вопросы тактильного восприятия

Миншик доёбывается с самого утра. Они приезжают на фестиваль рано, пока ещё нет толпы, запихиваются в закуток за сценой и ждут стилистов. Те суетятся вокруг, что-то там обсуждая, а Миншик, вот, доёбывается. - Хён, давай брофист замутим прям на сцене? Джебом кивает. - Хён, тебе как удобнее? Чтобы я поблизости был, или на разных концах сцены? Джебом кивает. Миншик не переспрашивает – чёрт знает, какие выводы он себе там делает – и продолжает: - Хён, а саббить тебе можно? Джебом кивает. Хён, хён, хён. Ой, бля. У Джебома голова от этого разрывается. После прошедшей ночи он чувствует дикий упадок сил, и что хуже всего – не физических, а моральных. Миншик заведён и воодушевлён, и Джебому это вообще никак не помогает. Он не зол, просто устал, возможно, у него начинается хандра. Он молчит ещё минут двадцать, потом решает, что вообще уже охуел так себя вести, и поворачивается как раз на голос стилиста, чтобы нормально поговорить с Миншиком. Тот стоит в своих поблёскивающих штанах и, ну, без верха. Кожа у Миншика – кофе с карамелью и молоком, она будто бы не зацелована солнцем, а вся им вылизана, тщательно так, до последнего миллиметра. Наверняка она обжигающе тёплая и мягкая. Миншик подтянутый, не особо сухой и весь какой-то до жути классно сложенный: с длинными ногами, длинными руками, длинными пальцами, всё это такое прямое и ровное, твою же мать. У Джебома вдруг вязнет во рту. Он отворачивается, сглатывая, и на секунду ловит в зеркале взгляд Миншика – будто раскалённые угли в лицо. Его глаза блестят в ярких визажных лампочках, вкрученных в зеркала, отсвечивают и мерцают, на миг будто бы оказываясь двумя отдельными вселенными. Миншик смотрит в ответ не отрываясь, и это почти горячо. У Джебома аж узлы вен на запястьях разбухают. Вид сверкающего гвоздика в носу Миншика – ровном, прямом и, вероятно, красивом носу – бьёт Джебома по лбу, как кувалда. Вдоль позвоночника начинает тянуть. О, нет, Джебому знакомо это чувство. После такого обычно он просыпается на сваленных, тяжело пахнущих простынях и сразу же срывается в душ. Тёмные губы Миншика сжаты в полоску, расслаблены и непростительно притягательны. Джебом вообще не помнит, чтобы засматривался на мужские губы, он даже не может понять, что в губах Миншика такого особенного, потому что сравнивать не с чем. Он не обращал внимания на губы мужчин прежде. Сравнивать их с женскими просто тупо, Джебом этого и не делает – он просто пялится на тёмный контур чужих губ и думает, что они наверняка жёсткие. Джебом отворачивается, неосознанно пытаясь прервать эту мысль и – вполне осознанно – надеясь избавиться от наваждения, и только в зеркале замечает, что трогает собственные губы. Они мягкие. Остаток времени перед выступлением Джебом проводит, как в тумане. В его голове мечутся бесполезные и нечёткие, как обрывки снов, воспоминания о том, как несколько лет назад щекастый, высокий и несуразный Миншик впихнул ему в руки свой микстейп со словами: «Пожалуйста, уделите этому хотя бы пару минут». Джебом тогда не уделил, он его вообще забыл в машине менеджера. Потом Миншик пришёл на SMTM, и, если честно, даже тогда Джебом запомнил его лишь когда тот попал в команду. А потом он пересматривал серии, и после нескольких сказанных твёрдым, решительным голосом «команда AOMG», он Миншиком проникся. Тот был классным, пусть и несовершенным, но в него хотелось вкладывать, ему хотелось уделять время, внимание и маленькую частичку себя. Тогда всё не казалось таким херовым, как сейчас. Миншик стал настоящим исполнителем со своей собственной индивидуальностью, он не идёт ни по чьим пятам, с ним многие хотят поработать, он молодец. Он жутко горячий и он абсолютно точно крашнут на Джебоме, как на музыканте. «Хён» от него звучит не скромно и не тихо, как у остальных, а интимно. Его голос низкий, с хрипотцой, и это «хён» выползает оттуда