По воле похмельного Бога

Артес, оставив мужа, вернулся сперва к столу, а там ушел и в дом, отданный специально для них. Арла подозревал, что отношения они выяснять будут еще как, потому и решил новобрачных выпроводить подальше, чтобы не смущались в желании лягаться и кусаться. До смерти не убьются — и ладно. Заодно и пригодился новый — гостиный — дом в самой глубине леса, где уже вот-вот и ничейные земли начнутся. Стоял он на берегу лесного озерца, светлый, пахнущий все еще свежим деревом. Артес оглядел его. Надо бы для мужа пристрой поставить, вдруг он, как лошадь, любит стоя поспать или, там, в свежем сене поваляться. Если муж вообще явится. Как только его наследником угораздило стать, видать, совсем у рогачей дела плохи, раз так вождь клана сына воспитал, наследника, себя держать не умеющего. Солнце закатилось за верхушки леса, похолодало, по земле пополз стылый осенний туман, а единорога все не было и не было. Неужто впрямь не придет? Или в болото сиганул? Вот будет позор, коли так. Артес похмыкал, потом тяжело вздохнул, перекинулся в медведя и потрусил по тропе, искать, где там муж гривой завяз, что даже на поляну к празднующим не торопится. От дальних ежевичников след брать не пришлось, свежее был запах на тропе к храму Бога-Покровителя. И что вдруг мужу там понадобилось? Пошел узнавать, как брак разорвать, что ли? Артес слегка ускорил шаг. Голоса в храме были слышны, на три голоса шел спор. Артес остановился, прислушиваясь. — Что значит — желание такое с хмельной головы?! — особенно громко взвизгнул Яннари. Жрец и оракул забормотали успокаивающе и утешающе. — Да меня теперь ни одна кобыла к себе не подпустит, это медведю просто — пошел да по согласию с медведицей перепихнулся, а мне что делать? Ему в ответ снова что-то забормотали. Артес потряс башкой. У кого это хмель был? У Покровителя, что ли? — Ясно все. Доволен ли Покровитель? Хоть топись я, хоть вешайся, никому до меня дела нет, желание-то исполнено, наследников два клана окрутили. Артес аж рыкнул досадливо — да что ж за холера такая ему досталася? Вроде наследник, а верещит как девчонка лет девяти. Что-то опять бормотали на два голоса жрец и оракул. — Хватит, я понял — ничего мне нельзя. Как же я вас всех ненавижу! Где он был, Покровитель наш, когда деды эту бессмысленную войну затеяли? Почему тогда не остановил? Почему за чужие ошибки платить должны мы? Думаете, я этому… Артесу нужен? Да хрена лысого! И он мне так же! Ненавижу! И пьянь эту небесную — ненавижу! — Замолчи, — веско сказал Артес, появляясь на пороге. — И без твоих воплей понял я, что из тебя не будущего вождя делали, а нежную девочку. Голова уже болит от твоего визгу. Хоть пару минут постарайся мужчиной быть. — А, муж явился, — ядовито огрызнулся Яннари. — Что ты там понять можешь, медведь? Ты бы хоть потрудился про обычаи нашего клана узнать, спросил бы у кого, что ли. А чтоб голова не болела, не надо было мед хмельной пить на застолье. — Ступай за мной, надо в доме очаг разжечь, чтобы тебя запомнил. Единороги плохо видят в темноте. Это медведи и так знали, а Артес еще и убедился, когда через пять шагов на шестой мужа приходилось за руку, а то и за шкирку ловить, чтоб тропу лесную носом своим породистым не вспахал. Но Яннари почему-то на такую бесцеремонность не огрызался, только отдергивался, поправлял одежду и снова старался идти сам, чтоб вскорости опять запнуться за корень. Наконец, Артесу это надоело, он перекинулся. — Садись. — Ч-чего? — Яннари от него попятился, перепугавшись до холодного пота. Поди разбери, что там медведь прорычал? — Садись, говорю, — повторил Артес. Подходил к нему единорог так, словно приговоренный к яме со змеями. Боялся, запах страха будил в медведе животное желание схватить добычу, а сладкий аромат крови — какая-то ветка хлестнула Яннари по лицу, оставив набухшую крохотными бисеринками крови царапину, — попробовать на вкус. — И держись крепче, — добавил Артес, совладав с инстинктами. Надо было