Чёрное и белое

Я считаю, «сумасшедший» — медицинский термин, Для тех, кто хочет исцелиться, но не хочет учиться на ошибках, Продолжая ломать то, что было исправлено тысячу раз. Icon For Hire — Iodine

      Где-то далеко гремит музыка — до Джейд долетает только размеренная пульсация воздуха, напоминающая гул, так похожий на стук мелодии в чьих-то наушниках, врубленных на полную громкость: какой-то неразборчивый тихий скрежет, в котором едва можно проследить ритмичность и совсем невозможно расслышать голос исполнителя или слова песни. Он вибрирует где-то вдали, но в тоже время ударяется о пространство совсем близко, рядом с Джейд, будто даже немного отталкиваясь от неё как от пустой стены в помещении с отвратительно хорошей акустикой.       Это вытаскивает из некрепкого сна, и самое паршивое: она даже не помнит, как уснула. В малейших деталях может описать, как рухнула на кровать, и как спина, измученная ночами, проведёнными на полу, утонула в мягком матрасе; с трудом, но всё же может поведать, как кучу времени боролась с накатившими эмоциями, рвущими грудную клетку с помощью всхлипов, но вот момент засыпания стёрт начисто. Его нет.       Цепь всё ещё оттягивает шею назад, в области плеча дёргает ожог, а мысли — как всегда по утрам — анархично заявляются в затуманенное сознание. Кто додумался слушать музыку в апокалипсис на такой громкости? У Спасителей какая-то пьянка, на которую Джейд имеет честь быть неприглашённой? В таком случае, должно быть Ниган сегодня на выезде, ведь он однозначно не позволил бы своим устраивать адову вакханалию в стенах базы. Джейд вздрагивает от одного его мысленного упоминания, давясь вчерашней порцией бессилия и садясь на кровати, признавая, что заторможенность и сонливость исчезли безвозвратно, стоило вспомнить о лидере Спасителей.       Только спустя какое-то время удаётся заметить, что она не одна в комнате — у дальнего угла вполоборота к окну стоит девушка, лица которой Джейд не видит. У неё маленький рост, до безобразия тонкие запястья и тёмные, идеально прямые волосы, над которыми возвышается ядовито-красный ободок от больших наушников. От них тянется такой же красный провод, обмотанный местами чёрной изолентой и уходящий из предела видимости на уровне воротника кожаной куртки. Потёртой, но всё же характерно бликующей на солнце. Джейд готова дать голову на отсечение, что это куртка Нигана — спустя столько времени в обществе этого мудака его вещи она начала различать так, будто они принадлежали ей.       Гостье кожанка не просто большая, а неимоверно, до неправильного гигантская: широкая в плечах и доходящая почти до середины бедра она висит на ней прямоугольником. Рукава закатаны приблизительно на четверть.       — Эй? — зовёт Джейд, но тут же осознаёт собственную глупость: человек, у которого наушники орут на такой громкости, ничего услышать не сможет, даже если захочет. С тревогой, что позвякивает в каждой мышце, она поднимается с кровати, не переставая думать, кто это и что она здесь делает. Почему просто стоит, смотря в окно? Как давно она здесь? Джейд ощущает беспокойство каждый раз, когда происходит какая-то нештатная ситуация, вроде этой.       Миниатюрная дамочка оборачивается, позволяя разглядеть своё лицо, и с миролюбивой улыбкой стаскивает с головы наушники — негласно извиняется за свою увлечённость музыкой. Джейд смотрит на неё ровно секунду. Одна чёртова секунда — достаточное время, чтобы узнать человека, прийти в праведный ужас и отпрыгнуть от него чуть ли не в противоположный конец комнаты, воспринимая удары сердца как массированную атаку прямо по диафрагме и чувствуя, как слёзы проедают глаза.       — Я сплю или… неужели галлюцинации? — не удаётся даже выстроить последовательный вопрос, настолько перед истиной ломаются все мыслительные процессы. Джейд сопит, до грубости прижимая ладонь к переносице и сжимая челюсти так, что боль отдаёт куда-то в скулу. Ноги подгибаются, и она чуть-чуть съезжает по стене, к которой прижимается спиной как к единственной опоре.       Дерьмо, крыша, почему ты решила протечь именно с именно этими спецэффектами?       — Держись подальше! — шипит Джейд, когда девушка, недоуменно распахнув глаза, собирается сделать к ней шаг. — Не приближайся. Или я сделаю с тобой то же самое, что уже сделала однажды.       Угроза, такая глупая и такая болезненная, рассекает горло спазмом. Проходится по больному, без анестезии режет там, где уже всё давным-давно раскурочено, залито кровью и вывернуто наизнанку.       На Джейд до боли знакомым взглядом смотрит её старшая сестра. На минуточку, мёртвая уже больше пятнадцати лет. Под полотном кожаной куртки только сейчас начинает просматриваться кремовое ситцевое платье и шерстяной жакет, в которых она была похоронена. Вот только выглядит Мия куда моложе, чем в день своих похорон — овал лица ещё кажется круглым из-за пухлых щёк, а над глазами редеют дужки неумело выщипанных бровей. Этой Мии, должно быть, лет пятнадцать. Эта Мия не попадала за неделю до собственного девятнадцатилетия в костедробящую аварию, не была обмотана пищащими датчиками приборов, эгоистично не просила свою сестру об особой помощи, но Джейд всё равно сторонится её с таким отчаянием, которое прежде было ей неведомо.       Очевидно, что это не по-настоящему. Очевидно, что где-то скрыт подвох или дыра в крыше, вода с которой капает Джейд на голову.       В попытках выяснить прочность конструкции происходящего, приходится впечатать в стену ребро сложенного кое-как кулака. И ещё раз. И ещё. Ей нужно проснуться. Любой ценой, любыми жертвами. Дерьмовый сон — это один уровень проблемы, галлюцинации — совсем другой. Джейд не верит, что это может быть реально, она чувствует, что спит, но даже боль не вытаскивает её на поверхность из парализующего моря воспоминаний, в которых сестра почему-то отпечаталась подростком и теперь смотрит на неё до странного обеспокоенно.       — Джейд… — зовёт она, стушевавшись. — Прекрати.       Просьба работает как по мановению волшебной палочки — то ли здесь и впрямь дело в спорных законах сна, то ли сработали те застарелые механизмы подчинения своей сестре, включающиеся в работу, когда она говорит до такой степени обеспокоенно. Джейд ведь в свои шестнадцать согласилась втихую отключить её от аппаратов жизнеобеспечения только потому, что выглядела и говорила Мия как человек, которому очень нужна помощь. Измученная, уставшая от гиперопеки родителей, что носились с ней, приговаривая, что всё будет хорошо, раздавленная спорными прогнозами врачей, она так виновато завела об этом разговор и расплакалась уже на середине, что Джейд была готова сделать для неё всё. Начиная от бутерброда с арахисовым маслом, заканчивая путёвкой на тот свет.       — Всё хорошо?.. — нерешительно уточняет сестра, переминаясь с ноги на ногу. Она слишком нереальна в своей застенчивости, но особого внимания этому уделить не хочется.       — Нет, — отвечает Джейд, но её сиплый голос и пересохшие губы почему-то говорят: — да.       Мия в шаге от того, чтобы просиять: уголки её губ тянутся вверх, а в глазах загорается искра неутомимого авантюриста — в свои пятнадцать она выглядела один в один также, когда вещала о свежепрочитанном комиксе.       — Здорово! — почти подпрыгивает она, чуть не роняя свои наушники. — Кстати! Я тут нашла такую песню, ты должна её послушать!       Красный пластик оказывается в руках Джейд быстрее, чем удаётся сообразить, что к чему — Мия просто впихивает свою вещицу и отступает на шаг, подбадривающе улыбаясь и заламывая руки в нетерпении. Подросток. Вылитый подросток, решивший поделиться с кем-то новым треком горячо обожаемой группы.       Наушники отдают холодом, таким, что жжёт пальцы, а картинка перед глазами почему-то норовит рассыпаться из-за слёз. Джейд сейчас не контролирует и не осознаёт свои эмоции, поэтому затрудняется ответить на вопрос, почему именно намеревается расплакаться: все её мысли устремляются к шуму музыки — по-прежнему неразборчивому, но гудящему требовательным окликом «послушай меня».        — Давай же, — канючит сестра, тоже почти плача, но явно от обиды. — Ты пропустишь самый лучший момент!       Джейд не хочет этого делать: инструмент для трансляции музыки напоминает ей заряженный револьвер, который нужно приставить к виску. Она мотает головой, намереваясь отказаться, но шмыганье носом Мии быстро меняет приоритеты. В конце концов, это просто песня, ещё никто не умер оттого, что услышал, о чём в ней поётся. Джейд поднимает наушники до уровня головы, вслушиваясь в раздражающее шипение помех.       Белый шум то ли снаружи, то ли внутри её головы такой отвратительный, что заставляет поёжиться и искривиться в неподдельном желании защититься от звуковых волн. В какой-то момент следует едва различимый щелчок, как когда старый приёмник находит радиостанцию, и помехи в эфире сменяются рванувшим звуком и весёлым, до аморального беззаботным:       «Энни, ты в порядке?»       «Так ты в порядке, Энни?»       «Ты скажешь нам, что ты в порядке?»       «На окне есть след…»       Джейд не знает, какого хрена рассчитывала услышать в плейлисте давно мёртвой сёстры что-то, кроме этой песни, но смеющийся и бьющий наотмашь голос Майкла Джексона приводит её в такую ярость, что всё тут же окрашивается в красный.       «Он ударил тебя, Энни?»       «Он ворвался в твою квартиру?»       «Оставил пятна крови на ковре?»       Это такой красный, который напоминает расплавленные карамельные леденцы-трости к Рождеству: он тягучий и до мерзости липкий. Тошнотворный. Блевотный, если говорить совсем уж честно, и такой же кислотный, как и цвет наушников, что Джейд держит в руках.       «Потом ты бросилась в спальню?»       «Он сбил тебя с ног?»       «В этом была твоя погибель?»       «Ты в порядке, Эн…»       Наушники летят на пол и, оказавшись внизу, ещё и щедро припечатываются ногой — пластиковый ободок трескается моментально, расходясь на две несимметричные половины. Джейд ненавидит эту песню. Ненавидит аранжировку, текст, манеру исполнения, бездушную холодность и этот эмоциональный подъём, с которым король поп-музыки интересуется у давно уже мёртвой Энни, всё ли с ней в порядке.       Тело изнутри сотрясает приступами дрожи, ударяясь о кости почти синхронно с мелодией, что не затихает даже тогда, когда наушники расколоты надвое. Внутри чёртового пластика, обломанного с зазубриной, провод по-прежнему цел, и звучание нисколько не нарушено — в недрах поролоновых накладок зловеще хрипящим голосом мужчина пытается добиться ответа на свой дурацкий вопрос, не обратив внимание на этот маленький акт вандализма, устроенный Джейд. Она сглатывает, заламывает пальцы и отстранённо смотрит на свои ноги. Делает шаг назад, оставляя на полу крупные капли крови — очевидно, поранила ступню об острый край пластмассового ободка — но боли совершенно не чувствует.       «Он оставил пятна крови на ковре…»       — Мои наушники! — пискнув в праведном ужасе за собственную вещь, Мия прикладывает ладонь к дрожащим губам. Она зажмуривается, будто из последних сил сдерживая то ли слёзы, то ли гнев, и опускается на колени, всхлипывая во весь голос.       — Ты умерла, — вместо извинения произносит Джейд. Голос звучит гораздо резче, чем могло потребоваться, но в тоже время дрожит, звеня ужасом и раскаянием: — Я тебя убила.       «Он видел, что она беспомощна…»       Мия всхлипывает ещё раз, прежде чем поднять голову, держащуюся словно на скрипящих и давно несмазанных шарнирах. У неё землистого цвета лицо, обрамлённое аккуратной причёской, и точно такие же, как у Джейд, ничего не выражающие серые глаза. Ничего красивого — это мутное стекло вместо глаз, испачканное, в жутких разводах и украшенное сантиметровым слоем пыли. И там, под пылью, читается такое зверское осуждение, болезненное, рвущее на части, обжигающее, что не возникает сомнений: с такой ненавистью только мёртвые могут смотреть на живых, упрекая их в своём незавидном положении.       — Да! — восклицает она и тихо, будто сама только что это осознала, добавляет: — Убила. За что, Джейд?..       «Так с тобой всё в порядке, Энни?»       — Ты заставила меня, манипулирующая тварь! — не оправдание, а возмущение, что годами сидело внутри. — Заставила сделать это с тобой, и даже не пытайся сейчас обвинить меня! Можешь притворяться невинной овечкой, но это было твоё желание.       Давненько Джейд не повышала голос: голосовые связки неприятно скрипят, с головой выдавая полнейшую беспомощность перед ситуацией. Они почти никогда не выяснили отношений с сестрой, и делать это сейчас — странный, истинно болезненный этап.       Мия истерично мотает головой, во многом напоминая Вивьен, решившую покончить с собой из-за недостаточного внимания со стороны своего мужчины. Она прижимает руку к шее — в точности так же, как сама Джейд в последнее время, когда хочет справиться с душащими эмоциям — и возражает:       — Я всегда хотела жить. Прикованная к кровати, обмотанная теми трубками и капельницами, я хотела жить.       «Ты в порядке, Энни?»       Любопытный и ужасающий по своей сути факт: когда родители вернулись домой и обнаружили одну из дочерей мёртвой, они первую минуту наперебой звали её, спрашивая, что случилось. В точности как сраный Майкл Джексон. Джейд помнит, как она, привалившись плечом к дверному косяку и после истерики в подвале в обнимку с отключённым генератором даже не пытающаяся выдавить из себя ещё немного слёз, слушала, как мать причитала «с моей девочкой всё в порядке».       Может, быть «в порядке» в самом деле значит быть мёртвым?       — Почему, Джейд? Почему ты так легко повелась на просьбу, которую я озвучила под воздействием эмоций? — слезливое дрожание в голосе Мии больше не кажется озлобленным или агрессивным. Она трёт лоб, глубоко вздыхает и проводит рукой по волосам, прежде чем продолжить, виновато пряча глаза: — Знаешь, как страшно было умирать? Когда аппарат накрылся, и я не смогла дышать? Когда я поняла, что не могу позвать тебя и попросить остановиться, потому что в моём горле булькала желчь?       Джейд не может этого слышать. Всё внутри неё бунтует, взрывается, окисляется от этих слов, от их сути, от самой Мии, которой здесь быть уж точно не должно. Сознание плывёт, добиваемое убийственным треском мелодии на фоне, и руки сами собой тянутся к ушам, собираясь заглушить любые звуки, помогая отрешиться от происходящего, вычеркнуть себя из трижды отвратной сцены. Сердце толчками таранит клетку рёбер, и почему-то в этом стуке угадывается начало панической атаки: приходится до рези в глазах зажмуриться, надеясь, что темнота поможет немного поубавить накал страстей.       «Ты в порядке, Энни?»       — Ты в порядке, Джейд? — издевается сестра, кривляя слова на мотив любимой песни.       Когда Джейд осмеливается открыть глаза, кожа Мии начинает лопаться в точности как воздушный шарик, налетевший на иглы. Последовательность сменяется слишком быстро, но её всё же реально уловить: вначале расползается лоб, трескается переносица и только потом прорываются вздувшиеся волдыри на щеках, обнажая грязно-желтый череп, покрытый полупрозрачной плёнкой сухожилий. Влажные из-за слёз глаза сёстры, горящие осуждением, остаются прежними, но вспыхивает в них что-то новое, непозволительно похоже напоминающее киношную одержимость.       «Это была твоя погибель?»       Она всхлипывает, и из глаз вместо слёз сыплется что-то белое. Крупные продолговатые капли, неспешно скользящие по щекам и падающие на пол с резвым «плюм-с», на поверку оказываются опарышами — черви, извиваясь, добросовестно выполняют свою роль и заполоняют лицо Мии в точности также, как это сделали бы слёзы, так что сначала это почему-то даже не вызывает отторжения. Только когда до Джейд доходит тошнотворность ситуации, она отшатывается, но мертвецкие пальцы больно сжимаются на предплечье и тянут на себя — рывок такой, которым и в ад затащить можно. Потерянное равновесие ведёт к падению, но падать в этот раз мягко: тело влетает во что-то сравнительно нежёсткое, вздувшееся, похожее на слабо надутый батут для детей.       «Ты была сбита с ног?»       