лениво и вальяжно, но с каким-то непонятным благоговением, как будто «хён» для него не бесполезный устаревший элемент этикета, а целый подвиг. И что-то очень важное, как сокровище. Будто бы Миншик войну прошёл, чтобы получить право на это «хён». На сцене Миншик протягивает горячий большой кулак навстречу для брофиста – Джебом встречает своим, бледным, будто поганка, и с удивлением понимает, что рука у Миншика холодная. Он переживает. Если присмотреться, пальцы на руке, которая держит микрофон, подрагивают. Он делает всё так, как и уточнял: саббит, ходит вокруг и старается не ограничивать пространство. На самом деле, они почти всё время стоят на разных концах сцены и пересекаются, только когда Миншик вихрем проносится мимо. Он улыбается открыто и ярко, красная атласная рубашка свободно болтается на нём, разлетаясь до самого пояса и разочек обнажая линию смуглого живота (Джебом от этого обрывается на полуноте, делая вид, что ничего не произошло), по спине расползается мокрое пятно от воды, которую Миншик на себя вылил, а его волосы сосульками катаются по вискам и лбу. Джебом не смотрит, потому что он работает. Он вялой рыбиной плавает по сцене, улыбаясь и устанавливая связь с залом, а в те моменты, когда взгляд падает на Миншика, его берёт какая-то тоскливая и унылая зависть. Почему-то он даже не заметил, как это всё ушло из его жизни, и куча выступлений стала просто рабочим авралом, а не поводом повеселиться. Миншик всё ещё носится, улыбаясь и подпевая. К своей партии он как-то плавно оказывается рядом, останавливается – и от этого становится легче. Джебом чувствует самого себя потерянным, хотя, наверное, так не выглядит, и ему вдруг дико хочется с Миншиком поговорить. Не важно, о чём, просто поговорить. Миншик сверкает в свете софитов, потому что это его мир. Это всё для него, и он так идеально подходит этому. Вау. Джебом хочет подарить его миру. Нет, не так. Смотря на сверкающего звездой Миншика, он понимает, что хочет подарить ему мир. Под конец Джебом почти вливается, раскачивается и даже немного поёт без бита, уходит впервые за долгое время неохотно, а Миншик всё лепечет что-то низким голосом с сорванным дыханием в микрофон, снова заваливая своим хёнхёнхён. - Хён! Команда потихоньку разошлась, остались только самые необходимые для окончания мероприятия люди, но и они разбрелись по площадке. Миншик хватает Джебома за плечо в тёмном закутке между рамой зеркала и вешалкой на колёсах. От него пахнет такой мешаниной всего, что даже и не определить, – наверное, смесью пота, дезодоранта и парфюма – но Джебом ощущает только жар. У жара тоже есть свой запах, тяжёлый и густой, таким не надышишься толком, и Джебом сжимает губы, втягивая носом по чуть-чуть, явно недобирая. - У тебя же всё в порядке? Почему-то его вопрос больше похож на «это же не из-за меня?». Боже, он действительно думает, что где-то накосячил и Джебом на него злится? - Ты был молодцом. Миншик чуть наклоняется, ломая своё лицо тенями, и разница в росте делает Джебому почти физически больно. В нём неожиданно вспыхивают какие-то абсолютно дурацкие комплексы, которые, он думал, остались в старшей школе, но, господи, Миншик такой молодец. И он такой классный. Это очевидно. Джебом исподлобья пробегается взглядом по его лицу, по широкому рту, и в низу живота что-то на секунду почти болезненно обрывается – после этого Джебома вдруг осеняет, что он, видимо, крашнут тоже. - Хён, ты мне так нравишься. Я хочу, чтобы ты был в порядке. Джебом слышит в этом: «Хён, ты должен быть в порядке». «Хён, я приказываю тебе быть в порядке». Это может быть что угодно, но точно уж не просьба. У Миншика горячее дыхание, горячая грудь и горячий взгляд, а в словах его ни капли эгоизма и ни капли чего-то неправильного. Джебом чувствует, что Миншик его вправду очень-очень любит, и понимает, что ему самому он нравится. Гораздо больше, чем следовало бы.