успеть разжечь очаг, да и показать дом. Уже по пути к дому Артесу пришла в голову мысль, что ни один медведь раньше на себе единорога не возил. Он немного пофыркал. Забавно звучит это «единорог, оседлавший медведя». Хотя «медведь на единороге» тоже странно. — Слезай, приехали, — сказал он, останавливаясь. — Вот наш дом. Поглядел, как бедный муж враскорячку идет к крыльцу. Правда, то ли гордость возобладала, то ли притерпелся, вскоре Яннари выпрямился, пошел ровнее. Артес перекинулся, пошел следом. — Тут есть все для жизни. Потом еще пристрой сработаю. Яннари кивнул, поднялся на высокое крыльцо. Дом тоже стоял на высоком подклете: по весне озерцо, бывало, разливалось. Артес отворил перед ним дверь, хорошую, прочную, способную медведя выдержать. — Проходи. Внутри дом был поделен на три комнаты: кухню с огромной печью, горницу и гостиную. Строили его с учетом того, что могут явиться гости, потому по потолку были проложены жерди, за которые можно было зацепить занавеси, отделив пару углов гостям, да и чердак был утеплен, чтобы и туда можно было кого спать укладывать. Для кого строили медведи этот дом, Яннари не знал. Ну не для них же в самом деле? Волю Бога-Покровителя отец узнал только вчера, вчера же и свадьбу, если это можно так назвать, справили. А дом, хоть и новехонький, необжитой, но не за день такое строится, а магов среди оборотней нет. — Огниво давай, да трут или стружки, если есть что. Артес принес все запрошенное. — Печь сам затоплю, а ты вон, в спальне очаг зажги. — Я тебе что, кобылица? — гневно раздул ноздри Яннари. — Или вместе, или никак. — Да кто тебя знает, без одежды не видел, щупать не щупал, а ведешь себя точно девка при лунных днях. — На тебя бы полюбовался, если б тебе в самое начало гона рог обломали. — У меня невеста была! — взрявкнул Артес. — Не тебе чета, красавица да умница! Разводи очаг! Единорог шарахнулся от него, влетел плечом в стену и замер, слегка дрожа. — Не буду. Артес выхватил у него огниво и трут, сам запалил очаг и вышел на кухню, печь протапливать. Вот навязали же лихо на голову. Яннари сполз по стене, уткнулся носом в колени. Не понимал — как так-то? Если у него еще первого гона не было, ладно, в самом деле, отец решил, что непокорного отпрыска не жалко, можно и отдать. Но отчего же вождь медведей согласился, сына приневолил? Артес затопил печь, проверил запасы продуктов на утро. Ничего, скоро дом прогреется, много дров не понадобится, так, уважение выказать, что, мол, готов жить в доме. — Можно с тобой поговорить? — рядом замаячил муж, подкинул в огонь несколько тонких веток. — Можно, — Артес смотрел на пламя. — Ты ее любишь? Невесту свою? Артес покачал головой. — Не успел. Не присмотрелись друг к другу. Теперь возьмет в мужья другого. — А если не возьмет? Если вдруг тебя она любит? — Не любит, — усмехнулся Артес. — Другого любит, меня — нет. Яннари так и сел, где стоял. — У вас, что же, на кого родитель укажет, с тем и под венец? — А у вас, что, до старости в девках бегают, пока любовь в голову не стукнет? — У нас кобылицы сами выбирают. Впрочем, ты видел — мужчин-единорогов почти не осталось, выбирать не из кого. Вот и идут в гаремы к тем, кто есть, кто посильнее, в надежде родить сына. — У нас мужиков хватает. Только вот вождь решает, кто с кем будет вместе. Видим мы такое, у кого дети самые крепкие будут. — А ты детей хочешь? — Яннари забавно склонил голову набок. — А как же их не хотеть? Они ж славные, да и медвежата у меня будут… были бы красивые. — Тогда год потерпи. Через год можно прийти к храму и разорвать брак, если оба… или хотя бы один из нас останется невинен. Оракул, вроде, видит это. — А ты что будешь делать? Тебя примут обратно? — Нет, — не счел возможным скрывать Яннари. — Но я не пропаду. На Западе есть еще одно племя единорогов, отправлюсь туда. — Ты можешь остаться здесь, у нас, — предложил Артес. — Не могу. Сам подумай, что я тут делать буду? С медведицами хороводиться? К тому же, я продержусь