Пока Джейд приподнимается, в ужасе намереваясь отползти, сестра, на которую, как выяснилось, она и упала, продолжает плакать. Её живые слёзы заполняют комнату в геометрической прогрессии, расползаясь по всему полу. Тело Мии всё в нарывах, наполовину разложившееся, а из горла вместо всхлипов теперь вырывается шипение, которое можно услышать только в исполнении ходячих.       Опарышей становится так много, что от одного взгляда на под ноги тянет блевать. Некоторые ползут по Джейд, она с брезгливостью скидывает их, но это не помогает: новые и новые черви забираются по её щиколоткам вверх, впиваются в колени уколами как заправские пиявки. Будто единственная цель их существования — сожрать её заживо. Боль поначалу колеблется в терпимых пределах, но совсем скоро заставляет взвыть, подскакивая и издавая воистину непередаваемый звук.       Копошащиеся насекомые прорывают кожу, словно решив, что нашли отличное место для своего гнезда: на колене зияет такая дыра, будто от Джейд откусила кусочек маленькая, но очень голодная акула. Мышцы активно сочатся кровью, и толстые тельца опарышей неравномерно окрашиваются в насыщенный алый.       «Ты ответишь нам, что ты в порядке?»       От одного взгляда на это Джейд мутит до такой степени, что сдержать тошноту не выходит: желудок выворачивает наизнанку, горло сжимает до спазма и слизистую рта моментально обжигает термоядерным привкусом. Она прокашливается, наспех вытирая губы ладонью, когда приходит новое ощущение, щекочущее глотку. Зуд, поднимающийся от самой стенки горла, настолько нестерпимый, что хочется расцарапать себе шею. Джейд смыкает зубы на языке, надеясь хотя бы так унять мерзкое жжение во рту, и под ними что-то податливо лопается как качественный мармелад. Очередная судорога прокатывается по желудку, но она ни к чему не приводит — теряя малейший ориентир из-за плывущего сознания, Джейд сплёвывает себе на ладонь то, что поначалу считала похожим на мармелад, и застывает, пронзённая ужасом.       «Ты в порядке, Энни?»       На её ладони лежат две бело-желтые половинки опарыша, причём одна из них — ещё живая — шевелит своими лапками в агоническом припадке. «Отъехать» не позволяет только звук, идущий вразрез с чёртовой песней. Свист. Совершенно другой мелодичности и громкости. Настоящий, в отличие от всего остального.       Когда Джейд открывает глаза, уже в реальности, продираясь сквозь сюжет сна в относительную безопасность, знаете, что она видит в первую очередь? Что-то менее изнуряющее и выматывающее, чем черви, ползущие из глаз мёртвой сестры, но всё же невыносимое в связи с последними событиями.       В сантиметрах от неё прилегла Люсиль. Какая-то удивительно свеженькая, начищенная почти до блеска, врезающаяся своими шипами в колючее шерстяное покрывало и развалившаяся как настоящая владыка каждого угла этой базы. Поверх неё угадываются черты лица Нигана, навести фокус на которые удаётся с трудом: он прекращает свистеть только ради того, чтобы приветственно улыбнуться, и этот миролюбивый оскал после вчерашнего как сахар после цианида. Джейд промаргивается, искренне надеясь, что это зрительная галлюцинация и она исчезнет, стоит немного протрезветь от сна, но ни к какому результату потуги не приводят — и Ниган, и его бита, ревниво расположившаяся между ними, вполне себе настоящие, что только усложняет эмоциональный накал, распаляя его во все стороны сразу.       Джейд хочет потребовать его уйти — она не готова столкнуться с ним снова. Не сейчас. Позже. Она ещё не отошла от вчерашнего, от этой долбанной ночи, проломившей в ней дыру без шанса на реконструкцию. Она находится в слишком подвешенном состоянии, чтобы… Чтобы то ни было. Ниган вчера утвердил свою окончательную победу, и раны от проигрыша — унизительного в апогее — пока слишком кровоточат, чтобы Джейд смогла находиться с ним рядом. Она чувствует неспособность не то, чтобы постоять за себя, а неспособность быть собой в принципе, потому что теперь совсем не знает, кто такая и чего хочет.       Такие депрессивные состояния накатывали раньше и, хотя сейчас они вышли на новый уровень, это — не проблема. Проблема в том, что Мия за столько лет никогда не снилась Джейд, и увидеть её сейчас, такую, говорящую все те ужасные вещи о желании жить и снова слушающую свою треклятую песню — это перебор. Слишком много для психики. Для дрожащих рук, стянутого параличом горла и жидкого ужаса, что плещется в голове даже по пробуждению. И, тем более, слишком много для Нигана, который вообще не должен был стать свидетелем свидетелем её кошмаров и мучительного отходняка от них. Его нельзя подпускать так близко — вчера она по глупости забыла об этом, и посмотрите, к чему это привело: упадок сил, чувство параноидальной уязвимости, нарушение сна и проблемы с самоидентификацией. Слишком щедрая цена за момент прогнившего желания.       Нужно спрятать ощущение разорванности на части и слабость, что отпечатываются на лице слишком явным криком о помощи, поэтому Джейд садится на кровати и отворачивается, уткнув подбородок в противоположное от Нигана плечо. Она не плачет — все её слёзы остались во сне, адресованные Мии и её песенке про Энни, но шмыгает носом, испытывая ощутимые затруднения в том, чтобы сделать вдох. Воздух в горле вибрирует, но по трахее спускаться отказывается, почему-то до ужаса напоминая то мерзкое ощущение ползущей из глотки личинки.       — Дуешься за вчерашнее? — безлико уточняет Ниган, без привязки к конкретным аспектам. В таком тоне мужчины в прошлой жизни интересовались только о каких-то мелочах, априори неважных, к примеру, когда о жена перестала разговаривать с ними из-за похода на футбольный матч с друзьями — она ведь всё равно отойдёт, зацикливаться на этом смысла нет, но для галочки проявить заинтересованность стоит.       Джейд тошно от того, что её вчерашний надлом, который теперь не склеить ни одним пластырем, заслуживает только скупого любопытства «для галочки». Она морщится от горчащего на языке ответа и трёт переносицу, что не перестала гореть со вчерашнего дня:       — Нет.       Это тот случай, когда женское «нет, я не обиделась» значит «да, я обиделась и мечтаю игнорировать тебя до конца жизни», но почему-то в сложившейся ситуации оно звучит как никогда лаконично — лаконичное фальшивое безразличие, исполненное на слабую троечку, которому поверит разве что ребёнок.       Что за идиот будет спрашивать о таком? Как, по мнению Нигана, она может «не дуться»? Она — раздавленная не только неудовлетворённым желанием, но и грузом вины, яростью, осознанием ничтожности самой себя, обломками рухнувших моральных принципов и кучей, огромной кучей всего остального?       Хочется прагматично поинтересоваться: и что дальше? Что последует за этим актом петушиного превосходства, какие цели Ниган перед собой ставит, когда делает это всё с ней, но Джейд упрямо игнорирует насущные вопросы, предпочитая вновь выглядеть по-своему нелепо:       — Что ты здесь делаешь? — до скрипа зубов очевидно, что он здесь делает, отравляя своим присутствием и без того отравленное утро, но ей нужно нагрузить голосовые связки, чтобы избавиться от кома в горле. Способ это дурацкий, что становится понятно, как только Ниган открывает рот:       — Мы с Люсиль решили проверить тебя, — объясняет он с холодным равнодушием, и Джейд даже рада, что не видит в этот момент его лицо: — Ну, знаешь, на случай, если ты тут решила вздёрнуться на своей цепи в порыве негодования из-за того, что тебя не отжарили.       К собственному ужасу, хлёсткие слова не вызывают ничего особенного: внутри почти штиль, ведь то, что произошло между ними вчера, по сути намного страшнее и фатальнее, чем болтовня Нигана об этом. Палки и камни могут покалечить, а слова по лбу не бьют¹, поэтому… Джейд с равнодушием кивает, как человек, получивший ответ на вопрос, заданный формальности ради, и это, должно быть, не совсем приходится по душе её собеседнику.       — Ты, к слову, в курсе, что нормальные люди спят вдоль кровати, а не поперёк? — матрас чуть прогибается, когда Ниган копошится, ложась на спину. Стоит ли говорить, что он тоже лежит поперёк кровати, и из-за этого претензия кажется высосанной из пальца?       Ответить нечего. Играть в игры Джейд пока не намерена, а оправдываться за такую мелочь не стоит в принципе. Она трёт щеки, пытаясь взбодриться и расставить по полочкам в своей голове события ночи, но проваливается и в первом, и во втором, косясь в угол, в котором ещё с десяток минут назад видела сестру, качающую головой в такт музыки, орущей из наушников. Почему Мия была в куртке Нигана? Неужели мозг настолько плавится, что накладывает картинки прошлого на настоящее? Это вопросы, на которые нет ответа, как и в целом на все те, что рождаются в голове этим утром — в Джейд всегда было мало определённости, а сейчас её не осталось вовсе.       Она устало вздыхает и, пытаясь скрыть дрожь в руках, тянется к шее — по-прежнему не может сглотнуть из-за спазма и мерзкого удушающего ощущения, вынесенного из сна. Пальцы натыкаются на металл ошейника, и с губ непроизвольно слетает вопрос:       — Снимешь это?       Вопрос из разряда первостепенно важных, но почему-то нет никакого дела до ответа: апатия заполоняет собой всё большее пространство, и она определённо поглотила все переживания, касающиеся сидения на цепи. Собачий ошейник сейчас не самая большая проблема.       Сопровождая непроизвольную просьбу ей приходится взглянуть на Нигана — этого требует интуитивная составляющая ситуации. На его лице странное замешательство, что абсолютно не вяжется с умиротворённо-расслабленным видом — судя по всему такой расклад он не рассматривал, и теперь всерьёз озадачен необходимостью принять решение «здесь и сейчас». Джейд тянет съязвить на этот счёт, но она не торопится ухудшить своё положение, лелея слабую надежду избавиться от металла на шее.       — Сниму, — наконец оживает Ниган, пускай и делает это неохотно, будто идёт на самую большую в своей жизни уступку. Его хмурость и задумчивость исчезают практически моментально, разрушенные растянувшимися в ухмылке губами и языком, что пошло проходится по зубам. — Достанешь ключ?       Он хлопает по карману своих джинсов и приглашающе отводит руку в сторону. Манипуляции и её подтексту Джейд ставит десять из десяти, но вот паразитирование на одной теме удостаивается только слабой четвёрки.       — Мы говорим о конкретном ключе, или просто хочешь, чтобы тебя полапали? — уточняет она без намеренной тяги развязать словесную перепалку и тут же, не дожидаясь ответа, выполняет порученное: Ниган удивлённо приподнимает брови и его ухмылка становится чуть-чуть шире, когда её пальцы оказываются в его кармане.       Весь парадокс ситуации в том, что Джейд плевать. Она ведётся на это без эмоциональных затрат и потому так легко включается в то, в чём участвовать не предпочла бы раньше. Она выгорела. Не только из-за случившегося вчера, не только из-за кошмара с участием мертвеца, а из-за всего сразу. Вся её жизнь — какое-то дерьмо, вывозить которое у Джейд не выходит, сколько бы она не пыталась, и когда происходит что-то ещё, руки просто опускаются.       Ключа на месте не обнаруживается, и она вперивает в Нигана вопросительно-осуждающий взгляд, как бы сообщая, что прикол ей не зашёл и вообще не смешно.       — Ой, — опоминается он, явно сдерживая гогот. — Ошибся карманом.       Степень безразличия, оказывается, успевает достичь таких масштабов, что Джейд безропотно повторяет свои манипуляции ещё раз — у неё даже в мыслях не проскакивает идеи возмутиться. Пальцы нащупывают ключ, который через мгновение уже протягивают Нигану, оставляя за ним право принятия окончательного решения.       Между мнимой свободой и честным заключением сложно выбрать что-то одно, и Джейд морально готова к любому исходу, потому что ни один из вариантов до конца не предпочтителен: проигравшей стороной она будет и сидя на цепи, и выйдя за пределы этой комнаты. Цена вопроса — лишь спорное понятие физического комфорта при избавлении от тяжеленного ошейника.       Ниган садится на кровати, глядя на неё как-то странно — во всяком случае, Джейд кажется, что так на неё он ни разу до этого не смотрел. При том она совершенно не может объяснить, что именно настораживает в этом взгляде, но и не спешит разбираться, ожидая решения, что должно последовать в ближайшие минуты.       — Ты усвоила хоть что-нибудь из это ситуации?       Вот оно что, любимый вопрос Нигана. Ему обязательно нужно, чтобы кто-то извлекал из его издевательств, лестно названных методами воспитания, какие-то уроки с неоценимой пользой, но вот лично Джейд на них срать с высокой колокольни: она плохой ученик и дисциплина у неё хромает. В своей апатичности она на миг взрывается весельем, проводя по волосам пятернёй и почти смеясь — больно уж нелепой выглядит эта повторяющаяся из раза в раз ситуация.       — Каждый раз ты задаёшь мне этот вопрос, а я каждый раз даю положительный ответ, потом снова иду собирать все грабли на своём пути, — самоирония даётся на удивление легко. — Так кто же из нас более поехавший, я — неспособная учиться на своих ошибках, или ты — раз за разом спрашивающий одно и тоже, рассчитывая на изменение результата?       Джейд, которую на почве эмоционального истощения потянуло в философию — не лучший собеседник, что понимает и Ниган, воспринимая её риторическую колкость как должное:       — Нашла коса на камень, — со смешком соглашается он, — Садист и мазохист — идеальная партия друг для друга.       — Не думаю, что я мазохист.       — Может, я говорил о себе? — задаётся вопросом он скорее шутливо, но чёрт его знает, в этих фразочках на подъеме обычно понамешано столько, что и не подумаешь.       — Не тянешь, — моментально опровергает Джейд, хотя на секунду мысль о скрытом мазохизме Нигана кажется весьма любопытной чисто с гипотетической точки зрения. Применения на практике эта теория точно не найдёт, но вот покрутить её от скуки в своей голове можно. — Ты вполне себе выраженный садист. По всем пунктам. Агрессия, доминирование, стремление к власти, манипулирование, склонность к упоению собственным превосходством — прямо страница из учебника.       Джейд не знает, как так вышло, что её удручающе безразличные ответы превратились в открытый вызов: Ниган ненавидит анализ, она ненавидит Нигана — логическая цепочка, приводящая к тому, что легко сегодня не отделается никто. Пока он будет торчать рядом, источая свои флюиды безусловного превосходства, она будет играть в психолога. Да, в точности так, как ребёнок играет в доктора — неумело, далеко от реального положения дел, тыкая пальцем в небо, но всё же. Для того, чтобы порушить комфорт лидера Спасителей, в самом деле нужно не так уж много.       Он кривит губы, но — глядите-ка — проглатывает это с достоинством. Крутя в пальцах ключ, возводит глаза к потолку, намекая, что в следующий раз эти раздражающие фразочки ей аукнутся, но как-то иначе против них не возражает. Джейд называет эту миниатюру: Ниган и его попытки вести себя хорошо.       Разговор немного отвлекает от давящих мыслей и песенки про Энни, что до сих пор крутится где-то на задворках подсознания, но всё это не значит, что ей удаётся почувствовать себя хоть чуть-чуть лучше. «Лучше» сейчас настолько относительно и туманно, что даже не маячит на горизонте.       — Повернись, — командует Ниган и, когда Джейд подчиняется, убирая волосы в сторону, поразительно отточенным движением разбирается с замком на ошейнике, после чего помогает ей стянуть с шеи всю конструкцию, не задев ожога.       От этого демонстративного участия тянет блевать: забота, проявляемая таким образом — самая трухлявая и дискомфортная из всех.       В противоречивом облегчении Джейд смаргивает слёзы, которых, по логике, быть вообще не должно. Она тянет руку к шее, массируя раздражённую кожу и только сейчас делая полноценный свободный вдох: воздух почти без сопротивления проходит по напряжённому горлу, заставляя зажмурится от чувства всецелого умиротворения, рождённого из какой-то мелочи. Оказывается, она солгала сама себе, решив, что снятие цепи особо не повлияет на её состояние.       — Выходит, я прощена? — уточняет Джейд. Обернувшись к Нигану, она на всякий случай поясняет: — За побег.       Это явно вопрос из категории неудобных, а потому отвечать и вносить какую-то ясность Ниган не собирается. Было бы странно ожидать обратного.

