По воле похмельного Бога

Утром Яннари попытался было выбраться из постели, но от пригревшегося и принежившегося медведя еще ни один единорог так просто не сбегал. Яннари краснел и замирал, ведь гон уже не туманил его голову так, как ночью. Но от мужниных ласк все равно расслабился и часто задышал. — Мой рогатик, — ласково рычал Артес, одаривая его ласками настолько бесстыдными, что он пунцовел как мак. Он старался сдержаться, да только Артес хотел добиться от него стонов в голос, и Яннари было не устоять. Медведя эти стоны только еще больше распаляли, опять зубами цапнул, кожу продавил. На плече у Яннари алым бисером следы налились, он вскрикнул и так сладко сжался, что и мужу голову мигом повело. Артес излился в него, затих, пережидая бродившую по всему телу истому. К медовому аромату Яннари теперь очень явно примешался его запах и тонкая нотка крови. На ум Артесу пришло, что сейчас они свой брак не только подтвердили, но и сделали неразрывным. — Мой рогатик, — повторил он и лизнул мужа в шею. — Мой мохнатик, — с некоторым вызовом, смешно выглядевшим в момент, когда Яннари распластался под медведем, заявил тот. — Когда вычесывать будешь, кстати? — А хоть и сегодня. Как обернешься, а я гребень найду. — Обернуться-то мне недолго, — Артес стек на пол, перекинулся, улегшись горой меха, потом положил морду на кровать. — Ого, мне и зимы не хватит, все вычесать. Ух, какой же ты… мохнатище! Медведь довольно заворчал, считая это комплиментом. Своей шубой Артес очень гордился, густой, теплой, позволявшей на снегу спать. — А вычесываться ты любишь? — Яннари шустро выбрался из разворошенной постели и пошлепал в кухню, больше не стесняясь наготы — смысла не видел, греть воду. — Люблю. Шкура не так зудит. — Умывайся иди, пироги, небось, вчера все стрескал? — Нет, конечно, — даже обиделся медведь. — Оставил тебе. — Правда? Хорошо, значит, поделим на завтрак, и я яиц поджарю с салом. До обеда доживем? — А то. Артес ушел плескаться в ручье. Хорошо так, в холодной-то воде. Бодрит очень, особенно ближе к зиме, когда зевать весь день охота. В дом он вернулся свежий и радостный, облапил мужа. В людском облике уже. Вогнал бедного в панику: Яннари замер, не понимая, то ли медведю снова трахаться приспичило, и у кого тогда гон вообще? То ли это просто так, он слышал, что в иных кланах принято обнимать друг друга просто так. Артес, нимало не смущаясь, огладил его по заду, покусал в шею, потом потерся о мужа. — Доброе утро, медовые уши. — Ой, нет, — твёрдо сказал Яннари, хотя тело мигом отозвалось. — Я к ручью, а ты накрывай на стол. — Почему нет? — Артес смотрел на него как… медведь, выпрашивающий мед. — Потому что надо поесть, иначе мы оба дотрахаемся до изнеможения. И потом, разве это прилично? У меня кончился… почти кончился гон. — А что неприличного в супружеских утехах? — несказанно изумился Артес. Яннари не нашёлся с ответом. Просто развернулся и сбежал умываться. Артес его решил не преследовать — пускай привыкает постепенно. Надо было в самом деле накрыть на стол, достать из печи сковороду с аппетитно пахнущей яичницей, согретые пироги. Вернувшийся к столу Яннари посмотрел удивленно. — Ты накрыл? — А почему бы и нет? Ты ж не жена, чтобы за мной ухаживать. — А готовить ты умеешь? — Плоховато, но похлебку сделать вполне смогу, — Артес почесал в затылке. — Хлеб и пироги вот печь не умею, не дается мне тесто. — Ладно уж, с пирогами я сам управлюсь. Да и готовить я люблю. У нас всех готовить учат, кто желает учиться. Я с жеребячества при кухне вертелся, как мама… — Яннари сглотнул и отвернулся. — А она где? Почему ее на свадьбе не было? — вспомнил Артес. — Её загрызли. Мне и трёх весен не исполнилось, — Яннари судорожно вздохнул и вгрызся в пирожок, явно не желая