два, ну, три гона, а потом хоть в омут с головой, и это совсем не шутки и не блажь малолетнего дурака, если ты так думаешь. — А чем тебе медведицы наши не нравятся? — удивился Артес. — Тем, что в гон мне с ними ни по полю не проскакать, ни по травам росным не поваляться. Или… ах, да, у вас и понятия, верно, такого нет. — Почему же, по траве поваляться — милое дело. Идем спать, рогач, скоро луна решит заглянуть. — Ты не сказал ничего на мое предложение, — напомнил Яннари. — Посмотрим, как получится, рогач. Если не потребуют подкрепить брак, так и быть, разорвем узы. — Тогда я тут посплю. Возле печки в истинном виде лягу, — вздохнул единорог, поднялся и обернулся тут же. И слегка обиженно добавил: — У меня имя есть. — Гриву не спали, Яннари, — хмыкнул Артес и ушел в спальню. «Как будто тебе есть дело до моей гривы», — мысленно вздохнул единорог и лег, подогнув длинные ноги, привалившись к теплому беленому боку печи. Пока не спалось, он все думал — как это, когда гон? У него самого первый должен был случиться этой осенью, и он донимал вожака расспросами. А тот ничего и не скрывал, так что впечатление у Яннари сложилось совершенно определенное: гон — это сумасшествие, которое в одиночку пережить практически невозможно. В гоне у единорога существует только одно желание, нет, два: подраться с соперниками, показать, что он — сильнее и лучше, и потрахаться. Подраться с медведем, конечно, можно… А вот насчет траха Яннари было весьма неуютно и тоскливо. Для своего клана он уже все равно что… мерин, да. Будто то, что его обвенчали с медведем, мгновенно лишило его мужской сути. Ни одна кобылица теперь на него и не взглянет. И выход только один — перетерпеть год, а следующей осенью убраться куда подальше. В самом деле на запад, искать племя Черного Эйяра, легендарного вожака. Сзади раздались шаги, тяжелые, уверенные, потом его накрыло цветное теплое покрывало. — Дом не утепляли пока. Ночи здесь холодные, — пояснил Артес. — Спасибо, — пробормотал Яннари. — Правда, я и на снегу спал, было дело. — На снегу — это одно, а зачем без нужды терпеть лишения? Яннари не ответил, только положил голову на теплые доски и закрыл глаза. Это, кстати, оказалось не так уж и легко, и по чутко настороженным ушам Артес наверняка догадывался, что он прислушивается, готовый вскочить и дать деру из дома. Сорокалетняя война между кланами не могла вот так сразу бесследно утихнуть, не оставив и следа. Артес поднялся, проверил, крепко ли заперты все двери и ставни, прислушался к тому, что творилось за стенами. Тишина ночи, только звери вышли на охоту, но к дому не пойдут. Никто из кланов не бдит, делать им нечего, что ли? Хотя должны, по обрядам свадебным — и бдеть, и до утра молодых сторожить, чутко каждый звук ловить — не обидит ли муж жену? Хотя тут у него и не жена вовсе. Артес прошел в спальню, опустился на ложе. Широкое, супружеское. Пожалуй, такое и единорога в истинном виде выдержит. Но каков рогач, а? Годик потерпеть, мол, и разорвать брак. Артес хмыкнул, обдумывая, как бы донести до мужа, что разрывать брак вовсе не обязательно. Да и не выйдет, он же символ мира. А развод будет означать, что разрывают и сам мир. Потом мысли потекли в направлении единорогов: казалось бы, мало мужчин, так зачем отказывать еще одному из оставшихся, тем более, сыну вожака? Да с этими рогачами и воевать не надо, сами вымрут с такими дикими обычаями. А еще надо найти себе медведицу, что согласится родить сына — род продолжать надо, а раз уж брак у него мужской, придется как-то изворачиваться. Не совсем правильно, но что с этим велением Бога-Покровителя вообще правильно? Неужто, правда, с похмела так повелел? Вот еще морока. И надо бы обычаи рогачей изучить получше. Жили рядом, воевали, а друг друга, выходит, вовсе не знали. С этой мыслью Артес и заснул, полный решимости изучить обычаи рогачей завтра с утра. А заодно выяснить, хорошо ли готовит муж. Ближе к зиме медведи становились теми еще засонями, так что