вопросы тактильного восприятия

Хёк скидывает адрес своей студии в тот же вечер и пишет: «я там почти круглые сутки тусуюсь. подкатывай». Чихо скроллит его инсту до самого начала (это разведка, отвалите), – первая публикация от двадцать второго декабря две тысячи тринадцатого – разглядывает все эти нелепые смешные зумы, атмосферные фразы, видео, где Хёк тянет ноты, и понимает, что подкатил бы. Без шуток. Образ Хёка складывается в голове Чихо по кусочкам: его первое впечатление, его второе впечатление, миллион его впечатлений за две их короткие встречи, соцсети Хёка, базы, посвящённые Хёку, вскользь просмотренные интервью с ним и пару десятков (честно, всего парочка, блин, Чихо просто усердный человек, который ответственно подходит ко всему, а тем более – к работе с новым продюсером) фанкамов на ютубе. Чихо крутит этот образ в голове так и сяк, не отпускает от себя часами – ему реально не надоедает, он малёх зацикленный, ему несложно думать о чём-то подолгу – и понимает вдруг, что переваривать происходящее не в состоянии. Хёк смеётся над тем, что не кажется Чихо смешным, но чаще всего он сосредоточен. Хёк не пишет долбанутые эмодзи, хотя тату усов на его пальце как бы располагает. Чихо отвечает между тем что-то английское («got it»), потому что это первое, что пришло ему в голову, а ещё он крутой. Английский знать тоже круто. Он созревает ещё неделю, не догадывается почему-то попросить демку на электронную почту и даже не спрашивает тематику текста – Чихо приезжает, по сути, с голой жопой, у него не то что наброска текста нет, отсутствуют даже мысли на предмет того, о чём можно было бы написать. Иногда кажется, что это какой-то извращённый вид неумелого флирта, и было бы реально забавно, не окажись у Хёка даже в разработке какого-то там трека. Но едва зайдя в студию, Чихо видит сгорбившуюся кучу одежды на стуле, слышит глухое щёлканье кнопок контроллера, а на фоне бит – и в телеке над головой Хёка он валяется в ванне из печенья. Как раз во время партии Миллса Хёк разворачивается: - Печеньки не захватил? – и ржёт. - Э… На Чихо кепка и маска, здоровенная худи, плащ, и так сильно похож на осьминога он вряд ли когда-либо был или будет. На Хёке самая замечательная улыбка этой и ещё миллиона Вселенных, немыслимое количество слоёв одежды и просто какой-то совершенно потрясающий уют, который бывает у композиторов только в их студии, или где бы они ни работали. Автор вписывается в место создания своих произведений настолько идеально, насколько вообще что-то может куда-то вписываться, образует несравнимую ни с чем гармонию, и вообще – уют. Это самое подходящее слово, точнее и не скажешь. - Ладно, проходи без печенек, - Хёк двигается. Не то что бы он это всерьёз. Не всерьёз же. Да? Когда Чихо садится, он трётся плечом – потому что в худи и плаще его плечи становятся ещё более огромными, чем обычно – о плечо Хёка, и эта притирка кажется такой близкой, такой живой, что Чихо вздрагивает. Нет, серьёзно, у него нет проблем с прикосновениями или общением, просто… с Хёком всё иначе. Намного сложнее и намного, очень намного непривычнее, и почему-то в каждое их касание Чихо вкладывает какой-то странный смысл, который прежде не вкладывал никогда. Хёк ставит клип на паузу, звонко щёлкает мышкой в образовавшейся тишине – Чихо беззастенчиво смотрит в открытую прогу, изучая. Врубая бит, Хёк пару раз показывает на собственное ухо, мол, слушай. Чихо слушает, и – чёрт. Святые угодники. Хёк сидит рядом и мурлычет мотив себе под нос, явно готовый, возможно, у него даже есть зажопленная демка, до которой Чихо так и не додумался, но, если честно, музыка такая классная, что к тому