говорить на эту тему. Артес погладил его по голове. — Пойдем сегодня в селение? Покажешься, что живой. Единорог кивнул, припал к кружке с молоком. Он проголодался за последний день и ночь, так что и пирожки, и яйца смел быстро и почти жадно. — Пойдём, только с пустыми руками негоже идти. Может, я хоть блинов напеку? — Напеки. Отец обрадуется, я уверен. И я тоже. — Я быстро. У вас таких печь не умеют, вроде. — Я пока еще немного по хозяйству поработаю, надо подворье оглядеть, прикинуть там, что к зиме еще сделать. Точно! — Артес, не жалея себя, двинул по лбу ладонью. — Бочку надо еще одну в сам дом поставить, а то на дворе вода по зиме вся померзнет. Яннари усмешливо оскалил зубы на этот жест и кивнул, признавая, что о бочке с водой они оба позабыли. — Иди уж, я блинами займусь, а это дело не терпит никого лишнего под руками. Бочка в сарае нашлась, хорошая, ведер на сорок. Главное — родник обихаживать, чтобы зимой не перемерз, а так и вода будет. Да можно и снег топить на крайний-то случай. А еще сена натащить надо, мужа кормить. Артес фыркнул. Неужели Яннари и впрямь будет сухую траву жевать? Видимо, муж не зря собирался все же отправиться «к медведям в логово», да еще и с блинами — кушаньем в общем-то непростым, имевшем свое священное значение. Пришлось даже приостановиться, поставив бочку, и подумать, почесать в затылке: что такое муж придумал? Привычное действие, перенятое у отца, явно подгоняло мысли, и Артес таки вспомнил: блин — это ж не только солнечный символ, но и семейный. И преподнесенные родителям блины значили, что все в новой семье хорошо, она — одно целое. А уж если сладкие да медовые… Может, Яннари и покривит маленько душой, за считанные дни полного лада не только семье, но и своей душе он еще не дал, не страшно, тут главное — намерение. А как откушает Арла блинов, можно будет и о делах говорить. Скорее всего, Яннари попросит Арлу выменять у единорогов сушеных и моченых фруктов, да и прочего такого, что у каждой рачительной хозяйки полон подпол. Умный муж попался. Артес хмыкнул, внося бочку в дом. Первое впечатление о юном единороге оказалось обманчиво. Пусть и не все: по оговоркам и намекам Яннари, да и по общему впечатлению от разговора с его отцом, Артес понимал: наследник у вожака единорогов был то ли нежеланным, то ли нелюбимым настолько, что рос, как трава в поле. Чему сам научился, то и в голове. — Как там блины поживают? Тоненькие, золотистые? С медко-о-ом? Яннари фыркнул и кивнул на довольно высокую уже стопку на расписном блюде. — Хочешь? — Бвррруррр! — отозвался желудок медведя. — Сначала поешь нормально, — покачал головой единорог. — Я кашу сварил, скоро дойдет. Окорока себе отпластай, сколько съешь. Ел медведь много, его телу требовалось в преддверии зимы много сил, чтобы себя носить. Да и само тело было немаленьким. Яннари мимолетно покраснел, вспоминая кое-что, но быстро избавился от смущающих мыслей: блины могли пригореть, если за готовкой думать о чем-то другом. А ему нужно было, чтобы в этот раз все прошло идеально: старинные, подсмотренные и подслушанные у женщин клана заговоры требовалось начитывать хотя бы шепотом, чтобы они сработали и у него, отступника от законов клана. — Не у ветра прошу, не ясному месяцу поклонюсь, не текучей воде мои дары, колом солнечным, огнем чистым заклинаю: как неразрывен круг солнечного пути, как полон жара блин, полным тепла и неразрывным станет мой путь рядом с мужем, — наклоняясь к зеву печи, чтоб поставить в ее жаркое нутро сковороду с очередным блином, шептал Яннари. Артес прибрал четверть окорока, умял миску каши и сыто облизнулся. На блины уже не тянуло. Хотя, с такой-то его прожорливостью, как бы не пришлось всю зиму лапу сосать да мужнин рог. Или еще кой-чего пониже. Как-то