Чёрное и белое

Если ты любишь пожёстче, Мы можем разыграть грубость, Но если тебе больно, Я заменю шум тишиной вместо того, Чтобы вправлять тебе мозги. IAMX — Spit it out

      — Презабавнейшая ситуёвина, — заключает Ниган таким тоном, будто впервые пробует слова на вкус. Он улыбается, и эта жёсткая улыбка смеётся над ней почти до истерического хохота. — Видал, Рик? Овечка, что ты пригрел в своём хлеву, оказалась паршивой.       Джейд не смотрит на друга, ей это ни к чему. Ни к чему знать, сколько непонимания и осуждения очерчено на его крайне воинствующем лице — она не позволяет себе отвести взгляда от биты, крепко зажатой в мужских пальцах и застывшей, пускай и не в опасной, но всё же пугающей близости от Карла.       — Ты ставишь меня перед непростым выбором, Джейд, — для пущей демонстративности Ниган задумчиво причмокивает. — Да, у тебя неплохая задница, но заплывший хрен пойми чем мозг. Без обид, но мне такого, наверное, всё же не надо.       Джейд дёргается, впиваясь ногтями в ладони, и зажмуривается, пытаясь не потерять сознание от обиды. Отказал. Он не мог отказать!       Не мог.       Но отказал.       — Ты же хочешь этого, чёрт тебя дери! — она выплёвывает слова с таким смертоносным напором, с которым вылетает из начищенного дула автоматная очередь. Отчаяние стягивает горло, постепенно удушая. — Я знаю это.       — Ты преувеличиваешь степень моего желания, — едко объясняет лидер Спасителей. — Был бы не прочь — да, но чтобы прям «хотеть»… Поболтаем об этом позже, ок? Потому что сейчас я буду немного занят. Отпочковавшийся отпрыск твоего недоёбыря — уж извини, Рик — сегодня всё же отправится на встречу со своей мамашей.       Это становится для мужественно сдержанного Карла щелчком спускового крючка. Он умудряется вскочить на ноги, сбить ближайшего Спасителя и заполучить его пистолет, развернуться, нацелившись на Нигана. Громогласный выстрел, правда, пробивает потолок — другие гады сориентировались и вовремя помешали осуществить задуманное. Джейд видит, как на плечо чёрной кожанки осыпается побелка: младший Граймс не промахнулся, если бы всё шло по плану. Джейд видит, как его прижимают к полу, приставляя к затылку выбитый из рук ствол. Она видит, как вскакивает Рик, тут же оказываясь под внушительной кучей прицелов. Но видеть — мало. Она не может этого осознать: в голове звенит и хохочет истерика. Похоже на состояние, когда ты в дождь держишь в руках оголённый провод под напряжением — всё тело крупно колотит изнутри и нет никакого способа остановить эту судорогу самостоятельно. И мысль — одна, зацикленная по кругу — курсирует в голове подобно поезду с режущим слух гудком: «ту-ту, ты должна это прекратить. Из-за тебя не должны умирать. Ту-ту, дура!»       Джейд закрывает голову, будто группируясь в ожидании удара, и запутывается пальцами в волосах. Осознанно и без малейшего сожаления тянет пряди у самых корней в сторону — так не уничтожить мыслей и не взорвать свой недалёкий котелок, но попытаться хочется. Почему это всё происходит? Сколько ещё раз эта сраная жизнь будет приберегать столь дерьмовые ситуации исключительно для неё? Как будто до своего рождения Джейд поставила галочку вместо пункта «серая и скучная жизнь» в огромном окошке «страдания, битое стекло и гвозди под ногти не реже трёх раз в неделю». Райдер так себе, как можно заметить, но исправно выполняется сотрудниками небесной канцелярии.       Она всхлипывает, но не потому, что плачет, а потому что кажется, будто разучилась дышать — кислород в воздухе сгорает быстрее, чем оказывается в крови. Душно настолько, что в пору терять сознание. Джейд удушливо хрипит, прижимая ладонь к горлу, и под бешеное биение сердца хладнокровно выявляет у себя паническую атаку.       Когда асфиксия несколько отступает, приходит понимание, что часть представления была упущена: Джейд приходит в себя только тогда, когда слышит Нигана, задающегося вопросом: «И что я, блядь, должен с этим делать?» Она не имеет понятия о чём речь, но находит глазами Рика и, заметив на его лице слёзы, чувствует такое опустошение, что не может даже сглотнуть мерзкую слизь во рту, напоминающую слюну лишь с большой натяжкой.       Правда, Карл пока ещё жив. И это «пока ещё» даже в мыслях звучит так убого и неправильно, что в некотором роде придаёт сил оспаривать столь неуместные сроки.       — Можно встать? — слишком тихо для гомона вокруг уточняет она. Стоит быть уверенной, что движение не повлечёт за собой смертоносных последствий.       Но, кажется, никто так и не слышит этой поразительной осторожности, и Джейд приходится повторить вопрос чуть громче и чуть нервознее. Брови лидера Спасителей приподнимаются совсем не наигранно, да и в целом удивление на его лице выглядит до странного правдоподобным. Неужели так необычно, что она спросила разрешения, прежде чем что-то сделать? Неужели после всех долгих перипетий их общения такая мелочь может шокировать? Джейд не была бы столь послушной, если бы малейшее шевеление не могло навредить Карлу или Рику. Она в жизни не была такой послушной и осторожной, но ситуация настолько плоха, что приходится открывать в себе скрытые таланты и предельно неумело их демонстрировать.       — Ну встань, — позволяет Ниган, ухмыльнувшись. Вид у него такой, будто бы он только что даровал ей индульгенцию, а не шанс поднять задницу со стула.       Джейд хрустит затёкшими суставами, поднимаясь и отмечая, что едва может стоять на своих ватных ногах, что похожи на два неуправляемых столба. Боковым зрением отмечает взметнувшийся в её сторону револьвер. Всё верно: то, что ей позволили встать, не означает привилегии в вопросах доверия.       Она качает головой. Неважно. Всё неважно.       Ниган ждёт какой-то выходки: нетерпение и злостный азарт читается в каждом его движении. Он крутит в руках Люсиль как заправский бьющий в бейсболе, разминающий запястье перед атакой противника, но взгляда от Джейд не отводит даже тогда, когда она как какой-то инвалид ковыляет к нему настолько медленно, что началом никакой выходки это не назвать.       — Я сделаю всё, что ты пожелаешь, — вот так, сразу с козырей. Ведомость — это большее, что она может дать, и Джейд не видит смысла избегать столь постыдного расклада. Если не сработает он, не сработает ничего. — Всё, что угодно, Ниган. Перестану доставлять проблемы… Только оставь их в покое, хотя бы в этот раз. Пожалуйста?       Она не умеет просить; не умеет умолять, чтобы это выглядело душераздирающе: все слова слова звучат тихо, предельно твёрдо, без запинок и слезливого дрожания в голосе. По сути, это всего лишь сделка, и обговаривать её условия стоит таким тоном, к которому больше хочется прислушиваться, чем к мямленью.       Впрочем, «пожалуйста», оканчивающее речь, кажется каким-то больно уж неуверенным, шатким, поэтому приходится исправляться. Джейд (ещё более неуверенно) тянется к руке Нигана, пальцы которой вертят биту, и, дотронувшись и через пару мучительных секунд поймав его взгляд, одними губами вторит:       — Пожалуйста.       Никакой «магии» это моменту не добавляет.       — Я уже слышал часть про проблемы и почему-то это совсем неправда. Доверия к тебе у меня меньше, чем яиц у кастрированного кота, — безапелляционно заявляет лидер Спасителей, кривя губы. — То есть, вообще нихуя и чуть-чуть даже уходит в минус.       