вопросы тактильного восприятия

У Хёка оказывается неожиданно широкая зона комфорта: Хёсоб липнет к нему хуже жвачки, хуже самой вредной привычки, и вот они стоят в тесном закутке позади диджейского пульта, точно таком же, в каком Хёк его однажды окликнул, и Чихо неловко вмешивается в их славное взаимодействие (то, как Хёсоб дышит Хёку в шею, притирается тесно-тесно и отодвигает ворот его рубашки, ворошит одежду), появляется там нелепым макаронным монстром, таким огромным по сравнению с ними, таким очевидно неподходящим и наверняка ненужным. Хёк казался человеком с тактильными проблемами и социальными предрассудками, но в ответ на действия Хёсоба он не зажимается, а оборачивается и так очаровательно смущённо и убийственно открыто улыбается, что Чихо весь вдруг расслабляется, как после тяжёлого изматывающего проигрыша. Хёк не его, конечно, не его. Эта мысль звучит так просто, кажется элементарной настолько, что Чихо чувствует себя дебилом. Он без памяти влюбился в Хёка. Почему? Без причины. Чихо ведь даже ничего ему не сказал, вероятно, для Хёка это ничего и не значило. Чихо чувствует себя опустошённым так, как не было прежде – Хёк смеётся и совсем на него не смотрит. Как так, думает Чихо, ты же был первым, на кого я посмотрел. Сердце колотится у него в груди, как заведённое, и взгляд растерянно катается туда-сюда по фигуре Хёка. В какой-то момент Чихо становится душно и жутко не по себе, и он ушёл бы, честно, но следующей будет его песня, и это единственное, что его останавливает. Хёсоб прижимается к шее Хёка близко-близко – и в этот момент Хёк поворачивается в сторону Чихо. Их взгляды сталкиваются, как две металлические пластины (шумно и тяжело). Клуб вокруг них схлопывается с оглушающим чпоком, похожим на праздничную хлопушку – и вот Чихо видит только Хёка, он яркий и по-больному чужой во всём этом, и Чихо реально физически больно на него смотреть. Взгляд Хёка, сама его мимика – всё это по умолчанию такое трогательное, что ненароком можно запутаться, правда ли Хёк так уязвим, правда ли его взгляд ждёт чего-то, или Чихо себе это напридумывал. Чихо отворачивается. Он отсчитывает про себя ритм бита, пытаясь выкинуть это всё из головы. Блин, почему у него такие проблемы с привязанностью? Это так бесит. Его вдруг клинит: он в один шаг приближается к этим двоим, закидывает свою руку Хёку на плечо, плавно и как бы невзначай отпихивая Хёсоба, и Хёк потерянно оглядывается на них обоих, стараясь не отвлекаться от исполнения. Хёсоб красиво отплывает со стаканом пива назад, нажратый чуть меньше, чем в зюзю. Чихо здоровенный и взмокший, а ещё весь на адреналине, у него внутри всё так и вопит: «Это моё!». Он честно старается заглушить и задавить этот порыв в себе, потому что Хёка хочется крепко-крепко сжать прямо здесь и сейчас, но получается лишь едва ослабить хватку на его плече. Стоять так неудобно, потому что он явно мешает, но, блять, Чихо никогда ещё не боялся потерять что-то настолько сильно. Он однажды потерял самого себя в музыке и больше к этим мыслям не возвращался. Чихо считает про себя, уменьшая давление на Хёка через каждую пятёрку, и совсем не замечает, как тот сам прислоняется к его боку, ворочаясь под собственную музыку, как переваренная сосиска. А когда приходит очередь его трека, Хёсоб снова тут как тут: он стягивает с Чихо маску неловко, пригибая уши, веселится с ней, и весь он такой очаровательный (безо всяких лишних мыслей), что у Чихо даже злиться не получается. От Хёсоба несёт бухлом, пальцы его у самого лица пахнут сигаретами, и посмотрев в его глаза Чихо видит лишь вязкое глухое болото. Чихо сбивается с ритма на долю секунды и отворачивается. Уже после, устало свалившись на диван за кулисами, когда в зале ещё шумно, но большинство артистов уже отвалили, он думает, стянув маску под подбородок и положив кепку на лицо, что Хёсоб выглядел грустным. Он же до жути тактильный, почти как дитя малое, а когда расстроен – тем более. Ищет поддержку. Ну точно же ребёнок. Чихо уныло вертит в голове эту мысль, думая, позвонить Хёсобу или написать, и до него вдруг доходит. Он резко садится, роняя кепку, и в этот момент смотрит на Хёка как-то иначе: на все его притирки, улыбки и странности. На прикосновения и на слова. Всё в нём самом и в его действиях неожиданно отвечает на вопль внутри Чихо. «Я твой». И, вау, Чихо так поражает это наваждение, что он встаёт и широкими шагами топает к выходу. Хёк же там, да? Да? Пожалуйста, подожди минуту. Он вылетает наружу, распахивая дверь и с грохотом ударяя её о стену, и как ошалелый елозит по закутку двора глазами. Здесь тесно, зелено и накурено. И здесь Хёк. Сейчас так классно будет его наконец-то поцеловать, боже. Бабочки у Чихо в животе настолько щекочутся, что он улыбается, как придурок. Хёк стоит у дерева – в спину ему светит фонарь – и целует пухлые, блестящие губы Хёсоба – Чихо разворачивается, не успев поймать своё разбившееся сердце. Как придурок.