оно дома было попроще, что ли? Или просто дома готовили два мужика, толком это делать не умеющие, и потому жрать что отцовскую, что его собственную стряпню особо не хотелось, а у друзей и подруг всегда можно было перехватить чего-то незаметно? Да и вождю клана часто приносили то ягод, то копченой курочки, то бочонок соленых груздей, так что в подполе не переводились соленья, копченья да варенья, и зиму можно было прожить спокойно. Теперь же им с Яннари придется и заготовки на зиму делать самим, и сажать-растить все для оных самостоятельно. Еще и свадьба эта… несмотря на традиционность — свадьбы в обоих кланах играли осенью, — была поздновато. И не вовремя. Артес слегка приуныл. Как-то внезапно в самостоятельную жизнь вытолкнули. Хоть и впрямь спать ложись на зиму, чтобы муж на запасах как-то протянул. — Что голову повесил? Невкусно было? — удивился Яннари, закончив и с блинами, и с заговорами. — Вкусно. Думаю вот… Как жить дальше, ничего на зиму заготовить не успели толком. — О том позволь мне поговорить с твоим отцом, — подтверждая мысли Артеса, сказал единорог. — За каждое земляное яблоко и окорок я расплачусь, знаю, как и чем. — Ладно, — медведь повеселел. — Готов в селение идти? Тебя там уже все заждались. — Это кто же? — насторожился Яннари, заворачивающий блюдо с блинами в рушник и в стеганую «крышку» для горшков, чтоб не принести совсем дубье, а сохранить теплыми. — Друзья мои. Все переживают, как бы я тебя не уморил. — А и уморил бы обоих, ежели тебя не осаживать. И в кого ты такой только до утех злой? — смешливо и смущенно расфыркался Яннари. — Да как же твои уши медовые не нежить? — Они не медовые, — еще сильнее смутился единорог, искомые уши жарко заполыхали, выглядывая приостренными кончиками из-под гривы — Яннари закончил с готовкой и распустил косу. Артес не утерпел, сграбастал мужа, принявшись целовать. Может, ушки у него и не были медовыми, а вот губы — не такие мягкие, как у девок, но еще не обретшие твердости по причине сугубой юности Яннари, — точно были. Артес его и облапывать всюду успевал, мял, трогал. Его рукам нравилось то, что они чувствовали. Юношеская угловатость через годик-другой сменится присущей единорогам изящной стройностью, мускулы нальются силой. Хотя Артес был уверен: Яннари все равно останется легким, недаром же в быстроте бега с единорогами не сравнятся даже степные оборотни-волки. Гон вроде как должен был кончиться, но Яннари все равно на ласку отзывался, то ли распробовал, что такое — телесное удовольствие, то ли решил не сопротивляться. — Артес, блины же… ох… остынут… Аро! Медведь не послушал в этот раз никаких увещеваний. Просто поднял на руки и унес в горницу, не на кухонном же столе мужа раскладывать. Яннари вовсе стесняться в самой постели бросил, еще и стонал так, что у Артеса аж дух захватывало. Тогда-то медведь и сумел разглядеть, что глаза у его мужа в самом деле не черные, как казалось, а просто очень темного синего цвета. Среди светлокожих и светловолосых единорогов северного племени он выделялся очень уж сильно. — Единорог-медовые уши, — Артес пригреб его под бок. — Глаза красивые. Как небо зимой. — Глаза у меня мамины. А почему ты не серый, как Арла, а бурый? — Яннари, у которого пока не было сил встать и немедленно собираться в деревню к медведям, запустил пальцы в буйные кудри мужа, потягивая их, словно расчесывал спутанную кудель. — Мать была бурая, я в нее пошел. — Она не из вашего клана была? — Из нашего, у нас разные есть, все посмешались. И черные есть, и серые есть, и бурые есть, даже северянин один то ли был, то ли есть, нелюдимый он, ушел в лес и пропал, говорят, видели его там. А то ли не его и видели, а кучу белого мха. — А есть еще более северные кланы? — изумился Яннари, любопытно