Карты скинуты и выверен итог: Вам — победу, а мне — считать потери. Канцлер Ги — Романс Олафа Кальдмеера Пожалуйста, застрели меня до того, как я тебя поцелую. Eisbrecher — Gothkiller
Он ощущает себя подвешенным то ли в петле, то ли просто над пропастью — вся жизнь Рика в последнее время складывается как-то не так: постоянно давит груз целого ряда внутренних конфликтов и неувязок, что выливается в круглосуточное чувство подавленности и раздражения. Чаще всего — относительно беспочвенное, но сильное, как желание зверя загнать крупную добычу, и неспособное найти достаточно удачный момент, чтобы выбраться наружу. — Хочешь поговорить? — понимающе предлагает Мишонн, бесцельно грея в руках неоткрытую алюминиевую банку с лапшой в грибном соусе. Её голос вытаскивает из мыслей, фиксируя в стабильной реальности каким-то преувеличенно грубым способом, будто отвешивая подзатыльник. Рик почти не глядит на неё — механическим жестом стирает со лба отпечаток впившейся в него усталости и, прежде чем ответить, успевает только подумать: «Да. Но не с тобой. Хочу вытрясти из кое-кого другого чёртовы ответы». Мысль звучит малодушно. Этакая пассивная агрессия, взявшаяся на ровном месте, не добавляет общему упадническому настрою ни одного светлого мазка. Получить ответы и впрямь было бы отлично, только вот человек, способный их дать, находится в десятках миль и примеряет на себя титул то ли наложницы, то ли полноправной любовницы одного выродка. О чём Джейд вообще говорила, когда заявила, будто Ниган боится его? Что это был за метод тыка пальцем в небо? Рик рационал, и всё его существо требует объяснений. Прояснения ситуации хотя бы в основных, скажем, несущих аспектах — сил и желания разбираться в остальном не найдётся в достаточном количестве, сколько ни пытайся. — Нет, — он вроде и правда не настроен на беседу, но зачем-то уточняет: — О чём? — О чём угодно, — моментально находится Мишонн. За эту тактичность её стоит оберегать подобно реликвии: девушка умудряется обойти все минные ловушки, выставленные им, и с непробиваемой лёгкостью оказаться рядом, в очередной раз готовая подставить плечо. — Уверена, в твоей голове хватает лишних мыслей. Уголки её губ приподнимаются в приветливой полуулыбке: — Готова предоставить для них комфортабельную часть своей головы. Не купиться на это просто невозможно — слишком обезоруживающей оказывается эта находчивая тактичность. Подперев спиной стену, Граймс приходит к лаконичному выводу, что беседа сможет немного усмирить бесовщину в голове. — Наше единственное подобие «козыря» сводится к поиску союзника как пары для свидания по номеру в газете. Вслепую, — он говорит одно и тоже уже раз пятый за сегодняшний день, но для конспирации своего нетерпения с лёгким налётом волнения меняет слова местами и использует отчасти различные конструкции. — Это не то, на что я рассчитывал. — Не думаю, что Королевству резонно дезинформировать нас. — Они сами могут быть дезинформированы. Какие-то парни, поимевшие счастье наткнуться на военный склад и вынести его практически полностью — не слишком ли похоже на байку для детей? — Рик никогда не относил себя к пессимистам, но вынужден констатировать, что сейчас ведёт себя в точности как их представитель: сказывается усталость и выматывающая бесцельность последних дней, не принёсших ничего, кроме странных вестей об удачливом ворье, заимевшем в своё пользование новенькое оружие армии США. — Не знаю. Если они и правда так хороши, как нам рассказали, и если у них есть всё то, что нам рассказали… Может быть тогда у нас есть шанс. — Или если они станут поддерживать нас. На крайний случай хотя бы поделятся пушками, — со знанием дела подхватывает Мишонн. В ней отнюдь нет этих дурацких статичных слов поддержки, что так раздражают, а есть сомнения. Много сомнений, должно быть — ничуть не меньше, чем у самого Рика, и от этого почему-то становится немного легче. — Слишком много «если». Кивком он выражает своё согласие. Это мнимое решение, что предложило Королевство, пока на стадии «вилами по воде» и, если быть честным, вовсе кажется абсурдным. Люди, которых нужно найти, уговорить, склонить на свою сторону — и это при условии, что эти самые люди, вроде как, не страдают от набегов Спасителей. Какая-то заведомо сложная задача с кучей неизвестных, которую нужно привести к реализации одной цели. Всего одному убийству. Пусть Вселенная или судьба, или кто-нибудь просто даст подходящую возможность, а Рик уж не позволит себе сплоховать — его организм, должно быть, только и функционирует на желании отомстить, разорвать чёртового Нигана в клочья. Но никто (или ничто) не торопится создавать для этого условия, и приходится работать в нужном направлении самому, цепляясь за нити, в прочность которых верится с трудом. В последнее время всё, что достигает пределов сознания, рассматривается в контексте полезности, но некоторые мысли полезными никак не назвать — они бессмысленные и водят по кругу. Они травят и, возникая снова и снова, будто издеваются. Рик на полном серьёзе может заявить, что с самого начала не пытается анализировать ничего лишнего, ибо слишком уж такой подход отвлекает от планирования конкретных действий, но возникающую необходимость в твёрдой почве под ногами заглушить удаётся не всегда. Он думает о Джейд чаще, чем хотел бы, и иногда кажется, что в ней живёт два разных человека. Эта теория — единственная логическая зацепка, способная объяснить все нюансы и сложить здоровенный пазл, состоящий из деталей преимущественно одного цветового тона. Вначале она льнёт к нему как человек истинно близкий, полностью открытый, готовый извиняться за время вынужденного нахождения под крылом Спасителей бесконечно много раз, а чуть позже выясняется, что она же может похвастаться интрижкой с Ниганом, масштабы которой Граймс даже воображать не хочет. В наличие какого-то особого плана у Джейд верится плохо, и, признаться, глубоко внутри Рик чувствует себя оскорблённым. С ним играют. Его водят за нос то ли намеренно, то ли по чистой случайности, но даже выдуманная, обнаруженная или предположенная мотивация не в силах оправдать выводов, диктуемых фактами. Джейд скорее «не с ними», нежели «с ними». Хотя, если бы была возможность увериться в обратном… Какие тактические перспективы перед ними бы открылись! Рик старается мыслить стратегически, отбросив всё личное, всё, что дергает его за нервы и особенно прочно сидит в мозгу по ночам, и в сухом расчёте не может упустить столь неоценимую возможность заиметь глаза и уши в стане врага. — Если бы у нас только были выходы на Джейд… Он не собирался этого говорить. В самом деле не собирался, и недоумевающий взгляд Мишонн лишь подтверждает, что не стоило. В её поджатых губах читается толика осуждения. — Зачем? — она осознаёт собственную резкость и пытается смягчиться. Выходит из ряда вон плохо, но сам порыв подкупает. — Этого игрока точно пора вычеркнуть из нашей команды. Не думаю, что мы можем доверять ей теперь. — Карл остался жив только благодаря ей, — напоминает Рик. Он отнюдь не рвётся защищать кого бы то ни было, но факты отстаивать намерен до последнего. — Чем это не предпосылка хотя бы не рубить с плеча в вопросах доверия? — Мы не «рубили с плеча», когда она по спорным соображениям примкнула к Спасителям, — по тону Мишонн легко понять, что она старательно подбирает слова и пытается донести свою позицию без лишней эмоциональности. — Но сейчас, кажется, самое время — глупо продолжать наделять человека качествами, которыми он никогда и не обладал. Доверие сейчас — скользкая тема, этакое табу, и Граймс благоразумно предпочитает держаться от неё подальше, сохраняя отрешённый, насколько это возможно, нейтралитет. — Она никогда не была предана нам, вспомни. Ты притащил её с собой с вылазки с какой-то невнятной историей, и что она сделала через пару дней, вместо благодарности? Устроила перепалку с Дэрилом и когда поняла, что не вывозит, послала всех к чертям. Отличное начало общения с новым коллективом, — пауза. — А после? Можешь назвать хоть один случай, когда ты мог на неё опереться? Поручиться за её надёжность? Мишонн зрит в корень, и истины в её словах чуть больше, чем требуется — она горчит на языке как приправа, чрезмерно добавленная в чай. Рик с самого начала необъяснимо расположен к Джейд, и это — опять же, со стороны фактов — практически никогда не окупается, но что-то мешает принять сию мысль как данность или возмутиться ею. В груди скребётся противоречие. На минуточку, они нашли общий язык в своё время. Спонтанно, ничего для этого не делая. Было что-то такое особое в поразительной случайности их встречи и тех вещах, которые Джейд делала, когда не выкидывала что-нибудь асоциальное. Взять хотя бы этот спор из-за ликёра: абсурдное обсуждение вкусов вин превратилось в азартное развлечение, цена которому — повышение значимости собственного мнения. Джейд предложила это так серьёзно, будто от исхода спора зависело будущее мира — они загорелись им как юнцы, и ощущение это было приятным. Оно отвлекало, позволяло забыться, насладиться какими-то обыденными вещами, намеренно возведенными в ранг судьбоносных. Это было непосредственно и в корне бессмысленно — такое, наверное, могла предложить только Джейд, но Граймсу нравилось ей в этом подыгрывать. Эпизодически всё было прекрасно, но в целом картина смазывается другими ситуациями, когда Рик вовсе её не понимал. Когда не чувствовал достаточного процента надёжности. Он доверял ей, но никогда бы не доверил что-то конкретное, требующее наличия определённого уровня исполнительности и ответственности — Джейд была плоха в этом, плоха во всём, что требовало долгосрочной концентрации. Он видел и продолжает видеть её слабые стороны, и эта та ситуация, где сопоставить отрицательный портрет человека с портретом, нарисованным внутренним ощущением, слишком сложно — настолько они разнятся и тянут холст в разные стороны. — К чему ты клонишь? — уточнение нужно исключительно как инструмент. Рику следует услышать, что он тратит время впустую, из-за личной расположенности продолжая оправдывать человека, может быть вовсе не заслуживающего доверия с самого начала — это существенно поможет сказать себе «хватит» и, возможно, приведёт в себя. — Ни к чему, — Мишонн качает головой, подчёркивая, что не собирается навязывать и в принципе озвучивать своё заключение на этот счёт. — Просто хочу сказать что-то вроде: «Джонни, мой друг, она не то, чем она кажется»¹, раз уж об этом зашёл разговор.***