времени, как бит докатывается до явной рэп-партии, Чихо уже знает строчки четыре. - Круто, что ты забыл попросить демо на почту, - Чихо приподнимает бровь (он надеется, что это видно под козырьком). – Я хотел… понаблюдать, - Хёк неуверенно заглушает голос под конец и утыкается в монитор. Чихо растерянно переводит взгляд с него на окно, в заголовке которого написано «pour up», а потом снова на Хёка. Его чёлка выбилась из-за уха, густая и длинная, тёмная, и, если честно, Чихо ухмыляется в маску тому, что у него не возникло порыва её поправить. Внутри него явно творится что-то странное по отношению к Хёку, но выражать это вовне было бы тупо, и Чихо по-настоящему торжествует (тихонько), понимая, что нунеоченьихотелось. - Тебе фигуристые вообще не вкатывают? - А? Голос Хёка врывается неожиданно, но не резко, и мимолётом Чихо думает, что, наверное, было бы классно, разбуди его Хёк как-нибудь с утра. - Ну типа. Хёк поднимает палец вверх, показывая на телек, где Чихо сидит между двух девчонок, которые вроде должны были трясти задницами на фоне… Каким местом это вообще имеет значение? Хёк не улыбается, и по лицу его не поймёшь, то ли ему скучно, то ли всё равно. Чихо отмахивается, не подумав: - Да мне вообще похрен на это. - Оу. Бля. - Бля. Блять, как объяснить Хёку, что ему вкатывает гик-дефис-хипстер-дефис-ценитель-атмосферных-фоточек-дефис-неебаться-композитор-дефис… Чихо прерывает себя. - Слушай, забей. Я просто не думаю, что это по-настоящему важно, вот что я хотел сказать. Чихо понимает, что он в глубочайшей жопе, и, возможно, именно от осознания этого его прорывает: - Я никогда не буду предан кому-то больше, чем музыке, и, понимаешь, не каждый может это принять. Его глаза блестят в тёплом свете студии, бегают туда-сюда отчасти потому, что в таких разговорах не принято поддерживать зрительный контакт, а даже если бы и было принято, Чихо не смог бы. Он чувствует, что Хёк на него не смотрит тоже, и хватается вдруг за его запястье, спрятанное в плотном рукаве рубашки, надетой поверх какого-то лонгслива или типа того, и жест этот выходит до того само собой разумеющимся, будто этот нелепый разговор только к нему и вёл. Чихо говорит себе, – сейчас, и позже тоже будет говорить – что даже не заметил этого (у него душа внутри, кажется, перевернулась, когда тепло их тел соприкоснулось сквозь ткань). Чихо весь взъерошенный, пусть этого и не видно, и чувствует он себя охеренно не в своей тарелке. Ему стрёмно, но в какой-то момент зарождающийся в нём пиздец перешёл в неотвратимую стадию, и остановиться он не может. По многим причинам, если честно, и сформулировать их нормально он не может даже самому себе. Чихо смотрит исподтишка, видит только их руки друг на друге, и это странно, непривычно и необычно, но ни разу не противно. Хёк страннее и глубже, чем кажется. Даже если двух одинаковых людей на свете нет, всё равно есть очень похожие, но Хёка точно ни с кем не перепутаешь, не сравнишь и не сопоставишь – Чихо смотрит на него и понимает, что нет кого-то даже отдалённо на Хёка похожего. В Хёка хочется погрузиться, как в тёмное море ночью: страшно пиздец, но шторм не обещали, а ещё оно так нагрелось под солнцем, что устоять невозможно. Чихо ныряет: – Далеко не каждый. Вообще единицы, - а потом оседает весь, перестав сжимать чужое запястье через рукав, но почему-то не убрав руку, - никогда никого подобного не было, если честно, - заканчивает Чихо и скукоживается весь, похожий в своём тёмно-фиолетовом плаще на текстильный чернослив. Хёк неудобно выворачивает свою ладонь и зажимает указательный палец Чихо – едва ли ногтевую пластину – между своих. Вау, руки Хёка такие тёплые.