впился глазами в мужа. Он-то любил выпросить позволение поехать с отцом на ярмарку, чтобы послушать разговоры, байки и рассказы купцов, возниц и охранников, которыми часто бывали или волки, или барсы. — Конечно. Далеко на севере, где постоянный снег, живут северные медведи с белыми шкурами. Говорят, там еще живут и другие кланы, но никто не совался туда, а сам я не больно по малолетству дядьку Карима расспрашивал. А его если и расспрашивать, толку немного, побурчит да умолкнет. Любопытство — совсем детское, чистое и жгучее, — в глазах Яннари немного насмешило. Что ж, вот за зиму обживутся, переживут весеннюю страду, и можно будет попытаться отыскать белого отшельника. Отчего-то Артес не сомневался, что Яннари расшевелит старика и выспросит у него все, что только можно. — А весной выберемся с тобой на Большую ярмарку всех кланов… Разве что надо кого оставить за хозяйством приглядеть. — Возьмешь себе жену? — понимающе спросил Яннари. — Зачем? — удивился Артес. — У меня вон, муж есть, лежит, сопит себе в две дырки. — Я тебе не рожу детей при всем желании. — И что ж с того? Найду медведицу, кто подойдет, родит вождю внука. Чтобы кровь передавалась дальше. — И кто будет заниматься его воспитанием? — Яннари сел и внимательно посмотрел на него. — Сперва мать, как в возраст лет трех войдет — дед, а как настанет пора учиться охотиться и оборачиваться, — Артес потянулся, — ты. — Я?! — захлопал глазами Яннари. — А кто же еще? — Ты, конечно. И, если мое мнение тебе интересно, — единорог вздернул голову, — то я совсем не против, если ты все же возьмешь жену. Жеребенок… тьфу ты, дитя должно воспитываться отцом и матерью. Я сужу по себе. Родной матери у меня не было, а кобылицам отца не было особо дела до чужого жеребенка, хотя обо мне заботились. Голодным и голым не бегал. — Ну не знаю, моя матушка как померла, так меня кто только не воспитывал. У нас тут, видишь, самим бы еще зиму протянуть, а куда тут еще медвежонка? — А кто говорит, что его сразу рожать надо? Все, собираемся! Блины, чай, остыли вовсе, — отрезал Яннари. Остыть блины не успели, укутал он их на совесть. Масляные, кружевные, тоненькие, они золотисто светились на блюде, слегка подрагивавшем в руках Яннари. Артес запоздало сообразил, встал за его спиной и придержал тяжелое блюдо тоже, одновременно обнимая и мужа. — Уважили старика, уважили, — Арла принял блюдо. — Ну, садитесь за стол. Артес, неси мед. Да выбирай посвежее. Под кустистыми бровями светились мудростью глаза медведя. Яннари было слегка неуютно под его взглядом, оценивающим и словно бы забирающимся в самую суть юной единорожьей души. Арла дождался, когда сын выйдет в клеть, кивнул: — Говори, малыш. — Нам бы ягод да фруктов сушеных на зиму немного выменять, — Яннари посмотрел, как медведь навернул пару блинов, и слегка подуспокоился. — Выменять недолго, и клан вам поможет, все понимают, что устроиться в зиму на новом месте сразу трудно. Но потом ведь отдариться придется. — Я знаю, Арла-керо, — Яннари использовал уважительную приставку, общеупотребимую всеми кланами. — И знаю, чем отдарюсь. Пояса из единорожьей гривы и шерсти, пропитанные слезами, говорят, всем женщинам помогают счастливо выносить и родить дитя. А единорожий рог ценится на вес золота. — Совсем от счастья умом повредился? — изумился Арла. — Гривой и рогом за ягоды отдариваться! — Грива — не голова, года через три отрастет краше прежнего, — усмехнулся Яннари. — А рог… мне им в гон не бодаться, а от лютого зверя муж защитит. И толку с того рога и гривы, если зимой я ослабну и весеннего гона не переживу? Спасибо, вам, кстати, за подарок, — Яннари смущенно заалел, покрутил на запястье зачарованный браслет, который Артес так снять и позабыл. — Да я уж по блинам понял, что