С момента последнего (и единственного) визита Нигана прошло около трёх дней. «Около» потому, что Джейд немного заплутала во времени, самую малость. Сделать это было фантастически легко: распорядок ничуть не изменился, и однообразность визитов Арат стала сидеть в печёнках. Как и выходы в уборную и душевую по расписанию, близкому к армейскому, убогое платье, в котором холодно, одна и та же порция совершенно безвкусной овсянки, удушающая монотонность дней, и, конечно же, горячо любимая цепь. В печёнках стало сидеть абсолютно всё. Чарли и тот почти перестал показываться, поскольку, наверное, с ожогом уже ничего не сделать — теперь его заживление в руках регенерации. Визиты медика хоть как-то скрашивали монотонность времяпрепровождения, пусть и в негативном ключе: Джейд до сих пор таила обиду, хоть и не обладала достаточным запалом, чтобы её продемонстрировать. В общей сложности она пребывает на цепи неделю. Плюс-минус день-полтора. Семь дней. Сто шестьдесят восемь часов. Достаточно времени, чтобы морально разложиться от скуки и невыносимой сменяемости эмоций где-то под бронёй закостенелости и апатии. Где-то там, под кожей, ещё рвётся от глухих эмоций грудная клетка. Джейд склонна думать, что после визита Нигана её подобие жизни стало ещё хуже: теперь она постоянно то ли опасается, то ли ждёт, что он придёт снова. Это круглосуточное напряжение не поддаётся осмыслению и вытягивает из неё последние соки — стрёмно быть настолько зависимой от спонтанности другого человека. От мысли, что она может провести в этой комнате если не остаток жизни, то как минимум его половину, становится по-настоящему жутко: здесь, в одиночестве, подобный расклад кажется самой изощрённой пыткой. Джейд не уверена, что её рассудок протянет в таких условиях ещё неделю. Или месяц. Или, не дай бог, год. Крыша, и без того держащаяся на соплях, она ведь улетит, её напросто сорвёт. Ещё пару дней тишины — и можно распрощаться с сознанием. Вряд ли Ниган, когда планировал всё это, рассчитывал получить овощеподобное существо, забившееся в угол: Джейд нравится думать, что хотя бы в таких мелочах она сможет что-то ему подосрать. Чтобы вы понимали, насколько всё плохо — она пыталась молиться. Буквально вчера, ближе к ночи, такое сильное отчаяние и чувство жалости к себе захлестнуло её, что воззвания к невидимому существу вначале даже не воспринялись как что-то иррациональное. Джейд, одновременно отдавая своим действиям отчёт и пребывая в тумане эмоций, сложила руки вместе, и, усевшись на полу, обратилась к кому-то, в кого так верила её соседка-католичка из прошлой жизни, которую по иронии судьбы ходячие сожрали первую. Вернее, она попыталась обратиться. Не зная ни одной молитвы, своими словами достучаться до Великого и ужасного дяденьки с небес, но как-то не сложилось: мысли путались, слова подобрать не удавалось, порыв казался всё менее адекватным, да и в общем — Джейд стала чувствовать себя ещё более жалкой, чем до этого. Идея не принесла ни морального удовлетворения, ни чувства соприкосновения с чем-то высоким — видимо, секретари небесной канцелярии (если такая и впрямь существовала) срать хотели на проблемы жалких смертных, переключая их обращения на линию с частыми гудками «занято». На линии Джейд и вовсе шуршат помехи, но каким-то образом послание, адресованное в никуда, всё же приводит к результату, пускай и не совсем ожидаемому: в середине ночи вновь заявляется Ниган, в этот раз более «подготовленный», с бутылкой вискаря подмышкой и стаканом из плотного стекла в руках. Он усаживается в точности на то же место, что и в прошлый раз, и они снова оказываются друг напротив друга со смешанными чувствами и кучей противоречий внутри в грудной клетки. Джейд уж точно пронизана дежавю в самом смертоносном смысле этого слова. Разглядывая его, восседающего на стуле и потягивающего алкоголь, она практически теряется в облегчении и чувстве пускай напряжённого, но всё же успокоения. Пусть это прозвучит странно, но она чувствует в нём потребность. Ниган — живой пример того, что за пределами этой комнаты бурлит жизнь; он приходит с непонятной целью, но всё же приходит, расшевеливая безграничную скуку её теперешнего существования. — Я не знаю, что именно ты делаешь, — чуть смущённо признаётся Джейд, стыдясь своей потребности в разговоре, — или зачем, какие цели преследуешь, но… Это довольно сильно. Она прикусывает губу, силясь удержать внутри то, что удержать не в состоянии. — Сильно сводит с ума. Сильно давит. Думаю, примерно такого ты и добивался. Джейд замолкает только для того, чтобы осознать потребность сказать что-то ещё. Ей нужен звук, врезающийся в барабанные перепонки. Нужен контакт, беседа, любая, пусть даже о погоде за окном или о том, как можно разобрать движок машины по винтику и собрать его заново. Она не смыслит в механике, но была бы счастлива услышать всё это в мельчайших подробностях. — Тишина очень… Выбешивает. Мягко говоря, — признаётся Джейд, запрокинув голову. Потолок приветствует её взгляд треском лампочки, очевидно, собирающейся отойти в мир иной в ближайшие пару часов. — А от этой комнаты мне уже дней пять хочется лезть на стены. Ты определённо хорош в том, чтобы заставлять людей чувствовать себя так, будто они капитально проебались. Ну вот, теперь Джейд чувствует себя ещё более жалкой, чем от вчерашней псевдомолитвы, но особого дела ей до этого почему-то нет. Дело есть только до Нигана, вернее — до его ответа, которого не следует. Обида, отдающаяся колющей болью куда-то под лопатку, навевает дежавю — точно также складывалось их общение в прошлый раз, и если это ещё один способ свести её с ума, то он слишком жестокий: Джейд не выдержит «дня сурка», не выдержит давления одних и тех же эмоций, пущенных по кругу. Сложно сказать, сколько проходит времени в безуспешных попытках смириться с этим, но в какой-то момент Ниган поднимается со своего «наблюдательного пункта», подходит ближе и, присев на корточках рядом, возится с нижним замком — с тем, что фиксирует цепь у самого пола. Тот возмущённо звенит, немного перебивая стук жутко пульсирующего в горле волнения. Джейд отслеживает каждое движение, но по итогу всё равно остаётся в непонятках, когда металлические звенья снимают со штыря — слишком уж фантастической выглядит эта мнимая свобода. Свобода, которую предлагают в таких странных условиях, не сулит, как правило, ничего хорошего, да и выглядит очередной издевательской гримасой судьбы. Ниган возвращается на свой стул как ни в чём не бывало, и выражение его лица до такой степени монотонное, что выглядит неестественно. Он приглашающе хлопает себе по коленям, и так тихо, что едва можно услышать, говорит: — Иди сюда. Джейд подчиняется лишь частично: встаёт, всё ещё косясь на открытый замок на полу, но заставить себя сдвинуться с места пока не может. Ей не хватает уверенности и чего-то ещё, способного договориться с одеревеневшими мышцами. К тому же, она совсем не хочет сидеть у него на коленях. Внутри ничего не бунтует от такой перспективы, ничего не рвётся на части, она просто не хочет — Джейд нужна беседа, а не вот это всё. — Я попросил слишком мягко для тебя? — бровь Нигана взмывает вверх в просто убийственном саркастичном выпаде. Его недовольство заставляет поёжиться и уступить. В конечном итоге, Джейд всё же оказывается на его коленях и в его власти — и первое, и второе заставляет чувствовать себя в равной степени неудобно. Она сидит, будто проглотила металлический прут, и пытается немного отвлечься от дискомфорта мыслью о том, как ужасно обременительно тяжела цепь: Арат всегда отстёгивала верхний замок, и голову ничего не тянуло назад, а сейчас приходится бороться ещё и с собственной шеей, норовящей быть запрокинутой без какой-либо необходимости. — Я же не хренов Санта-Клаус, сядь по-нормальному. Создаётся впечатление, что Ниган никогда не бывает доволен чем-то полностью — даже получая желаемое, он продолжает прискребаться к мелочам и требовать каких-то невыполнимым вещей. Джейд физически не способна сесть «по-нормальному», её тело настолько закостенелое и напряжённое, что напросто не выйдет, даже если попытаться. В ущёрб себе она всё же ёрзает, скорее желая продемонстрировать подчинение, нежели пытаясь изменить что-то — лидеру Спасителей нужно показывать повиновение даже в малом, чтобы он чувствовал, что полностью контролирует ситуацию: чем больше он убеждается в своей безусловной власти, тем спокойнее себя ведёт. Джейд не знает, куда делась вся её говорливость и недюжинное желание поболтать, и не может вымолвить ни слова — ей не нравится сидеть на чьих-то коленях и никогда не нравилось, даже в детстве, но кому есть до этого дело. Ниган тянется к полупустому стакану с алкоголем и, взяв его в руки, интересуется: — Будешь? — просто аттракцион невиданной щедрости какой-то. Джейд, памятуя и до сих пор сокрушаясь о неисполненном желании напиться в хлам, не видит ни одной причины, чтобы отказаться. — Да, — гулко соглашается она, испытывая волнение, будто согласилась хлебнуть яда. Голос слышится постыдно дрожащим. — Буду. Остатки виски в стакане Ниган заливает в себя, причём делает это вызывающе небрежно. Чуть щурясь, он будто бы сдерживает усмешку, когда постукивает себе по губам подушечкой указательного пальца, называя цену. Возводя ситуацию в ранг опасного для Джейд ребячества. Она противится, фактически бунтуя против этой