По воле похмельного Бога

Дни полетели за днями, вроде бы, обычные, все дела давно и хорошо известны, но с появлением Арвиса что-то изменилось. Словно в доме стало чуть теплее, и печь тут была совсем ни при чем. Артесу еще несколько раз удалось посмотреть на сына. Один раз даже подержать под присмотром Леды. Медвежонок быстро рос, потихонечку превращаясь в маленькое подобие тех детишек, что были привычны взгляду медведя. И это его несказанно радовало. Сказать по чести, Артес в глубине души опасался от Бога-Покровителя какой-нибудь нелепицы, вроде того, что истинный облик малыша останется таким же страшным, как в момент его рождения. Но нет, тот рос, покрываясь серебристо-серым мехом. И обоих отцов бесстрашно обнюхивал и пробовал на зуб и коготь. Надо же было точить крохотные молочные клычки? Яннари щеголял покусанными пальцами, но только усмехался. Артесу приходилось хуже — даже запертые чарами, его инстинкты не спали, так что он пару раз схлопотал от Леды, стоило только в голосе прорваться рычанию. — Я ж ненарочно! — Так и я любя, — рычала жена. Яннари следил, чтоб никто никого «любя» не покалечил, разводя их в стороны, когда рычать слишком громко начинали оба. Как ни странно, маленького по сравнению с ними единорожка беспрекословно слушались все. Сын шел к Артесу на руки, ничуть не боясь. Сам Артес вспоминал, что первое время, когда «познакомился» с Арлой, очень боялся того, и только годам к шести перестал. — Он необычный ре… Мой палец! Яннари, хихикая, осторожно высвободил руку Артеса из острых, как иголки, зубов медвежонка. — Идем, Арви, мама покормит тебя. Леда, а можно дать ему чищеную морковку, пусть погрызет? — Дай, — кивнула та. — Вреда не будет. Сплошная польза. Арвис с радостью принялся мусолить очищенную морковь, играя с нею в уголке кухни на теплых шкурах. Ледана, обернувшись, взялась готовить, Яннари же устроился рядом с сыном, занявши руки вязанием. За вьюжень он навязал носков, рукавиц и безрукавок на всю семью, включая Тарена, его жену и детей, и дядьку Карима. — Теперь зимой можно и не оборачиваться, — смеялся Артес. Сам он, рассмотрев, какое полотно Яннари умудрился наткать, нашил ему рубах и штанов, и Леде, и даже себе обновок. Любо-дорого поглядеть было, как сноровисто орудует иглой. Сейчас вот сидел рядом с мужем и шил рубашонку, как на годовалого человеческого детеныша: когда сын начнет оборачиваться, примерно таким он и будет. Да не с новья шил, а свою старую порезал, как и полагается для таких малышей. А вот как подрастет Арвис маленько, так и ему начнут новое шить и оберегами детскими расшивать. Леда посматривала на них, улыбалась — семья. Дружная и теплая. И даже отец-медведь с сыном ладит сразу же после рождения. Она присматривалась, не станет ли старшему мужу в обручье нестерпимо? Тогда уж проще снять, чем мучить. Но Артес, ежели и было ему неприятно, стойко терпел. Яннари потихоньку добавлял в любое его питье по крохотной щепотке порошка из своего рога, видимо, еще и это спасало. Ну и то, что единорожек охотно помогал скидывать злость, переплавляя ее в страсть. Несколько раз Леда замечала, как Артес слегка косолапит после таких вот «банных походов». Однако она была умна в той мере, чтобы не заострять на этом внимание. Только про себя посмеивалась — объездил единорог медведя. Честно признать, Ледана боялась, что зимой Яннари будет чахнуть, но нет. Раз в день он точно оборачивался, чтобы размять ноги и поесть зерна и сенца, и в истинном виде лоснился и блестел длинной гривой. Да и в людском обличье из тонкокостного подростка потихонечку перерастал в дивной красоты юношу. Ничего женственного не было в его чертах, несмотря на косу и общую хрупкость. Наоборот, надень вместо привычных ему одежд кожаную броню, убери волосы под черный или синий намет — и только дурак не признает единорога из клана Черного Ветра. Ледана однажды видела такого — пришел на ярмарку с обозом богатого купца, привезшего удивительно тонкие, летящие ткани, серебряные безделушки и баснословно дорогие стеклянные зерцала в резных оправах, чтоб обменять их на пушнину и местную крапивную и льняную ткань, считавшуюся целебной. — Красавцы вы мои, — усмехнулась она. — Еда готова. Осталось немного, скоро уже и весна наступит, трава появится. Свежая. Яннари аж ржанул от избытка чувств и предвкушения. — Скорей