подарок пригодился, — усмехнулся вождь. — Сладилось, значит? — Не трогай рог! — взревело в клети. — Он мне на твоей голове нравится! — Ушастый какой, — Яннари подавил порыв залезть под стол, только вздрогнул меленько. От стола голову поднять не решился, лицо так и горело, как маков цвет, когда кивнул Арле. Вернулся Артес, принес горшок золотистого, чуть ли не светящегося меда, сразу перекинулся и запустил туда язык. За что был бит по загривку тяжкой отцовской дланью. — Вот же неслух! Сядь по-людски за стол, блинков откушай, чай, муж твой пек, старался, не ты. Медведь заворчал, однако от меда оторвался, перекинулся. — Подарю твоему мужу длинную ложку да потяжелее, чтобы по лбу тебя бил, — Арла и сам на мед косился. Яннари первым свернул блин в трубочку, обмакнул в тягучее лакомство и протянул Артесу. Так ели блины в его клане, хотя он знал, что у медведей блинами именовалось то, что единороги называли оладьями. Артес блин сожрал прямо из рук мужа. — Вкусно-то как. Арла только хитро щурил глаза, любуясь тем, как Яннари кормит его сына, как прикусывает губу, когда Артес облизывает его пальцы и ладонь. Ну, и блины подъедать не забывал. Со стопкой в ладонь высотой, которую единорог пек часа полтора, управились минут за десять. — А вот теперь можем и погулять, познакомишься с моими приятелями, — предложил Артес. — Идите, идите, — закивал и Арла. — Погуляйте, покуда снегом тропы не заметает. Сычами в доме еще насидитесь. На улице к ним сразу же вразвалку степенно подошла крупная бурая медведица, принялась обнюхивать Яннари. — Ледана, подружка моя, с детства вместе росли, вон, по соседству живет. — Доброго дня, Ледана, — вежливо поздоровался Яннари, подавляя дрожь: вокруг внезапно стало много медведей, а у него на запястье болталось зачарованное обручье, и ни одного, пусть и бывшего, сокланника рядом. Медведица поднялась высокой рослой девушкой, такая грудью любую крепостную стену пробьет. — Здравствуй, Яннари. Ну, как ты? — она сделала круглые глаза и заговорщически прошептала: — Тебя эта медвежуть ночью не задавила? Единорог уперся взглядом сначала в ее грудь, как раз между полами вольготно расстегнутой шерстяной свитки с собольей опушкой, как раз туда, где тонкое полотно расшитой цветами сорочки натянулось, обрисовывая тугие холмы грудей. Покраснел снова, всерьез испугавшись лишиться ушей: они уж точно скоро пеплом осыплются от таких-то вопросов! — Пойдем, поболтаем. Артес пока по селению походит, для дома чего-нибудь добудет, — ее широко расставленные пронзительно зеленые глаза чуть дыру не прожгли в друге детства. — А чего?.. — заикнулся, было, тот, но Ледана оскалилась на него, и Артес, неловко потрепав мужа по плечу, отступил, пробормотав что-то про то, что пойдет у тетки Дарины кой-чего поглядит. — А вот теперь рассказывай, — Ледана потянула Яннари за собой в чащу леса. — Что рассказывать-то? — удивленно уставился на нее единорог, когда его настойчиво усадили на поваленное бревно, укрытое сухим мхом, как ковром. — Как что? Как вы там живете, не обижает ли тебя Аро, он же такой, и не захочет, а с ног сшибет, повернувшись. А правда, что единороги мясо вообще не едят, а то я бы вам дичи приволокла. А хочешь беличий хвост, поиграться? Яннари легонько, едва прикоснувшись, прихлопнул ее рот ладонью. — Не тараторь, ты ж медведица, а не сорока. Хорошо у нас все. Живой я, видишь ведь, и здоровый. Рука невольно дернулась — почесать почти заживший укус, с которого еще не сошли корочки. Шрамы останутся, да не беда, Артес, вон, тоже следом на плече похвалиться может. — В лесу насижусь, намолчусь, потом слова — как горох из мешка, — засмеялась Ледана. — Так что, нести вам добычу? — Неси, и сама в гости приходи, угощать будем. Посмотришь, как живем. Яннари, преодолев