абсолютно очевидной манипуляции: — Я не настолько хочу выпить. Ниган очень терпеливо кивает, сигнализируя, что принял её позицию к сведению. Он неторопливо возвращает стакан на прежнее место, чтобы этой же рукой взять Джейд за подбородок и, с нажимом установив подходящий для ситуации зрительный контакт, ёмко порекомендовать: — Настолько. Она почти взрывается от негодования, но к своему ужасу обнаруживает, что подчиняется. Делает это равнодушно и покорно, будто под действием приёмов нейролингвистического программирования или в гипнотическом трансе. Поцелуй выходит поверхностным — его можно было бы назвать невинным, но как-то язык не поворачивается, учитывая каким грязным, фактически нечестным способом он был инициирован. Джейд даже особо не переживает на этот счёт, что странно — мозг рассматривает сие действо исключительно как задачу, которую нужно выполнить. Просто нужно. В этом она похожа на робота с заданным алгоритмом, но без малейшего понимания происходящего. На такого бесполезного и неумелого робота, за которого мечтают вернуть деньги по гарантии. Ниган позволяет целовать себя так, как ей угодно — он вроде бы и правда не возражает против до скрипа зубов формальных, без каких-то эмоций, прикосновений «для галочки». Он не проявляет напора, не пытается перейти к грубости и порывистости, даже руку держит на её плече, а не где пониже. На его губах самую малость приятно горчит вкус виски, и Джейд допускает мысль, что была бы готова любым методом выторговать у лидера Спасителей целую бутылку. Допускает только на секунду, поскольку тут же отстраняется, полагая, что поцелуй себя исчерпал. Смешок Нигана звучит резко, почти до странного несдержанно, но сам он спокоен в точности как удав, заглотивший мышку, и выполняет обещанное: наливает новую порцию виски и протягивает её Джейд. Каким образом он не говорит «хорошая девочка» и сдерживается, чтобы не потрепать её по голове, как собаку, остаётся загадкой. На дне стакана желтеет настолько мало алкоголя, что приходится сомневаться, а есть ли там хотя бы пару унций. Джейд намеревается возмутиться, но Ниган на корню пресекает все попытки: — Не капай на мозг, у меня и без того был хреновый день, — звучит так, будто он ищет на худой конец поддержки, но за этим определённо следовало обратиться к кому-то ещё. Сочувствие — это не к Джейд. Она может только позлорадствовать, да и то — не очень активно, без чрезмерного энтузиазма разбрасываясь ядом, что на половину потерял свою токсичность. — У меня было много хреновых дней, — одновременно и возражает, и осуждает она, но продолжить почему-то не осмеливается. Слова застревают в горле, а чувство жалости к себе опасно щекочет переносицу. Единственный видимый выход из клетки эмоций находится у Нигана в руках, и приходится, наплевав на всё, согласиться на диктуемые условия: Джейд хочет выпить столько, что у неё встанет и уйдёт печень, предварительно сказав что-то вроде «да ну нахер», а это — не просто детский лепет, а крошечное лакомство, которое дают животным при дрессировке, ценное скорее с психологической стороны, нежели в самом деле несущее что-то существенное для вкусовых рецепторов. Она почти не чувствует алкогольной горечи, но полупустой желудок моментально загорается изнутри таким пожаром, будто в него влили сразу унций десять. Стакан на место Джейд возвращает самостоятельно (в тот момент это почему-то окажется до ужаса принципиальным), и всё ищет мужества, чтобы заглянуть Нигану в лицо. Его поведение, которое продолжает держать в напряжении уже второй визит без видимых на то причин, сводит с ума и заставляет задаваться вопросами. Огромным ворохом вопросов, на часть из которых услышать ответы в принципе-то и не хочется. И самое обидное: он продолжает ничего не говорить. Не проясняет ситуацию, не выдвигает условий, ничего не требует и держится в своём мирке — в общем делает всё, что обычно не делает. Это странно. Это поддевает заинтересованность и скручивает из нервов верёвки. — Ты до усрачки пугаешь, когда ведёшь себя так, — Джейд считает своим долгом поставить Нигана в известность. Даже если ввести её в состояние стресса дополнительным методом было целью, пусть знает, что у него прекрасно это получается. — Как? В самом деле, неужели это нужно пояснять? Приходится взглянуть, чтобы убедиться в искренности недоумения: Ниган сосредоточено смотрит, поджав губы и будто бы правда ждёт ответа, желая прояснить суть направленного в его адрес упрёка. У Джейд в этот момент опускаются руки — она в самом деле не хочет обсасывать эту тему дольше необходимого, и подавно не хочет уточнять, что именно задевает её за живое, но всё же подыскивает подходящие слова: — Как… Рывок за цепь заставляет растерять равновесие и в ужасе взвизгнуть: лететь спиной вниз — одна из самых жутких вещей, даже если до пола всего ничего, мозг всё равно воспринимает это масштабно и с отдушиной катастрофы, сиреной ревущей в голове. Катастрофа и падение в этот раз, правда, оказываются всецело контролируемыми — одна рука Нигана быстро подхватывает её под лопатки, а вторая хватает за локоть, надёжно удерживая в чертовски неудобном положении, в котором Джейд то ли полулежит, то ли собирается вот-вот продолжить заданный курс встречи с полом. Сердце выпрыгивает из груди, а голова кружится — такое впечатление, что до неё в экстренном порядке «дошёл» вискарь, но Нигану явно нет до этого дела, поскольку он наклоняется совсем близко, желая усилить произведённый эффект. Совсем близко — это так, что приходится сомневаться, усидят ли они на этом стуле или улетят с него вместе. Это становится ещё одним из пунктов, достойных беспокойства, но на первом месте как всегда располагается сам лидер Спасителей — когда он оказывается на таком расстоянии от Джейд, между ними начинает происходить какая-то вакханалия, что ещё ни разу не закончилась хорошо. — Как сейчас? — между тем, приправляя слова едкой ухмылкой, подсказывает Ниган. Она заторможено кивает, только сейчас позволяя себе выдохнуть, и соглашается: — Да, — просто безусловное «да», — но не сейчас, когда потянул цепь, а когда вошёл, отстегнул меня и усадил себе на колени. Повисшая тишина ощущается дискомфортной и давящей, плотной как спрессованная вата, сквозь которую нужно как бы то ни было пробраться. Джейд ищет подходящие слова, чтобы преуспеть в этом, но заранее понимает бесцельность попытки, и по-особенному благодарна, когда её освобождают от необходимости бороться с молчанием в одиночку. — Ты очень странная бабёха, — говорит Ниган с вибрирующим в интонации намёком на комплимент. Он, подпирая спиной спинку стула, возвращается в исходное положение и весьма любезно помогает в этом ей. — Наверное, это в тебе и подкупает. Сдержать скептическое фырканье крайне сложно, но Джейд с успехом справляется, ограничившись лишь критическим движением головы, смутно напоминающим кивок. Ей совсем не нужна эта видимая благосклонность, поскольку в неё банально не верится: Ниган так часто разыгрывает какие-то свои спектакли и ведёт себя как последний козёл, что ему на автомате хочется приписывать фальшивость. Единственное, во что Джейд верит — у него есть свои причины вести себя столь странно. Это те причины, которые ей, наплевав на очень многое, хочется постичь. — Зачем ты это делаешь? — вопрос «в лоб» — иногда лучшее средство отыскать правду, — Всё это. — Зачем? Почему? Что вы почувствовали, когда делали это? — Ниган явно не воспринимает заинтересованность всерьёз и пытается перекривлять её. — В каждом никчёмном психологе сидит это дерьмо, или ты, пока меня не было, решила переквалифицироваться в мозгоправа получше и теперь пытаешься соответствовать? В такие моменты Джейд кажется, что он отдаляется только потому, что знает об её образовании. Чёрт его знает, как это связано. Она ведь не спросила ничего запредельного — вон, несколько дней назад, он сам сокрушался о Люсиль, не боясь открывать свои шкафы с мыслями-скелетами, но стоит ей проявить малейшую заинтересованность, на это тут же ставят клеймо «психоанализ» и открещиваются всеми силами. Как ни крути, Ниган — очень закрытый человек, хоть и старается сделать всё, чтобы доказать обратное. — Ты видишь здесь хотя бы одного психолога? — уточняет Джейд, стараясь снизить градус его подозрительности, но по факту просто с убогим видом константируя собственную некомпетентность. — Это точно не я, сидящая у тебя на цепи. — Сейчас ты сидишь у меня на коленях, — обиженно напоминает Ниган, словно в самом деле возмущён тем, как легко она об этом забыла. Это тот выпад, который отпарировать Джейд не в силах, настолько он категорично конкретен. Она проглатывает остатки недовольства, понимая, что ни до чего не доберётся ни сегодня, ни через неделю — лидер Спасителей будет держать оборону ровно до тех пор, пока сам не захочет обсудить что-то, терзающее его. Прилично времени они проводят в скованном молчании, даже не шевелясь и пребывая в области личных размышлений, но странная в своей единовременности задумчивость оканчивается — Нигану первому надоедает строить из себя античную статую. Его рука опускается в точности на обнажённое колено Джейд, этим самым как бы втягивая её в дурацкую игру, правила которой им обоим печально известны. Убогое платье на миг кажется до тошноты открытым и вызывающим, хотя, насколько удаётся припомнить, это был ещё не самый худший вариант: страшно подумать, как Джейд бы чувствовала себя сейчас в том чёрном мини с полупрозрачным кружевом на груди, что Таня отбраковала одним из первых. Хотя — бессмысленно прибедняться — она бы спокойно вынесла просто прикосновение, даже если бы была одета в костюм Евы, дело тут в другом; мужские пальцы не просто касаются, они с нажимом скользят вверх по ноге, и пахнет это дело жареным. — Что ты делаешь? — попытка не столько выяснить очевидное, сколько отвлечь, переключить внимание. В глазах Нигана вспыхивает вызов, а губы трогает хитрая улыбка, пока пальцы неспешно продолжают