По воле похмельного Бога

Долго первый снег не залежался, но и зима после коротенькой оттепели не задержалась, закружила и завьюжила как-то разом, отрезав на добрую десятицу маленький хутор от Западнолесья. — Завтра пойду на рыбалку, — радовался Артес с вечера. — Принесу нам рыбки жирненькой. Вьюга за ночь улеглась, они расчистили подворье, но Яннари тревожно поглядывал на наметенные за калиткой сугробы. — По такому снегу, Аро? — По такому, — посмеивался тот, — самое дело поплюхаться. — Надолго идешь? — единорог принялся собирать ему мешок с собой. — Дня на три-четыре, приволоку рыбы, пожарим. Или похлебку сварим, тебе ее, нам рыбье мясо. — Ладно, — Яннари уложил в мешок еще окорок, свежеиспеченный каравай хлеба и с пяток сладких пирожков. Артес сгреб мужа в охапку, облизал ему уши. — Не скучайте тут, наваляюсь в снегу и приду. Скучать им было некогда. Вернее, некогда было скучать единорогу, вечерами он прял шерсть, днем ткал узорчатые и обычные холсты, крутился по хозяйству, запрещая Ледане много двигаться: лечение-то ей помогло, но стоило перестраховаться. Так что медведица садилась у стола на кухне, раскладывала баклушки и резала ложки, украшая хвостики затейливыми узорами. — Надо к Большой ярмарке побольше сделать, — объясняла она. — Обычно-то я мебель продаю людям и другим кланам, но сейчас только ложки и получаются. Да еще колыбелька. — Ничего, тебе нельзя перетруждаться, — Яннари садился рядом и гладил ее по ставшему заметным животу. — Будет у нас сыночек, серебряная шкурка, зеленые глазки, будет и дочка потом. Все будет. Почему не вылечили тебя сразу? Тогда война шла, рогов уж точно с десяток набралось бы. Там и надо-то толику малую, треть рога. — Не знаю, но меня старый травник наш лечил. И не смог вылечить. Да он и не старался, родители ему отказали, когда он меня хотел за своего внука просватать. Яннари этого не понимал и понимать не хотел. Что за счеты могут быть? Ну, отказали, так мало ли почему? Тем более медведям доступно знание о том, у кого с кем дети здоровее и лучше будут. А коль лечишь — лечи на совесть, забудь все счеты, и воздастся. — Не думай ты об этом, вылечил ведь. — Вылечил, теперь мне бы еще не бояться роды принять, — рассмеялся единорог. — Я тебя никому не доверю. — Не волнуйся, рожаем мы легко. Надо бы еще имя сыну придумать. Обязательно на «А» чтобы. — А почему? — удивился Яннари. — Традиция, всем вождям дают такое имя. — Вот Аро с рыбалки вернется, и сядем думать. Хочешь вкусненького чего-нибудь? Яннари иногда удивлялся сам себе: вокруг Леданы ему хотелось виться, ластиться, подсовывать лакомые кусочки, трогать ее жесткие, слегка вьющиеся, как и у всех медведей, волосы, заплетать их в косы, просто обнимать жену. Так странно и непривычно было — проявлять столько внимания к женщине. Не видел он такого в клане Сизого Дола никогда. Вернее, так делали только кобылицы меж собой, да девочек ласкали, его сводных сестер. — Как раз хотела то же самое спросить, — засмеялась Ледана. Уговорились на моченые яблочки, Яннари полез в подпол. Душа радовалась, глядя на заполненные кадушечками и бочоночками внушительные полки: не поскупился клан Западнолесья, да и Ледина семья тоже изрядно одарила их, особенно, когда узнали, что не за просто так Яннари рог спилил, а чтоб дочь их вылечить. Леда радостно сгрызла пару моченых яблок. — Пойду, прогуляюсь окрест малость, воздухом подышу. — Далеко не уходи. А я творожник испеку на обед, — пообещал единорог. — И кашу на молоке сделаю. Ледана пообещала вскоре вернуться, перекинулась и побежала в лес. Яннари еще не оставался в доме совсем один, пусть и ненадолго. Отчего-то стало зябко, он нервно передернул плечами и решительно отогнал глупые страхи: не один он, вон, на печи Половинка свою песенку мурлычет, надо на творожник яблоки порезать да с медом смешать, потом Ягодку сдоить, на свежем молоке кашу сварить. Он выбрался из дома, переделав все, что требовалось, отправился в козятник, прихватив кривую морковку — угостить козу. Пошарился в гнездах у