проспал Артес довольно долго, солнце уже встало, хоть и не выкатилось еще к верхушкам леса. В доме было тепло, а на кухне у печи кто-то возился. Кто — он вспомнил почти сразу, как и то, почему спит в незнакомом доме и постели, в которой только его запах, и тот пока еще слабый. Громыхнула заслонка печи, и даже через плотную занавесь, отделяющую горницу от остального дома, донесся аромат сытной ячменной каши с салом. — Утра тебе доброго, Яннари, — натянув портки, Артес вышел на кухню. — И тебе, Артес. Каша упрела, будешь? А вода в кадке ледяная, я в казанке согрел маленько. — Буду, сейчас, только схожу сон смыть. Яннари с рассвета успел облазить весь дом, кроме горницы, нашел и утиральники, и вышитые рушники, явно медведей работы. В его клане такие узоры не вышивали, да и вообще не вышивали, больше предпочитая тканое узорочье и бисер. Еще в доме было полно посуды, были запасы муки, крупы и соли, стояли горшочки с медом. Надворные постройки тоже вызывали интерес, но Яннари туда заглянуть не успел, надо было готовить еду. Из животного единороги потребляли только яйца, молоко и все, что из него можно сотворить, да иногда сало, особенно, хорошо засоленное. Насколько он знал, медведи мясным не брезговали, хотя тоже любили и грибы, и ягоды, и какие-то злаки на небольших делянках в своей части леса выращивали. Так что приготовил он что-то среднее, чтоб и муж носом воротить не стал, и сам он есть смог. Тесто на хлеб замесил такое, как пекли в его клане — из трех сортов муки, на опаре, уже и каравай в печь поставил. Медведи, вроде, на свадебном пиру от них не отказывались, только так в топленое и с зеленью смешанное масло обмакивали. Вернувшийся от родника Артес повел плечами. — Хорошая вода. Скоро совсем станет ледяной… Ну что, садимся есть? Яннари кивнул и выставил на стол горшок с кашей, мисы и добротные деревянные, с резными «хвостиками» ложки. — Хлеб сейчас доспеет, погоди. — Ты еще и хлеб печь умеешь? — Артес обрадовался. — Не такой, как пекут у вас. Вы же, вроде, белые пресные лепешки печете? — Ага, но у вас вкусный хлеб, я пробовал на пиру. — Видел я, — фыркнул Яннари. — И масло с чесноком и зеленью тебе по душе пришлось. — Так вкусно же, — удивился Артес. — Чего ж и не прийтись? — И только? — Яннари снова фыркнул, только теперь как-то удивленно-недоверчиво. — Просто у нас такие яства все больше перед гоном едят. — И чем вам чеснок помогает? — А это не совсем чеснок, это засоленные стрелки чесночные. У нас считают, что они даруют жеребцу силу покрыть как можно больше кобыл. — Ничего такого не почувствовал, — задумчиво сказал Артес. — Просто была хорошая еда. А хлеб тоже что-то такое дарует? — Хлеб как хлеб, всегда такой печем. Ну, думаю, готов уже. Яннари полез в печь с хлебной лопатой. Голову он повязал косынкой и гриву свою нынче заплел в тугую косу, как и полагалось тому, кто готовит хлеб и вообще пищу. И только в одном пошел против обычаев: не подал горячий, вытомленный в печи каравай медведю, чтоб тот отломил себе первую краюху, а опустил его на стол, между мисами, бережно обернув рушником. Артес отломил кусок, протянул его Яннари. Фыркать тот не стал, просто сделал то же самое, левой рукой забирая себе исходящую паром горбушку. Артес с наслаждением впился в хлеб зубами. — Вкусно-то как. Яннари согласно угукнул через свой кусок, посыпанный крупной солью, принялся разворачивать стеганую «крышку» с горшка с кашей и накладывать ее, золотистую, ароматную, в мисы. Щедро полил сверху топленым маслом — без чесночных стрелок, просто маслом с мелко порубленной осенней зеленью: поздними петрушкой и укропом, астроликой и мелким диким лучком. — В этом году ничего посадить уже нельзя, разве что зелень какую заведем в углу в горшке. Но весной огород вспашу, посадим, что получится, — решил Артес. — Почему ж нельзя? А вы в озимь земляное яблоко не садите, что ли? — удивился Яннари. — Да и травы я кое-какие могу посеять. Только прикрыть надо будет грядки чистым сеном, а