свой путь, перемещаясь от колена к бедру. Они добираются почти до подола платья, когда он соблаговоляет ответить и озадачить Джейд своей невозмутимостью: — Мне правда стоит объяснять? Её передёргивает. Не только от самого прикосновения, таящего убийственную настойчивость, но и от издевательского тона, в котором хлёсткость и странное очарование сплетаются воедино. Холодок проходит по всему телу, вынуждая передёрнуть плечами. — У тебя руки холодные, — странный порыв объяснить собственную дрожь просто убивает своей нелепостью. Джейд кривит губы в точности как человек, что испытывает чувство стыда за каждое сказанное в чужом присутствии слово и никогда не вписывается в ситуацию. Ниган обидно усмехается. Его руки на деле совершенно не холодны, а медленное, будто успокаивающее, движение пальцев, могло бы даже понравиться, будь Джейд другим человеком или додумайся кто-нибудь хотя бы завязать ей глаза, потому что сейчас она будто красная шапочка, уже сервированная для подачи волку. Торчит на лучшем блюде и уже издалека видит, как голодным блеском сверкают глаза зверя. Тошнота поднимается по горлу. Джейд отводит глаза и впредь глядит на Нигана вскользь, теряясь в стуке собственного сердца — оно бьётся как канарейка, закрытая в тесной клетке и до смерти напуганная. Бьётся о прутья, наплевав на болезненный вой в разбитых крыльях. Вроде бы пытаясь спастись, но по факту лишь расшибаясь насмерть. Близость волнует в негативном ключе, потому что это слишком. Удушает. Кожа, кажется, вспыхивает, поскольку металлический холод ошейника становится в пару раз ощутимее. Губы Нигана — приоткрытые, чуть подрагивающие в усмешке — похожи на некое проявление сексуального напряжения, но Джейд видит в этом угрозу. Она видит угрозу во всём, что так или иначе имеет отношение к лидеру Спасителей. В его потемневших глазах — проходит какое-то время, прежде чем находится достаточно смелости, чтобы взглянуть — плещется что-то экстравагантное, дикое. Что-то, чего Джейд предпочла бы не видеть никогда в жизни. Пальцы одной его руки по-прежнему сжимают бедро, а вторая ладонь накрывает поясницу. Поглаживая, будто пытаясь успокоить. Стоит ли говорить, что это ни черта не успокаивает? Гневливая дрожь зарождается в груди, а руки непроизвольно упираются в плечи Нигана, собираясь пресечь любые поползновения в её сторону. Решимости на деле не так много, как Джейд хочет показать, что и вынуждает сдать позиции, когда мужская ладонь не жалея силы нажимает на спину, заставляя прогнуться. Прижаться ближе. Она не уверена, к чему именно это приводит, поскольку ощущение дыхания на шее выбивает почву из-под ног. Ниган оказывается так близко, что от этого становится физически больно — желудок скручивается в такую спираль, из которой уже вряд ли сможет распрямиться. Невесомое прикосновение губ к шее щекочет, распаляет, туманит голову. И знаете — чувствовать это обидно и в такой мере унизительно, что впору расплакаться. У Джейд в носу вместе со слезами свербит осознание дерьмовости ситуации: ведя себя так, Ниган просто играет. С ней и с её чувством собственного достоинства. Проверяет, как низко может пасть его ручная болонка, узнаёт цену её до безобразия смешным принципам. А она, что неделю сидела на цепи, демонстрирует полное их отсутствие, когда позволяет своему телу вестись на такое. Хотя… Нет, оно и не ведётся. В Джейд будто бы включается какой-то механизм защиты и она, наплевав на удерживающую ладонь Нигана, подаётся назад, стремясь заполучить себе немного пространства. Заполучить глоток воздуха и немного здравомыслия. Рывок — и её бесцеремонно притягивают обратно. Издёвка и попытка прощупать почву всё сильнее походит на домогательство — Ниган тяжело дышит, но злость это или возбуждение сказать сложно. Дыхание Джейд почти вторит его, но в её случае дело точно в злости. Она не позволит с собой так обращаться. Не позволит так явно и так бессовестно унижать, когда уже казалось, что ниже некуда. С нынешним уровнем она смирилась, но падать ниже не станет. Не нужно пытаться запудрить ей мозги. Она не купится на это. Не станет как Вивьен визжать при одном его виде. Не станет смотреть сопливым влюблённым взглядом. Не станет получать удовольствие от близости с ним. Целовать — пылко, страстно; отдаваться каждой клеткой и каждым нервным окончанием. Дрожать от прикосновений и хрипло постанывать от них же. Джейд не станет по собственному порыву делать ничего из этого. Они оказались связаны исключительно условиями сделки, так пусть это ей и остаётся — формальный секс по расписанию вполне бы вписался и не вызвал такого шквала недовольства, какое вызывает эта попытка подчинить, завёрнутая в потрёпанный фантик от абсолютно ненастоящей мягкости. Ниган не бывает мягким; Ниган только притворяется, что меняет коэффициент жесткости, когда ему что-то нужно. Джейд мечтает заявить, что не нужно вести себя с ней так, будто она совсем тупая и не понимает очевидных вещей, но вовремя осознаёт, что для лидера Спасителей это слишком легко переиначить и обернуть против неё, поэтому выбирает другой, более действенный способ прекратить хреновое театральное представление. Она вознамеривается встать, рассудив, что на коленях Нигана ловить больше нечего, но как жаль, что у него на это есть своё мнение — с небывалой лёгкостью порыв пресечён на корню руками, собственнически сомкнувшими вокруг её тела. Этакий шанс почувствовать себя плюшевой игрушкой в лапах чрезмерно любвеобильного ребёнка. У Джейд хватает запала, чтобы воспротивиться и этому: она снова предпринимает попытку встать, на этот раз более импульсивную и резкую, но даже этого не хватает, поэтому на смену рациональной необходимости приходит принципиально истеричное желание убраться из данной точки пространства, которому противопоставляется точно такое же желание Нигана удержать её. Она не знает, как так выходит, что такого безумного они вдвоём делают, но констатирует факт: чёртов стул накреняется, и под они под каким-то феноменальным углом спешат на свидание с полом. Горизонтальная поверхность встречает их (преимущественно её) крепкими объятиями, от которых страдают одновременно плечо, локоть, колено и выпирающие кости таза. Ниган падает чуть мягче, поскольку часть его тела приходится на неё — Джейд из её положения сложно оценить, в какой Гордиев узел они завязались, умудрившись вместе со стулом завалиться набок. Без труда различимо, как немеют в некоторых местах ушибы, и как рёбра пускают по всему телу простреливающие импульсы — а ведь последние пару дней они и вовсе не беспокоили, и Джейд ненароком решила, что боль от переломов перестанет её терзать. — Захотела сыграть в долбанный тетрис со мной вместо сраной фигурки? — ворчит Ниган, судя по всему тоже неслабо приложившийся какой-то частью своего тела. Он копошится, принимая более-менее нормальную позу и гарантируя достаточное пространство, чтобы такая возможность была у Джейд. — Знал бы, что ты так креативна в вопросах ролевых игр, отымел бы сразу после знакомства. В глазах Нигана она видит то, что в её положении хуже гнева. Ему весело. Это аморальное веселье насквозь прочерчено в тёмноте радужек и отдаёт горечью. Терпкой и крепкой, как кофе, заваренный без меры. Прежний Ниган нравился ей больше. Молчаливый, задумчивый, со своими тараканами, не спешащими проявлять агрессию — его, пускай и с трудом, всё же хотелось постигать. Ниганом-дьяволом Джейд сыта по горло. — Знаешь, сколько баб хотело бы оказаться на твоём месте? — интересуется он с нотками той типичной оскорблённости, что никогда не сулит ничего хорошего. Тон пробирает до мурашек. Как и ощущение изолированности ситуации, лишь подстёгиваемое расслабленно-пофигистичной позой Нигана: одна рука упёрта локтем в пол, вторая лежит у Джейд на животе, готовая принять меры при любой попытке к бегству. Попытке, на которую у неё сейчас не хватит ни духу, ни физического состояния — из глаз до сих пор норовят посыпаться искры, продуцируемые ощущением бензопилы, крошащей рёбра с диким металлическим рёвом. Джейд не спешит с ответом, но, мотнув головой, через пару секунд всё же решается обрушить категоричность собственного мнения на этот счёт: — Хотела бы взглянуть хотя бы на одну. — Обычно у дамочек вроде тебя рвёт от меня крышу, — как бы между прочим замечает Ниган. Джейд чувствует подвох, но всё же уточняет: — Вроде меня? — У долбанутых. Это звучит настолько убеждённо, что почти обидно. Дрожание в груди вспыхивает со страстью заядлого болельщика, оскорблённого игрой любимой команды — чувство в целом иррациональное, но крайне сильное. Будь Джейд в другом положении, да и походи их отношения с Ниганом на что-то более-менее шаблонное, это стало бы отличным поводом для ссоры, перерастающей в небольшой скандал. Но увы и ах, приевшиеся и будто бы расписанные по репликам скандалы могут им только сниться — дебильные отношения приходится выяснять не менее дебильными способами, отнюдь для этого не предназначенными. Парирование на уровне третьеклассника — один из них. — Это не очень тебя красит, раз на тебя клюют только «долбанутые». Ниган с задором и хлещущим из глаз превосходством улыбается так, будто ожидал именно этого ответа. На всей его физиономии безошибочно узнаётся мерзкая снисходительность, а в пожатии плечами можно разглядеть энергичность и энтузиазм. — Клюют, значит? — переспрашивает он, театрально понизив голос и подавшись вперёд. — Уже не отрицаешь? Джейд ощущает, что сама загнала себя и этот разговор в тупик — её находчивость давно не генерирует больше двух удачных уколов-реплик за раз, и на сейчас лимит исчерпан. Отрицание отнимет слишком много сил, а согласие… Согласие не будет правдой и вообще сюда не впишется. Да и в конце концов! Они оба валяются на полу, Ниган нависает над ней грозовой тучей и… Лично Джейд понимает, к какому Армагеддону это ведёт в долгосрочной перспективе. Этот разговор — не более чем попытка заговорить ей зубы. Понимание подстёгивает