вопросы тактильного восприятия

Господи, знал бы хоть кто-то, как же Чихо херово. Он сидит в ступоре весь вечер, на автомате приперевшись в студию, и смотрит в монитор – тот примерно такой же чёрный, как и сгоревшее от чувств сердце Чихо. Непривычно ничего не хочется: настолько плохо, что мозг не может выдать ничего здравого, он только гоняет больную рефлексию из одного угла черепа в другой (что-то там связанное с руками Хёка, глазами, улыбкой и прочей влюблённой сранью). Чихо сидит так всю ночь, и та часть его, которая "в реальной жизни я много матерюсь", очень хочет сматериться и швырнуть стул, но другая часть, которая "я никого ещё не любил, кроме музыки" сидит и ноет, и вспоминает что-то там связанное с руками Хёка, глазами и дальше по списку. Напивается Чихо на следующий день, не совсем понимая, раннее утро на улице или вечерние сумерки. Там прохладно и облачно, полоска солнца совсем тонкая, её едва ли видно на застроенном высотками горизонте; пахнет остывшим асфальтом, машинами и пустотой. Наверное, всё-таки утро. Чихо бредёт по улице, смотря куда-то перед собой, а в студию возвращается, притащив очень классный сет ттокпоки из закусочной в нескольких кварталах (он не замечает, как дошёл туда) и кучу соджу, а ещё пиво. Он не любитель всей этой крепкой фигни, хотя его смело можно назвать любителем любителя- Бляяять. В студии душно, пахнет только застоявшимся воздухом, но после того как Чихо открывает еду, этот запах разбавляется пряностью и остротой. Он смотрит в белый пластиковый контейнер очень долго, не думая ни о чём конкретном, – это так тупо, что хочется волосы на себе рвать – следит за конденсатом, ползущим вниз по открытой крышке, и просто хочет забыться. Совершенно случайно забив на еду, Чихо быстренько, будто впопыхах, приканчивает первую бутылку. Студия подёргивается дымкой, но Хёк в голове становится вдруг до боли чётким: контур его тонких губ, блестящие глаза и кожа. Запах. И поцелуй. Чихо обливает Хёка внутри себя соджу. Трижды. Хёк упирался ребром ладони в грудь Хёсоба и при поцелуе наклонял голову влево. Это так классно. Ведь Чихо обычно наклоняет вправо. Чихо трёт глаза, чувствуя напряжённую боль век и песок под ними, и вырубается на какое-то время, проснувшись, видимо, вечером. Он сразу лезет в пакет за пивом. После второй бутылки, тяжело рухнувшей в желудок поверх соджу, Чихо вспоминает, что Хёк стонал, пока он засасывал его щёку. Ну и какого же тогда чёрта?! К концу четвёртой Чихо очень хочется спросить об этом лично, поэтому он пишет Хёку. Это довольно неожиданно для него самого (будет завтра, потому что этим вечером – ночью, днём? – он вообще не соображает). От такой боли нет лекарства, от неё лишь появляется бесконечное желание сделать хоть что-то. На самом деле, писать довольно трудно, и Чихо пытается использовать голосовой набор: - Ка... ккк... ого. Это было? Хрена? – но сраный телефон ни слова не может распознать, получается какая-то хрень, и тогда он пытается печатать самостоятельно. Набирает: «знаешь ты мне так нгравшиься» Думает, что это немного не та мысль, которую хотелось бы донести, поэтому отправляет вдогонку: «хёк-а ты таокй замечтаьельный». Отдалённо Чихо понимает, что натворил какое-то дерьмо, но Хёк занимает все его мысли – буквально – а ещё ему очень-очень больно, потому что он любит и страдает, и не хочет делиться. Чихо пялится в экран, елозя переписку туда-сюда, чтобы он не заблокировался, опьянение как-то потихоньку сходит на нет, оседает, беспокоя только если взболтать. И вот Чихо снова сидит, как в прошлые сутки, невидяще уставившись перед собой и иногда прочитывая отрывки их переписок. Все