ближе - закрыться от всего этого. Он близко, и субординация его явно не особо волнует. Бля, как же душно. Чихо чувствует, что у него взмокла шея: маленькие остывшие капельки пота с отросших волос у её основания скатываются под широкую футболку и щекочут верх спины, пока не врезаются в прижатую к коже спинкой дивана ткань. Конечно, он знает этого продюсера. Если бы у нормального человека - каким Чихо вроде как и является - мог встать на музыку, то от битов этого чувака был бы реальный недотрах. Чихо слушал всё. Не то чтобы он стэнил Хёка или что-то в этом роде, нет, просто ему нравилась каждая нота. Когда ты долго занимаешься музыкой, её восприятие ломается и становится двояким: в один раз ты слышишь трек целиком, с лирикой и битом, а в следующий - трек расслаивается, и остаются отделённые друг от друга голос и музыка. Чихо слышал в бите дохера сложного дерьма, и его откровенно вело от этого. Вело от каждого отдельного сэмпла, от их совокупности, вело от лирики и её подачи, от всего этого вместе - его вело. Человек перед ним шарил настолько, что вдоль позвоночника проходился ток. Чихо не узнал его там, в темноте, но сейчас - боже. Разрастающееся пепелище внутри него свалилось в бездну восхищения и дикого желания совместной работы. В Хёке нет ни капли уважения, весь его тон говорит об этом - он просто разговаривает. Не парится. Говорит, что считает нужным. На Чихо почему-то наваливается жуткое чувство неловкости. Он же ему хён... наверное? Сознание Хёка так вывернуто под Америку, боже, это чувствуется даже в каждой ноте его песен. Господи, Чихо был таким неловким человеком. Мало того, что жутко моногамным, так ещё целиком и полностью влюблённым в свою работу. Похер ему на межличностное взаимодействие. Перед ним стоит не охуенный Квон Хёк в этом, мать его, длиннющем свитшоте и кепке, из-за которой его бритый затылок кажется таким трогательным, а просто продюсер, с которым Чихо хотелось бы поработать, создать что-то, что выбивало бы почву из-под ног тех, кто бы это послушал, точно так же, как... - Выпьем? На самом деле, почва из-под ног Чихо ни разу не выбита. Просто душно, он спал около трёх часов, и вата в ногах - это нормально. Ему хочется уцепиться за длинный рукав Хёка, но он этого не делает. - Пошли. Чихо встаёт, не подав виду, что ослабевшие ноги едва позволили ему это сделать.