желание высказаться: — Не пытайся флиртовать, — звучит как просьба, поскольку ею и является. — Это не сделает всё проще. — Полегче, королева драмы, не будь такой напряжённой. Я не собираюсь делать тебе больно, — хриплым шёпотом заверяет Ниган. Голос его гулкой пульсацией повторяется в ушах раза с три, прежде чем окончательно затихает, обретая форму змеи, что липким холодом скользит по спине. Губы снова прижимаются к шее, чуть выше ошейника из металла, но не бездумно, как прежде, а с чувством, мерой, расстановкой. В этот момент Джейд готова поклясться, что слышит звук, с которым её зашкаливающий пульс врезается в них и отзеркаливается обратно. Похоже на монотонный гул отдаленного бубна. Противный, дезориентирующий звук, отрубающий и без того некрепкие связи с реальностью. Она сглатывает, борясь с чем-то, что по силе превозмогает её во много раз. — Ты делаешь мне больно прямо сейчас, — нелепость громких слов удачно сглаживается дрожью в голосе. — Я настолько нежен, что пару моих жён, узнай об этом, предпочли выцарапать тебе глаза. На мгновение Джейд кажется, что ответить ей нечего. Диалог складывается из правды, но эта чертовка разнится для каждого из них. — Ты не понял, — она мотает головой в знак недовольства и переходит на шёпот. Непроизвольно. Голосовые связки просто отказываются работать в таком напряжении. — Я понял, — опровергает Ниган. — Вся эта псевдострадальческая боль. Никогда не понимал вашей женской тяги устраивать проблему на пустом месте. Он чуть отстраняется, продолжая крепко сжимать талию, и заглядывает ей в лицо с толикой недопонимания и уверенности одновременно: — Ты ведь хочешь меня, — не вопрос, констатация факта. Констатация проблемы, квинтэссенция недоумения. Какая-то дикая смесь того, от чего Джейд воротит. — И давно. Очень. Так невъебенно давно, что это даже льстит. Самодовольство, излучаемое им, шипит на коже. Скребётся о тело. Проникает внутрь токсичным химикатом, от которого хочется выплюнуть внутренности — радиация, наверное, и та была бы более лояльна. Джейд кривит губы и теряется в пенистых волнах злости, пока слова мечутся между гудящей головой и зудящим языком. Может быть, в какой-то момент она и хотела его. Да. Был такой грешок. Но сейчас, когда на это так прямо указывают, оспорить собственное желание, что как пагубная зависимость сидит внутри и ждёт своего часа, просто необходимо. Хотя бы в целях самозащиты. — Нет, — ответ сразу на всё. Поток слов остаётся где-то внутри, и Джейд ограничивается ёмким и односложным отрицанием. Это такое «нет» которое не требует дополнений и разъяснений. — Ведешь себя как ссыкливая девственница, — вид у Нигана подначивающий, будто он решил взять её на слабо. Глаза смеются недоброй искрой. — Ты боишься не меня. С чувством крепкой уверенности в собственных словах рассуждает он, вновь прижимаясь губами к такой точке на шее Джейд, что она снова слышит гул собственного пульса. — И даже не боли, что я приношу. Ты боишься того, что я могу сделать с тобой, нажав на нужные рычаги. Но больше всего, — он делает паузу, слишком увлекаясь своим занятием, — ты боишься, что это доставит тебе удовольствие. — Самонадеянно, — дрожащим голосом заключает Джейд. Она с трудом выдавливает из себя слова и совсем не может здраво воспринимать услышанное — тело необъяснимо ватное и состояние в целом напоминает предкоматозный туман. Рука Нигана с мужской твердостью поглаживает бедро и будто бы незаметно смещается по его внутренней поверхности. На самом деле, это более, чем заметно. Скорее всего из-за того, что всё естество Джейд устремляется в небольшой участок кожи между ног, и остальные чувства отшибает наглухо. Её мысли, ощущения и сознание — она вся — будто бы существуют только там, где прикосновение чужих пальцев ощущается особенно остро. Перед глазами вспыхивают чёрные звёзды, которые как в детском калейдоскопе сменяются в незамысловатых, но гипнотизирующих метаморфозах. Доля секунды — и Джейд сжимает бедра, напрягая их до такой степени, что те кажутся ей каменными. Это не лучший выход из ситуации, поскольку рука Нигана, зажатая между ними, остаётся на прежнем месте, прекратив своё движение, но не прекратив кружить голову. Он хмыкает с ярко выраженным весельём и следом цокает языком — пребывает в приподнятом настроении и его упадке одновременно. — Прекрати, — просьба и требование в одном флаконе. Джейд, чувствуя необъяснимый страх, может думать только о том, как не позволить опустить себя ещё ниже. Она не догадывается, откуда эта мысль пришла в голову и почему так прочно в ней засела, но чрезмерно уверена в том, что это какая-то изощрённая проверка её моральных качеств. Внутри всё бунтует от предчувствия подвоха. Ниган понимающе кивает. Вернее, не так. Кивает он скорее издевательски, но Джейд очень хочется видеть в этом понимание. Пальцы его свободной руки перемещаются к голове, проводят по волосам с очевидным нажимом, потом скользят по её шее. Ровно по линии гортани до самых ключиц. Возмущённый пульс сигнализирует об отношении Джейд ко всему этому, но кто бы слушал её недовольство. — Желание — очень необъяснимая херня, да? — риторически. Нигана потянуло на философию, и это не худший исход ситуации. — Особенно желание по отношению к неправильным людям. Я разъебашил головы твоим друзьям и пару раз был в шаге от того, чтобы проделать это с тобой. А ты хочешь меня. Так аморально. И очень заводит, нужно сказать! Его излюбленная усмешка скоро будет видеться ей в кошмарах. Джейд раздражённо сопит — это единственный доступный способ выразить свой протест. Она не согласна ни с одним словом и никак не может понять, чем подкреплена железобетонная уверенность Нигана в своей правоте. Он будто видит что-то, что ей недоступно. Хочется прокричать ему в лицо, что люди иногда меняют вектор своего мнения и нельзя судить их по одному-единственному моменту слабости. По мнению Джейд, у неё был только один такой момент, когда она действительно хотела его как мужчину. На минуточку, под действием бурлящего в крови адреналина. Всё остальное — безуспешные вариации на тему. Стискивая зубы, Джейд пытается не позволить бёдрам дать слабину, но ногам бежит дрожь, ясно намекая, что нужно что-то предпринимать. Приводить ситуацию к балансу или хотя бы к аллюзии на него. — Чего ты добиваешься? Вполне рациональный вопрос, который и в самом деле терзает Джейд с того самого момента, как она оказалась прикованной к полу цепью, если не раньше — мотивы Нигана настолько темны и запутаны, что нет никакого шанса разобраться в них в одиночку, даже имея на это достаточно времени. Глупо рассчитывать на честный ответ или помощь в этом нелёгком деле, но в нынешнем положении ничего иного не остаётся. — Хочу тебя трахнуть. Расшевелить, чтобы не ебать сраное бревно, — просто убийственная прямолинейность заслуживает то ли аплодисментов, то ли смачной пощечины. Это обезоруживает и злит. Джейд сверкает глазами, хотя прекрасно понимает, что выглядеть грозной у неё не выходит даже с натяжкой. — И лучше бы тебе проникнуться моими стараниями и прекратить ебать мне мозг. — В прошлый раз ты избрал для этого другую тактику, — осуждение такое, блядь, нелепое, что на него способна, наверное, только Джейд. Очевидно же, что он провёл параллель. Сложил импульсивность своих действий и её истерику, случившуюся в прошлый раз, когда они собирались сблизиться — Ниган, бесспорно, весьма умён и быстро нашёл связь в этом запутанном вопросе. Сейчас он просто решил использовать новую тактику. Прощупать почву. Найти границы дозволенного на случай, если он будет паинькой. — Забудь. Я всё равно не куплюсь, — она качает головой и, даже чувствуя, как сбивается дыхание, резюмирует: — Не выйдет. — Ты уже купилась, милая, — снисходительный шёпот рвёт в клочья, — Купилась и сдалась. Слова разделяют поцелуи — спонтанные и хаотичные, обрушивающие то на подбородок, то на шею, то метящие куда-то в район губ. Игра затягивается и становится всё болезненнее: Джейд почти не контролирует собственного тела, и эта беспомощность иглами впивается в сознание. — Всё, что требуется — немного отдачи, — продолжает ловко подначивать Ниган. Его рука вновь скользит меж ослабевающих в своей обороне бёдер, и приходится констатировать изначальную бесполезность этого хода. Борьба не имеет смысла. Джейд не уверена, что она чувствует в этот момент, продолжая злиться, изнывая от отвращения, но всё же поддаваясь. Кажется, внутри кипящим маслом бурлит кровь, но кроме… Ничего. Вернее — всё сразу, в своей хаотичной подвижности напоминающее большое неподвижное ничего. Это странное чувство, оглушающее и выстилающее все внутренности. Её принципы всё ещё при ней, но будто бы меркнут, отдаляются, затягиваются плотным туманом. Как Джейд может сохранять какое-то здравое ощущение реальности, когда они где-то там, ограждённые пеленой, а она здесь? Когда дьявол самолично затягивает её в ад. Такой странно тягучий, пульсирующий и удивительно пылкий ад. Настоящий ад, которому позавидует любая библия, расцветает там, чего Ниган касается — сейчас он касается её, и Джейд горит каждой своей клеткой. Огонь, полыхающий в ней, лижет внутренности болью самобичевания. — Знаешь, — по голосу слышно, что он улыбается, — я думал, что в моём возрасте уже не бывает такой одержимости идеей трахнуть кого-то. Мы с тобой не юнцы, женщин у меня полно, но — блядь! — как же я был удивлён, когда обнаружил обратное. Той ночью, когда после твоего ебучего спектакля позвал Вивьен. Девочка так старалась, хотела порадовать меня и кричала так громко, что я чуть не оглох. Не скрою, это было охуенно, но всё равно не то. Я хотел совсем не этого. — Это типа должно мне льстить? Ниган сдавленно смеётся, будто она в самом деле спросила что-то до безобразия идиотское. Он наклоняется совсем близко, заставляя Джейд оцепенеть не пойми от чего, и поясняет хриплым шёпотом: — Меня заводит мысль о том, что тебе это не льстит, — на губах не видно привычной