там и снегом присыплет. — Тогда после завтрака и распашем землю, — степенно кивнул Артес. Поедая кашу, Яннари поймал себя на мысли, что больше почему-то не боится мужа. То есть, оказаться с ним в одной постели по-прежнему страшно и никакого желания нет, но вот так, есть за одним столом, строить планы и собираться садить* земляное яблоко и ранние травы — хорошо. С отцом ему так хорошо не бывало никогда. Наверное, потому, что отец вечно спихивал его на кого-то, занятый своими делами. А после удивлялся, с чего это наследник дичится. — Потом можно будет в селение сходить, если тебе надо что-то. — В которое? — Яннари заглянул в горшок с горячей водой, кинул в нее кусок мыльного корня: отмыть посуду, особенно, жирную, проще так, чем в ручье и с золой. — Смотря, что надо. Можем и к вашим наведаться. — Не хочу я туда, — подумав, вздохнул единорог. — Но придется. Никто моих вещей не удосужился принести, а в свадебном наряде только в огороде и копаться. — Ну не станут же в тебя там камни кидать. — Камни — нет, а вот поржать — поржут с удовольствием. — И пускай ржут, что тебе с того? — Обидно же. Артес хмыкнул. — А что тебе обидного? Что мужем будущего вождя стал, что свой дом есть, куда никто чужой не явится и где ты сам хозяин? — Обидно, что для них всех я будто не я сразу, а не кобылица и не жеребец, а то и хуже что. Ну, не понять тебе, нравы в кланах разные. Артес кивнул — и впрямь не понять. Яннари подумал и не стал ничего объяснять о потере статуса в клане и о том, что каждый единорог втайне мечтает стать вожаком, и жить кланом они стали не так уж и давно, всего-то лет так полтораста назад. А обычно единороги селятся семьями-гаремами, строят себе хутора и не подчиняются кому-то одному. После завтрака Артес сам взялся перемывать посуду. На что Яннари только кивнул и рассыпал по полу в свободном закутке мешок земляных яблок, принялся ползать на коленках, отбирая те, что перезимуют в земле, чтобы ранней весной, чуть позже, чем цветет дикая вишня, выкинуть первые стрелки и зацвести, а к началу лета уже закучковать вокруг материнского яблока целый выводок новых. — Ты пахать-то умеешь? — уточнил Артес. — На медведе, что ли? — рассмеялся Яннари. — Не доводилось. А для того, чтоб самому идти под ярмом, я еще не так силен. — А чем я от коня отличаюсь? Плуг потащить вполне смогу. — Вот и хорошо. А у нас и плуг есть? Я в пристройки не заглядывал, только лари да подпол поглядеть успел. — У нас тут все есть, — закивал Артес. — Чтобы мы в селение часто не наведывались, да и зима придет, тропы торить устанем. Надо всем запастить, чем надо. — А что вы зимой делаете? — полюбопытствовал Яннари. — Шьем, вышиваем, сети плетем, в кузнице работаем, на охоту ходим. Спим. — А что будешь делать ты? — Я шитью обучен на непогоду, у нас даже вождю не пристало в неге находиться. А так охотой промышляю, песни пою да дома чинил раньше с другими парнями. Тут вот займусь тоже, утеплить надо к зиме, припасов подсобрать, ягод-грибов насушить. Яннари кивнул, принялся собирать выбранные клубни в плетеную корзину, почти ожидая встречного вопроса и гадая, удивится ли медведь ответу. — А ты чем займешься зимой, рогатенький? Единорог укоризненно всхрапнул, но все же ответил: — А я, мохнатенький, буду тебя вычесывать, шерсть прясть и носки да телогрейки вязать. А если шерсть тонкой окажется, то и сотку, может, на пару порток холста. — Может, тебе овечьей пряжи запасти? — посмеялся Артес. — А то ведь облысею от твоего усердия. — И от нее не откажусь. Знаешь ведь, мы раньше с вами торговали таким всем. Никто лучше единорогов тонкую шерсть не прядет и не ткет, да и крапиву тоже. — Ладно, будет тебе шерсть, наменяю у ваших на лен. Ты скажи лучше, что есть будешь, коль мясная похлебка вам в тягость. — Сено клеверное, — фыркнул единорог. — Ну, или обычное. Каши или так зерно. Яйца, молоко, творог могу есть. Если у кого-то возьмем парочку курочек и кочета — совсем хорошо будет. — Понял… Значит, заведем кур и