кур, нашел еще горячее, только что снесенное яичко, переполошив, как всегда, несушек и подразнив кочета. Тот злобно клекотал и то и дело кукарекал, прохаживаясь вдоль загородки и косясь на устроившегося на скамеечке Яннари. Чужих шагов единорог не услышал, только почувствовал, что кто-то за спиной, но обернуться не успел. На голову что-то накинули, дышать стало трудно. Он забрыкался, но тут на шее затянулась какая-то удавка, и по жилам знакомо пробежали огненные муравьи, разом лишая половины сил. Тогда-то Яннари и закричал не своим голосом. С него дернули кожушок, спутывая руки, рванули сорочку, он вслепую лягнулся, попал, откинув напавшего. И тут сзади раздался рык, а потом натуральный визг. Яннари, выпростав руки из рукавов, ощупью подался к стене. Снять удавку-ошейник он не смог, тот, кто ее на него вздел, знал о кровной привязке. А вот вытащить из-под него мешок и стянуть его с головы — сумел, а как стянул — вместе с козой забился в дальний угол сарая, глядя, как огромный, раза в полтора крупнее Артеса, белый медведь заламывает уже и не визжащего бурого. Живая гора желтоватого меха еще раз наподдала противнику, потом перекинулась. — Снимай ошейник! — рыкнул высоченный широкоплечий северянин. — Не то шкуру живьем сдеру! Незнакомый Яннари бурый перекинулся в изрядно отмутуженного парня, с трудом шагнувшего к перепуганному насмерть единорогу. — И без шуточек, — строго предупредил северянин. Ошейник распался, и Яннари отшвырнул его подальше, одновременно отпрыгивая от насильника поближе к северянину. Сказать он пока ничего не мог — горло болело от того вопля, кажется, голос он сорвал, да и зубы пока еще выбивали дрожь и от холода, и от страха. Северянин же опустил кулак на макушку бурому сородичу, сразу же рухнувшему, и повернулся к единорогу. — Ну, давай знакомиться, рогач. — Яннари, — кое-как прохрипел юноша. — А вы — дядька Карим, про вас Артес рассказывал. — А где ж он сам? Опять за рыбой убежал? — Карим перекинул через плечо оглушенного медведя. — Ага, на рыбалку. Во двор, тяжело отдуваясь, влетела Ледана, и только тогда Яннари понял, что все это — и нападение, и его спасение Каримом, — заняло от силы несколько минут. — Что тут… — Все в порядке, — Карим усмехнулся. — Притоплю в проруби, и дело с концом. Яннари вцепился в припорошенную снегом шкуру Леды и помалкивал. Не было в нем сострадания к этому неудавшемуся насильнику. Карим, кивнув им обоим, вышел. Леда повернулась, принялась тыкаться носом в шею Яннари, в щеки. — Как ты? Он ничего не сделал? — Не успел, — Яннари успокаивающе гладил ее за ушами и успокаивался сам, хотя его все еще потряхивало. — Но молоко разлил, скотина. Коза уже вышла из угла, меланхолично жевала сено. Ведерко для молока пришлось отмывать, скамеечку тоже, да и самого Яннари тоже вывозили в грязной соломе. С горем пополам, прибравшись, единорог все же сдоил Ягодку, пошел готовить обед. — А кто это был вообще? — ставя в печь горшок с молоком на кашу, поинтересовался он у жены, зарекшейся оставлять единорога одного и на малую долю времени. Ледана хмуро ответила: — Малик, тот самый, которому родители отказали. Яннари кивнул, призадумался: если он правильно понял, то у этого бурого есть еще дед. Который — травник Западнолесья, то есть, уважаемый, вроде бы, оборотень. Может, и другие родичи какие тоже есть. — Ох и несладко же придется его роду теперь, — добавила Ледана. — Вождь перед всем кланом его семью испытает. Кто о задумке Малика знал и вождю не сказал… — Накажет? Ледана протянула руку, погладила его по голове. — Накажет. Главное, самого Яннари в тот день в селение и близко не пускать. Зимой змеи спят, так что в яму не скинут, но шкуру точно спустят. Причем в буквальном смысле — полосками наживую сдерут, пред тем язык вырезав. Весь род Малик опозорил, а уж если кто еще и способствовал… Ледана догадывалась — кто. Во дворе пахло Каримом, Яннари, Артесом и ею, курами, козой, Половинкой. И травами, в которых по теплу охотники купаются перед тем, как идти на промысел, чтоб запах