Чёрное и белое

Между любовью и ненавистью тонкая грань, но мне всё равно. Просто позволь сказать, что мне это нравится. Breaking Benjamin — Diary of Jane

      В прошлой жизни, которая перестала иметь какую-либо важность уже кучу лет назад, Ниган вполне непредвзято относил себя к неудачникам — только в юности казалось, что закономерности можно перешагнуть и стать выше этого, но на деле эти самые закономерности вгрызались тебе в глотку и не отпускали живьём. Из того района Канзаса, где он вырос, никто не выбрался в белой рубашке и начищенных тапках: в поисках лучшей жизни одни уходили в криминал, вторые — пытались смотаться в Миссури и осесть там, однако, не преуспев, чаще всего возвращались обратно, круглосуточно глушили пиво и довольствовались пособием по безработице.       С двадцати трёх Ниган перестал искать себя, поняв, что просто бесполезно: в таких районах либо умирают на улицах, либо живут, притворяясь, что всё в порядке. Он был неглуп и, если бы не засрал школьные экзамены из-за своего подросткового максимализма, мог бы учиться в среднем по популярности колледже, рискуя стать первым со всего квартала, выбившимся в люди; именно эта «неглупость» со временем помогла осознать бесцельность попыток найти лучшую жизнь. Для некоторых людей лучшей жизни банально не существовало.       Так он оказался втянут в серую монотонность, которую обычно подразумевали, когда говорили о существовании в социуме. Нашёл работу. Обзавёлся затхлой квартирой, которую постоянно заливали соседи сверху, вечно бухие в хлам. Несколько раз в неделю ходил бить морду соседу по лестничной клетке за орущее посреди ночи техно. Разумеется, в такой обстановке было сложно сохранить нервы и совсем скоро, приблизительно к тридцати, Ниган понял, насколько полезно вымещать злость на собственную несостоятельность на других. Так можно почти не пропускать это через себя.       От большего числа эмоций удавалось избавиться на работе. Ох, ну и доставалось этим безмозглым детишкам… До него они вроде как любили физкультуру. Вроде бы. Ниган никогда не утруждал себя тем, чтобы спросить, лишь гонял их до изнеможения, не стесняясь грубо комментировать пробежку даже тех, кто укладывался в отведённые нормативы. Без лишних слов, они ходили у него по струнке. Как в армии. Или же тюрьме. Диктатура разрослась до такой степени, что ученики начали приходить задолго до занятия, ибо за опоздания одного наказывали сразу всех. Кроссом или сорокаминутными отжиманиями — Ниган стремился не повторяться, и всегда придумывал что-нибудь новое.       Они с Люсиль были из разных миров, это было ясно изначально, ещё в первую встречу. От её хрупкого силуэта веяло интеллигентностью, а расправленные в идеальной осанке плечи выдавали строгое воспитание. Глаза смотрели всегда будто бы с огоньком задора, но Ниган до сих пор помнит то обезоруживающее волнение, которое увидел в них, когда впервые увидел её.       Люсиль заявилась к нему сама. Прямо в обитель зла, куда редко заглядывали даже его коллеги — стук её каблуков о паркет спортзала был отрезвляюще неожиданным. Шла она уверенно, прижав к груди какую-то тетрадку, и тёмно-каштановые волосы, что немного вились, пружинили в такт движениям. На подоле чёрного чрезмерно закрытого платья виднелся след от мела.       Он шагнул ей навстречу, желая в привычном порыве отчитать, поставить на место, выставить вон, но не успел произнести ни слова о том, что за вход в зал без спортивной обуви он обычно грозится оторвать ноги и засунуть их нелицеприятные места. Люсиль заговорила сама. Смущённым тоном попросила дать ей несколько крепких старшеклассников, чтобы передвинуть пианино в музыкальном классе. Она была так взволнована необходимостью сделать это, что, казалось, даже немного злилась. Злилась, но в отличие от него держала это внутри себя, разговаривая и жестикулируя максимально вежливо.        