усмешки, что странно, учитывая то, что она прекрасно различима в интонации. — Довольно необычный случай. Женское самомнение должно биться в экстазе от таких слов, разве нет? — Самомнение, которого у меня не осталось? Благодаря тебе. — Полегче на поворотах, — опасно холодно предупреждает Ниган, будто Джейд затронула ту тему, касаться которой априори не следует ни сейчас, ни когда-либо впредь. От него исходят волны недовольства, которые на столь близком расстоянии ощутимы физически: они накатывают резью и заставляют желудок сжиматься в омрачённом предвкушении. Предвкушение оказывается вознаграждено: резким рывком рука Нигана меняет вектор своего движения, частично оказываясь внутри Джейд. Она захлёбывается внезапностью этого ощущения. Вздрагивает, запинается в последовательности дыхания и бросает на Нигана такой наивно-удивлённый взгляд, будто хочет поинтересоваться, что его пальцы забыли в ней. Сердце таранит рёбра ровно с такой же периодичностью, с какой внизу живота жжётся и пульсирует чувство, настолько сильное и всепоглощающее, что ему совсем не рад. Именно в этот момент Джейд снова осознаёт то, что осознавала неделю назад на кухне в доме Рика: она не хочет этого. Не хочет сдаваться в окончательный плен, потому что в глубине души до смерти напугана тем, насколько магнетичным может быть Ниган, если забыть про его склонности к игре на нервах, причинению боли другим и насилию в целом. Только вот она не может забыть об этом, даже если временами вспышки какого-то немыслимого для человека обаяния ослепляют её, как сейчас. Наверное, в этом вся проблема. Вместо ожидаемой реакции на ласку Джейд всхлипывает — чувствует себя растерзанной и не видит смысла этого скрывать. Диафрагму сжимает в тисках, но за этим ничего не следует. Ничего, кроме поцелуя Нигана в висок — мимолётного, сочувствующего. Так иной любитель-энтомолог целует редкую бабочку, пришпиленную к доске. — Ну же, детка, — подбадривает он шёпотом, похожим больше на наставление, ослушиваться которого не следует. — Кончай ломаться. Толчки пальцев монотонны и поразительно предсказуемы: Джейд успевает подготовиться к каждому из них и заранее убедить своё тело не вестись на это. Вернее — вестись хотя бы не в полной мере. Пульсация бьёт в голову накатывающими приступами, отчего становится очень душно, будто в комнате зажгли сразу несколько костров и весь кислород постепенно сгорает. Может быть — это она сгорает. Полыхает синим пламенем, но по своей глупости никак не может этого принять. Жара становится существенно больше в области плеча, того самого, пострадавшего от свидания с утюгом — на секунду даже кажется, что к нему снова жмётся что-то раскалённое, но это лишь колючая щетина Нигана. Его дыхание. Его губы. Прильнувшие к участку уцелевшей кожи, лишь немного левее ключицы, но простреливающие болью в сам ожог на задней поверхности спины. Через Джейд будто проходит электричество вольт этак в двести. По очевидной причине становится ясно, что Ниган точно дьявол: люди не умеют так искушать. Не умеют с такой маниакальной хладнокровностью играть на контрастах. Не умеют так легко, будто по щелчку пальцев, воспламенять. Создаётся впечатление, что на его губах таится яд — когда Ниган чуть отстраняется, явно недовольный отсутствием желаемого результата, плечо в месте его прикосновения щиплет как от щёлочи. Движение его пальцев становится резче, грубее, заставляя почти скулить от вызывающего жара во всём теле, но Джейд упорно молчит. Глотает воздух приоткрытыми губами, сжимает пальцы в кулаки и раз за разом пытается протолкнуть вниз по пищеводу ком, застрявший в горле. Перед глазами расцветает абстракция, стоит закрыть их хотя бы на секунду, а невидимые искры-камикадзе, витающие в воздухе, таранят кожу электрическими импульсами. Джейд кажется, что она сейчас взлетит на воздух как пороховая бочка с истёкшим сроком пользования. По глазам Нигана видно, что её бездействие раззадоривает его. Бросает вызов, который нельзя оставить неотвеченным — это сулит нечто отвратительное, даже от предвкушения чего становится не по себе. Немного изменив своё положение, Ниган опирается преимущественно на локоть, упёртый в пол, что позволяет ему заглядывать Джейд в лицо с видом придирчивого исследователя, обнаружившего неисправность в своём школьном проекте. Он ловит всё: каждый порыв провести языком по пересохшим губам, каждый неровный вдох, прерванный рвущимся наружу стоном, каждую эмоцию, доказывающую, что она вот-вот сломается и проиграет. Джейд тоже это чувствует: приближающийся провал ломаной вибрацией звенит в каждой мышце. Она отворачивает лицо, мечтая спрятаться от взгляда, что выносить нет никаких сил. Ниган, то ли видя в этом приглашение, то ли просто добивая, целует её у основания уха — выходит это так крышесносно, что тело сотрясает беззвучное хныканье, а окончательный проигрыш становится на шаг ближе. Ей нужно сфокусироваться на чём-то ещё. За эту странную мысль Джейд цепляется как за спасительный жилет, когда взгляд натыкается на потолок. Потолок комнаты успел стать по-своему родным, но ещё никогда она не была настолько ему рада. Прекрасного бело-серого цвета, с небольшой неровностью, отвратительной лампой и… Когда Джейд всё же замечает над своей головой трещину, что не могла разглядеть целую неделю, вздох разочарования слетает с её губ вместе с удушливым стоном. Лопнувшая побелка разделена совсем небольшой линией, но Джейд она видится огромной расщелиной. Сраным провалом. Масштаб катастрофы соизмерим только с личностным коллапсом. — Хочешь немного анализа? — едко интересуется Ниган. Его голос, шипящий у самого уха, оказывается совершенно некстати, а горячая волна дыхания порождает ровный строй мурашек, бегущих по шее. — Твоего любимого, что б его, анализа. Женщина, которая не хочет, чтобы её отымели, ведёт себя совершенно иначе. Либо превращается в хренову фурию, либо в бревно. Ты же так пыхтишь, чтобы я не дай бог не решил, что ты хочешь меня… Ёрзаешь, стискиваешь зубы, кровь приливает к твоему лицу, — смешок. — И не только лицу. Это удар ниже пояса в буквальном смысле — озлобленный толчок пальцев там, внизу, приводит к полной дезориентации, что длится всего секунду. За ней накатывает настолько сильное и совершенно неконтролируемое ощущение вожделения, что становится одновременно тошно и так до ужаса хорошо, что Джейд даже забывает о своих терзаниях по поводу потолочной несовершенности. Её губы кривятся в попытке удержать внутри то ли звук, то ли слово, но сквозь них всё равно прорывается что-то тихое, скорее осязаемое интуитивно. Когда Ниган снова начинает говорить, в голосе его грохочет осуждение: — Ты мокрая как портовая шлюшка из дивизиона «не жалко пустить по кругу», но строишь из себя ни разу не ёбаную монашку, — должно быть, это та часть, где Джейд должна оскорбиться, но у неё нет на это сил. К тому же, он по-своему прав. Так убийственно прав, что за это хочется расцарапать ему лицо. — Знаешь, что я думаю по этому поводу? По тому, как многозначительно затягивается пауза, легко догадаться, что Ниган ждёт какой-то реакции. В тишине звук собственного сбитого дыхания, норовящего перейти в гимн проигрыша, слышится Джейд невыносимым. Она прикусывает губу и отрицательно мотает головой, надеясь, что это подтолкнёт лидера Спасителей распинаться дальше и немного сгладить остроту этого удушливого звука, вылетающего из её рта. Этого оказывается достаточно. Он давит свою привычную лыбу и с удовольствием признаётся: — Выглядит умопомрачительно. Такой упрямой суки у меня ещё не было. Это ощущается как подсечка. Что-то абсолютно лишнее, идущее в разрез с правилами, неуместное. Ниган должен был сказать совсем не это, и Джейд злит подобный выбор слов. В первую очередь потому, что они физически давят. Режут тело в каких-то немыслимо болезненных точках. Глаза жжёт, и ей приходится смаргивать непрошенные слёзы, цедя сквозь дрожь в голосе: — Кусок говна. — Ты даже не представляешь, — согласно кивает Ниган, и голос его настолько похож на кошачье мурлыканье, что это скорее оно, нежели привычная речь. На самом деле любой, кто знает человека по имени «Ниган» прекрасно осведомлён, какое он дерьмо, но это слишком длинная фраза, чтобы Джейд удалось сказать её не запнувшись вскриком, что сдавливает горло. Она невольно ёрзает, стараясь сгладить остроту ощущений, но этим недальновидным движением делает ярче собственный пожар — на секунду кажется, что она сама подставляется под движение пальцев и организм воспринимает это как сигнал: сознание затуманивается ещё сильнее, а лёгкие изнутри рвёт стон, чтобы сдержать который приходится окончательно пожертвовать ритмом дыхания. Джейд хрипит как паровоз и исступлённо закрывает глаза, надеясь, что это каким-то образом поможет. Чёрта с два. Нужно, чтобы кто-то прямо сейчас напомнил ей, зачем она сражается. За что она сражается. Против кого. Какова цена проигрыша. Нужно, чтобы кто-то заново обрисовал сразу всю ситуацию, чтобы она стала чуть-чуть реальнее в дымке, сплошь состоящей из импульсов и ощущений. — Я, — слова разбивает полувздох, — ненавижу тебя. — Звучит довольно романтично, а? — Ниган будто бы готов отпарировать любой выпад и утопить в своём самомнении всех окружающих. Его усмешка кажется до одури неуместной и странной, но ещё более странно она сменяется покорностью: — Хорошо, детка. Хорошо. Я прекращу. Прежде, чем удаётся сообразить, прохлада касается бёдер, а на Джейд обрушивается вызывающая в своей жестокости пустота. В недоумении и смутном ужасе она заставляет приоткрыть рот, задавая немой и начисто непереводимый с языка тела вопрос. Или впечатывая упрёк — суть «сообщения» в самом деле слишком смутная, чтобы сказать достоверно. — Я прекращу, — снова повторяет Ниган, совсем тихо. На такой громкости его голос вибрирует как звук бубна, эхом отражённый от скал. — Хорошо. Его пальцы скользят по её щеке, по касательной, едва касаясь и спускаясь к губам, где и