отбить. Неужто думал, что Ледана травы те не учует? Яннари мог не знать их, вряд ли единороги охотятся. Но Артеса и ее это бы не провело. На что Малик надеялся? Хоть бы Карим его притопил не сразу, по-хорошему, содрал бы шкуру, солью посыпал, потом подождал, когда издохнет. Только соли у него нет при себе… А еще лучше было б, чтоб северянин приволок отступника в Западнолесье, и пусть Арла собирает вече. Но не бежать же за ним теперь? Яннари одного не бросишь. Дверь грохнула, влетел Артес, взъерошенный, запаленный, сплюнул на пол рыбину. — Что случилось? Мне крик послышался… Вот тогда-то Яннари и отпустило совсем, да так, что аж голова закружилась от облегчения. И понимания, что он не один. Ледана принялась рассказывать, обстоятельно и подробно. Артес от ярости распушился в рычащий шар. — Я в селение! — Карима найди, пусть Малика туда же тащит. Если уже не потащил. Артес одним махом облизал Яннари все лицо и выскочил из дома. След старика-северянина он взял от сарая, прибрал и забытый тем ошейник, уликой будет. Вряд ли в каждой семье клана хранится этакая пакость, а отец должен о таком знать. И вряд ли кто-то просто позволил бы Малику взять эту вещь, даже на время. Повезло, Карим еще не успел подобрать подходящую прорубь, выслушал Артеса и поволок Малика в селение. Тот так и болтался у него на плече: кулак северянина оказался очень уж тяжелым. А может, и пришел в себя, да предпочел вида не казать. Арла сперва удивился, увидев процессию, а потом так взрявкнул, что и стар, и мал побросали все дела, собрались на площади. Родичей Малика приволокли родичи Леданы. Мать и сестры отступника, узнав, что тот вытворил, не сходя с места, отреклись от него. — Я и знать не знала, — на Мелесу было смотреть больно, так ее подкосила весть, — что он так поступит… Дед молчал, как камень. — А ты что скажешь, травник? — пронзительно глянул на него Арла. — Рогачи убили моего сына, — проскрипел тот. — Твоего отца, Арла-керо. Ваших дедов и отцов убивали, — обвел он взглядом остальной народ на площади. — А откупились никчемным жеребенком. Если б не воля Покровителя, и дальше б убивали, и этот жеребенок подрос бы и пошел убивать. Я Малика туда отправил, я. Не убыло бы от рогача, коль подставил бы дырку еще кому, кроме мужа. Арла кивнул: сам сознался. Зарыдала дочь травника, но не посмела ничего сказать. Сама с площади ушла и дочерей увела. И за сына просить не стала: коль не сумела воспитать достойно, то и перевоспитать уже не сможет. Наказанием занялся сам Артес. Сперва лишил преступников языков, а чтобы не сразу кровью истекли, влил запирающий кровь отвар в рот обоим. Карим стоял рядом и подсказывал с явным знанием дела, хоть под руку и не совался. — Не торопись, парень, не спеши, не блох ловишь. — Первый раз, — скрипел зубами Артес. — Молись Покровителю, чтоб и последний. — Помолюсь… Шкура отходила трудно, Малик хрипел и дергался. Арла вынес мешок соли. Дорогое удовольствие, за полсотни отличных соболей мешок куплен, а после казни остаток никто не тронет, лесным оленям да лосям отдан будет. Накрепко привязанный к позорному столбу травник плевался кровавой пеной, глядя, как убивают внука. Потом взялись за него, тут Артес закончил все побыстрее — не смог долго тянуть. — Идем, — Карим взял его за шкирку и потянул за собой к ручью, выполаскивать из шкуры кровь, а после — в растопленную Арлой баню. И до хутора проводить тоже вызвался сам. — Повезло тебе, что я заглянул узнать, не даст ли мне твой муж кружку молока, что-то горло прихватило, думал молока с медом выпить. — Яннари и молока даст, и травок целебных заварит, и за стол усадит, — невесело усмехнулся Артес. — Другой он, не то, что сизодольские рогачи. Спасибо, дядька Карим. — Идем, он там, наверное, совсем уже слезами исходит от переживаний-то. — Там Леда, не даст ему сильно переживать. Он оказался прав, Яннари с Леданой не сидели без дела. Хоть и из одной рыбины, но единорог таки сварил похлебку, да как знал — горшок побольше взял. Да погуще трав, кореньев и крупы в нее