бы! Одуванчики! Осот! Мокрица! Крапива! Вкуснотища! — Скучаешь по зелени? — Артес отложил шитье. — Ничего. Скоро уже. И зверьки проснутся… и птицы, и лягушки. — Ага. И комары, — фыркнул Яннари. — Но я в самом деле соскучился по зелени. Надо будет у сизодольских выменять семян кое-каких, у вас, вроде, не сеют астролику и заячьи лапки? — Нет вроде бы. Не припоминаю, — Артес задумался. — Майла-керо обещала еще много семян дать и рассадой поделиться. Звать приемную матушку матерью Яннари все же не мог или не хотел, так что говорил о ней и Тарене исключительно так, хотя было видно, что названая семья ему нравится, привязывается он потихоньку и к Торесу, и к его сестричкам, и особенно к Майле. — Значит, перетащим растения и семена по весне, как огород вскопаем. Снега зимой было много, Яннари радовался: напившаяся вдоволь талой воды земля будет хорошо родить. Тревожило только то, что по весне озеро могло и разлиться, хотя огород они городили вроде бы повыше возможного разлива. А когда вода уйдет, можно будет землицу еще и илом удобрить. — Руки окрепли малость? Вспашешь огород на мне? — Артес глянул за окно. — Солнце… — Вспашу. А не погулять ли малость? Арви укутаем тепло. Медведи согласились, что прогулка — то, что им сейчас нужно. В засыпанном снегом лесу гулять было возможно только по протоптанным тропинкам, они даже издали увидели старика-северянина, но тот, поднявшись на задние лапы, потянул носом воздух, махнул лапой и тяжело потрусил подальше, учуяв запах детеныша. — Когда-нибудь мы их познакомим, — пообещал Артес. Яннари вздохнул. Карим был очень одинок, и вовсе не в нелюдимости было дело. Что-то заставляло старика жить подальше от прочих сородичей, подальше от каждодневной суеты большого кланового селения. — Ты чего, медовые ушки? — муж заметил его вздох. — Я все думаю — почему дядька Карим ушел в наемники? Любопытство, говорят, кошке усы припалило, а у меня из головы нейдет — ты на безрукавке дядьки клановый знак видел? Если б он изгнанником был, его б не носил. Значит, сам ушел. — А кто его знает, он сам о себе никогда ничего не рассказывал, — пожал плечами Артес. Яннари сверкнул глазами, прикусил губу, и его муж понял: этот до правды докопается. Только вот потом-то что? — Не надо, Яни. Есть прошлое, которое не стоит ворошить, а то как полыхнут угли из-под пепла… Яннари шумно подышал и согласился, что не стоит, наверное, лезть к Кариму. Любопытство в нем было, и было неистребимо. Может быть, внезапно подумалось Артесу, та картинка, что нарисовал себе Яни, несбывшаяся его жизнь в сизодольском клане, была неполна. Вполне вероятно, что Яннари, подыграй ему судьба, не заполучил бы себе на шею хомут раннего супружества, а однажды просто ускакал бы за ветром, в поисках чего-то нового и неизведанного, наслушавшись рассказов лиса-жреца. На ярмарке единорожку наверняка понравится, заболтается со всеми подряд. О том, что муж может вдруг бросить все и умчаться на поиски приключений, Артес думал всю прогулку, хмурился, отвлекаясь, только когда его теребили. — Так, домой, а то Арви замерзнет, — услышал и выплыл, наконец, из своих тяжких мыслей. И понял, что дурень набитый — никуда Яннари не ускачет, если только не вместе с ними всеми. И дело-то вовсе не в громадной ответственности за мир между кланами, дело в том, что Яннари, может, и интересен мир за границами их леса, но здесь ему хорошо, а еще в том, что, как бы ни был любопытен единорожек, он твердо стоит на ногах, а не витает в облаках. У него в мечтах посадить сад вокруг дома, научиться травничеству, помогать клану. — Возьму тебя с собой на клановую ярмарку, — сказал Артес вечером. — На весеннюю. Людей будет немного. Яннари рассиялся, поцеловал его, наколол губы жесткими волосками — почему-то в людском обличье у Артеса стремительно образовалась кудрявая бородка и усы, и он, подумав, не стал мучиться и сбривать ее. Ему казалось, что с этой растительностью он выглядит более привлекательным. Может, и выглядел, у Яннари он почему-то не спрашивал, у Леды — тем более, жена могла и посмеяться, все же медведи редко настолько долго не меняли облика, чтоб у них росли бороды и усы. Сын по малолетству пока ничего сказать не мог, кроме урчания и писка. Артес примерно представлял, что будет, когда тот начнет оборачиваться: будет тягать его за эту поросль, как кота за усы. Придется беречься от цепких