вопросы тактильного восприятия

- Папочка вернулся. Сонхва оборачивается, отставляя турку с конфорки, и выгибает бровь. Его губы чуть кривятся, он тонет в слабо подпоясанном клетчатом халате, а в разрезе – голая кожа. Кисок приваливается плечом к косяку, скользя взглядом по тонким линиям Сонхвы, тонущим в складках ткани, и останавливается на косточках, ниже которых резинка домашних штанов. Интересно, какого хера Сонхва так выглядит в седьмом часу вечера. - Прошло, - Кисок опускает взгляд на несуществующие ручные часы, - около трёх минут после моего возращения, но я всё ещё не получил обнимашек. Сонхва отталкивается от столешницы, усмехается, раздвигая свои невозможные пухлые губы, и плывёт к балкону, оборачивая круг по всей кухне и подруливая к Кисоку. Говорит: - Продолжай считать, - и наклоняется на мгновение близко-близко, так что волосы Кисока наверняка мажут по его виску, - папочка. Когда Кисок промаргивается, Сонхва уже дымит на балконе. Конечно же, Кисок его ждёт. Сонхва всегда курит по-разному: быстро перед работой и гораздо медленнее вечером. Он смотрит с их балкона на одно и то же, Кисок уверен, что весь вид Сонхва уже видит даже с закрытыми глазами, и не понимает, в чём прикол продолжать это делать. Но силуэт Сонхвы, сливаясь с темнотой, растекается по перилам (он на них опирается) и подвисает так на несколько минут. Кисоку становится скучно, поэтому он мстительно подумывает вылить кофе Сонхвы в свою чашку и выпить – но в турке вдруг хватает на двоих, и он теряется. Осознание этого сподвигает Кисока посмотреть вокруг – хотя обычно он дальше своего носа не видит – и в глаза бросается пакет из доставки еды, полный, и – Кисок замечает это только сейчас – вкусно пахнущий. Оу, Сонхва позаботился об ужине. Кисока не было целую неделю, и его ждали. По-настоящему ждали со всей этой едой и кофе, который Кисок бы в жизни себе не стал готовить, потому что его голова даже не думает в этом направлении (он не уверен, что она вообще на это способна), и в этом... халате. Сонхва его ждал, Сонхва готовился и Сонхва решил встретить его в чёртовом распахнутом халате. В следующий миг Кисок уже открывает балконную дверь. Сонхва оборачивается на шум, вздрогнув от неожиданности, и Кисок атакует его сразу же, говорит, уперевшись руками в дверную коробку: - Чисто теоретически, куда тебя вообще можно поцеловать? Сонхва медленно приваливается спиной к перилам, почти так же, как стоял до этого, и тушит сигарету о стоящую на небольшой этажерке пепельницу. - В задницу. - Эй-эй, - Кисок не пускает его, хотя видно, что Сонхва вот-вот готов сорваться и свалить подальше, - не так быстро. А есть варианты повыше? Кисок, честно, пытается ухмыльнуться, но губы не слушаются (возможно, потому что всё, на что они сейчас способны, это целовать Сонхву до потери пульса), но ему очень хочется, настолько, что это кажется необходимым. Прикоснуться. Сонхва вдруг краснеет, видимо, осознав, что это не шутка. Его бледные скулы выглядят чуть оранжеватыми в кухонном свете, пробирающемся через открытую дверь и кухонные занавески. Он красивый. Кисоку не хочется об этом думать, но не думать не получается вовсе. Ему впервые в жизни хочется уважать чужое личное пространство, и не просто потому, что Сонхва немного болен, а просто из-за того, что это Сонхва. Кисоку хочется, чтобы им одинаково хотелось друг друга, и чувство это новое, незнакомое и неприятное. Он приходит в себя от того, что Сонхва, нелепо протискиваясь между его телом и дверной рамой, трётся рукавом своего халата о голую руку. Под его кожей – дрожь, которую Кисок чувствует через тонкую ткань. Сонхва