козу, а потом пойду выпрашивать нам и клевера и прочего. Яннари внимательно глянул на него, сел напротив, не отрывая глаз, словно пытался прочесть по глазам мужа что-то. — Ты же следующей осенью со мной в храм не пойдешь, так? — Так, — кивнул Артес. — Почему? Артес повторил свои мысли о мире и об их браке, как символе. Яннари как-то разом потух, отвел глаза и уставился в стол. — Ясно. Идем пахать, что ли. — Идем. Держи борозду ровнее только. Много ли мог напахать тонкокостный мальчишка на здоровенном медведе? Но, надо отдать должное, Яннари старался, и даже пару камней потяжелее на рога плуга присобачил, чтоб борозды поглубже были. А уж после пахоты такой, когда Артес обернулся и взялся за его руки, стало ясно: прежде Яннари к плугу ни с какой стороны не допускали. А если и допускали, то не по целинной земле явно. — Это ничего, пройдет. Я после посадки руки в ручье подержу, и пройдет, — пробормотал единорог, мокрый, как упавшая в ведро мышь. — Лопата нужна, вот что. Или мотыга. — Сиди уж. Там в доме на полке у печи горшочек есть, с синей лентой, там мазь. Намажь руки. — Ну нет, ты, что ли, над клубнями заговор читать будешь? Потом намажу. Артес про себя посмеялся: единороги тоже магами не рождались, зато заговоров на каждый чих понавыдумали. — Ладно, только ты пальцем показывай, куда и как сажать. Подкапывать ямки пришлось все же самому медведю, поглядел он, как у муженька губы закушенные побелели, когда тот за лопату ухватился, и отобрал. Потом и закидывать, когда Яннари бережно, «жопками» вверх, посадил в каждую ямку по клубню, беззвучно шепча свой наговор, потом еще принес ведро с выметенной из печи вчерашней золой и кинул поверху по горсточке. Как раз хватило на всю небольшую делянку. — А теперь идем, надо тебе руки намазать. — Сперва сполоснемся. Я там воду в печку поставил, сейчас уже горячая, наверное. А корыто с крюка в сенях сам достань, я его ни в каком виде не сниму — дубовое. Артес корыто снял играючи, принес. — Баню завтра истоплю. Любишь баню-то? — Люблю — не люблю, а куда от нее деваться, если большую часть года приходится мыться в ней, чтоб не завшиветь к весне-лету? Жар не сильно люблю, в парилке вообще дышать не могу. — Ладно, буду первым ходить. А потом ты, чтобы уже и выветрилось все, и жар слабее был. Раздевайся, плюхайся в корыто. Единорог замялся, ему явно не хотелось обнажать свои жеребячьи мослы. На что там смотреть-то? На длинные, с острыми коленками, ноги, или такие же острые плечи? Или на ребра, на которых пока еще никакое мало-мальски крепкое мяско не наросло? — Тебе хоть лет-то сколько? Семнадцать-восемнадцать весен? — Летошний я, — насупился Яннари. — Этим летом восемнадцать было. Первого гона пора. — Ну и славно, давай, полезай в корыто уже. Потом-то Артес вспомнил: совершеннолетие у единорогов не по возрасту считается, а как раз по первому гону. Яннари повернулся к нему спиной и принялся неловко распутывать шнуровку сорочки. Руки, небось, болели зверски. — Помочь тебе? — Справлюсь, — подумав, все-таки отказался Яннари. Стянул сорочку, являя все же не стиральную доску, а приличную такую юношескую спину, да и руки тоже не казались такими уж тонкими и бессильными. Видно, дело-то было в легкой кости, оно и понятно — единорог же. Под штанами тоже нашлись не одни мослы. Артес внимательно рассмотрел все, облизнулся, но предоставил ему купаться в одиночестве, чтоб не смущать лишний раз. Потом ополоснулся сам, Яннари оставил ему полкотелка горячей воды. — Как же хорошо, когда ты чистый, — решил он, вытираясь. — Сейчас воду выплесну… И можем идти. — Надо бы обед сварить… И это было понятно, идти в деревню клана Медведей Яннари не хотел. Может, боялся, может, еще что. — Сваришь тогда, пока я в селение наведаюсь? Единорог закивал. — Что сварить-то? Похлебку могу, вроде, соленый окорок в подполе висит. — А сам-то ты ее потом есть будешь? — Мясо — не буду, а остальное похлебаю, чай, плохо не сделается. И каши с полмиски осталось, доем. Артес