задерживаются на какое-то время. Они влажные, как самая большая насмешка над всеми моральными границами, что она так старательно выстраивала. «Смотри, — смеётся влага на губах, — Это ты, и ты, малышка, проебалась». Джейд хотела бы отвернуться, да тело, с бьющимся как отбойный молоток сердцем, не смеет пошевелиться или даже вдохнуть, глубоко поражённое столь вызывающим ходом. Ниган тем временем невинно заглядывает ей в глаза, как типичный оторва, чувствующий вину перед своей учительницей за очередную драку, и зачем-то снова заверяет: — Я прекращу. Бьётся не сердце в груди, бьётся вся Джейд, и судя по всему — в конвульсиях. Во всяком случае, именно так ощущаются толчки в грудину, настолько сильные, что подбрасывает. Мышцы внизу живота стянуты спазмом, и матерные импульсы, которые они посылают мозгу, представляют собой как минимум трехэтажную конструкцию. Джейд невольно вспоминает все ругательства, что когда-либо слышала (некоторые из них даже оказываются испанскими), но никак не может понять кому мечтает их адресовать — Нигану, посмевшему сыграть на струнах тела свою мелодию и подчинить его; или всё-таки себе, решившей притвориться недотрогой с несгибаемым намерением. Несмотря на избыток энергии, возмущённо бурлящей в каждой клетке, Джейд чувствует себя обесточенной как старый электрический щиток, непригодный для эксплуатации: напряжение в сети постепенно угасает, последние его крохи растрачиваются в никуда, и тело ощущается опустевающим сосудом. Огромным пристанищем для пустоты и ветра. Она знает, какой фитиль нужно подпалить, чтобы вернулось всё: ощущение наполненности, бурлящий в венах пожар, электрический ток, бегущий по нервам. Щекочущие двести двадцать под кожу. Всего одно движение — и всё это нагрянет с новой силой. Одно движение, стоящее так дорого. В то же время… если даже сраный потолок не может быть идеальным, какие претензии к ней? Джейд ведь не железная. Металла в ней ровно столько, сколько не хватит и на тонкую пластинку сантиметр на сантиметр, поэтому она сдаётся, рвёт саму себя на белый флаг, который выставляет на всеобщее обозрение. Не борется с бьющим в грудину порывом, а поддаётся ему — с пылким остервенением размыкает губы и облизывает пальцы, приставленные к ним. Делает это медленно. С уверенностью и надрывом, до невозможности грязно — так, как это делать не следовало. Джейд кончиком языка чувствует два вкуса: собственный — кислый, и чуть горьковатый — видимо, горчит кожа Нигана. Тактильно подушечки его пальцев какие-то удивительно мягкие, и ощущение это приятно подогревает жар во всём теле. Они оба часто дышат, почти синхронно выталкивая спёртый воздух из лёгких, и — так кажется Джейд — вдвоём пребывают в замешательстве. Вдвоём пытаются побороть недоумённую робость, может быть даже одну на двоих. Она справляется с ней первая — вовсе не потому, что так нуждается в этом, а потому, что не отдаёт отчёта своим действиям. Больше не отдаёт. Джейд тянет Нигана на себя, тихо ойкая, когда он с готовностью переносит свой вес и прижимает её к полу до боли в ребрах. Всё происходит быстро. Связи с реальностью рвутся подобно удерживающим тросам, и Джейд летит в пропасть, когда сама ищет поцелуя — так сильно хочется захлебнуться в ощущениях. Хочется вычеркнуть из головы каждую мысль, что была там хоть однажды. Соприкосновение губ приводит в экстаз — порывистость и сумасбродность этого порыва удачно сочетается с тягуче-сладкими объятиями похоти. Ниган, к счастью, в такой момент не спешит издеваться и охотно подыгрывает: пряжка его ремня якобы случайно оказывается рядом с её промежностью, но ещё более случайно он делает движение тазом, вышибая новые искры из глаз Джейд. Стон в этот раз она не сдерживает — банально не видит смысла. Он встревает прямо в поцелуй, лаконично вклиниваясь меж их губ, и привносит в ситуацию такое отрезвляющее удовлетворение, что Ниган раззадорено замечает: — Моя малышка включилась в игру. — Завали, — рычит она, но мысль о возможных последствиях заставляет добавить почти со слезами в голосе: — Пожалуйста. Под раскатистый бархатный смех Нигана Джейд тянет с него куртку и, несмотря на плохо слушающиеся руки, движение это выходит настолько отточенным, будто она только и делала, что раздевала его. Каждый божий день, без выходных и перерывов на ланч. Преуспев в этом, Джейд снова удивляется тому, насколько крепко сложен её персональный Дьявол: его широкими плечами и сильными руками и правда можно восхищаться, если не думать о том, как они помогают ему бить головы, словно фигурки в игре «поймай крота»². Под упругой бронёй кожи перекатываются мышцы, когда Ниган нагло обследует её тело своими руками. Смещается по дюйму, но хаотично, меняя направление и интенсивность прикосновений в какой-то крышесносной последовательности. Его так много в личном пространстве Джейд, что создаётся впечатление, что он касается каждого нервного окончания и пускает по нему свои чужеродные импульсы. Должно быть, примерно это подразумевают, когда говорят о подчинении воли, да её воля уже давно канула в Лету, и, утонув, успела разложиться и пойти на корм рыбам. Уже можно признать: она пала. Хотелось бы сказать, что на самое дно, но это аморальное место, где она сейчас — оно ниже. Это дно дна, на котором Джейд ползает с сапёрной лопаткой в руках и закапывается ещё глубже. Второе дно дна. Или сотое. Она не знает, что теперь делать, но знает одно: оттуда уже не выбираются. Ни живыми, ни мёртвыми. Оказавшись так глубоко ты автоматически становишься планктоном и обрекаешь себя на почти вечное гниение в толще воды. Самое паршивое — ей нет никакого дела до этого. Нет дела ни до чего, кроме удушающего, как иной боевой приём, поцелуя-укуса в области ключиц — маленькой мести за тот раз, когда Джейд подобным образом игралась с его кадыком. Ниган, как показывает практика, чертовски злопамятен и спешит отыграться. Зубы его смыкаются с силой, что где-то на грани между болью и подстёгивающим задором, и он явно норовит оставить пару собственнических меток, которые уже через несколько часов окрасятся в лилово-синий. Как будто ей мало вагона синяков, царапин и ожога с кодовым названием «на память». Это ужасное ощущение, состоящее то ли из не пойми откуда взявшегося доверия и безразличия, то ли «от» и «до» диктуемое бьющим в виски возбуждением, но Джейд кажется, что сейчас она стерпит всё. Любое насилие и любую грубость, лишь бы Ниган оставался рядом и продолжал делать все свои аморальные вещи, сводящие её с ума. Эта близость, не только физическая, но и позвольте — моральная, нужна ей куда сильнее, чем собственная победа, изначально спорная и обречённая на провал. Среди людей принято считать, что любовь и ненависть — это одно и тоже, но Джейд с этим в корне не согласна. Любовь, какой бы жестокой и неотвратимой она ни была, всё же мягче и поддаётся контролю, если приложить некоторые усилия. Настоящая ненависть походит скорее на одержимость. На ту, которую показывают в фильмах об изгнании бесов, или на что-то вроде безумия, охватывающего парнишу-сталкера, следящего за своей соседкой. Она едкая и подчиняет себе всё, от сознания до тела. Когда ты ненавидишь кого-то — ты одержим им, этот «кто-то» живёт внутри тебя, и только из-за этого находишься к нему куда ближе, чем все те, кто в него влюблён. Джейд ненавидит Нигана, а значит она одержима в том самом аморальном смысле, заставляющем её подаваться навстречу его прикосновениям и тихо постанывать, когда его умелые руки вновь оказываются меж её бёдер. Чёртов заколдованный круг. Глупая игра, в которой приходится каждый раз сдаваться в плен и оказываться в зависимом положении, чтобы выиграть хотя бы утешительный приз. В этот раз правила игры она принимает с готовностью: выгибается так, что боль пронзает все пострадавшие ранее участки тела, жмётся к Нигану настолько, насколько это позволяет незавидная гибкость и не отводит затуманенного взгляда от его лица. Всё существо Джейд кричит о подчинении, хотя она, не соображая почти ничего и изводясь от пожара в венах, всё же кусает себя за язык, пресекая желание попросить о большем томным шёпотом. Это, в самом деле, будет уже слишком. Всё, как и предполагалось, возвращается, захлёстывает с головой бешеной волной адреналина, жара и податливого электричества. Джейд чувствует себя живой. По-настоящему живой. В её теле копошится столько чувств, столько энергии, столько безумства, что это не назвать никак иначе, кроме жизнью. Когда губы Нигана в который раз припадают к шее — уже не так взвешенно, как прежде, а сумасбродно, рьяно, головокружительно резко — Джейд обвивает его плечи, поистине наслаждаясь каждой секундой того, что раньше не смела себе позволить. Этот мужчина — самый чудовищный и жестокий из всех, известных ей, но она в самом деле хочет его. Постыдное откровение в положительном смысле рвёт крышу, сигнализируя, что здравый смысл окончательно отключен за ненадобностью. В этот момент кажется, что отключен он навсегда. Тихим треском платье реагирует на попытку Нигана задрать узкий подол повыше — едва ли ткань в самом деле разошлась, скорее просто протестует против такого обращения и рекомендует сбавить обороты. Джейд, например, тоже кажется, что она вот-вот разойдётся по швам: в теле бушует торнадо, заставляющее извиваться и действовать так, будто важность потеряло сразу всё. Была в двухтысячных какая-то песня, где солист задавался вопросом «Если этот день последний в твоей жизни, что ты сделаешь?»