Джейд опускает руки по швам, чувствуя, как свербит в носу. Она уже готова ответить, продолжить обещать все мыслимые и немыслимые вещи, существующие и в материальной, и в эфемерной форме, но голос Рика — как всегда призывающий прекратить вести себя глупо — временно отвлекает:       — Джейд…       — Ты постоянно вытаскиваешь меня из разных скользких ситуаций, — тембр голоса всё же сменяется на визгливый, сигнализируя не только о том, насколько болезненно для неё подобное унижение, но и о злости, вспыхивающей на пожарище нервной системы. Рику следует хоть раз заткнуться и не пытаться поучать тех, кто по-своему пытается спасти ситуацию. — Теперь моя очередь вытащить тебя хотя бы из одной.       Джейд обожает его, правда обожает, но прямо сейчас фирменные нотации Граймса настолько неуместны, что хочется подлететь к другу, и, вцепившись в ворот рубашки, как следует его встряхнуть, негласно упрекая в необъяснимом спокойствии. Карла могут размазать по обоям, а его отец мало того, что благоразумно сдерживает порыв выпотрошить всех присутствующих, так ещё мешает тем, кто хочет помочь. Воистину, Рик и его сдержанность — что-то безумное, инопланетное, чего она не понимает и никогда не поймёт.       Как можно сохранять холодную голову в такой ситуации? Джейд не знает, поскольку её голова никогда не бывает холодной, а сейчас и подавно дымится так, что из ушей вот-вот как из пробудившегося вулкана брызнет лава.       — Даже грустно, что из-за этого я попаду в ад, — сокрушается Ниган, отошедший к распластанному на полу Карлу. Сожаление звучит так, будто грядущая экзекуция станет единственным его грехом. — Семейка у вас, Рик, что надо: вы сами являетесь источником собственных бед, но охуеть как прилюбливаете обвинять в этом других.       Джейд смотрит на Люсиль. Не отрываясь, не моргая, забыв даже дышать. Люсиль — давняя любовь Нигана и его любимая колючая дрянь, уносящая жизни пачками. Свет и тьма, смешавшиеся воедино. Чтобы спасти жизнь Карла, следует давить на светлый аспект. Беспардонно влезать в то, что удалось узнать о почившей жене Дьявола, и тыкать в образ женщины так же, как врачи тыкают в больное место, предварительно справившись, а точно ли оно больное. Но есть одно существенное «но»: тогда тёмный аспект биты сойдёт с ума, и Джейд поглотит ярость отточенных ударов.       Она чувствует эту «околоЛюсильную» точку, способную при правильной подаче всё исправить, но никак не может её нащупать. Говорить прямо, открыто — нельзя; слишком очевидно завуалировать — тоже не лучший вариант, Ниган раскусит попытку быстрее, чем она закончит предложение. И здесь больше будто бы ничего не остаётся, но Джейд чувствует, что нужные карты есть у неё на руках. Чувствует, что…       Джейд визжит. Как свинья, которой криворукие мясники засадили нож не в артерию, а в трахею: это и на визг в полноценном понимании не похоже, скорее на булькающие хрипы, выкрученные почти до частот ультразвука. Картинка перед глазами разрывается и подрагивает, как на испорченном мониторе, но даже это не мешает разглядеть смачный удар. Затылок Карла. Люсиль. Свист в ушах, хлопком взорвавшийся от того, как шляпа шерифа подлетела в воздух, и, рухнув обратно на пол, покатилась в сторону агонально оцепеневшей Джейд. Два выстрела кого-то из толпы, судя по всему — по Рику, собирающемуся броситься то ли к сыну, то ли на Нигана. И смех — именно такой, который все представляют, говоря о веселье созданий из преисподней. Скрежещущий, почти механический.       Джейд тянет руку ко рту, надеясь заглушить этот отвратительный писк, либо издаваемый ею, либо как сигналка орущий где-то в голове, но задерживает ладонь в районе желудка. Кажется, что вместо солнечного сплетения теперь зияет чёрная дыра.       — Видели бы вы свои рожи, — как ни в чём не бывало насмехается Ниган. — Я же пока только разминаюсь, вот пока решил сыграть в гольф с его ковбойской шляпой.       В подтверждение своих слов он небрежно двигает младшего Граймса в бок ботинком, требуя:       — Повернись, пацанёнок, взгляни, как тут люди обосрались за твою жизнь.       Карл шевелится заторможенно, но всё же требование выполняет. Джейд, кажется, собирается упасть в обморок от переизбытка информации, но Ниган ловит её взгляд, отрезвляя своим хладнокровием. Он смотрит внимательно, будто выискивая что-то на её перекошенном ужасом и залитом слезами лице. Джейд не знает, что он ищет. Не знает, есть ли это в ней. Она лишь знает, какое чудовище стоит перед ней, и только теперь догадывается, как всё это закончить.       — Я клянусь, — хрипит Джейд, глядя ему в глаза.       — Что ты там бормочешь?       Ниган упоминал, что Люсиль клялась никогда его не оставлять. По-видимому, клятва для него — это что-то важное, фундаментальное, что-то, чему он доверяет; и это, без ложной скромности, самая филигранная манипуляция, которую Джейд вообще могла придумать. Она не очевидна, не кричит о подтексте, но подкупающий смысл, полный потайных акцентов, располагается на поверхности.       — Я клянусь, — с нажимом повторяет она. — Я буду той женой, какой ты захочешь меня видеть. И всегда… — Джейд шмыгает носом, в буквальном смысле захлёбываясь слезами, — я клянусь, что всегда, несмотря ни на что, буду на твоей стороне.       — Да ладно, типа «и в горе, и в радости»? — пытается плеваться иронией Ниган, но она видит, что он совсем на это не настроен. Потускневший блеск глаз с головой выдаёт активную мыслительную деятельность. — Парни, прогуляйтесь. Тем, кто ещё не бывал в этом сраном захолустье, люди Рика и он сам устроят экскурсию.       Комната оживает с задержкой, будто бы Спасителям потребовалось около половины минуты, чтобы обработать приказ лидера своими старенькими процессорами. Часть людей бодро плетётся на выход, когда оставшаяся страхует Нигана, контролируя передвижения обоих Граймсов — Рик подходит к сыну, чтобы помочь ему встать, и, перед тем как вместе двинуться на выход, он кивает Джейд.       Если у них и правда есть какой-то собственный язык, состоящий исключительно вот из таких жестов, то это не привычное «всё будет хорошо» или «я в порядке», а полноценная благодарность. Сложно сказать, как удаётся это дифференцировать, но сомнений в трактовке не возникает. Она грустно улыбается в ответ, и это значит… Джейд не знает, что это значит, но надеется, что приподнятые уголки губ похожи на что-то обнадёживающее.       Когда кухня всё же опустела от лишних ушей, напряжённая тишина проникла в каждую клетку, делая так и не прекратившийся писк в ушах чуть громче.       У Джейд сейчас такое ощущение, будто что-то наконец закончилось. Сцена подошла к концу.       В фильмах это ознаменовали бы затемнением, в книгах — тремя звёздочками посередине листа. Ощущение похоже на момент, когда актёр заканчивает рабочий день и осознаёт, что остался один на один со своими внутренними коллизиями, а личина персонажа не имеет над ним власти. Спорное чувство неизвестности и далёкости самого себя, закрученное с реальностью, кажущейся преувеличенно серой после розыгрыша перипетий чужой жизни. Чертовски неприятно. Как будто ты на мгновение вышел из себя, а когда вернулся — обнаружил там кого-то ещё, кто уже сделал перестановку и подружился с твоими демонами, напоив их вместо освящённого бензина имбирным чаем с печеньками и кокосовой пастилой.       Джейд глядит на Нигана с усталостью и… Смелостью? Да, теперь это точно смелость, поскольку всё, что дальше будет происходить в этой комнате — будет происходить только между ними. Как это и должно было быть с самого начала. Она больше не может бояться, не может трястись, устраивать истерику — внутри не осталось ничего, способного поддаться потрясению. Карл жив, а значит Рик относительно твёрдо стоит на ногах. О большем и мечтать нельзя, поскольку душевное спокойствие старшего Граймса является тем, что стоит отстаивать в любом бою, и тем, что у Джейд находится в приоритете.       — Знаешь, — обращает внимание на себя лидер Спасителей. — За всё то время, что мне не повезло быть с тобой знакомым, я понял одну херню о тебе. Помимо того, что ты тупая как пробка от самого дешевого шампанского, разумеется. Ты умеешь филигранно пиздеть и заговаривать зубы. Умудряешься торговаться, достёбывать окружающих своей настырностью чуть ли не до припадка, даже в ситуациях, когда нужно втянуть язык в жопу и помалкивать.       Джейд, хоть и хочется возразить, покорно молчит, позволяя Нигану обрисовать масштаб проблемы со своей позиции конченого ублюдка.       — Я слышал много красивых слов из твоего грязного рта, но ни разу — извинений. Ни один блядский раз, Джейд! А косячишь ты пиздец как часто. И ни разу в твою прелестную контуженную голову не пришла идея просто сказать: «прости меня, Ниган, я оближу твои сапоги, только давай уладим это». Передо мной некоторые мужики пускают сопли пузырями, как детсадовцы, и умоляют пощадить их так старательно, что даже неловко подпускать к этим слюнтяям Люсиль. Но нет, это не твой метод, да? Тебе нужно юлить, крысятничать, совать свой нос в чужие дела и торговаться, торговаться больше, чаще, выбивая игру на своих условиях.       Она в самом деле ни разу не пыталась замолить грехи извинением? Память отказывается комментировать достоверность такой информации, а Джейд, изрядно подпорченной сегодняшним днём, видится в речи Нигана жирный намёк и спасительный план действий.       — Извини, — произносит она сиплым голосом, и извинение выходит настолько неискренним, насколько вообще могут быть слова раскаяния в этой ситуации. Осознав это, приходится добавить: — Мне очень жаль, что я и мой способ решать проблемы доставляют такой дискомфорт.       — Проблеянное тобой «извини» мне совсем не всралось.       Вот-те здрасте. И зачем в таком случае было нужно больше минуты распинаться об отсутствии раскаяния с её стороны? Джейд сцепливает зубы и перекатывается с пятки на носок, глотая возмущение и понимая, что теперь ей придётся делать это круглосуточно.       — Хочешь занять место в гареме — пожалуйста, ты прекрасно знаешь, что я не прочь тебя потрахивать время от времени. Но для этого придётся убедить дядюшку Нигана в серьёзности своих намерений. Поскольку, Джейд, — голос вибрирует как пчелиный улей, и собственное имя, озвученное таким образом, кажется Джейд самым гадким оскорблением, — Если ты пизданула эту хренотень только ради того, чтобы спасти выблядка своего Рикули, моё самолюбие будет пиздец как задето!       Количество мата некстати начинает резать по ушам: она прикрывает глаза и хмурится, пытаясь избавиться от неприятного осадка — довольно очевидным кажется, что она бы никогда не внесла такого предложения, не защищай семейство Граймсов. И эта истина настолько фундаментальная, что будто бы потрескивает в воздухе. Джейд знает, что Ниган тоже это понимает. От макушки до кончиков пальцев в нём сквозит понимание, которое он чисто для формальности игнорирует: правда в этом случае расценивается ударом; притворство — золотом. Лидер Спасителей любит притворяться постоянно и сейчас ждёт этого от неё, как знак доброй воли или памятный подарок, ознаменующий их сотрудничество. Знаменующий поднятый белый флаг, отказ от борьбы, немощность.       — Я ведь… Сказала, что буду на твоей стороне и всё такое. Поклялась, — медленно, с явной заторможенностью перечисляет факты Джейд. — Как ты ещё хочешь, чтобы я тебя убедила?       — То, что ты набиваешься ко мне в жены, не значит, что я автоматом начинаю думать за тебя, — лаконично, но бесполезно. Ниган хмыкает, и спешит добавить: — Хотя я знаю, что тебе это бы подошло. Но будущего мужа нужно заинтриговать, поэтому придётся блеснуть соображалкой и удивить меня. Не каждая моль достойна попасть в вип эшелон. Ты понимаешь.       От упоминания будущих ролей она вздрагивает, почти давясь воздухом. Муж. Чёрт побери, муж! Не «этот ебучий говнюк», а муж. Господи, она правда хочет на это подписаться? За неимением других вариантов, ответ положительный.       — Наверное, во всём мире не найдётся красных маркеров, чтобы можно было достаточно жирно отметить день твоей смерти в календаре, как самый большой праздник всей оставшейся в живых части Америки, — с грустной полуулыбкой на губах Джейд говорит очень тихо, но не возникает сомнений, что исповедь всё же имеет вполне конкретного адресата. Это и исповедью не назвать, скорее просто размышлением вслух. — Есть хоть что-нибудь в твоём окружении, что ты не разрушил? Не испортил?       Она сейчас говорит не только от имени своего разрубленного надвое эго, но и от имени всех тех, кому не посчастливилось встретить Нигана на своём пути. Дуайт. Шерри. Абрахам. Гленн. Ещё полсотни неназванных жертв. Ещё полсотни искорёженных судеб. Наверное, уместно сказать, что в Джейд только что проснулся кто-то, напоминающий весьма недурного психолога, поскольку личного интереса в заданном вопросе — ноль; желания озадачить Нигана, натолкнуть его на какие-то подводные камни — больше необходимого.       Пусть эта мразь наконец-то перестанет мнить себя мессией и осознает, что делает с людьми на самом деле. Не спасает. Топит. В собственных пороках, тёмных сторонах, грязи и воющей на разный манер беспомощности.       Его глаза сейчас поблёскивают неоднозначно, но Джейд чувствует, что её едкое любопытство достигло цели. Ниган задал этот вопрос сам себе, а на большее и рассчитывать было наглостью.       — Хуёвый способ убеждения. Очень хуёвый, — рассуждает он. — Пока это больше походит на попытку уговорить меня подарить тебя Люсиль для всяких извращений, что ей так нравятся.       Ниган взмахивает Люсиль — не угрожающе, скорее просто напоминая о её существовании и прокручивая в пальцах. Колючее естество биты, торжественно вознесённое до уровня их лиц, будто бы брюзгливым старушечьим тоном кричит «заткнись, дрянная девчонка», а несколько недостёртых кровавых пятен пялятся на Джейд в точности как два налитых яростью глаза — у каждого дьявола должен быть личный цербер, готовый в случае чего рыкнуть на позволяющего себе слишком большие вольности грешника.       — Люсиль говорит, что подгорелый кексик вроде тебя ей очень даже зайдёт, — транслирует «услышанное» от биты Ниган и будто бы испытывает неловкость оттого, что шутку приходится объяснять: — Понимаешь, почему подгорелый, да? Из-за твоей пламенной встречи с утюгом. Хах, Люсиль, ты такая шутница!       Джейд тихо клацает зубами от негодования и обиды, но, к счастью, заплакать себе не позволяет: дело не в том, что она вся такая из себя сдержанная и несгибаемая, а в банальном отсутствии слёз. Глаза режет, но по другой причине — из-за сухости; о желании разрыдаться свидетельствует только свинцовый ком в горле. Она делает шаг. Потом ещё один. Ещё. Ровно до того момента, пока не оказывается достаточно близко к объекту собственных страданий. Если измерять расстояние предельно доступным сейчас способом — между ними ровно пол-Люсиль, и это слишком опасная для здоровья точка пространства. На периферии чёрной дыры находиться и то будет безопаснее.       — Конечно. Люсиль, — понимающе кивает Джейд, будто обнаружила в пациенте универсальный инструмент ускользания от темы. По правилам любого сеанса, нужно пресечь эти пути к бегству, что она и делает, задаваясь почти риторическим: — Убери её, и кто останется?       «Закрой свою пасть, дрянная девчонка!» — кричит свист воздуха, разрываемого шипами. Джейд может без зазрений совести заявить, что «голос» биты похож на омерзительно скрипящий вопль обиженной на весь свет старушки, что под клетчатым пледом держит дробовик и вот-вот собирается им воспользоваться. — «Заткнись, манда, или я за себя не ручаюсь!»       Это всё орёт Люсиль, проносясь мимо её лица.       — Тихо, моя девочка, не ведись на столь бездарную провокацию, — голос у Нигана такой, будто бы он действительно успокаивает свою вспыльчивую пассию, а не кусок дерева. Интонация сюсюкающая, фонтанирующая заботой, омерзительная. — Джейд стоило постараться лучше, но она не способна даже на это. Что печально, но не убивать же нам людей за то, какие они бездарные?       Вот в чём проблема: она не может даже смотреть на него. Каждая черта, морщинка, волос в щетине — всё изученное до таких мелочей, что от этого тошно — отвратительны, и отнюдь не физически. Джейд не может выносить Нигана так сильно, что автоматически не может выносить всё, что ему принадлежит: жеманные интонации, глаза с отблесками адского огня; губы, что в ухмылке обнажают ровную линию белых зубов; фальшивые снисходительные гримасы; затянутое эластичным бинтом запястье, вверх от которого ползут чёрные буквы татуировки. А ещё она жгучей ненавистью ненавидит все бейсбольные биты и кожаные куртки мира. Так, за компанию.       И пока он, скептически подняв бровь, ждёт продолжения, ждёт, какую странную вещь она ещё выкинет, Джейд решает поставить другую точку, да пожирнее. Со всей этой женитьбой она продаётся с потрохами и, наверное, напоследок имеет право хоть чуть-чуть отвести душу. Наплевать на все псевдосеансы, что она пыталась развернуть; наплевать на последствия; наплевать на всё, кроме одного желания.       Оставить пару секунд перед рабством для самой себя.       Использовать их для того, чтобы потом жить этим моментом, где свобода рассыпалась не с унижением, а с торжеством.       Джейд без лишних манёвров замахивается, чтобы ударить стоящего напротив, благо расстояние позволяет сделать это достаточно резко. Просто один удар, а потом… Она знает, что сделает потом, но пока не смеет об этом думать, чтобы не растерять решимости. Сомкнувшиеся на запястье пальцы заставляют её взвизгнуть (от возмущения, а не от боли), а грубый рывок Нигана вынуждает и вовсе влететь в его грудь, потеряв равновесие и последнюю смелость.       — Вот так ты собираешься «перестать доставлять проблемы»? — тихо уточняет он, и от этого осуждающего тона у Джейд мурашки в в ужасе бегут по спине.       Она нервно облизывает губы и пытается отстраниться, но держат её крепко. Даже слишком. Рука, всё ещё сжатая в кулак — свидетельствует о том, что в этот раз довольствоваться пощёчиной Джейд не собиралась, и хотела врезать по-мужски крепко — постепенно обмякает. Неужели, она сделала это столь предсказуемо? Или Ниган так хорошо изучил выражение её лица в тот раз, когда она всё же заехала по его физиономии, что теперь определяет это на раз плюнуть? Хочется попытаться ударить ещё. Внезапнее. Сильнее. Резче. Пусть он разозлится. Пусть убьет. Пусть сделает что-нибудь, чего от него подсознательно ожидаешь. Но Джейд стоит, не смея пошевелиться или моргнуть. Не смея даже разжать кулак.        Лидер Спасителей так спокоен, что это кажется неприличным, однако давление его пальцев становится всё сильнее. И бог с ним, с назревающим синяком, но вот хруст костей заставляет шипеть от боли: кажется, что крепкая мужская хватка способна превратить её запястье в труху, смолоть кости как блендер измельчает изрядно перезревшее яблоко.       — Это было весьма грубо с твоей стороны. Весьма, блядь, грубо. Извинись. Сейчас же. — Ниган чеканит слова так холодно и так отчётливо, что кажется, будто он говорит с умалишённой и уже задолбался повторять эти простые истины изо дня в день.        — Мне больно, — ставит в известность её треснувший голос.       — Это полезно.       Хватка становится всё невыносимее, и в уголках глаз Джейд блестят слёзы. Она глядит на Нигана как плохой домашний питомец, что ни капли не раскаивается в учинённом беспорядке, но шмыгает носом и цедит сквозь зубы:       — Прошу. Прощения.       — Попроси ещё раз, — он больше не увеличивает давления пальцев, но выворачивает запястье под таким углом, что от этого хочется выть. Ещё миллиметр — и вывих; ещё два — и перелом. — С чувством, Джейд.       — Прости, — то ли вздыхает, то ли всхлипывает она. — Пожалуйста.       Ну конечно, ему нравится получать извинения! И почему Джейд раньше этого не поняла? Ровно через три секунды после повторного извинения (она в самом деле считала, чтобы отвлечься от боли), её бедное, настрадавшееся запястье отпускают. Ниган хмыкает.       Джейд даже не глядит на него и не пытается растереть ноющую кожу: она втягивает в себя так много воздуха, что голова начинает кружиться, и воображает могилу — фантазия рисует классическую витиеватую ограду и памятник из белого мрамора с ёмкой эпитафией: «Никак не могла сдохнуть физически, поэтому сдохла морально». Чуть выше рукописного шрифта — уже машинно-выбитые буквы, повторяющие её имя.       Покойся с миром, дурочка Джейд.       Покойся с миром, поскольку тебе лучше не видеть того пиздеца, что вынуждено учинять твоё опустевшее тело.       Она поднимает голову, подгоняемая единственным желанием, вырезающим внутренности и выбрасывающим их на пол склизкой жижей. Он хотел, чтобы его убеждали? Она убедит. Джейд делает шаг вперёд, втягивая Дьявола напротив в собственный ад и острый, как укус осы, поцелуй. То ли губы Нигана горчат, то ли ситуация — выяснять нет ни желания, ни возможности: хочется быстрее раствориться хоть в каком-нибудь ощущении и забыть саму себя как страшный сон. За «какое-нибудь ощущение» вполне неплохо принимается манящий против воли жар чужого рта и здоровенная ухмылка на терзаемых ею губах. Джейд стискивает шею Нигана в объятиях, похожих на тиски. Ей нужно, чтобы он был ближе. Ей нужно чувствовать больше, чтобы процессор в голове окончательно не перегрелся от осознания отвратительности происходящего. Пускай больно, пускай плохо… Ей нужно это, чтобы вытравить саму себя.       — Вот блядь поэтому, малышка, ты до сих пор жива, — как-то странно спешит поделиться Ниган, ускользая от губ Джейд. — Ты охуенно непредсказуемая сука.       Она даёт себе мысленное обещание, что если он назовёт её малышкой ещё раз, она выбьет ему зубы. И, хотя очевидно, что угроза никогда не будет исполнена, от самого факта обещания становится чуть-чуть легче. Как и от ощущения, когда нечто, лишь отдалённо напоминающее поцелуй, возобновляется вновь. Снова по инициативе Джейд, поскольку лучше целовать дьявола, чем слушать его тимбилдинговые речи — это вам скажет любой увалень, заложивший душу по ошибке.       В этот раз Ниган принимает «ласку» уже с готовностью, отвечая с таким напором, что в этом угадывается озлобленный триумф — его зубы больно смыкаются на без того искусанных за сегодня губах, а руки скользят по талии и задерживаются на ягодицах, сжимая их. Грязно, бесцеремонно, по-хозяйски. Так до содранного криком горла отвратительно, что хоть на стену лезь, но Джейд нравится: чем хуже ей сейчас, тем быстрее психика сможет приспособиться к этому. Апатия — это всё, о чём она мечтает, но чтобы заполучить этот приз придётся расшибиться в лепёшку. Разумеется, в буквальном смысле. И пока пальцы Нигана оставляют пару свеженьких синяков на её бёдрах, она спешит не остаться в долгу — отрывается от столь неприятных губ, чтобы атаковать шею. Иначе это не назвать, только атакой. Джейд прикусывает кадык — не нежно, заигрывающе, а прямо кусая, до ровных белых следов, которые тут же наливаются кровью и становятся тёмно-красными. Больше всего на свете ей хочется перегрызть ему горло, поэтому это можно назвать маленькой репетицией. Правда, когда хрящик под губами начинает шевелиться — Ниган шумно сглатывает — это нравится Джейд без всяких там приставок «отвратительно», поскольку ощущение само по себе классное, если забыть о деталях.       — Сделаешь так ещё раз — наплюю на все правила приличия и выебу тебя прямо на кукольной кухне Рика, — предупреждает он, и вкупе со сбившимся дыханием это и правда выглядит как угроза.       Джейд замирает, словно она — это компьютер, и её только что закоротило. Немного отстраняется, чтобы поднять взгляд на Нигана и лицезреть на его лице сверкающие томным упрёком глаза. А потом — вздыхая, как перед необходимостью пройти по тоненькому канату, натянутому над пропастью — «делает так ещё раз». Пусть он больше не пытается бить по старым болевым точкам, потому что у этой Джейд их больше не осталось. Ни одной. Она снова смыкает зубы на его шее, может быть, немного сильнее, чем в прошлый раз; оттягивает кожу, чувствуя, что где-то под клыком та всё же не выдерживает, лопается; и спешит «извиниться» движением языка. Обычная кислинка и металл. Кровь дьявола на вкус слишком человеческая, это даже огорчает.       Руки мужчины подхватывают её под бёдра, рывком поднимая вверх, и через секунду Джейд обнаруживает себя сидящей на столешнице и ударенной затылком о дверцу одного из шкафов кухонного гарнитура. Она знает, что он сделал это специально, но не смеет этим порицать: должно быть, Ниган хочет её страданий также, как и она его, так что у них хоть в чём-то всё до пугающего обоюдно.       — Ты в край осмелела, тупая сука, и мне блядь это совсем не по душе. Напомнить, — его голос срывается на шёпот, — Как ты хныкала «не надо, это будет ебучим изнасилованием»? Что, так изголодалась по хорошему траху, что теперь готова как угодно и с кем угодно?       Издёвка — мимо цели. Джейд воспринимает её как должное, как что-то, без чего Ниган — не Ниган. Правда, слушать эти бредни она всё также не намерена, и предпочитает тянуться к ширинке, пока он вещает что-то ещё. Пусть хоть энциклопедию цитирует или декламирует речь, ей плевать.       «Искомое» в недрах мужских джинсов Джейд обнаруживает быстро и бессовестно скользит по нему ладонью, шумно выдыхая, будто это её терзают лаской, когда Ниган вздрагивает, словно прикосновение к нему там — это что-то такое неожиданное и запредельное, что нужно схватиться за что-то, чтобы устоять на ногах. К несчастью, этим «чем-то» оказывается её обожжённое плечо, в которое он впивается так, что в пору заорать от боли.       —С твоей башкой реально что-то… невъебенно фантастическое творится!       Даже иронично, что это в кой-то веке звучит как комплимент. Ещё более иронично, что нужно было просто подрочить этому мудаку, чтобы получить от него хоть грамм уважения. Хотя… да. Уважением здесь и не пахнет. До сих пор. И пахнуть не будет.       — Я знаю, — заверяет Джейд. Становится чуть легче «держаться на плаву» и участвовать в этом аморальном мероприятии, поэтому она плотнее сжимает пальцы и намного резче скользит ими по стояку, достойному считаться каменным, и срывает с его губ:       — Блядь, — дрожащее, на выдохе.       Это не кружит голову и не сбавляет градуса удушливой аморальности. Джейд представляет Нигана подыхающим, валяющимся в луже собственной крови — вот тут голова и правда начинает кружиться от волнения, которое охватывает только тогда, когда ты нашёл мечту всей своей жизни и собираешься молиться на неё каждый день.       Ладони Дьявола обжигают кожу даже сквозь ткань: грубые прикосновения ползут от бедёр к груди и обратно, поддевая край майки, касаясь низа живота, который и так бы пылал, будь Джейд возбуждена. Но возбуждения в теле не найти даже с натяжкой, поэтому случайное касание вызывает тошноту, которая только усиливается, когда Ниган пытается освободить её от верха. Вернее — резким рывком освобождает, раздирая майку как дикарь первобытных времён. Треск поразительно легко расходящейся ткани заставляет задуматься о том, насколько это похоже на изнасилование. Да, Джейд сама это начала, так сказать «изъявила желание», но разве был у неё выбор? Разве был выбор у тех женщин, кому в подворотне к горлу приставляли нож и ставили раком? Она не хочет этого. Ни на одну сраную секунду не хочет его, но кому есть до этого дело?        В горле встаёт ком, когда будущий муж таким же рывком разбирается с пуговицей на джинсах, но она, в отличие от майки, держится стойко. Только сдаёт с потрохами охраняемый бастион молнии.       Джейд шмыгает носом, уверяясь во мнении, что это всё же изнасилование, просто специфическое, начатое жертвой. От этого понимания так горько, что несправедливость щемит в груди — Джейд хочет вытравить саму себя, избавиться от чувств, избавиться от боли, а не заработать новую вкупе с психологической травмой.       — Нет, — просит она, перехватывая ладонь Нигана той рукой, что только что была на его члене. — Не трогай. Пожалуйста.       Это всё, о чем она смеет попросить: о прекращении хотя бы хаотичных касаний и попыток угробить её одежду своей дикой страстью, но лидер Спасителей, уже однажды напоровшийся на отказ в идентичном моменте, видимо принимает это «нет» за «нет», что было тогда.       Он приглушённо рычит сквозь стиснутые зубы, наваливаясь всем своим немалым весом и этим самым напоминая Джейд, что у неё имеются сломанные менее двух недель назад рёбра. Стон боли вырывается синхронно со всхлипом, но ни у кого это беспокойства не вызывает — давление чужого тела в конечном итоге заставляет её потерять равновесие и под чутким контролем Нигана распластаться по столешнице, сбивая спиной кухонную утварь с неимоверным грохотом, который ещё с полминуты звенит в ушах. Головой Джейд упирается в кафельную обшивку стены, чудом не ударившись об неё затылком; лопатки, до боли прижатые к мебели, жжёт холодом, а ноги в это время весьма крепко стоят на полу — такая поза вынуждает вульгарно изогнуться, уязвимо прижимаясь друг к другу всеми интимно важными местами.       — Похуй, — настолько тихо рычит Ниган, что слова едва различимы. — Мне похуй на это «не трогай», детка. Я предупреждал, что выебу тебя, и ты вроде как была не против. Так что теперь расслабься и получай удовольствие.       Он без стеснения притискивается своим стояком к промежности Джейд, для внесения пущих красок даже демонстративно делает энергичный, болезненный толчок между её сведённых бедёр. Между ними только её растёгнутые и наполовину спущенные джинсы и жалкий кусок ткани, именуемый бельём — защита никакая, учитывая напористость и разъярённость Нигана. Чем грубее он себя ведёт, тем больше это похоже на взятие силой, и от этого из глаз Джейд текут слёзы. Она готова на секс, готова на любые унижения собственного достоинства, но не готова к тому, что человек, которого в ближайшее время придётся называть мужем, трахнет её как обезумевший девственник свою первую шлюху.       — Ниган… Прошу, я не… — сбивчиво умоляет она, затем, будто бы закоротило, снова включает старую шарманку: — Не трогай. Пожалуйста.       Стоит просто прояснить свою позицию, попросить быть менее напористым и чуть менее пугающим, но слова разбегаются как тараканы от включённой посреди ночи лампочки. Аргументы ломаются под гнётом мужских губ, что обрушиваются Армагеддоном в миниатюре: Джейд ахает, когда чужой горячий язык скользит по нёбу — от этого мерзкого ощущения её выворачивает наизнанку. Она непроизвольно тянется к заваленной набок стойке с ножами, но взять хоть один себе не позволяет, поскольку знает, что это только усугубит. Отпор давать нельзя.       — Мне похуй, — повторяет Ниган, в этот раз почти нараспев. — Умеешь возбудить — умей удовлетворить. От тебя охуенно рвёт башню, но то, как ты постоянно начинаешь ссать и идёшь на попятную, заставляет меня хотеть придушить тебя своим же ремнём. И когда-нибудь я это сделаю.       Джейд чувствует, какой он возбуждённый и разъярённый — тут можно даже не иметь корочки психолога, и так ясно, что никакого диалога с человеком в таком состоянии не построить. Если существует грань между «разорвать на куски» и «оттрахать до смерти», то сейчас лидер Спасителей её не видит — его глаза сверкают так опасно, как всегда сверкают перед выпавшим шансом поорудовать Люсиль.       — Прошу, — хнычет Джейд, когда джинсы уже рывком спущены до бёдер. Она не пытается брыкаться, только сбивчиво взывать если не к совести, то хотя бы к здравому смыслу потерявшего контроль мужчины. Слова выливаются слаборазборчивым потоком вместе со всхлипами. — Хватит. Я думала, что смогу. Думала, что… Но я облажалась, Ниган, хорошо? Я. Не. Могу. Меня выворачивает наизнанку, когда ты так прикасаешься. Я переступлю через это, но только не сегодня. Правда переступлю, только дай немного времени. Пожалуйста. Твои прикосновения такие… Ядовитые. Я оказалась не готова. Не думала, что это будет настолько рвать на части.       Ничего не меняется — Ниган всё также грубо лапает каждый сантиметр её тела, при этом умудряясь прижиматься так тесно, что когда он делает вдох, движение его грудной клетки заставляет ребра Джейд ныть. Ей больно. Морально. Физически. В голове какой-то бардак, а сердце стучит в точности как у кролика, попавшего в силки. Она не знает, что ещё сказать, как попробовать спасти себя из этой дерьмовой ситуации, когда давление чужого тела становится на порядок слабее. Джейд чувствует только горячую ладонь, застывшую на животе, но вскоре и это ощущение смутно тает, порождая волну мурашек. Холод съедает каждую клетку с соусом из отступившего ужаса.       Она, ощущая себя оцепеневшей, словно в замедленной съёмке наблюдает, как Ниган отшатывается с таким видом, будто бы она — грязь, и только что запятнала его. Всё бы ничего, дружище, — мысленно изводится ядом Джейд, — да ты уже по уши в этом болоте, и одно свежее пятно не играет никакой роли. Она дрожит всем телом, и, запоздало осознавая, что насиловать её сегодня не будут, пытается распрямиться, но в конечном итоге снова встречается головой с кухонным шкафом, проклиная его самыми последними словами. Шипя сквозь слёзы, прижимает ледяные (во всяком случае, они кажутся именно такими) пальцы к месту удара, и ненамного грациознее выползает из-под злосчастного гарнитура. Всё тело мучительно ноет, и, если прислушаться к себе, можно ощутить, как сгорает в венах последний адреналин, активизируя продукт распада — усталость.       Джейд впивается пальцами в столешницу, с которой чудом слезла, но даже это не помогает устоять на ногах: невидимый груз весом, кажется, в тонну, тянет вниз, к земле. А может это и не груз вовсе, а камень на шее. Она поддаётся требованию тела и сползает на пол, нервными движениями растирая шею. Почему здесь так душно? Душно и холодно. Как в каком-то подземелье с лабиринтом, где за новым поворотом тебя ожидает новый восставший из мёртвых скелет.       Джейд прижимает руки к груди, но не потому, что стесняется (неподдельная паника, что она продемонстрировала намертво прижатая Ниганом к столешнице, была куда унизительнее, чем распахнутые полы разодранной майки), а потому, что нужно как-то унять чёртов озноб.       Казалось бы, всё позади, так какого же лешего она продолжает плакать? Испугалась? Ну да. Больше так не может? Определённо да. Разочаровалась в себе? Снова в яблочко. Но есть кое-что, ещё одна причина, которая стоит особняком от всех остальных: Джейд боится, что Ниган разозлится и решит закончить начатое с Карлом, и тогда Рик всем сердцем возненавидит её за слабость, за то, что она так и не смогла переступить через себя. За то, что так и осталась человеком, который всё портит. Она — именно такой человек и всегда им будет.       Джейд опускает голову так, что упирается подбородком в место чуть ниже ключиц, и до боли зажмуривается, попутно стискивая зубы, чтобы не разрыдаться в голос. Избавиться от чувств было хорошей идеей. За один раз переломить свой хрупкий позвоночник, готовясь к моменту, когда он будет переломан в каждой точке — почти идеальной. Это схоже с тем, когда неправильно сросшиеся кости врачи ломают заново, только с одним уточнением: Джейд не нужна по результату здоровая, идеально правильная анатомическая кость. Ей нужна была кость, которую можно без зазрения совести ампутировать.       Она думала, что «шоковая терапия» поможет, но избавиться от себя, своей ненависти, отвращения, страха и боли не так-то легко. Она хотела просто упростить задачу. Загнать разум в состояние полной апатии, стать кем-то другим, кого не задеть, ни спровоцировать, не вызвать слёз, чтобы получить шанс сосуществовать с Ниганом на одной территории, больно уж ограниченной его постелью.       Сквозь отражение на полустеклянной дверце кухонной тумбы Джейд глядит на своё зарёванное лицо с прискорбием заключая: никакая она не новая. Всё та же Джейд, что в который раз собралась помирать, но из последних сил скребётся о стенку гроба. Эта дрянь не хочет уходить. Не так просто.       Она — хуже крысы, лавирующей между тысячи мышеловок и умудряющейся раз за разом получать порцию изрядно протухшего сыра.       Джейд точно знает, что желанное равнодушие рано или поздно придёт само. Придёт вместе с возможностью свыкнуться с фактом, что близость Нигана — это нормально; с чётким пониманием, что личный комфорт не всегда стоит заявленной цены и божественным осознанием, насколько энергозатратно для организма переживать нервные потрясения. Но это всё могло быть у неё прямо сейчас. Прямо сейчас Джейд, вместо того, чтобы сидеть на полу и предаваться рефлексии, уже могла бы быть в спасительных объятьях безразличия, всего лишь позволив грубым прикосновениям и чертовски обезоруживающим порывам будущего мужа притопить себя в мелком тазике с остатками гордости.       Она вытирает слёзы с лица, но тут же набегают новые (какой-то изначально бессмысленный замкнутый круг), когда в поле зрения оказывается протянутая ладонь Нигана. Джейд глядит на неё как неандерталец на смартфон, мол что это и зачем это, твоя не надо. Потом заторможенно догадывается, что это предложение встать, но отрицательно мотает головой. Ей и здесь неплохо. Пол — это то, что она заслуживает.       Сквозь оглушительный стук собственных мыслей Джейд слышит вздох Нигана— такой типичный вздох мужчины, понявшего, что его дама пьяна в зюзю, и сраженного необходимостью брать дело в свои руки. Он наклоняется, чтобы, ухватив её за локоть, без церемоний поставить на ноги это плохо соображающее тело, у которого так и не хватает смелости, чтобы поднять взгляд. Наверное, такое поведение раздражает, но Джейд правда не в состоянии заглянуть в лицо стоящей рядом опасности в человеческой оболочке — слишком боится прочесть там какие-то эмоции. Она всё ещё не осознаёт масштабов произошедшего, и не может предположить, насколько Ниган хочет прикончить её излюбленным методом своей Люсиль. Его взгляд сверлит так, что в пору убежать на другой континент, но даже это не гарантирует спасения.       