кинул, а к похлебке пирогов напек с земляным яблоком и салом. — А я вот гостя привел, — возвестил Артес. Карим в этот момент как раз закашлялся. Яннари тут же засуетился вокруг него, ладонь ко лбу приложил, послушал и кинулся к резному ларчику с травами, который ему Леда сделала. — Не суетись, не помру, — усмехнулся Карим. — Но терпеть и ждать-то зачем? — фыркнул единорог. — К тому ж, ужин готов, а травы надо до еды выпить. — Ладно, — покладисто согласился северянин. — Выпью. И, пока он медленно пил горькое, но целебное питье, Яннари умудрился разговорить его. — А какие еще кланы живут на Севере? А чем промышляют? А с кем торгуют? А где живут? А правда, что там не избы строят, а дома из ледяных глыб? Артес с Леданой пересмеивались — все, попался белый медведь единорогу. К удивлению Артеса, Карим отвечал, правда, не на все вопросы. Некоторые он будто и вовсе не слышал, и чуткий к другим Яннари не задавал такие дважды. Так и причину того, что Карим оказался так далеко от родных мест и своего клана северянин обошел молчанием, и на перечислении других кланов оборотней споткнулся. — Давайте ужинать уже, — взмолился Артес. — Потом успеешь дядьку попытать. Яннари спохватился и принялся накрывать на стол. Отужинали в молчании, слишком уж вкусно было то, что приготовил Яннари. А после ужина единорог, пошептавшись с мужем и женой, предложил гостю никуда на ночь глядя не собираться, мол, все равно утром травок бы еще разок выпить. — Ты ж и так меня на роге настоем напоил, — мудро усмехнулся Карим. — Много ли там простылому горлу надо? — Оставайся, дядька Карим, — рассмеялся Артес. — Он еще не про все выспросил. — Стесню вас. — Ничуть не стеснишь, места в доме много, в гостиной занавеси повесим, лежанку из двух соберем. Северянин согласился, немного подумав. В общем, Артес и Леда уговаривали старого Карима больше затем, чтобы сердце на месте оставалось, если доведется уйти и Яннари одного оставить. Малик и его дед — не одни такие, межклановой войной обиженные, клан медведей многочислен, и каждому в голову вождь не заглянет, чтоб быть уверенным: то, что Яннари женат и замужем за клановыми, остановит от попытки ему навредить. Северянин, видимо, в лесу натосковался изрядно, так что остаться согласился довольно легко. — Только спать буду на улице, жарковато у вас в доме. — Может, тогда лучше на чердаке? — Хорошо. В медведя он не превращался, если Ледана и Артес в доме помещались, то Кариму уже было порой и не развернуться. Яннари вообще не представлял, как он в сараюшке, в общем-то, крохотной умудрился стены не растолкать и двери не вынес. Но вспоминать, чтоб понять, не хотел. Оно ночью само вспомнилось, приснилось, что снова душит зачарованный ошейник. Он забился, потом сверху улеглись две горячие руки крест-накрест, успокаивая. Родной уже, смешавшийся запах, тепло этих рук позволили ему вынырнуть из кошмара, отдышаться и снова уснуть. Утром вся его медвежья стая сладко спала, убаюканная снегом и свистом ветра. А около дома лежал громадный белый сугроб, почему-то с черным носом и глазами. Яннари, чуть было не решивший, что надо взять лопату и расчистить двор, вовремя проснулся совсем и понял, что Кариму просто стало жарко в доме, чердак-то Артес тоже утеплил. Сугроб и в самом деле поднялся, превращаясь в одетого в меховую безрукавку на голое тело мужчину, фыркнул. — Утро, Яннари. Сейчас дров наколю. — Доброе утро, дядька Карим, — поклонился единорог, поскакал делать домашние дела, заваривать травы, ставить опару на хлеб. Со двора доносились удары топора. Потом из спальни выполз сонный бурый медведь, зевнул во всю пасть. Артес, сходив на ручей, принес воды, долил бочку в сенях. Поднявшаяся после него Леда помогла с готовкой, пока Яннари занимался хлебом. — А вот сегодня как раз погода заниматься шитьем и пряжей, — решил Артес. На том и порешили, никто никуда не ушел, Карим, усмехаясь, согласился посидеть и поговорить, пока хозяева будут заниматься делами. И рассказывал, прихлебывая отвар из земляничных листьев с малиной и