смущение, принялся рассматривать подругу мужа, отмечая, что медведица от кобылиц ее возраста отличалась весьма: и статью, и ростом, и силой. Необычная ее красота была яркой, так и бросалась в глаза, в отличие от привычной ему нежной прелести единорожиц. — Приду. О… А пойдем ко мне в мастерскую, — загорелась Ледана. — Покажу, чем живу. Это тут, через перелесок, там у меня рабочий дом и стоит. — А муж твой меня не прибьет, часом? — в шутку спросил Яннари. — Какой муж? — удивилась та. — Тот, чье дитя под сердцем уже луну носишь. — А, — она отмахнулась. — Не прибьет, — и усмехнулась как-то странно. — А коль ты его приманишь, так и на то добро, сразу рога муженьку на сторону сверну. Дух лесной плясать луну назад позвал. Мол, выходи, девица, приходи, красавица. Я в детстве, видишь, в ручей зимой упала, как белье там с полчаса проболталась… — она махнула рукой. — Нас все с Артесом прочили друг другу, а как выяснилось, что отстудила себе все, так и отстали. Вот и пошла я с духом плясать, что ж на такого парня не сманиться-то? И плечист, и речист. А как три ночи на лугу отплясали, так и пропал, носа из кустов не высунет. — А и выманю, отчего ж нет, — рассмеялся Яннари. — Только не в людской ипостаси, а вот когда Аро с меня браслет зачарованный снимет — муж твой сам выйдет. Любят они единорогов за хвосты подергать, гривы гребнями повычесывать. У нас потому в лес поодиночке не ходят, чтоб не заиграли лешаки. — Пойдешь на мастерскую смотреть? — Ледана тоже рассмеялась. Из кустов над их головами высунулась здоровая оленья морда, увенчанная широченными раскидистыми рогами, мрачно прихватила Яннари губами за косу и принялась «жевать». Единорог взвизгнул и подхватился с места, едва не оставив полкосы в ее зубах. Ледана тоже подскочила, двинула оленя меж рогов кулаком так, что бедное животное на несколько мгновений окосело, потом величаво сбежало с поля боя. — Когда-нибудь я эти рога на стену повешу. Ходит тут… То рубашку зажует, то девок за косы похватает. Не благородный олень, а коза дурная. Полюбовник мой, кстати, и был. Мозги ему отшибает, что ли, при обороте. Яннари взялся переплетать косу, задумчиво морща нос. — Слушай, Ледана, а ведь не может этого быть. — А? — Не родятся на груше шишки. Даже от лесного духа-олешки… в смысле, не зачал бы он тебе дитя, у лешаков, как и у оборотней, только одна истинная ипостась. — Так зачал же, — растерялась Ледана. — Сам говоришь. — Говорю и хоть под присягой подтвердить могу: сроку твоему — луна. Только не бывает детей у медведиц от оленей. Я понял, что пестун-топотун с тобой танцевал, про рога, думал, ты пошутила. — Оленем из кустов вышел, — растерянно сказала Ледана. — Я его давно заприметила, серебристый весь. То за косу из кустов схватит, то на речке одежду утащит, по кустам раскидает. А тут явился, из дома выманил… — Идем-ка, Аро отыщем да в храм наведаемся, — Яннари хлопнул по коленям и поднялся с бревна. — Пусть оракул на тебя поглядит, ему многое дано, больше, чем мне. — Идем, — Ледана погладила себя по животу. — Ну, попадись ты мне, супруг невенчанный. Кусты подозрительно промолчали. Артеса нашли быстро, да он и не скрывал, что далеко не уходил, только у старой Дарины побывал, выпросил мешочек речного жемчуга — заместо бисера, для мужа. — В храм? А зачем? — удивился, но артачиться не стал. — Леда тебе уже успела показать, чем на жизнь зарабатывает? — весело спросил он. — Не успела, ну так и снег еще не выпал. А чем? Интересно же, — Яннари протянул ему руку. — И сними обручье, я в храм в своей ипостаси войти хочу. — Мебель она делает, резную, красивую — глаз не отвести. Артес оцарапал палец о клык, мазнул по обручью, стаскивая. — Ух ты! Красавец какой! — восхитилась Ледана, рассматривая тут же обернувшегося