***

      Последующая пара дней проходит в сопровождении мелодичного, но излишне агрессивного звона эмоций. Самих эмоций почти нет, они ассимилируют до примитивных оттенков, чуть размытых, лишённых полноты и глубины, но что-то настойчиво звенит в ушах и прошибает током по всему телу, когда прикусываешь губу в том же месте, что и в прошлый раз. В прошлую сотню раз.       Джейд теперь может похвастаться своей комнатой в «элитном» уголке Святилища — тусклой, удручающей, но с намёком на комфорт, мягкой кроватью, пустующей полкой на стене и небольшим столом в самом тёмном углу. Особой радости перемена декораций не вызывает: ощущение, что из тюрьмы Райкерс² тебя перевели в коттедж на острове Бастой³, не отменяет факта, что ты по-прежнему заключённый, дрожащий от праведного ужаса при одном упоминании надзирателя. В первый день Джейд не высовывает носа за пределы этих четырёх стен. Хотелось бы сказать «своих четырёх стен», да она никак не может отделаться от ощущения, будто ночует у кого-то в гостях, а потому ведёт себя соответствующе: старается лишний раз ничего не трогать, а если это и случилось — то всегда возвращать вещи на свои места. Даже кровать застилает, что уж там. Абсурдная и такая дикая для неё послушность — всецело вынужденная мера, навязанная тревожностью и неподконтрольным ощущением опущенных рук.       Раньше здесь жила Шерри — понятно это становится исключительно по небольшой книженции, обнаруженной в столе. То ли дневник, то ли просто блокнот с записями самых важных мыслей, она не особо спешила разобраться, пролистав пару страниц и идентифицировав владельца.       Мия продолжает наведываться по ночам, делая существование изнуряюще невыносимым: она рушит не только сон, проверяя предел бодрости тела Джейд, что и без того держится на каких-то немыслимых, наполовину прожжённых батарейках, но и влезает в дневные переживания, зацикливает на себе и чувстве вины, от которого хочется выдрать голосовые связки, что так отвратительно-скуляще скрипят по утрам, выдавая один громкий всхлип за другим. Нервная система давно работает на износ и не справляется с нагрузками. Судя по тому, как с утра печёт горло, иногда Джейд кричит во сне. Никто, разумеется, не приходит, чтобы сграбастать её в спасительные объятия, прижимая к себе и путаясь в волосах, никто не шепчет её дрожащему телу что-нибудь обнадёживающее, а зря — во время очередного спазма ужаса, душащего без намёка на снисхождение, она даже бы не обратила внимание на личность своего утешителя. Подпустила бы к себе Нигана, Джека-Потрошителя, пасхального кролика — любого, кто не напевал бы Майкла Джексона и умел быть хоть чуть-чуть сочувствующим. Но с призраками прошлого, наглым образом претендующими на настоящее, приходится сражаться в одиночку, и выглядит это куда менее прозаично, чем звучит.       На второй день Джейд осмеливается на короткую вылазку, которая внезапно осложняется вспышкой безразличия и смелости, а потому несколько затягивается, но не приносит никакого удовлетворения. В третий день решено попробовать себя в обществе. Попробовать — такое приятное слово с привкусом сладко-кислой кондитерской посыпки для тортов, которое, вполне вероятно, означает «провалиться». Джейд полагает, что ей абсолютно нечего делать в обществе других женушек Нигана, не в её состоянии, но зачем-то всё же идёт в общую гостиную, надеясь, что любопытство, навязчивость и режущее глаз радушие девушек размажет её по стенке.       К сожалению или счастью, ничего подобного не происходит. Таня предпринимает попытку завести разговор, но, не преуспев, навязываться не спешит; остальным в разной степени плевать: они ограничиваются парой любопытных взглядов, и даже Вивьен — очаровательная мисс-истерика, обёрнутая в чёрное платье — держится отстранённо. Подобное заставляет прощупать границы тщательнее, бросить вызов самой себе. Джейд знает, что в противоположном конце комнаты есть книжная полка, и видит пустующее кресло — мозаика чертовски плохого вызова собирается со скрежетом, и в конечном итоге, ну… Она обнаруживает себя сидящей с томиком сонетов Шекспира. Совершенно не собирается их читать, но как заправский студент, после бессонной ночи пришедшей на лекции, вглядывается в однообразный машинный шрифт. В лучшем случае выцепливает три слова со страницы. В худшем — пару запятых. Придерживается простого плана: полторы минуты на разворот, глубокий вздох, следующая страница — практически идеальная видимость нормальности. Видимость для самой себя, примитивная обманка для мозга, формальное отвлечение, которое ни черта не отвлекает.       Помимо прочего, Ниган продолжает капать на нервы. Нет, бесспорно, делает это он только одним своим существованием, но… Игнорирование тоже оказывается действенным способом. Джейд чувствует себя проституткой «на любителя», которая хороша только в какой-то сумасбродный момент безумства — за все три дня он ни разу не показался даже на горизонте. И дело тут не в утерянном внимании. Дело в очередной ступени контроля. Этакая градация от «Нигану весело проводить с тобой время» до «Нигану плевать». Подобное пренебрежение действительно обидно, когда одно его упоминание потряхивает её тело судорожными всплесками злобы.       Джейд хочет разделаться с этим, хочет быть просто собой, но весь парадокс в том, что она не знает, что из себя представляет на самом деле. Которая из всех мелких абсурдных личностей, по крупинкам составляющих её всю, ближе всего к ней настоящей? Та, что сейчас отражается во всех зеркалах, с замерзшим намертво пространством в грудине? Та, которой хватило духа поцеловать Рика, пускай и не совсем так, как хотелось?       Любой человек представляет собой совокупность решений, складывающихся в цельный образ, поддающийся осмыслению и оценке, но с ней почему-то этот фокус не работает. Решения противоречат друг другу. Осмыслить их мешают эмоции. Как-то так выходит, что и оценивать по итогу нечего — факты рассосредоточены по полюсам с разным показателями плюса и минуса, затянуты пеленой, отдалены. Как можно удовлетворительно функционировать, когда выбор, который делаешь, будто бы не принадлежит тебе? Выбирает какое-то существо, временно оказавшееся в твоём теле, которое не будет расхлёбывать последствия и свалит при первой же возможности, оставляя тебя один на один с дискомфортным во всех смыслах исходом. Джейд кажется, что все решения в её жизни принимались таким образом. Каждое. Долбаное. Решение. Начиная от криминальной аферы со своей полуживой сестрой, заканчивая выбором университета и специальности.       Поп-культура в прошлом мире поощряла спонтанность: со страниц книг и лент кинофильмов сходили харизматичные персонажи, не обременяющие себя планированием чего бы то ни было, и они всё равно побеждали. Своих демонов, злодеев, внешние обстоятельства и вселенские заговоры. Они побеждали каждого, вставшего у них на пути, а хаотичная спонтанность объяснялась незаурядным умом и блестящей непредсказуемостью, сбивающей врагов с толку. Только ни в одной произведении почему-то не освещалось, какова на самом деле судьба спонтанного и непостоянного в своих решениях человека. Все предпочитали умалчивать, что такого «героя» — обязательно в исполнении какого-нибудь брутального красавчика — тихо ненавидели бы соратники, а он сам в какой-то момент потерял бы контроль над ситуацией и обнаружил себя в самом тёмном углу пустой квартиры, зажатый тисками, которые сам же установил.       Пялясь в одну страницу неизвестно сколько времени, Джейд засиживается до самого вечера — кажется, по умению отключаться от реальности она на мгновение превосходит самого скрупулёзного гения, увлечённого любимой работой. Глаза режет сухостью, а затёкшие суставы почти не функционируют, превращая конечности в негнущиеся плохо управляемые палки. Она буквально сползает с кресла — вытягивает ноги, страдающие от уколов тысячи невидимых игл, и как-то незаметно «стекает» вниз, по итогу упираясь лопатками в спинку чуть выше сидения. Ловит недовольный взгляд Вивьен. Бессмысленно усмехается, понимая, что ей до этого нет никакого дела.       Апатия — о которой грезилось, кажется, вечность назад — оказывается слишком тянущей и ледяной на ощупь, неприятной. В ней подавно нет того равнодушного комфорта, о котором грезилось с таким отчаянием.       Всё-таки поднявшись, Джейд идёт возвращать книгу на место, чисто машинально отмечая, как много успело поменяться за то время, что она тупила, глядя в заполненную чернилами бумагу: часть девушек разбрелись по своим делам, а света стало существенно меньше, ведь за окном давно стемнело — теперь комнату освещали только несколько настенных плафонов.       На полке между коллекционным, но изрядно потрёпанным изданием Лавкрафта и каким-то детективом в мягком переплёте её поджидает «подарок» — поначалу Джейд даже отдёргивает руку, протянутую, чтобы поставить книгу, настолько сильно инстинктивное отвращение. Крупный рыжий таракан, невозмутимо взирающий на неё и упёршийся лапами в деревянную пыльную поверхность, выглядит почему-то так, будто издевается. Будто его жалкая членистоногая жизнь стоит куда дороже, чем её, и он об этом прекрасно осведомлён. Крошечные точки глаз отблёскивают насмешкой. Застывшие на секунду усы начинают подрагивать, смеясь.       Интересно, насколько бездарно нужно обращаться со своей жизнью, чтобы над тобой начал смеяться даже сраный таракан? Джейд чуть наклоняет голову, изучая его — в точности так, как если бы была одержимым своим делом биологом, обнаружившим интересный экземпляр прямо во время прогулки. Что за глупое существо, пускай и засевшее в полумраке, не убегает, завидев движение? Глупое, маленькое существо без полноценно оформленного мозга, пренебрегающее, к тому же, базовыми инстинктами. Она нарекает его Клайвом. Просто так, без смысла и логики, это имя всплывает в голове и остаётся там, прочно уцепившись за ткани мозга.       Джейд протягивает к нему руку. На самом деле намеревается всё же поставить на место том Шекспира, но с этим как-то не задаётся: она медлит и совершенно нерационально мнётся, чем только пугает своего новоявленного питомца. Клайв едва различимо шипит и бросается прочь, да всё же делает это донельзя нелепо, медленно. Его лапы подрагивают и иногда подгибаются, вынуждая влетать в «пол» книжной полки своим брюхом. Сложно сказать, могут ли тараканы болеть или быть ощутимо ослабленными старостью, но это первое, что приходит на ум, когда смотришь на столь неловкие поползновения. Джейд ловит незадачливого беглеца подушечкой большого пальца — легко, даже не прилагая для этого усилий, вжимая жирное тельце насекомого в жёсткую деревянную твердь, ограничивая его в передвижениях и пока ещё не испытывая от этого какого-то неправильного удовольствия. Внутри всё та же ледяная апатия, но чуть-чуть подогреваемая проблеском невнятного интереса.       Клайву, разумеется, подобное обращение по душе не приходится — он намного громче прежнего то ли шипит, то ли фыркает, хаотично дёргая своими лапками как в приступе припадка. Хотелось бы сказать, что возмущённо, да реакция скорее продиктована страхом, а не злостью. Конечно, при условии, что тараканы вообще могут испытывать гнев, хотя бы оправданный одним чистым инстинктом.       — Что, хочешь, чтобы я тебя отпустила, да? — собственный снисходительный, почти сюсюкающий шёпот кажется Джейд болезненным и настораживающим, вызывающим опасения. — Хочешь уйти?       Вот тебе, пожалуйста. Типичное живое существо. Мелкое, безмозглое, на секунду возомнившее себя бесстрашным, но тут же приходящее в истерику, стоит чуть-чуть надавить сверху. Ещё двадцать секунд назад этот лицемер Клайв будто бы издевался над ней, однако роли поменялись так быстро, что у него остался только один выход — рассыпаться в непереводимых мольбах и надеяться на снисхождение. Он ведь по-своему тоже спонтанный. И глупый. В чём-то настолько похожий на неё, что на мгновение, испарившееся моментально, Джейд видит в этом несчастном насекомом родственную душу, и чувство иррационального сочувствия захлёстывает её с головой.       Таракан к этому моменту затихает. Он понял, что бороться бесполезно. Смирился. Застыл, ожидая неминуемой гибели — такое ничтожно малое время потребовалось, чтобы вытащить из живого существа всё стремление жить, до капли.       Джейд ослабляет хватку, позволяя Клайву выбраться на свободу. Выползти почти из-под когтей самой Смерти. Скользя по поверхности, он всё так же нелепо шевелит лапками, передвигаясь слишком медленно для существа, которого чуть не убили, и это… Чёрт, это приводит в состояние озлобленности. Такой сильной и всепоглощающей, что она завладевает телом и диктует свои условия — это то состояние, в котором есть только одна прихоть: навредить. Навредить за глупость и бесстрашие, за неспособность убраться с глаз в считанные секунды.       Джейд возвращает палец на его тельце (в этот раз приходится повозиться, ибо Клайв всё же немного ускорился) и даёт пару секунд на осознание ошибки.       Она убивала прежде: свою, чтоб её, сестру; пару человек уже во время апокалипсиса, во имя, скажем, выживания; того незнакомого паренька в Александрии, которому пришлось вскрыть горло под категоричным настоянием Нигана, но почему-то только сейчас она позволила себе огрубеть достаточно, чтобы впервые пожелать ощутить само убийство. Ту тонкую, очень капризную материю, произрастающую между жертвой и агрессором. Нерушимую связь, которая навсегда остаётся между тем, кто жизнь отбирает и тем, кто её отдаёт. И — позвольте — ощутить чувство власти и волнующего кровь контроля.       Тело Клайва лопается с тихим чавканьем и хрустом — от звука идут мурашки, до такой степени он похож на тот звук из сна, когда меж зубов треснула бело-серая личинка. Джейд мутит. Она совсем нетвёрдо стоит на ногах, боится даже сделать вдох, чтобы лишний раз не раздражать очерченное тошнотой горло, но с садистским упорством прокручивает палец, оставляя после недальновидного и очень самонадеянного таракана только смутно угадывающиеся анатомические части и липкую беловатую жидкость на своих руках.       Голова плывёт, но Джейд соврёт, если скажет, что ей это не понравилось. Размазывая по пальцам «кровь», она слишком отстранённо смотрит ни них и не испытывает ни капли раскаяния.       Дискомфортное чувство полусожаления приходит тогда, когда почти над самым ухом раздаётся бодро-взволнованный голос Тани:       — Джейд?       Ощущение во многом схоже с тем, что рождается, когда тебя поймали с поличным за очень непристойным занятием: в груди ухает, сердце стучится о горло, а мозг в панике перебирает возможные варианты отмазок. Тревожность взлетает до запредельных значений. Джейд как провинившийся школьник оборачивается в сторону Тани, пряча за спину правую руку с липким следами преступления на ней.       — Всё нормально?.. — девушка явно сбита с толку и на секунду теряется в неправдоподобном беспокойстве. Получив заторможенный кивок в ответ, но едва ли ему поверив, она поправляет подол своего платья и озвучивает спорную со всех точек зрения информацию: — Ты, наверное, ещё не знаешь, но здесь у нас приняты некие, ммм… Вечера. Когда кто-то из Спасителей хорошо себя проявляет и заслуживает благодарности, Ниган позволяет ему устроить посиделки с несколькими девочками.       Брови Джейд взлетают вверх сами по себе, непроизвольно, пока гнев, ни капли не усмирённый убийством таракана, вынуждает сжимать кулаки. Фантастическая новость. Ниган не только обзавёлся нехилым таким гаремом под свои нужды, но и с переменным успехом делится им с другими. Блестящий расклад, выливающийся в такой пиздец, что его масштабов даже не охватить.       — Нет, не такие, о каких ты подумала! — моментально спохватывается Таня, чуть смущённо поправляя волосы. — Просто посиделки. С выпивкой, странноватыми комплиментами и разговорами ни о чём, — она переводит дух, намереваясь перейти ко второй части сообщения: — Сегодня как раз планируется один такой вечер, и мне очень нужно, чтобы ты пошла со мной.       «Нужно» — отвратительно требовательное слово, в данной ситуации ещё и отдающее дрожащей в голосе Тани настойчивостью и неявной мольбой.       — Я не собираюсь быть клоуном для шайки Нигана, — отказ звучит твёрдо, но почему-то не производит должного эффекта.       — Джейд, это… Важно, — последнее слово произносится так тихо, что будто бы одними губами. Джейд скорее чувствует его, нежели слышит. — Речь не совсем о клоунстве и развлечении кого-то. Пожалуйста.       Пара минут вялых пререканий заканчиваются капитуляцией — настолько волнение в голосе и жестах Тани кажется подозрительным, что вынуждает сдать позиции. Происходит явно что-то большее, нежели то, о чём идёт речь.