буркает, толкаясь и пулей вылетая к другому концу кухни: - Никуда. Кисоку так не нравится. Блять, чего этот идиот от него хочет? Он разрешает себя трогать (немного), заботится и провоцирует. И чего он после этого хочет? Кисок злится, ему физически необходимо выпустить пар – хлопнуть дверью или раздолбать что-нибудь – но почти через секунду, безумно долгую и быструю одновременно, до него доходит, что злиться на Сонхву не получается. Кисока бесит эта ситуация, бесят заскоки Сонхвы и собственные чувства, но сам Сонхва – нет. Кисок вдруг чувствует себя ручной псиной. - Я заказал еду и сварил кофе, чтобы тебе не пришлось пихать в себя то дерьмо, которое ты пихаешь обычно. - Спасибки, - было бы классно как-нибудь пошло пошутить, но Кисок вроде как опустошён. Сонхва сваливает под шумок, – всегда, сука, так делает! – и Кисок нервными резкими движениями разворачивает пакет, раскрывает его содержимое, разламывает одноразовые палочки с такой силой, что они едва ли не разваливаются на щепки, и запихивает в себя горячий пад-тай. Жрать не хочется. В пакете стоят три банки пива, при взгляде на которые Сонхве реально хочется сказать спасибо. Кисок приканчивает их, отпихнув коробочку с лапшой, оставляет всё на столе и сваливает из кухни. Пиво оседает в желудке привычной тяжёлой жижей, пузырится и стелется пьяным послевкусием по гортани, языку. Он облизывает губы. Мысли непослушно укладываются в голове, успокаиваются, но совсем не приходят в порядок, и единственное, чего в этой ситуации действительно хочется, – лечь спать. Кисок спит мало и плохо, но если другого способа избавиться от мыслей о Сонхве нет, то он готов попробовать. В ванной шумит вода. Кисок переключается мгновенно и – ну наконец-то – совсем не думает, прежде чем плавно опустить ручку двери и войти. Пар бьёт в лицо, горячий и пьянящий. Сонхва стоит за прозрачными размытыми створками, обнажённый, он даже не замечает, что больше не один. Кисок шагает под горячие капли, широким резким движением распахивая створки, прямо так, в одежде. Он прижимается к спине Сонхвы, обхватывает ладонями его тощие бока и сжимает так сильно, что скользкая мокрая кожа едва ли не скрипит. Одежда намокает и тяжело повисает на теле, но Кисоку плевать. Сонхва в его руках горячий – гораздо горячее воды из душа – и пахнет от него свежестью и северным холодным лесом. Кисок греется. Он чувствует дрожь Сонхвы, наверное, завтра он пожалеет (но не устыдится), но сегодня ему так дурно и одиноко, и чувства к Сонхве, новые, незнакомые, неожиданные, полыхают в нём и сбивают с толку. Кисок поглощает дрожь Сонхвы своим телом, держит его крепко, захочешь вырваться – не сможешь. Кожа Сонхвы вся похожа на молочную пенку: она нежная и белая-белая. Свет ванной капает на его плечи и застывает, как воск. Сонхва не двигается совсем, только дышит загнанно, а под этой его молочной кожей всё бурлит и трясётся, дрожит, вскипает, надрывается. Кисок зарывается носом в его влажный загривок, проводит по низу шеи невесомо, будто бы пытаясь успокоить, хотя он не понимает, как это можно сделать сейчас, он в принципе мало что знает о поддержке, а сил оторваться от Сонхвы нет никаких. У него даже не встаёт. Кисоку просто хорошо. Сонхва прекрасный, и от ощущения его в своих руках сердце Кисока колотится, как ненормальное. Он притирается ещё плотнее, наверняка грубая мокрая ткань его джинс трётся о ягодицы Сонхвы. Кисок не удерживается – опускает ладонь с бока, не отрывая от кожи, и оглаживает ягодицу. Легко, на пробу. Сонхва вдруг дёргается, сжимая свой собственный член с длинным тяжёлым выдохом – и Кисок теряет самого себя в разносящемся эхо.