вопросы тактильного восприятия

Хёк за плотным стеклом комнаты звукозаписи такой красивый, что глаза почти болят. Чихо пялится на него с тех самых пор, как вошёл в студию. Это, кстати, стоило ему огромных трудов, потому что записываться они пошли в "Amoeba Culture", и Чихо был почти уверен, что здесь он встретит дружка Хёка. Или кто он там ему. Но офис встретил его тишиной, пустотой – у Хёка были ключи – и звуковиком, которого Хёк притащил с собой. Заходя в комнату Хёк снял кепку, совсем забыв поправить растрепавшиеся волосы, и глубоко вздохнул. Последнее, что видел Чихо, – короткий ноготь, царапающий ребро указательного пальца, и потемневшую кожу под ним. Хёк нервничал. Сейчас он распевается, и голос его совсем не дрожит. Вау, он чувствует себя безопасно в этой маленькой тёмной комнате с кучей проводов и огромным окном. Очень мало людей могут унять дискомфорт во время записи, но Хёк как-то весь опадает и успокаивается, даже начинает казаться холодным, и только глаза его горят каким-то расчётливым азартом – он знает, что делает. Вообще-то Чихо должен был подтянуться гораздо позже, потому что запись вокальных партий явно затянется надолго, но он так устал быть без Хёка. У него не было сил написать или позвонить, а ещё он стыдился, но как только Хёк скинул время и место – Чихо будто отпустило. И так захотелось его увидеть. Плевать на то, что было раньше. Чихо просто дебил, раз не заграбастал Хёка, когда мог. Он должен был сделать всё, чтобы Хёк остался рядом, но вместо этого он уныло ковырялся в собственных мыслях и внезапно появившихся чувствах. Такой придурок, господи. Всё это время Чихо пялится только на Хёка. Ему плевать на аппаратуру, обстановку, на текст, который до сих пор светится в заметках на телефоне. Чихо всё помнит. Он представлял, как говорит это Хёку, бессчётное число раз. Если честно, кое-чего Чихо ему так и не показал. - Зико-щи! Хёк выглядывает из комнаты, чуть повиснув на двери, и голос его вырывается оттуда так резко, что Чихо едва ли не дёргается. Он отрывает взгляд от стекла, за которым пусто. - Я сейчас запишу бридж, а потом пойдёшь ты, окей? - Без проблем, - голос у Чихо больше похож на глухой скулёж тигра в клетке. Он очень мелко и как-то даже постыдно, в каком-то смысле эгоистично думает о том, как же будет в дальнейшем искать предлоги встретиться с Хёком. Очень странно начинать запись с середины, таким обычно грешат большие группы, но, кажется, Хёк что-то задумал. Может, он делает это не для того, чтобы поскорее от Чихо отделаться, а чтобы попробовать что-то новое. О, очень хочется на это надеяться. Хёк не держит микрофон, пока записывается – его руки неловко болтаются по бокам, как ненужный балласт, будто бы всё, что этому человеку нужно для жизни, – это голос и возможность петь. Он записывает бридж из четырёх строк раза с третьего, и это только потому, что ему вечно что-то не нравится. После первого раза, когда Чихо даже этим жалким строкам готов аплодировать стоя, Хёк хмурится. После второго – стучит пальцами по стойке микрофона. Но после третьего он просит добавить подложку, записывает её тут же, и Чихо хочется упасть. Хёк улыбается, а в ушах звучит его тихий голос под текстом, добавляющий столько интимности в атмосферу, что кажется, будто действительно подслушиваешь чужие мысли. Чихо вдруг перестаёт чувствовать себя больным извращенцем и понимает, что Хёк в эту песню тоже вложил что-то большее, чем просто хороший текст под хорошую музыку. И судя по его растерянному, внезапному азарту, с самого начала он этого не планировал. У Чихо впервые за долгое время пересыхает во рту перед собственной записью, и он залезает рукой в сумку, валяющуюся почти под колёсиками кресла, нашаривая в ней бутылку воды. Вода проваливается внутрь Чихо вместе с пятнадцатью секундами, которые Хёк записал, и припевом, который он сделал, кажется, пару дней назад. Внутри становится полно и волнительно. Они встречаются у двери, и Хёк прижимается горячим, чуть покатым плечом к груди Чихо. Отпускать его до жути не хочется. Чихо и не отпускает – вместо этого он отпускает себя: берёт Хёка за предплечье, тоже горячее, завёрнутое в рукав полосатой рубашки, и наклоняется к его уху. У них не такая уж большая разница в росте, но Чихо снова остро чувствует её, когда Хёк так близко. Ему нравится, что голову приходится опускать, чтобы стать к нему ещё ближе. Ему нравится опускать голову перед Хёком, что бы это ни значило. - Это было потрясно, - говорит Чихо, по-настоящему случайно задевая губами верхушку уха. Ох, он этого не планировал. Ухо Хёка ледяное, но это совсем не отрезвляет. - Надеюсь, - Хёк чуть оборачивается, так что рот Чихо, так и не дрогнув, съезжает к его виску, - ты прочувствовал настроение. Они больше не соприкасаются, но всё равно находятся так близко – наверное, ближе, чем на миллиметр – что фантом касания поселяется между ними, и это волнует. Очень. Только когда Хёк мягко изворачивается, проходя к стулу рядом со звуковиком, до Чихо доходит, что в его словах был какой-то намёк. Тёмный и грязный, а может, это просто мысли Чихо так плохи.