согласился, что это будет неплохо, и ушел. Возвращаться пришлось с одолженным «до пока надобность отпадет», а, считай, практически подаренным возом, на котором чего только не громоздилось. И куры в ивовых клетках — четыре несушки и молодой петух, воинственно клекотавший и норовивший клюнуть, и спутанная коза — дойная, что было немаловажно, и еще много-много всяких мелочей, о которых в спешке позабыли. Шерсть, лён, прялка и даже маленькие разборные кросна. — Как руки? Поможешь разобрать все это? — Артес волок все в истинном виде, его и запрягли в воз. — Сейчас, конечно, помогу. То ли Яннари крепко подумал над будущим, то ли просто был отходчивым и долго унывать не умел, то ли не до мыслей ему и вовсе было, но глаза его снова блестели, он фыркал и усмешливо скалил зубы, растаскивая такое нужное барахло по местам. Кур и козу тут же определил в загончик, разгороженный плетеной стенкой, оставил возможность мужу заняться устройством яслей и поилки для козы, из клеток принялся мастерить гнезда для несушек и пристраивать на верхнюю жердь. — Может, к завтрему и яичек хоть парочка будет. Любишь яйца? — Люблю, что ж не любить-то. А ты рыбу тоже не ешь? — Не, не ем. Все, что поймаешь или подстрелишь — твое будет. Готовить умею, ты не думай. Ой! Похлебка же! Пойду проверю. Артес всерьез задумался, как муж умеет готовить рыбу, если ее в племени есть было некому. Потом вспомнил про жреца и оракула: тех и медведи кормили, и все прочие окрестные племена, а два старых лиса на аппетит никогда не жаловались. Значит, дичь и рыбу нести можно смело — сготовят. Вот как с домом и подворьем все сладят, так и на охоту-рыбалку можно подаваться. А пожалуй что поторопиться надо, видел он по пути следы обычных волков да лис, тын какой-никакой надо поставить, пока кур не перетаскали да козу не задрали. Загородью Артес и занялся, благо, что руки приставлены были нужным концом. Инструменты он привез, топор и пила были тут. — Артес, есть готово, — не успел он и первый кол вбить, только наметил, куда и как вести тын, позвал Яннари. — Иди, на руки солью. Он подошел. — Поставлю потом загородку, чтобы звери не добрались. — Вместе поставим. У меня до завтра руки заживут совсем, помогу. — Уверен, что заживут? — Сам гляди, — Яннари поставил ковш и подсунул ему чуть не под нос ладони. Мозоли на них взялись плотными корками, словно на третий день, а не утром набитые. — Ого. Тогда ладно. За ночь не сожрут, а утром поставим изгородь поплотнее. — Ночь я могу с козой переночевать. Волки к единорогам не суются, знаешь? Боятся. — Ну если тебе там лучше, чем в доме — ночуй. — Ну-у-у, там печки не будет, будем друг друга с Ягодкой греть. Я ее так назвать решил. А лучше, не лучше… Зато никакие волки к загону не подойдут. — Хорошо. Принесу тебе одеяло. — Ага, а в ледяном ручье его после ночевки стирать кто будет? Тоже ты? — фыркнул и замотал головой Яннари. — Не болтай, ешь садись. Или невкусно пахнет? От горшка с густой крупяной похлебкой несло сытным духом разваренного окорока, трав и кореньев, земляного яблока и гречки. — Замечательно пахнет, — признал Артес. — Вот и на вкус попробуй. Похлебка была густая — крупы Яннари не пожалел. И мясо в миску медведя перекочевало все. — Растолстею к зиме, — хмыкнул Артес. Единорог только фыркнул и подлил ему добавки, думая, что надо бы к завтраку еще хлеба испечь: медведь за день умял каравай и только облизнулся. Готовить у единорогов учили всех, не только девочек, да и он по малолетству часто крутился на кухне и выспрашивал у старух, зачем какая травка, да почему столько муки да масла, а не по-другому. И надо потом мужа сгонять в селение еще разок — столько ест, как бы не остаться в лютень-месяц да без припасов. А то и не раз еще, покуда снегом тропы не завалило: обещал клеверного сена, пусть достает. У самого Яннари этой зимой, кажется, будет вдоволь работы. Вот еще бы только гон пережить… Ну, это недолго, три дня, как говорили старшие. На три дня наготовить, а