Джейд всё же разрешает себе мимолётное любопытство. Она поджимает губы, пытаясь казаться сильнее, и надеется, что притворство поможет выстоять, но в конечном итоге, взглянув на мужчину, всё равно проигрывает: подбородок, как и она вся, дрожит, а лицо напротив расплывается из-за слёз.       — Прости, — в тот раз в извинении действительно сквозит чувство вины. Даже если Ниган — мудак, она всё равно понимает, насколько дерьмово себя ведёт, то бросаясь с поцелуями, то приходя в состояние паники от малейшей резкости с его стороны. — Я… я это не специально, правда.       — Ещё не видел женщин прибабахнутей, — делится он с необъяснимой растерянностью в голосе, будто бы не зол, а поставлен в тупик. — Ебануться можно.       Джейд не знает, что это может означать на языке Нигана, но знает, что обозначает жестковатая ткань, наброшенная на плечи. Она недоумённо косится на кожаную куртку, что лидер Спасителей услужливо снял со спинки стула и повесил на неё, будто бы она тоже стул, только более нуждающийся в тепле. Суть жеста ставит в тупик. Забота? Ниган только что проявил по отношению к ней что-то, похожее на заботу? Джейд глазеет на него во все глаза, нутром чувствуя подвох и одновременно предписывая себе шизофрению — настолько это выбивается из контекста ситуации. Хлопая отяжелевшими мокрыми ресницами, она ищет какой-то ответ, но выражение лица напротив нечитаемое, отстранённое.       — Не хочу, чтобы Рик пялился на то, что ему не принадлежит, — наконец объясняет он свой мозговыносящий порыв. Потом, подчёркивая, что имеет в виду, касается ажурной полоски на кромке белья на её груди, что теперь никак не скрыть разорванной майкой. — К тому же, чтобы ты знала, я сраный джентльмен по вторникам.       — Сегодня вторник? — глухо отзывается Джейд, будто это действительно важно. На самом деле, может, и правда важно — она-то думала, что календари канули в Лету и за очерёдностью дней недели уже никто не следит.        — Почему бы «сегодня» не быть вторником?       Она глядит на Нигана в ступоре, будто не может понять, почему он ведёт себя так мирно, обнадёживающе, нехарактерно, но на его чуть раскрасневшихся от возбуждения губах и в спокойном, удивительно спокойном взгляде, нет ни намёка на ответ. Вот уж кого язык не повернётся назвать открытой книгой.       Джейд только кивает, и это не понимание или благодарность, а попытка завершить настораживающий диалог как можно скорее. В тишине она, помедлив с этой идеей, решается протолкнуть руки в рукава куртки, даруя себе поистине неправильное наслаждение. Кожанка насквозь пропахла Ниганом, но она, пускай и очевидно большая, такая неимоверно уютная и тёплая внутри, что столь мелкий недостаток стоит простить. К слову: даже если бы она пахла внутренностями ходячих, Джейд бы не прекратила считать её офигенной. Только вот с молнией тут какие-то проблемы. «Собачка» доползает только до середины живота, когда встаёт будто бы намертво, не собираясь двигаться ни вперёд, ни назад. Некоторые обычные для такой ситуации манипуляции не хотят помогать.       Немного неловко показывать, что она умудрилась напортачить даже в таких мелочах, поэтому Джейд запахивает верх куртки, делая вид, словно изначально задумка состояла именно в этом. Ниган, наблюдающий за «стриптизом в обратную сторону» со странной полуулыбкой, осуждающе хмыкает:       — Ну ты и безрукая.       Она кривится, но молчит: силы спорить погребены слишком глубоко, и достать их не так-то просто. Усталость накатывает волнами, и во время одного из приливов Джейд кажется, что, оказавшись в кровати, она проспит больше суток без единого сновидения. И это при том, что она встала около трёх часов назад, ощущая себя вполне выспавшейся! Наверное, это новый рекорд Нигана по вытягиванию из человека жизненных сил. Мелкий гадкий энергетический вампирёныш!.. Который делает шаг вперёд и несильно бьёт Джейд по рукам, скрещенным на неисправной молнии. И чего только хочет добиться? Она без возражений опускает руки, и заторможенно наблюдает, как мужские пальцы пытаются договориться со своенравным бегунком: с нажимом тянут его вверх, но, убедившись в бесполезности тактики, пытаются плавно сдвинуть в обратном направлении. Зрелище — Ниган, помогающий ей по-нормальному застегнуть свою куртку — настолько фантастическое, что Джейд, сохранив способность испытывать сильные эмоции, удивилась бы. Но она выдохлась и не хочет замечать никаких странностей.       — Мне можно будет попрощаться? — вопрос слетает с языка сам собой. — Пожалуйста.       — Не могу понять, ты спрашиваешь или умоляешь?       — И то, и то, пожалуй.       Тихий металлический лязг — это Нигану удалось совладать с молнией. Он дотягивает застёжку до уровня ключиц, почти полностью замуровывая Джейд в недрах своей куртки, и, нарочито безразлично пожав плечами, отвечает:       — Да прощайся, мне то что.       Пока они идут на выход, Ниган крепко держит её за локоть, будто она в любой момент может упасть, и за это следует быть благодарной, поскольку без опоры Джейд так и норовила бы грохнуться. Координация движений с самого утра ни к чёрту, с такими-то потрясениями.       В другой руке лидера Спасителей красуется Люсиль: она не требует к себе внимания, как обычно — шипы в этот раз направлены в пол, но покачивается синхронно с движениями весьма опасно, будто намекая, что её обладатель всё же зол где-то в глубине себя.       На улицах Александрии очень жарко — печёт так, что в пору доставать купальник и пытаться подрумянить своё исполосованное шрамами тело. Может, дело в солнечных лучах, что сегодня не соперничают ни с одной тучкой, или в отсутствии ветра, но Джейд пеняет исключительно на кожаную куртку, которая теперь — под тяжеленными взглядами как Александрийцев, так и Спасителей — уже не кажется настолько офигенной. Лучше бы голой вышла, честное слово.       Рик, к которому они неспешно (Ниган будто бы выгуливает свою новую собачонку и хочет похвастаться ею перед всеми соседями) приближаются, стоит спиной. Рядом с ним — обеспокоенная Мишонн, что всё пытается добраться до простреленного плеча Граймса, и, хмурясь, что-то с расстановкой говорит. Она первой замечает двигающуюся к ним парочку и, умолкнув на полуслове, движением подбородка намекает обернуться. Джейд видит настолько сильную враждебность в этом жесте, что уместно предположить: Мишонн мечтает прямо сейчас поделить её на равные части своей катаной. Это — к слову — было бы очень кстати. А вот Рику, кажется, нет никакого дела не до внешнего вида Джейд, не до неё в целом — делая пару шагов навстречу, он смотрит исключительно на Нигана. В каждом движении плескается такая решимость, что даже узнавать не хочется, к чему это может привести.        — Он не станет никому вредить, — первым делом заверяет Джейд, мечтая немного сбить запал Граймса и избежать чего бы то ни было. Но такая уверенность требует уточнения, и она, виновато опуская глаза в землю, продолжает: — В этот раз.       От слов горло жжёт похлеще, чем от запущенной ангины, поэтому приходится быть немногословной и излагать только факты.       — Мы уезжаем.        Это «мы» и это «уезжаем» настолько отвратительны вместе, что Джейд и Рик кривят губы почти синхронно. Очень хочется узнать, что творится в голове у друга в этот момент, но читать мысли она пока не научилась. Вместо этого научилась транслировать свои, и в интонации точно сквозит: «Это уже решено, не суйся», которое всё же приходится продублировать для надёжности:       — Это моё решение, Рик.       Он выглядит потерянным, и Джейд мысленно убеждает всех богов сделать так, чтобы Граймс не устраивал сцену. Шаткое и обманчивое перемирие было выстрадано кровью и потом, поэтому нельзя допустить, чтобы Ниган сменил милость на гнев из-за неосторожной фразы или яростного выпада.       