единорога. — Гнедой, а я-то все думала, чего у тебя грива вороная. — Идемте, — Артес погладил мужа по шее, потом первым шагнул в храм. Старый жрец возился у алтаря, оттирал его чистой тряпицей, обернулся на их шаги. — Что такое? Случилось что-то? Было и в людской ипостаси жреца что-то лисье, с хитрецой. — Да вот, я тут дитя понесла, а от кого — теперь и не ведаю, может, вы подскажете, — улыбнулась Ледана. — Олень такой. Серебряный. Жрец выронил плошку с водой. На шум разлетевшейся глиняными черепками посудины из бокового притвора вышел оракул, повел подслеповатыми глазами по гостям, хмыкнул: — Поздорову вам, Двоесущные. — И тебе не хворать, пышнохвостый. Так что скажешь, жрец? — Ледана готова была его потрясти. Жрец с немым вопросом поглядел на братца, тот пожал плечами: — Все равно тайной этому не бывать. Ты, девица, носишь дитя от Бога-Покровителя. Мужем тебе он не станет, но приглядывать будет время от времени. Или вы втроем потому и пришли, что хотите тройной союз? — Еще че… — Очень даже хотим, — в некоторых вопросах тугодум Артес соображал быстрей иного лиса. — Правда ж, рогатик? — Я не против, говорил ведь уже. Тем более что ребенку нужен будет нормальный отец, а не пьянь рогатая, — мстительно сверкнул глазами Яннари. Простить Богу высказанное с похмельной головы желание он не мог, пусть даже все у них и сладилось. — Только с вами жить не стану, — предупредила Ледана. — Года три в селении, а там поглядим. — Хорошо, — просиял Артес. На немой вопрос Яннари он после ответит, объяснит, что не прихоти ради мать-медведица дитя три года воспитывает сама, этот инстинкт от предков остался. — Нельзя отцу видеть… Ну вот нельзя. — Ладно, но я-то не отец, — упрямо набычился единорог. — К тому же, и мне, дураку малолетнему, видно, что кому-то надо будет рядом с ней быть в родах и после. Я отцу твоему обещал пояса из гривы сплести. Один так точно ей отдам. Оракул дробненько засмеялся, словно треснутые серебряные колокольцы прозвенели. — Прав мальчик, не отказывайся, красавица. — Ладно, не откажусь, — кивнула Ледана. — Ну так что, союз? Яннари обернулся, кивнул. И первым подставил обе ладони под короткий ритуальный нож над алтарем. — Я, Яннари, сын клана Единорогов Сизого Дола, клянусь доброй волей и в здравом уме принять женой Ледану-медведицу и нерожденного сына ее. — Я, Артес из Медвежьего клана Западнолесья, беру женой Ледану из моего клана и сыном ее дитя. Жрец оставил и на его ладонях порезы, и левой рукой Артес крепко стиснул руку Яннари, вторую тоже вытянул ладонью вверх над алтарем. Ледана завершила обряд, взяла обоих мужей за руки, опасливо глядя на жреца — что произойдет? Огненные круги окольцевали их сплетенные руки и растаяли, оставляя на запястьях каждого уже не по одному, а по два браслета. И если те, первые, у Яннари и Артеса были уже темными, означая брак подтвержденный, то новые — еще едва заметные, светлой вязью по коже. Бог-Покровитель не был против, что и явил. — Что ж, теперь можете отпраздновать еще одну свадьбу, — улыбнулся жрец. — Ох… отцу надо было сказать… — И то правда, — от входа в храм прогудел голос Арлы. — Надо было. — Да вот не подумали, — повинился Артес. — Не гадали даже, что так станется, — Яннари улыбнулся. — Но оно и к лучшему, Арла-керо, правда ведь? — Правда, — согласился Арла. — Ну что, Леда, не жить тебе больше в лесу. — Эй! Мы же договорились! — возмутилась Ледана. — Через три года поговорим о том, где мне жить. — В селение переберешься! — рыкнул вождь. Яннари погладил собиравшуюся тоже отрычаться в ответ медведицу по руке, и она утихла, с удивлением прислушиваясь к себе. — Ладно, — буркнула. — Но и мастерская со мной переберется. На это вождь клана только усмехнулся и кивнул. Будто ей в эту зиму до мастерской будет.