***

      Комната, в которую они приходят, может похвастаться неплохим наполнением: круглый журнальный стол, выточенный из дерева, кровать, небольшая софа в комплекте с частично развороченным креслом — почти хоромы по меркам Спасителей. Человек явно находится в верхней трети рейтинга доверия и в полной мере разжился баллами. Виновник сегодняшнего торжества показывается совсем скоро с тёмно-зелёной бутылкой шампанского в руках. Если Джейд не изменяет память, зовут его Майком, что Ниган предпочитает кривлять до визгливого «Майки-и», и именно из-за этого индивида её отношения с лидером Спасителем превратились в сплошную жесть. Всё было относительно хорошо, пока Майк не принёс ту злополучную винтовку, заклинившую во время визита на склад. Всё было сносно, но вынужденное совместное времяпровождение резко и безжалостно всё испортило.       Таня приветливо улыбается и, усевшись на диван, обменивается с хозяином комнаты в сущности бессмысленным репликами. Она невозмутима до скрипа зубов, как и Майк, что плюхается рядом с ней и участвует в разговоре с повышенной отдачей. Джейд, глядя на всё это, чувствует себя лишней. Она скрещивает руки на груди и подначивает эту сладкую парочку к объяснениям:       — И?       Майк возится с бутылкой шампанского, пробка в котором сидит на удивление крепко, и ограничивается только мимолётным взглядом в сторону Джейд.       — Может, сядешь? — предлагает он, — Мы выпьем, а потом поговорим.       — Я не сдвинусь с места, пока мне не объяснят, какого чёрта, — феноменальная несгибаемость заслуживает как минимум собственного уважения, и только из-за этого Джейд чувствует себя относительно уверенно, когда обращается к Тане: — И что здесь «важного»?       Та виновато прячет взгляд, но вопрос игнорирует, будто сражена опасением и нерешительностью в высшей степени. Шампанское, которое под настойчивыми мужскими пальцами всё же соизволяет открыться, и вовсе позволяет ей укрыть натянутую неловкость за попыткой разлить алкоголь по бокалам. Хороший трюк, да слишком примитивный.       Джейд не сводит со своих компаньонов глаз, пытаясь самостоятельно докопаться до истинных аспектов происходящего, но терпит фиаско: в голове нет ни одной идеи, которая могла бы расцениваться как похожая на правду, но полно мелких абсурдных теорий, не выдерживающих никакой критики. Тревожность постепенно вытесняется матёрым скептицизмом. Майк встаёт и подходит ближе, чтобы крайне сдержанно вручить ей бокал, этим самым как бы заявляя, что готов мириться с поставленными условиями, но и на своём будет настаивать. Что-то вроде: «хочешь стоять — стой, но выпить с нами всё же придётся».       — За что пьём, дамы? — уточняет он, возвращаясь на прежнее место и откидываясь на спинку дивана с видом глубокого наслаждения имеющимся комфортом.       — За удачу? — предлагает Таня с таким обречённо—воинствующим видом, будто собирается после распития шампанского идти в бой. — Или за доверие?       — Думаю, ни с одним, ни с другим, у нас проблем не будет, — с едва заметной улыбкой опровергает Майк, бросая взгляд в сторону Джейд.       Один чёртов взгляд. Какой-то слишком хитрый, заговорщицкий, до раздражительности непонятный. Он полон каких-то неявных требований подчиниться и сыграть согласно предоставленным правилам, да вот вся соль ситуации в том, что правила так и не предоставили.       — Было бы неплохо выпить за то, чтобы я случайно не проболталась Нигану, что вы двое чертовски странно себя ведёте, — подаёт голос Джейд, катая ножку бокала в пальцах. — Чем не прекрасный тост?       Таня тяжело вздыхает, поджав губы и резким движением руки потирая переносицу — кажется, сарказм показался ей обидным, но она из последних сил сдерживает самообладание, подчиняемая какой-то высшей целью. Майк же, напротив, иронично хмыкает и демонстрирует большой палец, показывая, что подобные остроты — самое то для ситуации.       — За это точно стоит выпить, — соглашается он, салютуя поочерёдно каждой из девушек и с чувством человека, лишённого черты смаковать алкоголь, осушая сразу всё содержимое бокала.       Джейд делает пару глотков из чистой вежливости, а ещё, разумеется, потому, что сопротивление, как уже выяснилось, особых результатов не принесёт. Сладкое газированное пойло неприятно плюхается в желудок, заставляя морщиться от резкого приторного послевкусия, но следующая реплика Майка оставляет ещё более отвратительный вкус на языке:       — Расскажи об Александрии, — что-то такое с нотками бензина, что вот-вот подпалят.       — С какой это стати? — резкость встречного вопроса более, чем оправдана, но Джейд немного сдаёт позиции, когда решается продолжить: — Если мне не изменяет память, ты был там и сам всё видел.       Она вроде бы точно замечала его рыжеватую бороду в толпе Спасителей, когда Ниган устроил для неё и Рика тот выкручивающий все кости спектакль с семейным ужином, но особой уверенности в этом не осталось. За последнюю неделю такие мелочи обесценились и стёрлись из памяти, став заляпанными тёмной грязью других мыслей пятнами.       — Был. Один раз, который по большей части наблюдал, как кучка мечтающих разорвать друг друга в клочья людей выясняла отношения. Такое себе поле для наблюдательности, скажу я тебе.       Таня, видимо поняв, что ситуацию нужно спасать, переключает внимание на себя:       — Там правда так хорошо, что за это стоит рисковать и бороться?       — О каком риске идёт речь?       — Ну… — Таня заметно тушуется и, допив свою порцию шампанского, несмело объясняет, стараясь быть предельно деликатной: — ты же выпустила пленника. Агитировала кого-то примкнуть к ним. Оно правда стоит того? Учитывая, что этот риск в конечном итоге вышел тебе боком…       Джейд ловит флэшбэк не самого приятного содержания. Тогда, перед экзекуцией с утюгом, Ниган заглядывал ей в лицо и, сверкая своими демоническими глазами, спрашивал почти тоже самое: «Стоит ли преданность ему тех страданий, через которые тебе придётся пройти?» Тогда она отрицательно мотала головой, желая получить хоть грамм расположения, но к доподлинному ответу так и не пришла. Сейчас она… Что ж, она не может сделать этого и сейчас. Для того, чтобы разобраться в столь щекотливом вопросе, стоит копнуть темы, прямо и косвенно связанные с Риком Граймсом, а в таком нестабильной психическом состоянии это сродни самоубийству. Чтобы немного успокоиться, она трёт пальцы, всё ещё немного липкие из-за трагичной кончины Клайва.       — Не всё из этого правда, — уклоняется от ответа Джейд, но, растеряв абсолютно всю стойкость из-за наплыва неприятных воспоминаний, вынуждена позволить себе слабину: — Без понятия, что вы думаете об Александрии. Это не Диснейленд. И не рай на земле. Но там хорошо, и всё совершенно иначе, чем здесь. Другая система ценностей и подхода к чему бы то ни было.       Откровение повисает в комнате давящим прессом, и всем будто бы нужно время, чтобы осмыслить его. Майк, недавно рвавшийся узнать что-нибудь о городке Рика, предпочитает наполнить бокал Тани и опустевший свой. Глядя на них, почему-то закрадывается подозрение:       — Вы двое?..       — Нет, — синхронно отрицают они, а после Майк, подумав, добавляет: — Ничего такого, за что мне могли бы прожечь лицо.       Несмотря на заверения в обратном, между ними всё же чувствуется неопасная напряжённость, как когда что-то только назревает, и Джейд в какой-то момент становится по-настоящему завидно. Мир сошёл с ума, низвергая мёртвых обратно, вокруг творится одно сумасшествие, где человек человеку — волк, а у кого-то наклёвывается роман. Нормальный, настоящий, без всех тех ужасных вещей, что неразрывно сопровождают Джейд с самого начала. Это не грязь, как между ней и Ниганом, не игра на нервах, доводящая до крайности, и даже не что-то, метящее по болевым точкам. Это просто химия. Приятная, поднимающая настроение и боевой дух, вынуждающая флиртовать и возвращаться к давно забытому ощущению жизни, бурно смеющейся в венах.       Она, испытывая гложущее чувство недосказанности, сдаёт позиции окончательно, опускаясь в кресло и допивая остатки шампанского в бокале одним глотком, а после спешит обозначить свою потребность в конкретике:       — Вы же не просто так любопытствуете, да? В чём причина такого феноменального интереса к вражескому лагерю?       Мужества ответить у Майка хватает не сразу — видимо, он всё же не рассчитывал так быстро перейти от отдалённой беседы к истинным мотивам.       — Довольно очевидно, что ты близко знакома с их лидером, — формулировка пытается замаскироваться под тактичную, но всё же безбожно коробит. — Поэтому хотелось бы услышать твоё мнение, может ли произойти так, что он согласится взять нас к себе? — пауза. — Говоря «нас» я имею в виду не только себя или Таню, но и в целом — Спасителей.       — Хочешь сказать, потенциальных дезертиров много, а ты пришёл вести переговоры от их имени?       — Я не тяну на переговорщика и дипломата, — опровергает он, — Но в самом деле знаю как минимум двух человек, грезящих о том, чтобы свалить в место поспокойнее и подальше отсюда.        — Можешь как-то помочь в этом? — подаёт голос Таня, подаваясь вперёд всем телом и невербально показывая, как для неё это важно. — Дать какие-то выходы на лидера александрийцев? Рассказать, как с ним связаться или вести беседу?       Что ж, если бы Джейд имела какие-то выходы на Рика, стала бы она гнить здесь в роли второго плана, исполняя партию очередной женушки Нигана? Довольно очевидный вопрос, который почему-то неочевиден для её собеседников.       — Я больше этим не занимаюсь. Никаких агитаций, никаких связей, даже косвенных, с Александрией, — она качает головой и, глядя на Таню, поясняет: — Не стану отвечать, стоил ли риск того, но ожог на моей спине полностью отбил тягу повторять что-то похожее снова.       Отказ, разумеется, оказывается совсем не тем, на что они рассчитывали: Майк фыркает, не скрывая досады, и умолкает на какое-то время, а Таня, поёрзав на диване и изменив позу, будто у неё затекла спина, продолжает смотреть таким растерянно-умоляющим взглядом, что это сбивает с мыслей. Джейд хочет им помочь, правда хочет, но не располагает ничем полезным. Разве что — своими наблюдениями, которые могут оказаться как истинными, так и спорными сразу со всех точек зрения.       — Он выставит вас, если придёте и скажете «здрасте, мы хотим жить у вас», — весьма неуверенно предполагает она. — Выставит, если попросите защиты или предложите помощи. Единственный возможный шанс осесть в Александрии — сражаться за неё. Им нужны люди и, когда начнётся капитальный замес, они примут всех желающих, способных держать в руках оружие.       — Не очень такой расклад. Сначала умирайте за нас, а потом мы решим, принять вас или нет, — скептицизм Майка не выдерживает никакой критики.       — Никто и не говорил, что в Александрии всем заправляет слюнтяй, готовый просто так взять под своё крыло вражеских перебежчиков и сразу же обеспечить их едой, домами и неприкосновенностью на случай атаки бывшей стороны. Придётся сделать что-то, чтобы заслужить доверие, а на войне ему только одна цена, разве нет?       Похоже, довод убедил их, хоть и показался местами разочаровывающим. Беседа исчерпывает себя, и на какое-то время повисает тишина — она не напряжённая и не давящая, скорее позволяющая всем оценить обрисованные перспективы без излишней необходимости переключаться на разговор. Джейд, прикрыв глаза, пытается успокоить в груди неявное волнение, вспыхнувшее, как только речь зашла об Александрии, и теперь намеревающееся разгореться в настоящий пожар. Граймс был по-своему табуированной темой, к которой она всеми силами пыталась не возвращаться, но только гляньте: всё вокруг буквально настаивает на этом.       Как ни крути, а Джейд скучает. Она давно не позволяет себе таких мыслей, всячески отстраняется от сожалений, прячется от назойливых попыток мозга выдать желаемое за действительное и даже по ночам, когда особенно тяжело из-за душащих снов, не позволяет себе думать о Рике, визуализировать его обнадёживающее спокойствие рядом с собой. Всё это она делает разумом и силой воли, но когда капризные чувства подчинялись этому? Если бы человек мог управлять своими эмоциям — а Джейд в принципе на такое не способна — всё было бы намного проще.       — Со мной всё понятно, но что на счёт вас? — туманно интересуется она тихим и до изнеможения хриплым голосом. Вздыхает, вынужденная пояснить: — Просто так на капитальные перемены не решаются.       — Никто пока ни на что и не решился, — довольно резко напоминает Майк, будто упрекая в неумении слушать, — Не всем нужен пинок под зад для ускорения, и некоторые заранее подыскивают запасные аэродромы.       Нет, в целом здесь сложно не согласиться, все люди разные и с разным багажом подходят к критическому рубежу, да вот только дело не совсем в специфике психики. Дело в причинах, без которых ничего и никогда не происходит. Первичный толчок, импульс, пускай и не поддающийся осмыслению, но всё же сдвигающий дело с мёртвой точки.       — Как скажешь, — терпеливо соглашается Джейд, — Будет лучше, если я буду знать как можно меньше.       — Как бы то ни было, ты же не собираешься заложить нас Нигану, да? — нетерпеливо, но больно уж взволнованно интересуется Таня, явно переживающая об этом с самого начала. Она складывает руки на коленях и нервозно теребит подол платья. — Я думала, что поговорив с тобой на этот счёт, что-то прояснится, но даже если нет… Никому из нас не стоит рубить с плеча.       Джейд почти взрывается от осознания обидности этих опасений. «Раз ты отказалась нам помогать», — на самом деле говорит Таня, — «Ты можешь быть кем угодно и подставить кого угодно». До них почему-то упрямо не доходит, что дело отнюдь не в свежеиспечённой преданности лидеру Спасителей и не в отсутствии стремления устроить всем желающим встречу с Риком, а в банальной капитуляции с места боевых действий. За все те разы, обернувшиеся шрамами — как физическими, так и эмоциональными — она хорошо усвоила одну вещь: в этом противостоянии, даже если изо всех сил пытаться, её влияние сводится к нулю. Джейд — слишком никчёмное звено, которое, даже когда из кожи вон лезет, не бывает полезным. Это — пройденный этап, и она не видит смысла бросаться под образные пули, представляющие собой гнев Нигана в чистом виде, ради того, чтобы в конечном итоге сказать «зато я сделала огромное и блестяще хорошее ничего».       — Я не скажу ему, — всё же обещает она, хотя чисто назло стоит заверить в обратном. — Можете выдохнуть.       Недолгий остаток вечера проходит в более непринуждённой атмосфере: Майк травит довольно скучные байки о том, как он в очередной раз принёс для Спасителей кучу барахла, лишь мимоходом обмолвившись, как крепко ему досталось за тот заклинивший автомат; Таня, поджав под себя ноги, иногда комментирует его рассказ, вставляя довольно забавные ремарки, а Джейд, ну… Джейд из последних сил старается вписаться в антураж разговора. Он не поднимает настроение, но и не угнетает, не позволяет зациклиться на своём полу истлевшем внутреннем мире, что вынуждает воспринимать беседу как безвкусную шершавую пилюлю, которую нужно любой ценой проглотить.       Бутылка шампанского опустевает в таком темпе на удивление быстро: меньше литра слабоградусного алкоголя на всех — это чертовски маленькая доза для троих. От выпитого по итогу даже ещё не думает кружиться голова, и с таким же успехом они могли насладиться лимонадом или любой другой газировкой.       — У меня такое чувство, что что-то не так, — признаётся Таня, когда они вместе с Джейд покидают комнату Майка и движутся по направлению к гостиной. — Точно всё нормально насчёт… Этого всего?       — Точно. Я просто не хочу больше лезть в самое пекло. Не будь вот этого, — она дёргает пострадавшим плечом и тут же стискивает зубы, понимая, что переборщила. — Я бы с удовольствием вам помогла.       Такой ответ, похоже, приходится Тане по душе: она будто бы впервые за вечер спокойно вдыхает полной грудью и кажется куда более понимающей, чем до этого. Короткое путешествие до гостиной гарема с целью вернуть на заслуженный отдых бокалы могло бы пройти без происшествий, если бы не одно вполне себе отвратительное «но», носящее имя Саймон. Джейд даже успевает подумать, что в следующей жизни или другой реальности обязательно заведёт себе рыбку, которую назовёт точно также и заботливо подготовит для неё голодную смерть в зацветшей воде адски тесного аквариума. Вот НАСТОЛЬКО она любит этого мужчину самой чистой любовью. Во время их последнего разговора даже пообещала развесить его кишки по стенам, как рождественские гирлянды, но исключительно из-за чистоты и непорочности этих светлых чувств.       — Босс сказал, что пристрелит одного из нас, если слишком долго будем шевелить ластами, — вместо приветствия выплёвывает «объект обожания», — поэтому, милая, ноги в руки, и за мной.       Джейд сложно сказать, что именно для неё хуже: встреча с этим ублюдочным исчадием ада или грядущий визит к тому, кто возглавляет иерархическую лестницу всей преисподней. Она бросает на Таню непонятный даже ей самой взгляд, потом глубоко вздыхает и следует предложенному требованию. Только на середине пути, в одном из коридоров, с идиотским закатыванием глаз констатирует, что полностью выбита из колеи, раз не додумалась вручить девушке бокал, который торжественно несла.       — Я так понимаю, «босс», — она с особой ругательной интонацией указывает на титул Нигана, когда в голову закладывается определённое подозрение, — никого никуда не звал.       