за козой и курами Артес присмотрит, если сам Яннари не сможет. Он не знал, как лучше поступить — уйти от дома подальше? Дома ли на чердаке закрыться? Что беситься будет, бодаться — точно, гон вообще надо в истинном виде переживать. В лесу страшно — волки там. Дикие медведи. Лисы. Тут еще страшнее — свой медведь, домашний. Который, ко всему, и право имеет. И другого пути нет. — Ты чего не ешь? Яннари вздрогнул и чуть не уронил ложку. — Что такое, рогатенький? — Сколько до второй осенней луны? Яннари и сам знал — три ночи, луна скоро станет большой и круглой, как яблоко, и ветер будет горько-сладким, будет звать за собой. Он уже чуял его и чувствовал, как от этого запаха лунного ветра дрожит и сжимается что-то внутри, порождая пока еще легко сбрасываемое желание, стоит только прикусить губу или посильнее сжать кулаки, до боли. — Три ночи осталось, а что? — Гон, — не стал скрывать Яннари. — А в одиночку ты его одолеть не можешь, что ли? — удивился Артес. — Могу. Ну… постараюсь. Не знаю только, куда деваться на эти три дня. Артес посмотрел непонимающе. — А зачем куда-то деваться? — Потому что единорог в гоне, да еще один — бешеный единорог. — Ты ж не один, у тебя муж есть. — И как ты себе это представляешь? — Яннари по дурной привычке, от которой его никто не мог отучить, склонил голову к плечу. — А тебя никто не учил, как это бывает? — Меня учили, как это бывает у нормальных жеребцов с нормальными кобылицами! Артес пожал плечами. — А между двумя жеребцами? — Такого никогда не бывало, — Яннари даже головой помотал ради убедительности. — Да и ты не жеребец. Брак богами разумным дан, чтоб в нем детей рожали, а Покровитель просто посмеялся над нами. Правда, за что, не понимаю. Лучше бы тогда меня девкой сделал. — Зачем ж тебя девкой? Ты и так хорош. Артес оглядел его и кивнул. Яннари вспыхнул, крепко сжав губы, старался не высказать сразу все нелицеприятные мысли, что так и рвались с языка — не хотелось, чтоб снова назвали малолетним дурнем. А кто бы не был? Стоило только представить возможную картину гона, становилось дурно от страха. — Как руки? Подживают? Не болят? — Не болят уже. Ты поел? — Поел. Спасибо, хорошо готовишь. Яннари гордо вскинул голову, порождая в Артесе желание легонько щелкнуть по породистому носу. — Поможешь кросна поставить? — Помогу, — медведь сдержался и отвешивать щелчок не стал. Вечер пролетел незаметно за разбором остальных вещей, наведением порядка после оного разбора. И спать к печи уставший Яннари отправился, уже зевая вовсю. — Ты ж с козой ночевать хотел. Ладно, спи, оставлю пару меток, волки сами не подойдут. Единорог уже уронил голову на вытянутые передние ноги, прибывающая луна словно собирала из него силы, чтобы через три дня щедро выплеснуть их в его кровь. Артес укрыл его покрывалом, направился оставлять метки. Коза, привычная к запахам оборотней, флегматично что-то жевала. Куры сонно квохтали в гнездах. Что ж, если на завтрак муж добудет пару сырых яичек, это будет хорошо. А уж если молока еще — и вовсе замечательно. Думать о том, что будет на полную луну, Артесу не хотелось. Но, стоило войти в дом, закрыть двери и ставни, тихо пробраться мимо смутно рыжеющего у печи единорога, мысли проснулись и накинулись, как блохи. Что делать с его гоном? Не подкреплять же брак силой… А ума у единорога в первом его гоне вряд ли будет много. Скорее, вообще не будет. Самому Артесу не случалось видеть первогонных рогачей, но отец рассказывал, что желаний у них только два, судя по поведению: драться и трахаться. Что же делать-то с ним? Подраться, конечно, можно, Артес силу соразмерит. А вот второе… Медведь тяжко вздохнул. Яннари был симпатичен в людской ипостаси, этого не отнять. Но гон он проведет в истинной. Где же ему тут кобылицу найти? Не в селении же просить. Ну и не козу ж подсовывать. «Завтра пойду в Сизый Дол, поговорю с его отцом». На этом мысли-блохи упились крови и притихли, позволяя медведю уснуть, уютно свернувшись в постели.