ручек, как получится. Правда, он надеялся к тому времени уже снять обручье. Его все равно придется не позже цветня снять — землю пахать-то. Ребенок уже пропах им и Яннари настолько, что медведь его воспримет как своего детеныша. Да и Яннари говорил, что запах малыша потихоньку меняется — еще молочно-сладкий, но уже не такой нежный, как раньше. Сам Артес словно непреходящий насморк схватил. Ничего не чуял. Раздражение от этого факта ушло, зато потеря нюха начинала пугать. Медведь, который ничего не чует — обречен. И только разум говорил, что все это вернется, как только Яннари снимет с него обручье. С обручьем Артес свыкся, уже ничего не болело и не ныло. Просто мир был нечетким, ничем не пах, и собственное тело было таким неуклюжим. Забывалось это, только когда ласкался с Яннари, не важно, кто из них был сверху. В такие моменты Артес и вовсе терялся в вихре ощущений, в жарком мареве соития, забывая обо всем. — Спать ступайте, — хмыкнула Леда. — И мы тоже спать. Артес осторожно поцеловал ее — уже обернувшуюся — в нос, погладил довольного и сонного медвежонка и ушел наверх, ждать, пока Яннари к нему придет. Лютень-месяц промчался, как всегда, с бурями, ломающими вековые деревья в чаще, с вьюгами, после которых Артес и Яннари выходили с лопатами, раскапывать двор и пробивать тропинку к роднику и вкруг озера — к берлоге-землянке старика Карима. Яннари очень тревожился, как тот переживает зиму, таскал ему молоко, хлеб, пироги, иногда — горшочек еще горячей каши с мясом и шкварками, травные настои. — Не переживай, я медведь зимний, — гудел Карим, с наслаждением купаясь в снегу. Он и в озере купался — была у него там прорубь, Яннари сам видел, как громадный медведь с искренней радостью плюхался в черную ледяную воду, уходил под лед, чтоб вынырнуть и сожрать выловленного карасика, а то и щучку. Яннари холодно было от одного этого вида. А Карим посмеивался и выглядел после таких купаний гораздо живее и веселее. — Дядька Карим, а почему ты не возвращаешься в свой клан? — однажды таки набрался смелости спросить единорог. — А делать мне там нечего, — Карим помрачнел сразу же. Яннари бесстрашно (то, что поджилки при виде нахмурившегося исполина затряслись, знал только он сам) пристроился на обтесанном под лавку бревне рядом с ним, погладил сжавшуюся в пудовый кулачище кисть. — Тебя же не изгоняли, Карим-керо. — Не изгоняли, сам ушел, — согласился Карим. — А почему? Карим сидел, не шевелясь. Внутри аж дергало от поднявшейся мутью со дна души боли, но прикосновения тонких пальцев единорожка почему-то не давали этой боли прорваться грозным рыком, выместить ее на ни в чем не повинных деревьях, не приведи Покровитель — на самом любопытном мальчишке, так не вовремя взявшемся выпытывать. — Потому что никто не держал больше. Умерла она. Яннари поднялся, прижался к нему — только так мог обнять за плечи, погладил белые и от природы, и от седины волосы, перехваченные на лбу узорчатой повязкой — сам ее соткал и подарил, подглядев чужие клановые узоры на одежде старика. — Прости, Карим-керо. — За что, единорожек, ты же не виноват в том. — Разбередил раны, вот и виноват. Про детей даже спрашивать не стал — должно быть, жена Карима умерла, не успев подарить ему наследника. А то и невеста — не было на запястье северянина посеревшей, как у вдовца Арлы, вязи свадебного обручья. — Лучше про семью расскажи, как вы там поживаете? Яннари было неловко хвастать, а рассказывать, как у них все замечательно — значило бы именно это и делать. Но поделиться своим счастьем хотелось, как делился с окружающими своим теплом, ведь разделенная радость — радость приумноженная. Но Карим внимательно слушал, кивал и радовался за них. — Я тебе меду принес и блинов, — спохватился единорожек. — Простыли поди уже! И травник с калиной. — Ох, балуешь ты старика, единорожек, балуешь. — Мне только в радость, дядька Карим. Я корзинку потом заберу, побегу домой, Аро с Ледой, наверное, волнуются, да и темнеет уже. — Беги-беги, — усмехнулся Карим. Единорог обернулся, взмахнул гривой и припустил по тропке, впрочем, не слишком быстро — боялся в сумерках споткнуться о присыпанный снегом корень. — Стой, — послышалось из-за кустов. Единорог шарахнулся, налетел на сосенку и обрушил себе на спину целый сугроб. Пока отряхивался и пытался проморгаться от снега, на тропу вышла медведица. Запах