Саймон сначала оборачивается через плечо, а потом и вовсе всем телом, делая размашистый шаг в сторону Джейд.       — Чертовски умное, но запоздалое наблюдение, — голос, опущенный почти до рыка, полон тихой ярости. — Это ему в тебе и нравится? Умение казаться умной, будучи дурой? Нет, на таком далеко не уедешь… Наверное, хорошо отсасываешь или что-то в этом роде.       — Спроси первоисточник, если так интересно, — огрызается Джейд, но от стойкости мало что остаётся, когда этот мудак вторым шагом оказывается выматывающе близко. Она отступает, почти не отдавая себе отчёта, и предупреждает: — Я закричу.       Закричит не столько из-за страха, сколько из-за необходимости уличить Саймона в чём-то противоправном. Если нужно, звуком, вылетающим из своего всё ещё чуть-чуть саднящего после ночи горла, она перебудит добрую половину Святилища. Лишь бы все любопытные глаза пришли сюда. Взглянули на ситуацию. Ничего не поняли, правда, но всё же донесли Нигану.       — Доставишь мне такое удовольствие? — с издевательской надеждой уточняет мужчина. — Буду польщён. Только помни, что у меня крайне богатая фантазия, и особого труда не составит придумать ещё какую-нибудь фантастическую легенду о том, какая ты двуличная мразь и как нам всем с тобой не повезло. Думаю, в этот раз босс уже не захочет пренебрегать правилами и прожжёт нужную часть твоего тела.       Дьявол на её левом плече твердит: врежь ему.       Ангел на правом просит быть более сдержанной и не тратить ресурсы по пустякам: врежь только тогда, когда будешь уверена, что этот удар станет для него смертельным.       Голоса в голове в этот раз всё же избегают излишней полярности и как-то сходятся во мнении, что хорошенького, смачного удара физиономия напротив заслуживает. Это, правда, известно и без них.       Джейд кипит от злости как котёл с маслом, но, если и планирует бросаться в драку, то пока только в словесную, что, впрочем, одинаково недальновидно:       — Ты так переживал из-за смерти Роба, мол вы друзья и всё такое. И я только сейчас поняла, в чём действительно соль. Не он был твоим другом, а ты был его подружкой, да? В таком случае, мне очень жаль, представляю, как в эти времена сложно найти достойного актива.       Это ещё одна ситуация, когда она своими руками зарывает себя в промёрзшую кладбищенскую землю. Саймон, рассвирепевший окончательно, срывается вперёд и, прежде чем Джейд успевает исполнить обещанный финт «я закричу», грубо зажимает ей рот своей широкой ладонью, толкая назад, с силой ударяя спиной о стоящую позади стену. Удар, подобно току промчавшийся по телу, заставляет выпустить весь воздух и чуть осесть, ловя плавающие перед глазами точки огненно-рыжих искр.       — Знаешь, что делают с такими как ты там, откуда я родом? — шепотом, опасным и острым как только что наточенное лезвие, справляется этот мудак. — Их режут на куски как свиней, а после скармливают собакам ещё немного живыми, но уже не соображающими ни хрена из-за болевого шока. Всегда считал это зверством, но начинаю сомневаться. Некоторые суки заслуживают только такого.       Рука, впивающаяся в лицо до болезненного дискомфорта, не позволяет ни вдохнуть, ни издать какой-либо звук, ни достаточно разомкнуть челюсти, чтобы сделать хороший укус от чистого сердца. Саймон — это тот человек, которого Джейд всей душой хочет разодрать на клочки. Удивительным образом он иногда даже вытесняет Нигана с верхних строчек этого убийственного хит-парада. Сердце рвётся то ли уйти, то ли напротив — в бой, когда в голову буквально падает озарение. План, если хотите. Он формируется ни из чего, на ровном месте собирается из каких-то невозможных фактов, но в эту секунду кажется настолько лаконичным и действенным, что можно диву даться.       И всё же Джейд не спешит ему следовать, предпочитая вначале попытаться решить всё относительно мирно, тем славным диалогом, что прославляют в каждой второй книге, косящей под психологическую. Только есть одно маленькое уточнение: чтобы добиться диалога, нужно добиться отсутствия чужой руки на своих губах, и путь для этого видится только один — насилие.       Да, она на полном серьёзе пытается решить всё мирно, прибегая к насилию в самом начале. Такова уж ситуация.       Ударить Саймона оказывается непросто: не преуспев в том, чтобы зарядить в пах, Джейд кое-как впечатывает стопу в его колено — скорее всего, это не настолько больно, насколько бы ей хотелось, но всё же заставляет мужчину чуть-чуть ослабить хватку. Этого оказывается достаточно, чтобы запечатлеть на его пальцах смачный укус. Кровь брызжет ей в рот и растекается на языке как густой сироп из очень кислой вишни — вкус после приторных пузырьков шампанского кажется очень даже приятным.       Саймон было отдёргивает руку, но тут же вжимает ею обожжённую часть плеча Джейд в стену, заставляя шипеть от боли.       — Ты пытаешься развязать войну на невыгодной тебе территории, — возникшую заминку она использует, чтобы предупредить по-хорошему, надеясь избежать противостояния, развязывать которое пока не готова. Это в самом деле миролюбивая рекомендация Саймону отвалить хотя бы на время, пока всё не станет более-менее определённо, но увы и ах, добрые побуждения оказываются проигнорированы. Он ещё сильнее вжимает её плечо в стену и наплевательски заключает, плюясь ядом:       — То, что ты раздвигаешь ноги перед боссом, ещё не значит, что ты стала его любимицей и получила какие-то охренительные привилегии, — укол неприятный, но не смертельный.       — То, что ты лижешь ему зад, тоже не делает тебя святым в его глазах. Нет такого авторитета, который нельзя подорвать.       Лицо Саймона искажается пониманием и злостью. Он делает шаг вперёд, совсем уж неприлично притискивая её тело к стенке, но, спасибо Нигану, ущемление личного пространство давно стало нормой, на которую даже внимание обращать не хочется — Джейд без капли волнения или дрожания в груди разглядывает искажённые черты напротив. Вопреки всему, у неё есть стойкое ощущение контроля над ситуацией, и оно опьяняет.       — Ты угрожаешь мне сейчас? — шипит он. — Дерьмовая идея — угрожать человеку, который может сделать так, что и второе твоё крылышко отправят в гриль.       Ладно, Джейд надеется, что все видели: она пыталась быть хорошей девочкой. Давала Саймону шанс ретироваться, не хотела прямо сейчас развязывать войну. Её сторона намеревалась немного опоздать на бой, но увы, ситуация вынуждает прибыть вовремя.       Глядя на него, в некотором роде собираясь с духом, она крутит в пальцах ножку бокала и думает о том жирном таракане в гостиной гарема. О хаотичном шевелении его лап, когда она придавила его к полке, наблюдая. О том, как чавкнуло его раздавленное тельце. О том, как белая «кровь» потом приятно липла к пальцам. Джейд думает обо всём этом, когда, глядя на Спасителя, невольно задаётся вопросом:       — Саймон, ты знаешь, что твои усы похожи на усы Клайва? — она считает своим долгом сказать об этом, ибо, ну, наверное, это важно. Для неё, во всяком случае.       Саймон явно не вкуривает в суть сравнения, и ему стоит подумать о нём позже — Джейд знает, что играет грязно, но ей наплевать: в не совсем оформленном замахе она обрушивает на него бокал, без зазрения совести метя в лицо. Стекло протестующе визжит, звеня почти по нотам, и рассыпается на куски точно в области переносицы. О лучшем исходе и мечтать было нельзя: если хотя бы одна стеклянная крошка попала ему в глаз — это победа даже большая, чем та, на которую можно было рассчитывать. Саймон прижимает руки к лицу и отшатывается, пока то ли мат, то ли яростный вой вырывается из его рта. Разобрать в самом деле сложно, да Джейд и не пытается. Понимая, что пора уносить ноги, она протискивается вдоль стены к главному коридору.       Немного стрёмно, когда весь твой план — сплошная импровизация, рассыпающаяся в прах при отсутствии хотя бы одного звена, но она в некотором смысле привыкла: спонтанность иногда играет на руку. Да, случается это чертовски редко, но Джейд по-прежнему продолжает испытывать судьбу на прочность, сначала действуя, потом думая. И нет, у неё всё же есть план. Правда состоит он всецело из необходимости обнаружить Нигана у себя.       Саймон что-то орёт ей вслед, но из-за стучащей в ушах крови его вопли сливаются в один сплошной гул. Добравшись до покоев Нигана, Джейд мысленно молится всем богам, чтобы у неё получилось, и те, похоже, сегодня на её стороне: лидер Спасителей оказывается у себя. Она залетает к нему без стука, почти всем телом налегая на дверь.       — Какого дьявола твои люди, которых ты гордо обозвал Спасителями, ведут себя как шпана в пригороде Калифорнии?!       Джейд повышает голос. В иной ситуации она бы не осмелилась, но сейчас можно. По всем законам психологии у неё сейчас аффект и стресс, а значит сдерживать себя не стоит. Ударяя по выключателю кулаком, она фактически подрывает в комнате небольшую светошумовую гранату, где за свет отвечает электричество, а за шум — её вибрирующие голосовые связки. Своими воплями Джейд вытаскивает его из постели. Ну, как вытаскивает: Ниган проглядывает на неё одним глазом, прижимая руку ко лбу, и злость на его лице граничит с безразличием. Странное сочетание.       — Даю тебе три секунды, чтобы извиниться и съебаться куда подальше, — предупреждает он, и ничуть не смягчается, когда продолжает: — Будь хоть один блядский раз умной девочкой и свали по-хорошему.       Джейд не делает и шага. Ей нужно быть здесь. Ей нужно, чтобы её услышали. Нахождение рядом с Ниганом всё также удушает и напоминает о раненом самолюбии, но другого исхода она пока не видит — Саймона нужно поставить на место, и она не может ждать, пока подвернётся другая подходящая для этого ситуация.       Ниган, кстати, чудом не спит в обнимку со свой драгоценной Люсиль — она прислонена к противоположному от него краю кровати, лишь образно занимая заслуженное место в постели. Рукоять, что возвышается над уровнем матраса и чуть-чуть заваливается на край подушки, оставляет впечатление задумчивой дамы из прошлого века, решающей, стоит ли отойти ко сну прямо сейчас или ещё немного позаниматься своими повседневными делами.       — Или, может, это была твоя идея?       Донести своё возмущение, якобы абсолютно неподконтрольное — важная часть импровизации. На ней держится почти всё.       — Нет, правда, это очень похоже на «твои методы» — играть на моих нервах всеми доступными способами, — Джейд взмахивает руками, допуская мысль, что переигрывает, но остановиться уже не в силах, в настолько сладко упоение от этого эпизодического превосходства и возможности закатить Нигану подобие скандала. — Что, уже надоело делать это самому?       Прелесть ситуации, если такая впрямь имеется, заключается в том, что Джейд плюётся настоящим ядом. Она возмущена и зла не просто «для галочки», а от чистого сердца, и находится в таком бешеном состоянии, что чисто интуитивно включается в каждую битву, которую видит на своём пути. Ниган — не просто битва, а целая война. Противник и место боевых действий в одном лице.       Он цокает языком: в напрягающей акустике комнаты это звучит почти как приговор к смертной казни; выбирается из постели, не забыв одарить Люсись, что тусит рядом с кроватью, заботливым взглядом. Подходит — близко, так, что на мгновение возникает тяга отступить на шаг, вжимаясь в стену лопатками. Когда Ниган такой — это очень опасно, и Джейд не будет достаточно откровенной, если скажет, будто надежда на собственную правоту в ситуации отбила её страх перед ним. Нет, она всё также боится. Даже если пройдёт декада, несколько лет, тысячелетие — она по-прежнему будет испытывать это чувство, когда в этих глазах плещется такая обезоруживающая злость и холодность.       Очередное ущемление личного пространства настолько убийственное, что будто бы заживо сдирает кожу, но первостепенно важно убедить в обратном:       — У Саймона это выходит получше, — злобно выплёвывает она, под финал шмыгая носом. Расплакаться на публику оказывается феноменально просто, когда твоя нервная система систематически отказывает в течении последних нескольких дней, а то и недель. Слёзы выбираются наружу чрезмерно к месту, пусть дрожание в груди и раздражает, сбивая с мыслей. — Можешь выдать ему медаль за старания.       Вектор настроения Нигана уходит от яростной злобы в сторону анализа: на его лбу появляются морщины, а глаза сощуриваются до тонких щёлок.       — Выходит что? — уточняет он, выдержав дискомфортную для Джейд паузу. Вопрос озвучен довольно статичным тоном, в котором не угадывается эмоций, но её этим не обмануть — его эмоции слишком сильны, когда он пытается их скрыть. Они уже проходили этот этап.       Давать ответ она не спешит — не потому, что этого требует показушная драматичность ситуации, которую нужно разыграть достойным образом, а потому, что на какой-то момент не уверена в своих силах достойно развязать и затем продолжить эту войну. И вообще, стоит ли распаляться на мелких ублюдков, когда напротив стоит главный ублюдок всех Соединённых Штатов?       Джейд, косясь в сторону, признаёт: стоит. Если не можешь победить большее зло, ты должен победить хотя бы меньшее. На крайний случай руками большого. Стравить два исчадия ада, и пусть они как-нибудь выясняют отношения с друг другом.       — Алло, чокнутая, земля вызывает.       Нетерпеливый щелчок пальцев перед лицом вынуждает прийти в себя: Джейд оттаивает как минимум для того, чтобы попытаться залепить Нигану пощечину. Этого не требует сюжет разыгрываемого спектакля, но требует её внутренний мир, попавший под бомбардировки его сраного манипулирования той злосчастной ночью, после которой Джейд перестала себя узнавать. Момент удачно подходит и под удовлетворение собственных потребностей в агрессии, и под хладнокровное, расчётливое стремление довести задуманное до конца. Конечно, ничего выдающегося воспроизвести не выходит: Ниган выкручивает ей руку быстрее, чем та долетает до места своего назначения. Выкручивает руку, заламывает её за спину, разворачивает Джейд на сто восемьдесят градусов, без церемоний впечатывая лицом в стену — такие же кадры можно было часто увидеть в полицейских хрониках, когда сотрудники правопорядка хвалились очередным накрытым притоном. И это, нужно сказать, больно. На порядок больнее, чем можно было предположить, глядя в телевизор.       Джейд такое обращение приводит в ужас. В ужас настоящий, лишённый театральщины и фальшивой надрывности — до чего же она беззащитна перед своим хреновым мужем по всем фронтам и направлениям. Не может дать отпор, выместить злость, противостоять давлению. Ниган, он ведь настолько сильный, крупный и жестокий, что бороться против него — ровно что идти против танка, и та безоговорочная власть, которую он имеет над ней, до усрачки пугает. Один человек не может так порабощать другого, не может до такой степени превосходить. Джейд доподлинно не знает, как работали раньше секты, но чисто интуитивно механизм подавления воли адептов в них напоминает ей о способах лидера Спасителей вести дела со своим окружением.       — Остынешь — отпущу, — ставит условие он каким-то противоречивым тоном. То ли недовольным, то ли напротив до странного безэмоциональным.       Джейд втягивает воздух носом, вынужденная констатировать факт: чёрта с два она остынет. Она только что расхреначила бокал об одну самонадеянную рожу, принеслась сюда как маленький торнадо, распалила себя почти до предельных мощностей, оказалась впритык со стеной и… Всё это совсем не располагает к спокойствию. Это располагает к сплошным вспышкам злости, что сменяются, приветствуя друг друга грохотом в костях.             — Остыла, — врёт Джейд где-то через минуту напряженного сопения, сопряжённого с осознанием невозможности повлиять на что-то с помощью пагубной токсичности своих эмоций. Продолжая давиться ими в одиночку, она требует: — отпускай.       Пускай с задержкой, но руку её всё же выпускают, негласно разрешая прекратить обжимания со стенкой и намекая на продолжение начатого разговора.       — Ещё раз. За что я должен вручить Саймону медаль? — Ниган чеканит слова как очень нетерпеливый человек, окружённый одними медлительными идиотами. Когда Джейд оборачивается, он кажется по-плохому взволнованным тем, как она тянет резину.       Разглядывая его достаточно отрешённо, невозможно не отметить: спортивная майка из тёмной ткани, явно из числа обновок в гардеробе, идёт Нигану куда больше, чем та белая футболка. Нет, не в смысле «секси» или «вау», Джейд волнует кое-что другое.       Наконец-то. Наконец-то он носит цвет, который полностью ему соответствует.       — Не прикидывайся, что не знаешь, — шипит она в точности как кошка, которой прищемили хвост. Слова диктуются необходимостью не выпадать из образа, но эмоции — всецело настоящие.       — Ещё одно слово не по теме…       — И что? — с вызовом интересуется Джейд, в возмущённом порыве пожимая плечами. Одно, обожжённое, простреливает болью, но отвлекаться на это она себе не позволяет, поскольку переходит к самой важной части и нуждается в максимальной концентрации внимания. — Снова подошлёшь своего усатого таракана, чтобы он позажимал меня в углу? Домогательства — это же такой способ воздействия и твоего обожаемого воспитания, что их обучающая ценность не сравнится ни с чем другим, да?       Лицо напротив искажается целым спектром стремительно исчезнувших эмоций — ничего примечательного там разглядеть не удаётся.       — Дружище Саймон? — с весёлым недоумением уточняет Ниган. — Тот чел, в ориентации которого я иногда сомневаюсь, настолько он сосредоточен на работе?       — Сосредоточенность на работе всё же не помешала ему попытаться трахнуть меня в коридоре, — она произносит слова, которые, надеется, станут триггером для Нигана, и оскорблённо сверкает глазами. — Знаешь ли, против моей воли. Это, на минуточку, пару раз остановило даже тебя! Тебя.       За всё время на базе Джейд не удалось узнать, какого наказания удостаиваются насильники в рядах Спасителей, но она очень надеется, что Саймона разберут на органы и потом соберут снова, только в неправильном порядке. Может, это неправильно. Может, ей не стоит быть настолько хладнокровной, когда речь идёт о чьей-то смерти. А может стоит отрешиться от фантомного чувства вины и просто наслаждаться тем, насколько приятно сделать что-то для того, чтобы одна из многочисленных сволочей склеила ласты. Джейд ведь не стремилась к войне с самого начала: даже когда Саймон из-за смерти своего дружка начал пакостить, она могла это вынести, пусть и скрипя зубами. Но потом… Долбанный ожог, полученный в том числе из-за него, эта сраная самонадеянность, присущая его манере говорить, нежелание останавливаться на достигнутом — всё это сделало своё дело.        Она тоже умеет быть конченой мразью, сочинять занятные байки прямо на ходу и вредить чужими руками.       — Успокойся, — жёстко призывает Ниган, то ли пытаясь сграбастать её в охапку, то ли просто положить руку на плечо. Джейд не собирается выяснять, что он там хочет, мгновенно линяя с линии «атаки» парой пружинистых шагов в сторону. Даже ради правдоподобности своего возмущения, смешанного якобы со стрессом от перспективы быть изнасилованной, она не может вытерпеть его прикосновений. Не нужно пока доламывать её, она надеется не рассыпаться на части хотя бы до тех пор, пока не доведёт задуманное до конца.       — Не трогай, — требует Джейд, но звучит так, будто она пытается угрожать. За такое можно и по шапке получить, поэтому приходится частично капитулировать: — Мне это не нужно.       Пора бы уже и валить, поскольку артистизм постепенно угасает, а собственные эмоции становятся неподконтрольными. Она качает головой, на секунду прижимая пальцы к переносице, в которой что-то пульсирует, и заключает:       — Мне не следовало приходить. Не знаю, на что я рассчитывала.       Мысленно Джейд даёт себе Оскар — нет, два Оскара — настолько её фальшивая истерика гармонична. Не прикопаешься. Каждое слово, жест, надрыв в голосе — всё это как никогда в тему: собственная слабость впервые не вызывает дискомфорта, а поднимает самооценку. Противоестественно, но факт. Наверное, раньше она бы никогда не осмелилась играть с такими ставками, но, доведённая до отчаяния многими способами сразу, вынуждена включиться в борьбу, причём — неважно с кем. Нужно просто делать что-то, чтобы собрать себя прежнюю и вернуться к тому, что было раньше.       Прямо сейчас самое время уйти, что Джейд и намеревается исполнить: необходимость торчать в этой комнате исчерпана, ход сделан и можно уползать в свою раковину до следующего, но Ниган останавливает её деликатно и твёрдо одновременно, схватив за руку чуть выше запястья. Расстояние между ними оказывается таким дискомфортным, что становится трудно дышать, а ноги предательски подгибаются. Нет, не из-за подростковой впечатлительности рядом с объектом обожания, а из-за чувства полной и безоговорочной беспомощности, которое захватывает сразу все центральные нервные узлы. Неужели, теперь это никогда не пройдёт?       Джейд поджимает губы, когда Ниган переводит заинтересованный взгляд на её руку, что держит в своей. Она знает, что привлекло его внимание. Знает, что за огрубевшая шероховатость находится под его пальцами. Шрам. Неровная полоса зарубцевавшейся кожи, уже давно окрасившаяся в белый, неприятная на ощупь и тянущаяся от запястья к локтю. История одного из её сломов. Джейд не гордится тем, что когда-то от отчаяния резала себя, но и смятения из-за этого до сих пор не чувствует.       — Не притворяйся, что тебе есть дело, — она плюётся словами как заправская кобра ядом, отвечая сразу и на порыв удержать её, и на вопросительный взгляд, которого удостаивается шрам на предплечье. Пусть Ниган прекратит совать нос не в своё дело. Пусть оставит её в покое.       От стука в дверь Джейд вздрагивает — на секунду в голову закрадывается ужасающее предположение, что кто-то по ту сторону сейчас решит отбить ритм, позаимствованный у Майкла Джексона. Она без малейшего понятия, откуда этот страх берётся, чем он подкреплён и как это работает, но с секунду пребывает в оцепенении, пока стук не повторяется с совсем неритмичной периодичностью, позволяя с облегчением выдохнуть.       — Видишь, ты нарасхват. Я пойду, — бездарная попытка унести ноги ожидаемо проваливается. Ниган по-прежнему цепко удерживает Джейд за руку, но каким-то чудом умудряется не сделать больно.       — Я занят, — чеканит он человеку за дверью. — Свали.       — Это очень важно, босс.       Голос Саймона с другой стороны простреливает её подобно пневматическому пистолету — существенного вреда нет, но больно как от огнестрела. Вот тут-то начинается настоящая паника, сводящаяся к одному сомнению: что, если Ниган не поверит ей и купится на версию своего любимого помощника? Жертвой считают того, кто первым пожаловался — фундаментальный закон психологии, но Джейд совсем не уверена, что рассчитала условия для его исполнения верно.       Глядя на своего мужа с эмоцией, которую сложно структурировать, она может только догадываться, за что принял это выражение лица Ниган. За просьбу о защите? Смиренный страх? За что-то ещё?       — Ну заходи, раз это так важно, — разрешает он, но взгляд на вошедшего устремляет не сразу, предпочитая ещё пару секунд разглядывать Джейд как куклу, найденную на чердаке с оторванной головой.       Она же пялится на Саймона. Лицо его перепачкано кровью, а левый глаз, судя по всему, не открывается из-за отёка, что уже успел вполне себе разжиться на лице. От переносицы алеет сетка точек, идущих в оба направления — ко лбу и в сторону верхней губы. Это следы от страстных поцелуев стёкла, кровь в которых до сих пор не свернулась и продолжает выступать тяжелыми багровыми каплями.       Глядя на всю эту тошнотворную картину, знаете, что Джейд чувствует? Она гордится. Гор-дит-ся. Ликует в высшей степени этого слова, едва не взмывая на седьмое небо от непередаваемого, пусть и аморального эмоционального подъёма. Распухшее веко нравится ей больше всего. Саймон может ослепнуть? Пожалуйста, кто-нибудь скажите ей, что может. Пусть он лишится глаза — тогда фраза «око за око» приобретёт до каламбура буквальное значение.        Она превращается в маленького кровожадного монстра с отравленной густой кровью, толчками распространяющейся по телу и поражающей всё на своём пути, подобно вирусу.       Когда Ниган всё же бросает взгляд на помощника, истинное замешательство расцветает на его лице.       — Ну и ну, — разглядывая изрезанную физиономию Саймона он тихо присвистывает и с интересом обращается к Джейд: — Милая, это чем ты его так пизданула?       — Босс, эта паскуда окончательно выжила из ума! — нетерпеливо вклинивается Спаситель, как будто не знает, что это чревато. Капля крови срывается с его брови и капает на носок ботинка, вынуждая мужчину беглым движением протереть лицо рукавом. Судя по багровым пятнам на ткани, делает он это уже не впервые. — Её нужно придушить, как бешеную суку.       Ниган делает ничего такого, что могло бы классифицироваться как защита и покровительство, но волны злости, исходящие от него, обнадёживают и успокаивают, дают поистине наркотическое ощущение вседозволенности.       — Ты сомневаешься в моём праве решать, кого придушить, а кого нет, когда выдвигаешь такие требования?       Что ж, если бы эта пассивная агрессия была направлена на неё, у Джейд уже бы случилась паническая атака: настолько остра интонация и зубодробительно звучит неприкрытое ничем недовольство. Саймон тоже не бессмертен, а потому ощутимо тушуется, морщась от необходимости оправдываться как от термоядерно кислого лимона:       — Это было не требование, — идёт на попятную он. — А констатация долбанного факта! Эта сумасшедшая набросилась на меня как животное, изрезав меня хреновым бокалом! У неё кукуха совсем съехала.       С последним вполне затруднительно не согласиться. И, нужно сказать — Джейд чувствует сомнения Нигана на счёт всего этого: по одну сторону преданный помощник, который до этого момента ни разу не прокалывался по-крупному, по другую — она, вполне себе правдоподобно истерящая и ни за что не пришедшая бы к нему посреди ночи в случае незначительных проблем. Дьявол балансирует в принятии окончательного решения, и его срочно нужно склонять на свою сторону, пока наспех выдуманный обман не раскрылся и Джейд вновь не получила по шапке за свою ложь и идущее вразрез со всеми правилами стремление преследовать собственные цели. Она не может провалиться, не в этот раз.       — Таня может подтвердить, что я не просто увидела его в коридоре и накинулась без причины. Мы с ней возвращались с «вечеринки имени Майка», а этот налил мне в уши, что ты очень ждёшь меня у себя, и нужно бросать всё и нестись к тебе сломя голову. Ситуация в общем-то рядовая, и естественно, что я повелась, — Джейд передёргивает плечами, хотя на неё не смотрит главный зритель, а только продолжает пялиться своим одним открытым глазом Саймон. Она не может удержаться от того, чтобы поймать его налитый слепой яростью взгляд и расставить акценты бездушно холодным: — А потом он начал делать то, что вполне заслуженно отразилось на его лице.       Спаситель в очередной раз пытается вытереть с лица кровь, и как минимум из-за этого выглядит похожим на персонажа из фильма ужасов, что стоял рядом с главным героем, которого распилили напополам. Его мерзкие тараканьи усы, что теперь отдают красным оттенком, дёргаются, сигнализируя о намерении атаковать.       — Тебе пиздец, сука! — рычит Саймон, делая несколько размашистых шагов в её сторону, и вынуждая Джейд инстинктивно отступить.       Впрочем, тут в дело включается другой инстинкт самосохранения. Вернее — просто инстинкт сохранения. Ниган совсем не вырастает перед ней как гора или стена, но всё же защищает — делает шаг навстречу своему помощнику и преграждает ему путь, упирая ладонь куда-то в область плеча.       — Ну-ну, — цокая языком предостерегает он, словно успокаивает своего перебравшего друга, норовящего влезть в драку, — ещё один шаг и Люсиль решит поправить и без того охренительный раскрас твоего лица. — Ниган оброняет свой типичный смешок и с чувством глубокого восхищения продолжает о своей ненаглядной: — Она не любит быть вдали от двух вещей — движухи и кровищи. А тут прямо вечеринка её мечты! Только вот что-то мне подсказывает, что ты не захочешь, чтобы она оказалась приглашена.       Такое покровительство — хороший знак. Как бы странно это не звучало, Джейд заручилась поддержкой дьявола и, хотя не тешит себя иллюзиями на этот счёт, теперь может приструнить чертят поменьше. Как во время ссоры в детской песочнице, где совсем мелкие дети хвастаются перед одногодками своими знакомствами или старшим братом, который «придёт и всем наваляет». Ниган не станет колотить всех своих людей по её указке, но хотя бы один раз это произойти должно.       — Вот как мы поступим, — эта фразочка, судя по всему, одна из любимых у Нигана. Во всяком случае Джейд кажется, что она слышала её уже миллион раз. — Я слишком занят, чтобы лицезреть сейчас твою физиономию, и хочу провести время со своей женой. Поэтому, Саймон, сделай одолжение: просто съебись подальше и не попадайся мне на глаза ближайшие часов двенадцать. Для твоего же блага.       Должно быть, её дела совсем плохи, раз эта грёбаная копия Клайва, случайно вышедшая с конвейера не тараканом, а человеком, настолько рассвирепела, что не постеснялась броситься на неё прямо при Нигане — Джейд точно знает посыл взгляда, который Саймон ей адресует, прежде чем уйти, в очередной раз утирая кровь рукавом. Их воинствующий настрой на секунду спутывается в один общий клубок, где каждая нить — капля яда, отмеренная ничуть не дрожащей рукой. Пока открытое противостояние почти невозможно, они будут травить друг друга этим ядом. Постепенно, медленно, но используя каждую предоставленную возможность. Ставки в мгновение ока взлетают до небес.       Как истинная истеричка, не желающая казаться таковой, Саймон пытается закрыть дверь тихо, но всё же почти захлопывает её, резким хлопком провозглашая возмущённый восклицательный знак символом окончания ситуации. Джейд почему-то тянет усмехнуться в ответ на такую драматизированную обидку, но по сути поводов для ликования немного:       — И это всё?.. — она потрясена услышанным не меньше, чем обидой в своём голосе. Такой спектакль, и ради чего? — «Съебись, Саймон»?       Ниган раздосадовано вздыхает — в точности как человек, уставший из-за постоянных склок и недовольный необходимостью быть их подавителем. Он подходит ближе, собираясь вроде бы снова ущемить личное пространство Джейд, но почему-то в реальность намерение не воплощает, предпочитая оставаться на условно комфортном для неё расстоянии.       — Я разберусь, — доходчиво заверяет он тихим до непривычного голосом. — Обещаю.       — Вот как, — сложно сказать, зачем она продолжает распалять себя, но что-то в формулировке полученного обещания коробит и вынуждает ехидство выйти на первый план: — Будешь «разбираться» со всеми, кто претендует на моё душевное спокойствие?       Джейд задаёт этот вопрос в первую очередь на эмоциях, с которыми не может управиться.       — Да, — коротко соглашается Ниган с такой железобетонной невозмутимостью, что это сбивает с толка. — Что-то не устраивает?       Странное «да», что вообще не вписывается в антураж ситуации, разыгрываемой последние пару дней, заслуживает ещё одной порции долбаной истерики, но Джейд слишком выдохлась, чтобы эмоционировать до такой степени.       — Врёшь, — выплёвывает она, ни капли не стесняясь собственной категоричности и даже обнаружив в недрах грудной клетки достаточную смелость, чтобы заглянуть Нигану в глаза. — С собой ты разбираться явно не станешь.       Иногда Джейд и в самом деле умеет огрызаться. В такие моменты, преимущественно редкие и непродолжительные, она почти начинает верить, что может ответить этому миру чуть большим числом способов, не только спонтанными выходками от внутренней предрасположенности и хренового отчаяния. Нигану, судя по всему, тоже по душе, когда ей удаётся показать зубы, обернуть словесную игру в свою пользу и при этом не вывести никого из себя: лицо его постепенно украшает усмешка, такая приторная, что сулит она как минимум диабет.       — Выпьешь? — обезоруживающе переводит тему он. Как всегда, настолько резко и без предпосылок, что с трудом удаётся уловить смысл предложения. Ниган после этого говорит что-то ещё — короткое и, судя по всему, потенциально обидное, если судить по искажённому неестественным участием лицу, на что Джейд кивает чисто машинально. Её тело, одновременно сотрясаемое злостью и окрылённое первой относительной победой, немного дрожит, что, очевидно, и стало поводом для сочувствия.       Выпить правда нужно, и уже довольно давно. Поводы для этого растут в геометрической прогрессии — взять хотя бы появление преимущества в военных действиях по фронту «Саймон» и похороны человека, которого она в себе потеряла.       — Ты серьёзно? — желает прояснить Джейд, в сомнениях не знающая, к которой из зол стоит кинуться.       — Вполне, с одним условием. Ты остаешься здесь.       Ну, Ниган был бы не Ниганом, если бы сделал что-то задаром — это уже воспринимается совершенно ровно, без внутренних возмущений и воплей в голове. Требование, выдвигаемое им, раздражает и вроде бы метит по тем точкам, что уже оказались подорваны в последнюю её ночь на цепи, но особого дискомфорта эти уколы не вызывают. Джейд так давно хочет напиться до потери памяти, и это желание на порядок сильнее здравого смысла.       — Без проблем, — апатично сообщает она, хотя догадывается, что проблемы будут и их будет немало. — Главное, чтобы без ограничению по количеству выпитого.       — Да ты прямо мечтаешь надраться в драбадан! — посмеивается Ниган, наклоняясь, чтобы открыть дверцу стола и вытащить оттуда начатую бутылку виски. К слову — ту самую, с которой он приходил к ней во время обитания на цепи.       — Нет, я хочу разобрать по органам Саймона, заехать тебе по лицу — раза так три, а ещё мир во всём мире и ручного единорога.       Как минимум первые два пункта — чистейшая правда. Джейд разводит руками, подводя итог:       — А надраться — единственный эквивалентный заменитель всему этому.       — Попробуешь?       С любопытством осведомляется Ниган, подходя почти вплотную. Бутылка в его руках нездорово магнитит внимание и заставляет проигнорировать двусмысленность во фразе.       — Что, надраться? С удовольствием, — Джейд тянется к вискарю, готовая принять столь щедрый подарок, но лидер Спасителей пока не наигрался. Его рука отдаляет алкоголь с таким же намерением, с каким собакам задерживают лакомство — тренирует терпение и послушание.       — Нет, «заехать мне по лицу раза так три», — с вызовом предлагает Ниган, и это такой вызов, который можно бросить ребёнку — даже звучит он не как возмущение, а как снисходительное разрешение продолжить копаться в песочнице.       