³. Только теперь Джейд может с уверенностью дать ответ тому парню: в своей последний день она, должно быть, трахнет лидера Спасителей и не испытает по этому поводу ни капли раскаяния и обойдётся без чувства вины. Движимая столь обнадёживающей, подначивающей мыслью она возится с пряжкой его ремня, но руки оказываются перехвачены крепкой хваткой Нигана. Он сжимает их до ломоты в запястьях, поднимая до уровня груди, и, с ехидством заглядывая в лицо, часто дыша уточняет: — Ты же не хочешь меня?.. Это забавно. В самом деле забавно — какие-то спазмы сотрясают грудь Джейд, и она вынуждена признать, что больше всего они похожи на смех. Немного истерический, монотонно-визгливый, но всё же смех. Когда он затихает, в своё оправдание находится только констатация железобетонного факта: — Люди ошибаются. Я и вовсе делаю это постоянно. — То есть, хочешь? Согласие рвётся наружу, но всё же вяжет во рту — Джейд морально не готова произнести это вслух и чувствует апатию от того, что Нигану, похоже, нужно это услышать. Неужели того, что говорит её тело, недостаточно? Сглатывая с явным трудом, она выталкивает из себя неуверенное: — Выходит, что хочу, — надеясь, что этого хватит. Резь в горле становится следствием переизбытка откровений на один квадратный сантиметр ситуации, и за это хочется потребовать какую-то компенсацию. Ниган, наверное, определяет это по её виду, поэтому благородно отказывается от смакования собственного триумфа и прижимается своими губами к губам Джейд, отвлекая её от всех мыслей глубоким жарким поцелуем. Это срабатывает: в голове не остаётся ничего лишнего. Он по-прежнему пресекает любые попытки прикосновений, сжимая запястья, и ей приходится промычать нечто возмущённое, чтобы получить хоть немного свободы — Ниган без особой охоты выпускает из своей хватки одну руку. Ею Джейд скользит по его затылку и с упоением запутывается пальцами в волосах, взлохмачивая их — кажется, такой вольности она себе ещё не позволяла, и это настолько в новинку, что, наверное, сдаться в его плен стоило только ради этого ощущения. Лидер Спасителей с гулким шипением выпускает воздух сквозь стиснутые зубы. Он делает так каждый раз, когда его тело чрезмерно реагирует на какую-то ласку, но сейчас, почему-то, за уже ставшей по-своему привычной и понятной реакцией следует нечто новое; Ниган отстраняется и, прижимая к губам пальцы, будто ощущает острую нехватку прерваного поцелуя, спохватывается: — Я вспомнил, у меня же дела! Он встаёт. Подбирает с пола свою куртку. Делает это какими-то до безобразия энергичными движениями, даже заметить которые Джейд не успевает: для неё момент, где тело Нигана вжималось в её, и момент, где он стоит на расстоянии пары шагов, разделены прослойкой времени номиналом во сто крат меньше секунды. — Что? — кровь шумит у неё в ушах и собственный голос слышится как из бочки. Мир вокруг переливается глухими пульсациями, в которых цвета сменяются умеренной сепией. — Дела, Джейд. Знаешь, такие обязанности, которые ты должен выполнять, чтобы люди вокруг не творили хуйни и не мнили себя пупом твоей земли, — терпеливое объяснение на уровне «для умственно отсталых» всё равно ни черта не проясняет. Джейд, после непродолжительных уговоров своего расплавившегося тела, садится, пустотело глядя на то, с каким деловитым видом Ниган отряхивает кожанку от пыли. Поскольку педантичных наклонностей за ним прежде не наблюдалось, выглядит более, чем наигранно. В висках стучит, чему почти вторит частое сбитое дыхание и недоумение, на потеху тыкающее куда-то в область головы — кажется, что это просто какой-то прикол, новый виток издевательства, который нужно просто перетерпеть и всё вернётся на свои места. Джейд знает, что Ниган способен на такое, поэтому всем существом надеется, что сейчас он поржёт над псевдоостроумностью шутки и вернётся к ней, преисполненный желанием воплотить в жизнь давнее обещание взять её на полу. Этого не происходит. — Какие ещё дела? — уточняет она заторможено, морщась, поскольку загадка оказывается слишком сложной для мозга, пребывающего в состоянии, будто ему перекрыли кислород. — Ночью?.. Внизу живота до истомы печёт, сообщая о недовольстве тела с такой отчаянной страстью, которую Джейд никогда не сможет передать: всё её и возмущение, и разочарование, и негодование выплёскиваются наружу в виде жалких крох, поселяющих в голосе дрожь и заставляющих хмуриться в попытках уцепиться за ускользающую истину. Ниган смотрит на неё и безумно лыбится, в точности как Чеширский кот, выпивший со Шляпником вместо чая чего покрепче. Его взгляд настолько тяжёлый, что физически врезается в тело: сначала атакует раскрасневшееся лицо, потом ползёт ниже, смакуя живописно спущенный с плеча рукав, и в конечном итоге задерживается на вздымающейся груди и небольшом следе от зубов на ключицах, что уже наверняка начал отдавать синеватым. Джейд хочет убить его за этот взгляд, но сидит не шелохнувшись, снизу вверх рассматривая, как гримаса издевательского веселья на секунду омрачается непроизвольным (скорее всего, это действительно так) облизыванием губ. — Неотложные, — предельно коротко отрезает Ниган, и его лицо на секунду уходит из поля зрения, когда он, натягивая на себя куртку, чуть поворачивается в сторону. — Что?.. — она повторяет это снова, наплевав на то, как глупо выглядит. В груди дребезжит смутное понимание, пока не завёрнутое в обёртку твёрдой убеждённости. — Не обижайся, кексик, — просит, в самом деле просит Ниган, многозначительно играя бровями. Забирая бутылку виски, он крутит её в руках и спешит объяснить: — Перед визитом к тебе я знатно развлёкся с Эмбер, немного выдохся, поэтому с самого начала не планировал жухнуть кого-то ещё. Он прикладывает ладонь к груди, демонстрируя насквозь фальшивое раскаяние, пропитанное форменным издевательством. — Если бы планировал, можешь быть уверена, что мои неотложные дела нас бы не прервали. Джейд хочет в третий раз повторить это нелепое «что?». Хотя нет, не так — она хочет себе огромный транспарант, на котором жирным машинным шрифтом будут выбиты эти три буквы. Слова Нигана плохо устаканиваются в голове, но их суть и смысл доходят поразительно быстро, ударяя наотмашь и тут же интересуясь, а всё ли с ней в порядке. Спойлер: нет. От «порядка» в Джейд только догорающие руины крепости, что держала осаду так долго, но всё же посыпалась на глазах, стоило врагу сменить тактику с жестокости на хитрость — эта старушка бодро полыхает, испуская клубы зловонного дыма, которым давишься изнутри. В грудине постепенно раскручивается и набирает скорость настоящая мясорубка, что без анестезии рвёт на куски диафрагму. — Ты… — Кусок говна, — с готовностью подсказывает Ниган, явно намекая на то, что пятнадцать минут назад его так нарекла сама Джейд, и теперь ей нет смысла искать новые эпитеты. — Который перенял у тебя пару отменных приёмчиков. Это морально добивает и, для надёжности, ещё и впечатывает в землю огромным тяжёлым ботинком — состояние растоптанности не мешает подняться, даже с тем, что тяжёлая цепь тянет шею назад, но мешает думать. Дышать. Мешает сдерживать слёзы, которые пока лишь «на подходах» и выжигают напалмом переносицу. Джейд ведь… Она с самого начала знала, что во всём этом есть какой-то подвох. Интуиция вопила, не сдерживаясь в выражениях, но мозг почему-то решил, что он умнее всех, и что Ниган просто хочет безоговорочного подчинения. Вероломного слома границ и провозглашения себя главным. Что ради этого он пытался быть мягким в каких-то моментах, нашептывая свои дьявольские речи, но нет, такой ход был бы слишком примитивен, и только теперь Джейд смутно это понимает. Всё, что происходило сегодня в этой комнате, было игрой высшей лиги, а не любительского клуба. Ниган был мягок и терпелив только потому, что хотел отомстить за все те разы, когда она, то ли теряя, то ли напротив — обретая над собой контроль, убегала прочь, оставляя его разбираться с возбуждением и своими демонами самостоятельно. — Муж и жена… — излюбленный смешок чисто интуитивно отсылает к распространённой поговорке. Лидер Спасителей задумчиво потирает щетину и задаётся риторически-издевательским: — Как там дальше? К слову: это чертовски подходящий момент, чтобы ударить его. Хотя бы предпринять попытку начистить эту самодовольную физиономию. Джейд сжимает кулаки, но идти в атаку на Нигана не собирается — ей хочется закрыть уши руками, чтобы не слышать его, и вернуться в свой спокойный, пусть и депрессивный мирок, которым стал один из углов комнаты, что удалось облюбовать за время сидения на цепи. — Не злись. Возможность была слишком заманчивой, чтобы я отказался. — И это твоё оправдание?.. — возмущение совсем на себя не похоже. Озвученное измождённо тихим голосом, оно скорее сливается с растерянностью и обидой, чем представляется самостоятельной эмоцией. — Ты ещё не поняла? — снисходительно интересуется Ниган, с демонстративной разочарованностью качая головой. — Мне не нужно никаких оправданий. Он подходит ближе и вроде бы собирается поцеловать её в щёку, но Джейд отворачивается — расколотая чаша её терпения и без того протекает, нет нужды нагружать её сверх всякой меры. После всего эти издевательски-целомудренные поцелуи лидер Спасителей может засунуть себе в зад. Ниган реагирует на такое поведение с задором: глухо присвистывает, расплываясь в улыбке. — У-у-у, — с чувством едкой очарованности тянет он, будто умиляется хорьку в контактном зоопарке. — Спокойной ночи, снежная королева. На языке вертится «катись к чёрту, железный дровосек с битой вместо топора», но для каламбуров у Джейд нет никакого настроя. Её так называемый «настрой» складывается из и обиды, особенно остро клокочущей внизу живота, точно на месте недавнего возбуждения, и необходимости не расплакаться до тех пор, пока Ниган находится в комнате. Он замирает на пороге с настолько очевидной целью, что остаётся только крепко зажмуриться и прикусить костяшки на руке, чтобы сдержать всхлип, терзающий глотку. Разумеется, последует ещё один удар. Финальный, добивающий. Помойная яма, в которую Джейд окунули — явно не предел, Ниган может предложить свалку получше, унизить в архисмысле, залезть под кожу, чтобы разодрать её изнутри. — Джейд? — оклик до блевотины манерен, будто родом из семнадцатого века, и в первую очередь благодаря этому контрольный в голову удаётся на славу. — Было очень приятно узнать, что ты так охуительно сильно хочешь меня.