медом, обо всем, что успел повидать за свою долгую жизнь. Интересно было всем. Старый медведь еще и рассказывал образно и увлекательно, так что всем хотелось увидеть этот Север воочию, бескрайние ледяные поля и торосы, побывать там, где побывал Карим в своих странствиях, посмотреть на сосны на западном побережье, уходящие в небо, заглянуть в черные чащи мрачных лесов, где живут черные же лесные духи. — А среди снегов и духи — белые. Вы, лесные, зовете своих лешаками, оно и верно. А наших называют ойя-тала, что значит «пастухи снега». Про родной клан он тоже говорил, но так, что Яннари видел красивых круглолицых, черноглазых мужчин и женщин, видел их наряды, жилища и занятия, но хоть убей не мог представить себе место Карима среди них. Кем он был до того, как стал наемником? Простым оборотнем? Вождем или наследником? Что сделал, что оставаться и жить в родном краю стало невозможно? Наконец, Карим подустал от рассказов, да и голос стал хрипеть. Яннари пригласил его к столу, пообещал после налить теплого молока. Артес как раз закончил шитье рубахи для Яннари, не ходить же единорожку все время в одном и том же. Сизодольские, сволочи, поскупились, ни одних порток, ни рубахи, ни куртки теплой не передали, от жизни в клане Яннари осталось лишь свадебное одеяние, в остальное время ходил он в том, что Арла по сундукам собрал — в старых, «детских» вещах Артеса. Они и вышиты были детскими же оберегами, но никто не смеялся. — За зиму всего нашью, — пообещал Артес. — Скоро будет тебе новая шуба. Богатая. — Да у меня и своя хороша, — смеялся единорог, к зиме в истинном виде слегка запушистившийся. Потихонечку и грива отрастала. За рубашку Яннари мужа, смущаясь, расцеловал. Артес его сгреб в охапку, потискал. Он вообще любил прикасаться к мужу, обнимать его, целовать. При всех называл «медовые ушки», а наедине — «атласной шкуркой», вылизывая ее и сходя с ума от призрачной сладости и легкого запаха, словно от цветущей липы. Так бы и сожрал, чтоб уж точно больше никто не позарился на «сладкое». К счастью для Яннари, Артес все-таки держал себя в руках и лапах. Карим смотрел внимательно, черные, с тяжелыми веками, глаза вбирали в себя каждый жест, каждое движение. Давно он не выходил к сородичам, не наблюдал за чужим счастьем. Зря, наверное, а может и не зря: столько лет прошло, а память все еще колет острой занозой, заставляет вспомнить, что свое счастье потерял. Но северянин не двигался с места, только улыбался и смотрел-смотрел, как неспешно несет себя беременная Ледана, гордо, спокойно, зная, что не просто замужем, а и любима. Смотрел-смотрел, как споро вымешивают тесто руки единорожка, как оно под тонкими пальцами превращается в узорчатую решетку и замысловатые украшения на ней поверх ягодной и медовой начинки. Смотрел-любовался тем, как крупные и обманчиво-неуклюжие пальцы Артеса кладут один крохотный стежок за другим, сшивая раскроенную ткань. — А когда будет пирог? — Артес, в детстве не добравший сладкого, теперь готов был питаться только медом и ягодами. — Скоро будет, потерпи, — рассмеялся Яннари. — Съешь вот яблочко. Артес радостно захрустел фруктом. Вообще-то медведи старались не обирать единорога, ему-то фрукты и овощи были гораздо нужнее. Но если сам предлагал — не обижали отказом. Мясо и рыбу он не ел. — Ну, хоть отвар пьет, уже помощь телу, — говорила Ледана. А еще Яннари в самом деле в охотку жевал сено, конечно, в истинном виде, наперегонки с Ягодкой. Артеса это всегда умиляло, он сам не мог сказать, почему. Карим прожил у них несколько дней, пока не вылечилось совсем застуженное горло. Старость — не мед, а он уже был ровесником вождя клана Западнолесья, хотя и выглядел моложе. Северяне стареют медленно, а из-за белой шерсти и волос седина у них незаметна. — Что ж, спасибо, пойду обратно в свое жилище. — Приходите еще, дядька Карим, — Яннари белый медведь очень нравился, хотя было в нем что-то гораздо более пугающее, чем даже в Артесе. — Приду, — закивал тот, потрепал Яннари по волосам и сгинул в метели.