Конечно же, это заведомо провальная идея, но как же хочется поддаться импульсам, когда он стоит так близко и светится издевательской покорностью как радиоактивный плутоний! Джейд сжимает кулаки, делает глубокий вдох и просит:       — Просто дай мне выпить. Не знаю, в курсе ли ты, но меня была хреновая неделя. А то и месяц.       Чудом она сдерживает «ну, или всё то время, что я знаю тебя», но об этом, наверное, судя по непроницаемому выражению лица Нигана, всё же кричит каждая её мимическая мышца. Когда бутылка оказывается у Джейд в руках, она рассыпается в мысленных благодарностях. Нет, не к собственному мужу-ублюдку, соизволившему продемонстрировать небывалую щедрость, а ко Вселенной, что сегодня до странного благосклонна.       Отметить сие решается сразу четырьмя средними глотками, от остроты которых слезятся глаза. Странно — в юности крепкий алкоголь кажется чем-то дерьмовым: от него горит каждый миллиметр рта и неприятно полыхает пищевод; но когда ты вырастаешь, крепкий алкоголь кажется чем-то охрененным, поскольку от него горит каждый миллиметр рта и неприятно полыхает пищевод. Это дерьмовое ощущение позволяет забыть о большем дерьме, в которое как-то незаметно твоя превратилась жизнь. Некоторым вещам положено меняться вместе с возрастом, и отношение к алкоголю — одна из фаворитов.       Ниган к этому раскочегарившемуся алкоголизму остаётся равнодушен: он заваливается на кровать, но, судя по тому, что ставит подушку в вертикальное положение, спать пока не собирается. Полулёжа привалившись к спинке кровати, он скрещивает руки на груди, будто ожидает, пока начнётся представление, что нерадивые актёры задерживают уже на добрую четверть часа. И… Джейд просто нужен ещё один глоток, чтобы вынести всё это.       — Не боишься? Знаешь, как говорят, пьяная баба…       — Я не хозяйка уже ничему в своей жизни, многого не потеряю, — молниеносно реагирует она, кривясь не столько от болезненной истины, сколько от горечи виски. — К тому же: чем больше я выпью, тем быстрее у меня развяжется язык, что будет тебе на руку.       В отличие от шампанского виски очень быстро добирается до головы, гулкой пульсацией стучит в висках и подёргивает комнату в ритме плавного как иной вальс головокружения. Учитывая, что к этому Джейд и стремилась, эффект просто потрясающий и своей желанностью он вышибает почву из-под ног. Приходится перебазироваться на диван — тот самый, на котором она однажды тряслась как лист, выслушивая от Нигана претензии из-за своего вынюхивания — и, вполне удобно расположившись на нём, запрокинуть голову на спинку, изучая потолок. Кажется, это становится по-настоящему навязчивой мыслью и своеобразным фетишем.       Уперев дно бутылки в свои голые колени, Джейд, вовсе не претендующая на беседу, считает своим долгом обрисовать грядущие события:        — Сначала меня понесёт в одну сторону, и я стану в красках рассказывать тебе, какой ты мудак, начну плакаться о тяжёлой жизни, а потом… Потом меня швырнёт в другую плоскость, я буду говорить тебе вещи, которые вообще не хотела бы тебе говорить. Закончится это вполне вероятно тем, что мы переспим, но эту часть, к счастью, я завтра уже не вспомню. Типичная схема, в которой ты в плюсе при любом раскладе.       Перспектива, обозначенная с такой хладнокровностью, отдаёт удушающей безысходностью, на которую Джейд — на минуточку — собственноручно подписалась. Умница, девочка, продолжаешь вести отвратительную игру против самой себя и, даже не думая выигрывать, всё равно заходишь с козырей. По её мнению, за это стоит выпить: глоток впивается в горло и раскалённой лавой направляется к внутренностям — пожар в теле очень кстати, когда нужно немного прочистить мозги, удалив из временной памяти всё лишнее.       — Или же, — предполагает она, когда рот перестаёт щипать, — ты обрекаешь себя на многочасовой сеанс пьяного психоанализа.       — Как-нибудь переживу, — отмахивается Ниган, вытягиваясь на кровати как сытый кот, не обделённый любовью сердобольной хозяйки, — хотя бы ради того, чтобы поржать с этого нелепейшего зрелища.       Джейд в самом деле намеревается высказать очень, ОЧЕНЬ многое на этот счёт, но почему-то теряется, когда их взгляды пересекаются, и в темноте демонических радужек Нигана она вдруг обнаруживает запал для собственного срыва. Фитиль со свистом прогорает и эмоции, устроив хороший такой «ба-бах», как бомба, начинённая поражающими элементами, впиваются в рёбра. На секунду от этого почти хочется закричать.       — Приятно знать, что хоть кому-то из нас будет весело, — грустно усмехается Джейд, отчаянно надеясь, что по её дрожащей интонации не понять, насколько тяжела ноша упавших на голову осознаний.        То, что происходит между ними, не должно происходить между людьми. Здесь не пахнет ни любовью, ни, как это не парадоксально, ненавистью; только безумием — не таким, которое романтизируют и выводят на первый план в историях о Бонни и Клайде, а настоящим, из учебников по психиатрии. О безумии с зубами и когтями, рвущем на части, потрошащим тебя день за днём с упорством и одержимостью заядлого мясника. Присвоить такой диагноз им поодиночке Джейд не осмелится, но, обобщая, смотря на всё издалека — заключение напрашивается само собой. Стоит ей и Нигану оказаться в одной комнате или просто достаточно близко друг к другу, начинается что-то настолько грязное, испорченное и тёмное по своей сути, бесконтрольное, что вектор нормальности просто ломается. Стрелка внутреннего компаса мечется в разные стороны.       Взять хотя бы «здесь и сейчас». Они просто… Вяло, дежурно огрызаются, будто играют на привычных условиях в сотый и уже изрядно осточертевший раз. Он чувствует, что победил. Она чувствует, что оказалась растоптана им и предательским желанием своего обидно чувствительного тела. Они оба знают, что происходит на самом деле, что произошло и что будет происходить, знают, что ловушка уже захлопнулась над их головами. Они знают всё это, но как балбесы разыгрывают чёрти что, цепляясь за призрачные остатки самомнения и старых устоев. При этом оба понимают, что на деле не осталось ничего, кроме кровоточащих ран и необходимости иметь почву под ногами. Не обязательно твёрдую. Хоть какую-нибудь.       Безумие, живущее между ними, они кормят с двух рук.       Под давлением этой мысли Джейд в очередной раз присасывается к бутылке, но алкоголь категорически встаёт поперёк горла. Она заходится кашлем, настолько сильным, что на глазах выступают слёзы, и бьёт себя чуть ниже ключиц, рассчитывая, что это как-то поможет протолкнуть виски по известному маршруту.       — Может, хоть закусывать будешь? — глядя на все эти страдания невозмутимо интересуется Ниган. Ему вполне себе наплевать, а эта попытка уйти в сочувствие — не более, чем игра на публику, но всё же выглядит довольно галантно.       Джейд прижимает тыльную сторону ладони к губам и, пока кашель по-прежнему точит горло, неуверенно кивает:       — А есть чем?       — Было бы странно, если бы я предлагал, не располагая, — философски, но будто с ноткой обиды фыркает он. — В нижнем ящике стола. Возьмёшь сама.       Учитывая стресс и всё-всё-всё её должно уже было развести в слюни, но почему-то до сих пор нет: когда Джейд встаёт и добирается до обозначенного места, походка её на удивление устойчивая, а тело пока прекрасно поддаётся контролю. Сначала она открывает верхний ящик — исключительно потому, что слушала инструкции абы как, и только после этого добирается до второго, намереваясь, при необходимости, прошерстить все отсеки стола. Этого не требуется. На дне открытой секции приветственно поблёскивает цветастой упаковкой пачка детских крекеров. На минуточку, открытая и полупустая. Джейд так и видит, как Ниган точит эти печеньки по ночам, заталкивая в себя одну зверушку за другой и едва сдерживается, чтобы не начать извиняться перед «сеньором бегемотом» за откушенную голову.       — В твоих вещах рассчитываешь найти скорее человеческие органы под соусом бешамель, а не, — она хмурится, пытаясь прочесть излишне вычурный шрифт, — «Печенавтики»? Вау. Не знаю, я удивлена или в ужасе.       На упаковке сочного зелёного цвета располагается какая-то крупная кошечка, слон и морская свинка — все стилизованные под людей и облачённые в нелепые образы. Слон, например, моряк; кошка (рысь это или гепард в самом деле не разобрать, настолько смазаны характерные черты мультяшной рисовкой) — балерина, а черноглазая морская свинка примерила на себя ободок с цветочком и платье в горошек. Внизу значится вызывающий призыв собрать всю коллекцию вкладышей-наклеек.       — Это самое вкусное из всего сладкого дерьма, что я пробовал, — в свою защиту вставляет Ниган, усмехаясь. — У тебя какие-то проблемы с этим? Ты, типа, печеньковый расист? Эйджист? Смею напомнить, женщина, что Соединённые Штаты — демократическая страна, и её жители могут жрать всё, что им заблагорассудится. Даже друг друга.       Здесь просится улыбка, ибо больно уж обстоятельно Ниган отстаивает свои права на детское печенье, но Джейд всё же не спешит поддаваться веселью — хладнокровно измельчает челюстями рассыпчатое тело бельчонка в каком-то нелепом фраке, думая о том, что закусывать крепкий алкоголь сладким — редкая форма извращения. Рецепторы явно не в восторге от такого контраста, но точащее ощущение кашля из горла уходит, разрешая продолжить поглощение виски в желаемых количествах.       Во всей этой ситуации есть вещь, которая негласно подкупает: ради благополучия её бессмысленной «вечеринки» Ниган готов пожертвовать своей заначкой. Это странно, но крайне благородно. Не уровень рыцарей Круглого стола, конечно, но существенно большее, чем можно было ожидать. Джейд доставляет пачку с печеньем на диван, а сама по наитию, которое лучше назвать очередным абсурдным порывом, размещает свою пятую точку на самом крае кровати Нигана. Протягивает ему бутылку и неподконтрольно тихим голосом спрашивает:       — Напьёмся?       О нет, это стадия опьянения, где люди ищут себе собутыльников. Как говорится: началось. Помянем трезвость, она отошла в мир иной достойно и воскреснет только к завтрашнему утру.       Муженёк, разумеется, оказывается не против: протягивает руку, чтобы принять предложение и бутылку, но Джейд не позволяет ему провернуть всё так просто. Здесь дело уже не в алкоголе, бьющем в голову — по крайней мере, ей нравится так думать и объяснять собственную нелогичность чем-то ещё.       Она ставит виски на пол. Стучит себе по губам указательным пальцем. Идёт в ва-банк. Ниган усмехается, прекрасно понимая, по чьим заветам исполнен этот маленький шантаж, и в его загоревшихся глазах легко прочесть, что с чужой ролью она справилась прекрасно, переняв и воплотив все необходимые черты. Он берёт пару секунд — будто бы на размышления, но по факту просто для игры на нервах — после чего неспешно, как человек, истинно контролирующий ситуацию, подаётся вперёд и увлекает Джейд в выторгованный ею поцелуй. Милостливо притворяется, что у неё появился какой-то контроль.       Она же благодарна и за такую мелочь — абсурдное желание и капризы мозга, подогретого алкоголем, удовлетворены в полной мере: целует Ниган настойчиво, но без грубости, так, будто хочет этого сам, и эта лживая покорность, больно уж смахивающая на реальный порыв, позволяет забыться и ненадолго отключиться от реальности. Нет, она совсем не позволяет себе забыть, с кем находится в эту минуту, скорее вычёркивает большую часть предрассудков на этот счёт. К чёрту их. Они вернутся уже завтра, когда ударные дозы виски выветрятся из крови, а до этого момента хотелось бы почувствовать себя чуть-чуть нужной.       Джейд шумно выдыхает, когда Ниган дёргает её на себя, видимо, передумав играть послушание и решив оставить целомудренные прикосновения губ до лучших времён. Врезавшись в его грудь, она может только развести руками, мол «чего и следовало ожидать», но вместо этого скользит ими по майке до тех пор, пока не попадает на область сердца — усердные толчки дьявольского сердца под пальцами почему-то успокаивают, погружают в транс, подчиняют себе. Как впрыснутый в седативные яд — уплывая понимаешь, что несёт тебя совсем не в ту степь, в которую требовалось. Вернее — в ту, но так неотвратимо и стремительно, что не остаётся ничего, кроме как поддаться потоку и задержать дыхание. Именно так, инертно воспринимая происходящее и не дыша, Джейд отстраняется, чтобы исправить неудобство своей позиции. Сейчас она то и дело норовит сползти с кровати, поскольку точка опоры по-прежнему на самом краю, а потому с чистой совестью (ладно, с не совсем чистой) претендует на большее: перекидывает правую ногу через тело Нигана, обеспечивая им обоим вполне удобный плацдарм для продолжения. Он полусидит на кровати, она полусидит на нём и, хотя хочет как-то нелепо пошутить над этим, всё же не решается, предпочитая вернуть себе согревающее ощущение чужих губ.       Поцелуй становится таким, которого и следует ожидать, когда один из его участников находится хорошенько под градусом. Слишком развязным. Слишком французским. Слишком порывистым и сладко-неспешным одновременно. Джейд в шаге от того, чтобы в очередной раз потерять голову. Тяжелая ладонь Нигана приятно скользит по спине, пуская по телу мурашки, и, добравшись до ягодиц, остаётся там словно полноправная хозяйка.       Как мало нужно людям в апокалипсис. Как мало нужно ей. Алкоголь позволяет вычеркнуть лишнее, сводя всё к старой, давно известной истине: человеку нужен человек. В какой-то момент необходимость ощутить чужое тепло затмевает всё остальное. Ради этого она всё это и затеяла. Мотив прост: одиночество. Люди — существа по большей степени стадные, и им всегда нужен кто-то. Даже ублюдок Ниган может стать подходящей кандидатурой, когда других вариантов банально нет. Знать, что ты не один — важно.       Джейд всё же отстраняется, не позволяя себе строить иллюзий: приоритет вечера — алкоголь, а не Ниган, пускай и опьяняющий чуть крепче. Может быть, когда выпивка закончится, она вернётся к начатому, а сейчас приходится поднять бутылку с пола и, протягивая её своему мужу, объяснить:       — Я не планировала пока заходить так далеко, если не возражаешь. Меня, на минуточку, полчаса назад чуть не отымела в коридоре твоя «правая рука», — отсылка к Саймону вырывается непроизвольно, но она, чёрт возьми, настолько к месту, что стоит не просто удивиться, а немного впасть в состояние шока. Джейд вздыхает и с омерзением прижимает пальцы к переносице, когда прокручивает её в голове ещё раз: — Ох, как вдвойне отвратительно это звучит…       Ниган, принимая виски со скептическим выражением лица, всё же усмехается уголком губ. На его лице, на самом деле, столько филигранно работающих мимических мышц, что там можно открыть месторождение противоречий, исполненных естественно и без запинки. Трактовать такое, разумеется, почти невозможно. По крайней мере, в случае Джейд. Не обнаружив сопротивления, она слезает с кровати, вслух чертыхаясь из-за необходимости поправлять после каждого движения долбанное платье. Это деталь гардероба, способная испортить абсолютно всё и пробудить в любой особе, помимо женственности, ещё и желание убивать.       — Ты бы поаккуратнее тогда… — предостерегающе произносит он, явно намекая, что был вполне уже настроен на продолжение.       Джейд наблюдает, как Ниган делает один единственный глоток, и, когда он возвращает ей бутылку, не может сдержаться от ехидства, о котором завтра, возможно, пожалеет:       — Что, сегодня ещё не развлёкся с Эмбер? Надо же…       Лицо напротив искажается настолько блядской гримасой из довольства и триумфальной насмешки, что становится тошно.       — Божечки-кошечки, как же задело, а? — смеётся, в самом деле смеётся Ниган. Его глаза светятся озлобленным довольством. — Не ревнуй, кексик, тебе это не к лицу.       Прозвище, которое  тянет на ласковое только с натяжкой, похоже и впрямь приходится ему по душе — больно уж часто Джейд слышит это вымораживающее «кексик». Она прикрывает глаза, пытаясь вспомнить причину столь убогой клички, но, обнаружив её, ещё больше загоняет себя в тупик пренебрежительности и отвращения. Со стороны наверняка можно подумать, что это потому, что в ней полно изюминок, но лиричности тут не место: в глазах Нигана сходство со сладким кондитерским изделием можно заслужить за меньшее — Джейд нарекли кексиком, потому что она подгорелая. Ха. Ужасающе жестокая и местами обидная шутка,  каждый раз отдающаяся возмущённой пульсацией в обожжённое плечо.       — Ну, если бы мне и было дело, то я скорее бы ревновала к той криповой сучке с шипами, что стоит справа от тебя, — такое заявление слишком легко переиначить, а потому она для своего спокойствия добавляет: — Гипотетически.       — Есть принципиальная разница в том, к кому ревновать?       Вопрос хороший, с нотками экзистенциальных размышлений и потенциальной горсткой философии, но неплох он совсем не для их ситуации. Здесь было бы уместнее что-нибудь вроде: «уместно ли говорить о ревности вовсе?».       — Точно не к Эмбер, — качает головой Джейд, понимая, куда клонится разговор. — Ты сказал, что тебе не нужны оправдания, но она, по крайней мере в ситуации, о которой мы говорим, и есть твоё оправдание.       — Ух ты. Началась психология. Пожертвовал бы сейчас парой яиц своих лучших людей за ведёрко с попкорном.       