эти сообщения Хёка без пробелов (буквы ползут в разные стороны, края их нечёткие и заползающие друг на друга, но он всё равно понимает каждое слово, будто знает наизусть). Он развёл драму из-за одного поцелуя, будто им по шестнадцать. Вдруг это вышло случайно, как и то, что было между ними? Чихо снова опускает глаза в переписку и вдруг видит, что Хёк онлайн. Он читает, – Чихо следит за этим – но не отвечает, и от этого хочется не просто провалиться сквозь землю, а вообще стереть своё существование. Пятую бутылку Чихо выпивает почти залпом (может, подхода за два-три) и валится спать на небольшой диванчик вообще без чувств. Так классно, когда можно не думать о Хёке. Чихо перечитывает эту срань на следующее утро, едва ли продрав глаза, потому что помнит всё: каждое слово, каждую опечатку, кажется, помнит. Он подкидывается на диване, не обращая внимания на перекатывающиеся в голове гвозди, смотрит на время, просто чтобы отвлечься, и отчаянно хочет вообще не существовать. - Ёбаный же ты в рот. - Читай ниже. Чихо на автомате опускает взгляд в переписку, и одновременно с тем, как его глаза пробегаются по "ты в студии, да? я тебя искал. не уходи.", осознаёт что- Чихо дёргается, роняя телефон на пол. - Хёк-а... - голос его севший и тихий с похмелья (гвозди всё ещё скребут череп). Хёк сидит на стуле у стола, на нём маска, а в руках он теребит кепку. Видок у него помятый, но не настолько, как у Чихо, и лохматая заветренная чёлка висит сбоку лба сосульками. Чихо вдруг чувствует себя сконфуженным: в студии не проветрено, а сам он далеко не свежий, к тому же реально убитый после всего того, что выпил. Хёку на это, видимо, плевать. Хёк смотрит на него и ничего не говорит. Чихо не знает, что сказать. Он не хочет ничего спрашивать и знать, и единственное, что крутится в его голове, – мысль о том, что при взгляде на Хёка всё внутри болит немного меньше. «Если меня предашь ты, будет не так уж и плохо», да? Хёк, конечно, не предавал, но если больно делает он, то и вправду не так уж всё плохо. Ревность всё ещё скребётся внутри Чихо кошкой с острыми когтями, дерёт внутренности, но не зло, а как-то безысходно. Хёк не его. С этим придётся смириться. Чихо хочет сморозить что-нибудь дебильное, чтобы разбавить обстановку, но Хёк вдруг выпаливает, стягивая вниз маску: - Эта песня. Давай её запишем. Чихо переводит на него растерянный взгляд, видит, как Хёк скребёт указательный палец ногтем большого с такой силой, что ещё чуть-чуть – и появится ранка, и с глухим кряком закрывает рот. Молчит, переваривая это всё: и вид Хёка, и его действия, и слова. - Ты приехал сюда в полшестого, чтобы это сказать? Да, конечно, они запишут этот долбаный фит и разойдутся, как в море корабли. О чём Чихо вообще думал? О дружбе до скончания веков? О том, что у них будет милое голубое гнёздышко? Чувак, приди в себя, ты вроде как женат на музыке. - Не… да. Нет. Я хотел кое-что сказать, - Чихо приподнимает бровь. – Кое-что другое, но я не знаю, как это сделать. Он такой милый. Стоит весь из себя смущённый, потому что не смог усидеть, и всё ещё царапает кожу. Пальцы дрожат, а глаза блестят совсем по-птичьи. О, боже. Он просто не может вот так вот взять и послать Чихо к чёрту. От этого становится одновременно плохо и хорошо, но Чихо пугается до жути. Он не хочет этого слышать, лучше уж записаться и разойтись, будто так всё и должно быть, забыть это всё и жить, как раньше. Хёк прикусывает щёку изнутри, почти настроившись, но Чихо перебивает его: - Не парься, просто сделаем это. Хёк потерянно смотрит на него, а потом кивает и улыбается. Чихо кажется, что у него по-настоящему кровит сердце.