был знакомым, он, кажется, видел ее несколько раз — крутилась в компании с Торесом, видно, была из охотников. — Вот ты и один… Яннари задрожал уже не от холода: против крупной медведицы он пока еще ни силой, ни ростом не вышел, да и рог не отрос, толку с него, тупого и маленького, не будет. Он обернулся, вернулся на тропу. — Что тебе надо? — Посмотреть хочу, из-за кого Малик погиб. — По собственной дурости он сгинул, а не из-за меня, — буркнул Яннари. Темнело быстро, и он совершенно не хотел заблудиться в трех соснах на ночь глядя. — Из-за тебя, — рыкнула медведица, приближаясь. — Не подходи, — Яннари отступил на два шага. — И тебе за ним следом хочется? — А что, сразу жаловаться помчишься? — Мне и не придется жаловаться, Артес и Ледана сами все поймут. — И что? За то, что с тобой поговорили и под хвост не лизнули, побежишь плакаться, чтоб с меня живьем шкуру сняли, как с Малика? — Ч-что? — Яннари представил себе это и содрогнулся. — А ты не знал? Отрезали языки ему и его деду, сняли шкуры и засыпали солью. Иди, жалуйся теперь! — И де… — Яннари сглотнул ставшую горькой и вязкой слюну, закрывая рот ладонью. Вот почему он травника не видел, а Артес сказал, что и его наказали. — Я не знал, что так… — Артес их казнил. Ради чужака, подстилки безрогой. Это уже было слишком, и Яннари, только представив мужа с ног до головы к крови, согнулся под кустом, расставаясь с недавним ужином. Медведица расхохоталась и сгинула в кустах. Яннари обтер лицо снегом. Руки тряслись, ноги подкашивались, из головы не шли страшные картинки. И ведь понимал прекрасно: Артес был в своем праве. Но все равно было плохо. А еще хуже от того, что всему виной был он сам. Залог мира. Подстилка безрогая — даже для клана Сизого Дола. Он сел на снег, обнимая себя руками. Было плохо, так плохо, что он просто не знал, куда себя деть и что делать. Из-за него умерла мама — защищала от стаи голодных волков без спросу ускакавшего в лес двухлетку. Из-за него убили двух медведей. Из-за него Артес взял на душу эту тяжесть… Сколько он так просидел, Яннари не знал, а холода не чувствовал — внутри было холоднее. Только услышал скрип снега под тяжелыми шагами и понял, что вокруг уже изрядная темень. — Яни! — Артес окликал его издалека. — Медовые ушки! Единорог обернулся, правда, это не помогло — видел он по прежнему плохо, да еще и слезы глаза застилали. Два шага вперед — один назад. Хоть домой не ходи, не хотелось сейчас объясняться, и понимал, что убегать — нельзя, тревожиться о нем станут, искать пойдут. Леде от ребенка никуда, а с Артеса браслет, кроме него, никто не снимет, а след он в людском обличье не возьмет. Еще и Карима поднимет… Куда ни кинь — везде клин. — Яни, что с тобой? — Артес выбрался на поляну. — Тебе плохо? Единорог жалобно заржал и шарахнулся, отбив и второй бок за сегодня. — Ты чего? — удивился Артес, подошел ближе. — Это я… Это из-за меня… Единорог попятился, дрожа и всхрапывая: чудилось, что от мужа пахнет кровью. — Что из-за тебя? — не понял Артес. — Яни, да стой же ты. — Малик был виноват, но деда-то его зачем?! — Так это он Малика и надоумил. И травы дал. — Зачем? — простонал уже и вовсе ничего не понимающий Яннари. — Я-то им что сделал? — Ничего, Яни, старые обиды, решили за весь клан отыграться. Он, наконец, добрался до единорога, осторожно погладил по мокрой от слез морде. Яннари шумно принюхался, но от рук Артеса пахло только им, сыном и Ледой. Запах крови ему лишь почудился в расстройстве. — Пойдем домой, холодать начинает, да и темно уже. Вести единорога пришлось за гриву, он спотыкался, только сейчас Артес не мог просто взять и отнести его на себе — перекинуться в таком раздрае Яннари явно не мог, а медведю не давали чары обручья. — Что такое? — встревожилась Леда, завидев их. — Какая-то сволочь расстроила Яни. Что больше всего злило Артеса — это его неспособность понять, кто именно. Узнал бы по запаху, так ведь нет. — Яни, идем, я дам тебе молока с вареньем. И расскажешь, что случилось. Рассказывать Яннари не хотел, лег у печки и затих, закрыв глаза. Артес уселся рядом, гладить его. Он боялся именно этого — что кто-то сболтнет или специально расскажет единорогу. Ну вот и добоялся. Теперь придется мужа успокаивать, и добро, если он сам отойдет, заспит страх и обиду. Завтра утром можно будет и поговорить, сейчас-то явно бесполезно.