Невольно она придумывает новую игру, в которой нужно пить каждый раз, когда Ниган начинает безбожно раздражать, и с такими правилами Джейд заработает себе хронический алкоголизм меньше, чем за пару часов. Расклад не радужный, но сносный. Она глотает чуть меньше, чем хочет, но в полной мере компенсирует это вторым подходом. Потом чисто механически забрасывает в рот фигурку то ли панды, то ли медведя. Мир немного прибавляет в цветах и даёт плюс десять очков к терпимости.       — Можно бесконечно долго рассуждать о том, что происходит между нами, но, если выкинуть тонны воды, получится нечто очень ёмкое. Ты убедился, что мои принципы по итогу не могут контролировать моё тело — поздравляю, это наверное лестно, но фишка в том, что в твоём глазу сидит точно такое же бревно.       — Можно повнятней? У меня плохо с пьяными метафорами, — издевается он как всегда по-королевски.       Джейд недовольно вздыхает и проводит ладонью по волосам, взвешивая, стоит хлебнуть ещё немного или она пока протянет на старом топливе.       — Перед тем, как прийти ко мне той ночью, ты не просто так провёл время с Эмбер. Ты использовал её как гарантию, что будешь достаточно сдержан и сможешь довести задуманное до конца. В противном случае, ты бы не ушёл. Просто не заставил бы себя, даже если бы с порога был настроен на это, — несколько вызывающе она наклоняется вперёд. Играет с огнём без малейшего намека на страх быть сожжённой. — Ты бы остался, Ниган. Наплевав на стремление проучить меня. Остался бы только потому, что твоё тело так хотело. Ну, и может быть чуть-чуть из-за меня.       Качая головой, Джейд то ли осуждает, то ли напротив сострадает:        — Здесь не пахнет контролем, у тебя тоже его нет.       Всё это поразительно точное наблюдение легко обесценить, когда речь идёт о Нигане. Он не выглядит проникшимся. Понявшим. Он выглядит так, будто ему абсолютно насрать, что проблема глубже, сложнее и беспорядочнее, чем кажется на первый взгляд. Джейд распиналась добрую минуту, стремясь не столько отыграться и блеснуть «вкусной» мыслью, сколько сказать: трясина затягивает их в равной степени, и роли, за которые они по-прежнему держатся как за спасительную соломинку,  до безобразия условны. Это, по её мнению, опасное для всех положение, заслуживающее внимания и обсуждения, но когда мужчины любили говорить об отношениях?       — Как докажешь? — Ниган приглашающе хлопает по своему бедру. Предлагает ей вернуться на него и завершить начатое.       Заманчиво, но не настолько, чтобы согласиться прямо сейчас:       — Не думаю, что с этим возникнут сложности, — она отвечает сначала на заданный вопрос, потом на менее явный подтекст: — Как-нибудь в другой раз.       Джейд, на самом деле, по-особому любит, когда Ниган не слишком наседает и даёт ей возможность неспешно прощупать почву самостоятельно, обдумать всякие бесполезные мелочи, сказать что-то исключительно из-за собственного желания, а не из-за необходимости отбрасываться от упрёков и недовольств. Она крутит в руках бутылку, прокатывая прохладное стекло от запястья до кончиков пальцев, признавая, что имеет одну чертовски важную тему для обсуждения, которую всё же не хочет поднимать. Алкоголь в крови не придаёт достаточной отстранённости, чтобы взглянуть на ситуацию сверху и полностью отрешиться от волнующего вопроса.       Должно быть, у Джейд на лице написана тяга сказать что-то важное, поскольку Ниган с больно уж заинтересованным видом наблюдает за ней. Когда она ловит его взгляд, тоскливое чувство недовольства собой становится лишь сильнее, вынуждая бросаться в крайности:       — Говоря об этом, — она легонько бьёт себя по шрамированному предплечью, будто относится к тем событиям с пренебрежением. На деле же Джейд в общем-то плевать. — Сраный парадокс, знаешь ли. Рик чуть костьми не лёг, пытаясь вытащить из меня эту дурь. А потом явился ты и решил просто выбить её. Выбить желание умереть прямой возможностью умереть. Какого чёрта это сработало? Как оно сработало, где в этом во всём логика?       Ей правда важно знать, почему. Ей нужны чёртовы механизмы. Джейд не может уверенно опираться на объяснение, что все люди по своей природе — чокнутые куски дерьма, несмотря на заверения в обратном живущие только ради борьбы, готовые пренебрегать теплыми заботливыми руками из-за битвы и ощущения крови, текущей из разбитого носа. Она не может быть такой. Джейд не нравятся побои, не нравятся заработанные ссадины и свежие шрамы — нет ничего лиричного и мотивирующего в том, чтобы страдать, и всё же… Результат: чем больше она страдает, тем больше, похоже, держится за эту жизнь.       — Хочешь сказать, что я — это твой смысл жить? — Ниган масляно лыбится, когда перевирает её слова, и даже не пытается выглядеть серьёзно. Конечно, тут намечается пьяная исповедь, это же так весело. — Польщён, польщён, ничего не скажешь.       Джейд заливает в себя ещё пару унций — всё ещё играет в игру «пей, когда раздражена». Судя по стремительно убывающему уровню виски в бутылке, она вот-вот подойдёт к грани, переступив которую перестанет соображать относительно здраво.       Интересно, это будет означать победу или проигрыш?       — Когда ты говоришь «смысл жизни» ты подразумеваешь причину, вынуждающую держаться на плаву. Я же — тупую причину жить вопреки причине. Просто назло. Просто по принципу: «а я возьму, и не умру только потому, что тебе так хочется».       Можно констатировать: язык начинает заплетаться. Из всего сказанного только часть звучит более-менее, остальное и в самом деле напоминает пьяную исповедь, в которой ни смысла, ни толка. Только обрывистые эфемерные страдания, слишком странные и абстрактные, чтобы быть понятыми кем-либо. Впрочем… Плевать. Глядя на довольную физиономию напротив, Джейд и так признаёт, что внятного ответа на своё недопонимание не дождётся.       — Значит, Рик провалился? — с чувством ребёнка, смакующего проигрыш мальчишки из чужого двора, переспрашивает Ниган. — Бедняга. Хотя, это не единственный его провальный фронт. Всрал всё как лидер, как мужик и даже как отец.       Пауза явно подразумевает какое-то продолжение, и Джейд, стискивая зубы, ждёт его почти с библейской терпимостью. Едва сдерживаясь, наблюдает, как лицо Нигана украшает излюбленная им жёсткая насмешка:       — Скажите, доктор, это нормально, что мне пиздец как жаль этого импотентного ушлёпка?       Она непроизвольно возвращается к тому сравнению, что всплыло в голове, когда он решил продемонстрировать свою власть, намеренно сыграв с её возбуждением злую шутку. Ниган правда похож на Железного дровосека из сказки, ибо больше всего ему не хватает одной детали — сердца. Пускай Джейд сама это начала, упомянув Граймса и как бы дав зелёный свет разговорам в таком ключе, но режет Ниган по живому. Скорее всего, даже не понимая этого.       Довольно очевидно, что внезапно возникшая «жалость к Рику» — не более, чем уловка, на которую попался лидер Спасителей, если он в самом деле говорит серьёзно. Озвучить это вслух она не решается, но для себя ставит несколько пометок на полях воображаемого блокнота. Потом качает головой, признав, что это перебор, и напомнив об отсутствии достаточной психологической планки у собственного сознания. Не с её талантами лезть в такое.       И всё же… Так много совпадений кричит о том, что Ниган скорее впечатлён Риком, и он настоящий глупец, если в действительности принимает это чувство за жалость.       Ничего из этого она не говорит. И вообще не видит смысла рыться в этой теме. Вечер в компании алкоголя и собственного мужа-мудака был относительно непринуждённым, но как только в разговор заочно влезла персона Граймса, всё стало таким убого сложным, давящим, что напрочь разбило всю магию момента. Сделав ещё один глоток и рассудив, что уровень виски за всю продолжительную пьянку уменьшился чуть больше, чем на четверть, Джейд закручивает крышку и ставит бутылку на пол рядом с диваном. Мнётся с пару секунд, прежде чем выдать:       — Я, наверное, пойду.       — У нас была договорённость, — скрещивает руки на животе Ниган. Поза его предельно расслабленная, но всё же интонация твердит, что черта с два её отпустят так просто.       — Договорённость, что я пью здесь, — напоминает Джейд, предательски нетвёрдой походкой двинувшись к двери. Голова плывёт так, что было бы изумительно войти в проём хотя бы со второго раза. — Но мне достаточно, теперь я хочу спать.       На самом деле, хочет уйти туда, где не придётся говорить о Рике. За сегодняшний день его было слишком много. Намного больше, чем может выдержать её эмоциональная шкала.       Она уже добирается до двери, когда голос Нигана заставляет ноги врасти в пол:       — Ты можешь остаться здесь.       Может быть, Джейд просто видит то, что хочет видеть, но предложение не кажется ей каким-то… неправильным. В нём нет ничего пошлого, преувеличенного, демонстративного. Оно поразительно настоящее, без натянутого снисхождения, вроде бы даже искреннее. От Нигана ожидаешь услышать что-то такое приблизительно «никогда» — подача сбивает с мысли, заставляет всерьёз задуматься над ответом, ища доводы не «против», а «за». Остаться с ним на эту ночь, просто остаться и спать, зная, что кто-то есть рядом — адски, непозволительно заманчиво, учитывая дерьмово реальные кошмары с участием сестры, но…       — Что заставляет тебя думать, будто в одной постели с тобой я буду чувствовать себя в безопасности?       Джейд хочется любыми силами разбить эту иллюзию. Уничтожить на корню предпосылки ощущения, что они начали как-то не так сближаться. Физический контакт — это одно; предложение остаться на ночь, столь естественное по сути, но столь неестественное по факту — совсем другое. Оно им не нужно. Задавая столь резкий вопрос, который, к слову, остаётся без ответа, Джейд делает огромное одолжение им обоим.       — Спокойной ночи, — вздыхая, всё же смягчается она, прежде чем шагнуть за порог. — Спасибо за выпивку, она была кстати.

***

      Было бы немного странно, если бы выскользнув из покоев Нигана и добравшись до своей комнаты, Джейд сразу бы уснула. Нет, денёк выдался слишком насыщенным, чтобы так легко провалиться в сон, да и бурлящий в крови алкоголь немного сбивает с расслабления своим требованием сделать что-то.       Он, ударяясь о вены, так и стонет: что-то. Никакой конкретики. Никаких инструкций или, на худой конец, идей. Абсолютно провальная политика в выдвижении требований.       Дневная апатичность сменяется слабым сожалением: Джейд сожалеет, что она такая, какая есть, и сожалеет о жизни, которой живёт — сокрушаться о таком имеет смысл только оставшись в одиночестве после пригубленной порции виски. Рик определённо видел в ней кого-то ещё, а потому доверял. Если бы он знал, какая порочная, мелочная и жалкая она на самом деле, то предпочёл бы держаться подальше. Если бы он видел её здраво, едва ли они стали бы друзьями.       Сейчас, продавшись Нигану с потрохами, поддавшись ему по всем фронтам, даже вспоминать об этом не стоит, но — боже — как же спокойно и восхитительно было находиться в объятиях Рика той ночью после побега от Спасителей. Он, даже в мелочах, делал для неё так много, а она…       Джейд подскакивает на месте — алкоголь, требующий чего-нибудь этакого, определился с авантюрой. Он настойчив, категоричен и предлагает вполне конкретные варианты для конкретной ситуации. Противиться этому глупо, тем более, когда эмоции играют против тебя — Джейд подлетает к столу, достаёт оттуда блокнот Шерри, суматошно пролистывает исписанные листы и, добравших до чистых, вырывает несколько страниц.       Дуайт так и не узнал, что его бывшая жена на самом деле жива и вознамерилась отправиться в соседний штат. Самое время обрадовать человека, вручить ему её дневник, возможно содержащий какие-то намёки на этот счёт, и получить взамен одну маленькую услугу. Пустяковую, на самом деле. Учитывая, что Дуайт уже бывал в Александрии по собственной воле, а не как гонец Спасителей, проблем возникнуть не должно — во всё это верится слишком наивно, почти безропотно.       «Ожог на моей спине полностью отбил тягу повторять что-то похожее снова» — пару часов назад сказала трезвая Джейд. Пьяненькой же Джейд, по закону жанра, наплевать и от души хочется ввязаться в очередное опасное приключение, которое по итогу окажется бесполезным и выйдет всем боком. Она переворачивает всё немногочисленное содержимое стола, чтобы в конечном итоге обнаружить ручку под самым носом. Садится и, прежде чем начать своё послание «О положении страны⁴» устанавливает несколько правил: не плакаться и не выставлять себя жертвой. Обойти острые углы. Не писать ни о чём интимном, вроде того поцелуя. Вообще писать как можно меньше и только по делу.       Кивком Джейд выражает принятие этих правил как основополагающих, но, через добрые полчаса перечитывая полученную «простынь» текста, вынуждена признать, что провалилась почти по всем пунктам. По некоторым — просто оглушительно.       Ручка отказывается вносить правки, царапая бумагу, и приходится тратить время на её убеждение:       — Ну давай же, — одними губами приговаривает Джейд, пытаясь расписать своенравную чертовку. — Мне нужно.       С трудом, но всё же добившись результата, она зачёркивает пару особо убогих фраз и дополняет письмо другими, не менее убогими. Перечитывая во второй раз, чувствует смятение ещё более сильное, чем в первый.       Идти к Дуайту сейчас глупо — просто потому, что Джейд без понятия, которая из кучи комнат принадлежит ему, а это значит, что на сегодня авантюра подошла к концу и может быть продолжена только завтра утром. Это огорчает оживившийся в теле алкоголь почти до бунта, но возмущается он недолго, в какой-то момент соглашаясь, что стоит быть аккуратнее, а не ломиться во все двери с горящей задницей. Фишка в том, чтобы провернуть всё тихо.       Прежде чем намеренно затерять своё нелепое послание среди исписанных Шерри листов, Джейд прижимается губами к бумаге, что держит в руках. Если вдруг кто-нибудь спросил бы у неё: «Зачем?», то она бы глубокомысленно развела руками и не нашлась с ответом — это очередной бессмысленный нелогичный порыв, на котором так настаивает всё существо.       Засыпает этой ночью она впервые за долгое время с чувством смутного удовлетворения, но это вовсе не препятствует очередному мрачному свиданию с сестрой и Энни, за которую так переживает Майкл Джексон.       «Есть много способов начать письмо, но я просто скажу, что пьяна и, прежде чем добраться до сути, тебе вполне вероятно придётся пробраться через тонну сентиментальной ереси. Мне заранее жаль.       Или проще: привет, Рик.       Я пока не уверена, что уломаю Дуайта поработать для меня доставщиком корреспонденции, но, если ты это читаешь, то я определённо была хороша и он не выдержал моих доводов или… или просто согласился из жалости. Такой вариант тоже имеет место быть.       Хотела бы изложить тут что-нибудь полезное для одной из твоих затей, которую ты наверняка собираешься реализовать, но увы, не располагаю ничем таковым — слишком далеко в этот раз меня занесло от эпицентра, а на периферии не вершатся судьбы. На периферии раздают бесплатный алкоголь. Надеюсь, кстати, что наш тот ликер был никак не хуже, чем то, что можно достать здесь. Да, это будет значить, что спор я проиграла, и ты вполне можешь насладиться вкусом победы. Только не зазнавайся. Может, я ещё возьму реванш? Когда-нибудь.       А теперь — медленно, но верно, к сути. Ты же явно что-то затеваешь, верно? Иначе и быть не может. Ещё в нашу последнюю встречу было довольно очевидно, что ты включаешься в борьбу. И — напишу, прикрыв глаза и сделав вид, что вырвалось непроизвольно — спасибо за те фразы. Ты знаешь. Вроде «она не твой человек» и всё такое. Может, они далеки от сути и я с самого начала не заслуживала твоего доверия, но услышать это было приятно.       Отвлеклась, извиняюсь. Не знаю, к чему эта информация, но здесь есть люди, готовые поддержать Александрию в грядущей войне. Не могу сказать, сколько их, не могу судить об их решимости, и подавно не могу пригнать этих смельчаков под твоё крыло, но я только что говорила с одним из них. На вид простой парень, ищущий справедливость и спокойную жизнь. Его друзья — говорилось о нескольких — думаю, такие же. Сюда же плюсуем всё-ещё-сомневающегося-Дуйата.       Чёрт, я просто хочу сказать, что в рядах неприятеля не всё так гладко и есть несколько потенциальных дезертиров, но использую для этого слишком много слов! Никто не любит, когда кто-то много и не по делу болтает. Это, знаешь, что-то вроде той ситуации из прошлой жизни, где женщина напивается и начинает строчить смс-ки своему бывшему. Слежу за сохранением традиции ;)       Твою мать, только не говори, что я только что назвала тебя бывшим.       Твою мать, я серьёзно сделала это. Бриллиантовая идиотка.       Ох. Я просто зачеркну это и понадеюсь, что твои шерифские замашки докопаться до истины немного поубавили свою остроту.       P.S. Кого я обманываю?       Но это и правда похоже на пьяную СМС. Охрененно огромную пьяную СМС.       Джейд» __________ 1. Цитата из книги Чака Паланика «Колыбельная». 2. Райкерс — остров-тюрьма в Соединённых Штатах. Является самой крупной исправительной колонией в мире и часто мелькает в контексте скандалов, связанных с жестоким отношением сотрудников тюрьмы к заключённым. 3. Бастой — тоже остров-тюрьма, только в Норвегии. Вместо того чтобы находиться за решеткой, заключенные живут в удобных деревянных домиках, окружённые живописными пейзажами. Надзирателей мало и они все не вооружены. 4. Обращение «О положении страны» — ежегодное послание президента США Конгрессу, в котором он излагает свою оценку ситуации в стране и описывает предстоящие законодательные инициативы.