Она пытается отвлечь его (отвлечь их обоих) от попыток задеть возмущённой аурой поблёскивающую спокойствием ауру лидера Спасителей, поэтому накрывает плечи Рика своими руками, предельно аккуратно обнимая. Джейд знает, что обнимашки — не то, что ему необходимо, но это то, что необходимо ей. Как незаменимый атрибут любого прощания. Как шанс ощутить рядом с собой кого-то, кто стал и лучшим другом, и лучшим лекарем её покоцанной душонки.       Граймс явно не знает, как к ней относиться теперь (и это абсолютно нормально), но отсутствие понимания и слаженного образа не мешают ему принять объятие с привычной теплотой.       В руках Рика как всегда хорошо, и кажется, что окружающий мир никогда тебя не достанет — этакая фальшивая безопасность, не гарантирующая совершенно ничего, но на неё хочется покупаться раз за разом. Джейд не знает, что сказать, чтобы отвлечься от дрожания в груди. Они прощаются. В самом деле прощаются. Приходил ли ей в голову такой расклад? Когда она вообще прощалась с кем-то в последний раз? Уходить молча, по-тихому, намного проще: тебе не нужно рвать себя на части, осознавая, как последние совместные секунды утекают в сливную яму. Тебе не нужно сдерживать свою сентиментальность, рискуя навредить другим тяжестью болезненных эмоций.       Она прикрывает глаза, мечтая раствориться в Рике без остатка. Пусть разум останется с ним. Пусть с Ниганом уедет только пустая оболочка, которой ему вполне хватит. Но — увы — сегодня Джейд уже убедилась, что никакие приёмы по облегчению дальнейшей жизни не работают в её случае. Хочется попросить у Граймса что-нибудь на память, хоть пуговицу с рубашки, но это попахивает одержимостью, и она не решается. Тем более, когда взгляд Нигана так неодобрительно прожигает лопатки, намекая закругляться.       — Он боится тебя, — шепчет Джейд, прежде чем отстраниться. — Это значит, что он уже проиграл.       Отступив на шаг, улыбается. Тёплой, дружественной улыбкой, которая всегда предназначалась только Рику. Она могла бы сказать ему так много вещей, но они все предназначены для более трагичной версии прощания, а в планах Джейд нет пункта «сделать себе ещё больнее», поэтому даже в такой момент приходится говорить о Нигане.       — Подумай об этом, — наставляет она тихо. Хотя теория о страхе далеко не самая правдивая, будет лучше, если Граймс в конечном итоге позволит себе так думать. Это поднимет его боевой дух, поможет собраться, Джейд уверена.       — Держись подальше от неприятностей, ладно? — наконец просит он, тоже пытаясь изобразить на лице подобие улыбки, но вовсе в этом не преуспевая.       В голосе Рика даже не забота, как можно подумать, а тягучая, отвратительно липкая горечь. Джейд может только догадываться, но ей кажется, что друг видит эту ситуацию в перспективе и она совсем ему не по душе. И… В самом деле, а что, если этот раз — последний? На одной стороне они окажутся только в случае окончания войны, и то при условии, что победят именно Александрийцы. Жалкие пятьдесят процентов вероятности, бешено уменьшающиеся посторонними рисками вроде обращения одного из них в ходячего. От мысли, что это в самом деле может быть последний раз, когда они обнимаются, говорят, улыбаются друг другу сквозь туман назревающей в воздухе личной катастрофы, у Джейд слезятся глаза и в горле встаёт ком. Сейчас самое время заявить об отсутствии сожаления по поводу ночного инцидента с каким-то до непонятного странным поцелуем, но пока она подбирает слова, способные завуалировать это в доступной форме, в разговор вклинивается дребезжащее нетерпением:       — О, вы только взгляните, как он за неё печётся! — «умиление» Нигана сочится ядом и привлекает внимание всех вокруг, пока сам мужчина прикладывает ладонь к груди, и, наклонившись чуть вперёд, своим видом транслирует поразительную искренность: — Не волнуйся, Рик, я не позволю Джейд держать в руках что-то опаснее моего члена.       Она вздыхает и отводит глаза, в которые Граймс как на зло пялится так, будто она святой мученик и Иуда одновременно.       — Всё хорошо, — немного не в тему пытается заверить Джейд на случай, если Рик всё же обеспокоен тем, на что она подписывается. Лжёт. Причём бессовестно. — Со мной всё будет в порядке. Береги себя и… — она запинается, будто хочет сказать что-то неимоверно сложное, но заканчивает лаконично, с нотками абсолютно неуместной сейчас шутки: — И хлопни уже наконец ту бутылку ликёра, что мы с тобой решили оставить до лучших времён.       Уголки губ Рика дёргаются в улыбке.       Они с Джейд припасли алкоголь в период самого начала дружбы: на совместной вылазке нужно было о чём-то говорить, чтобы притираться к друг другу, и тему разговора удачно задал отдел в небольшой забегаловке, где и обнаружился одиноко прозябающий на полке ликёр с тусклой фиолетовой этикеткой и поистине многообещающей смесью вкусов лимона, карамели и лаванды. Она сделала предположение, что это пойло невозможно пить; он — выступил за то, что вкус должен быть весьма интересным. Они даже поспорили, но не на что-то, а просто так, для услады души и собственной важности; и когда Джейд уже потянулась к плотно завинченной крышке, желая узнать, кто же оказался прав, Рик остановил её, ссылаясь на то, что интригу стоит подогреть ожиданием. Именно тогда она поняла, что добрый самаритянин (первое время Джейд звала его именно так в отместку за своё незапланированное спасение) не так прост и закостенело серьёзен, как кажется.       Так бутылка перекочевала в Александрию, ожидая подходящего момента и достаточного уровня нагнетённого саспенса. Сейчас, по мнению Джейд, самое время открыть её. Пусть хотя бы Рик выяснит, дерьмовым это пойло оказалось, или нет, поскольку тогда вопрос казался до ужаса принципиальным.       — Куда мне? — уточняет она у Нигана, имея ввиду многообразие машин, припаркованных у въезда.       — Поедешь со мной, — заявляет он так громогласно, будто бы это истина, спущенная богами с небес. — Малыш Дуайти проводит, чтобы ты не натворила дел.       Джейд принимает это к сведению, но, всё ещё глядя на Граймса, неуверенно топчется на месте. Она будет скучать, и надеется, что для Рика не станет открытием, озвучь она это вслух. Он знает. Наверняка знает без всяких сентиментальных признаний.       — Пока?..       Собственный голос сигнализирует: механизм истерики запущен, и будет полностью активирован через двадцать секунд. Граймс, в присущей только ему манере, мнётся с ответом, сверля Нигана тяжёлым взглядом. Кажется, между ними опять завязалась та невообразимо жуткая дуэль, где вместо оружия — острые как бритвы намёки, которые предлагается прочесть в каждой эмоции на лице. Джейд понимает, что ей больше здесь ловить нечего. Она опускает голову, страдая оттого, что прощание вышло дискомфортным и будто бы неоконченным, но покорно следует за Дуайтом. Стоит сказать: для того, кто только что узнал о якобы страшной кончине бывшей жёны, он поразительно спокоен. Лицо каменное, отрешённое, движения, пускай и яростные, всё же не шибко кричат о скорби. Снова эта необъяснимая сдержанность и скупость на эмоции! Неужели все вокруг это могут, а она нет? Попахивает дисфункцией.        — Джейд, — окликает голос Рика. Она останавливается, прикусывая губу до крови, но, чувствуя, как здравый смысл берёт верх над порывом, обернуться не смеет. Граймс, выдержав секундную паузу, в который раз умудряется подобрать слова, способные в тёмные времена стать её карманным фонариком с мощностью прожектора: — До встречи.