Это сбило его с толку. Причина, по которой он безропотно согласился, была именно в этом — в растерянности.       Как выяснилось позже, Люсиль оказалась в школе по вине своей знакомой. Ниган почти не знал эту моль с небрежным пучком на голове, что вечно музицировала в своём классе и почти не выходила в люди, но именно эта моль, отправившись на больничный, привела в его жизнь кого-то неимоверно важного. Люсиль взяли на неделю в качестве замены преподавателя по искусству, и тут же повесили на неё кучу обязанностей, в один прекрасный момент и вовсе заставив привести в порядок музыкальный класс к какой-то супер важной проверке. Разумеется, Ниган выделил пару перекачанных чмошников со старшего курса, но всё же не удержался от того, чтобы проконтролировать процесс — должен был быть уверен, что эти увальни сделают всё, как надо этому несправедливо втянутому в школьную рутину созданию. В конечном итоге, пришлось не просто руководить, но и участвовать, поскольку два лба, наверняка уже зажимающие девок по углам, не могли справиться с одним старым пианино.       Когда с работой было покончено, Люсиль трижды извинилась за неудобства. Взволнованный блеск её глаз сменился мягкими тенями добродушия, а пальцы скользнули по аккуратному католическому кресту на шее. Ниган вообще довольно скептически относился к верующим людям, но в ней это не отталкивало, напротив, как-то по-особому дополняло образ, делало Люсиль такой удивительно далёкой, возвышенной, недосягаемой.       Они обменялись парой общих фраз, как это обычно бывает, когда хочешь произвести хорошее впечатление, но дальше этого не зашло — было неподходящее время, место, настрой. Ниган собрался с духом только через два дня, когда в перерыве между занятиями с непонятно стучащим сердцем пошёл в музыкальный класс. Он не мог конкретно объяснить, зачем. Просто хотел увидеть её.       Встретила его всё та же невзрачная, с вечно недовольным лицом моль, которая даже после болезни не поленилась накрутить свой нелепый пучок. Она, презрительно щурясь, взглядом окинула его с ног до головы, что-то спросив. Ниган не стал отвечать. Как и не стал спрашивать, куда моль дела свою замену — Люсиль, как любой истинно образованный человек, предпочла свалить из этого гадюшника.       Это было очевидно. Птицы такого полёта никогда не задерживались на земле надолго.       Может, это было и к лучшему, однако чувствовал себя Ниган так, будто бы опоздал на поезд или потерял выигрышный лотерейный билет. Его влекло то неуловимое в ней, что походило на отблеск жизни, которую все вокруг так искали. Настоящей жизни. Люсиль была из того мира, на который ему хотелось поглазеть хотя бы ради любопытства.       Так начался нудный период поисков. Чёртов Шерлок Холмс на мгновение показался жуткой выскочкой с золотой ложкой во рту, поскольку к Нигану информация шла неохотно. Хотя бы потому, что он никогда не искал её напрямую — слишком боялся быть непонятым, осмеянным, чтобы спрашивать. Чужое мнение неожиданно стало играть слишком большую роль.       Сомнительные нити-зацепки водили его кругами, но в конечном итоге всё же сжалились и привели к Люсиль. Она была частью местного музыкального кружка при театре, и по счастливой случайности они давали концерт совсем скоро.       Ради такого случая Нигану даже пришлось откопать в недрах шкафа рубашку. Так же ходили на выступления? Он, блядь, не знал. Не имел ни малейшего понятия, в каком виде эти выскочки из высшего общества показываются на своих тусовках, да и в классической музыке разбирался на уровне «вот это пиликанье — заебись, а от этого клонит в сон». Высидеть двухчасовой концерт было настоящей пыткой, которую сглаживала только женщина, сидящая во втором ряду исполнителей. Всё та же идеальная осанка, каштановые волосы, спускающиеся чуть ниже плеч, тёмных оттенков платье, подчёркивающее бледность тонкой кожи. Люсиль со своей скрипкой была прекрасна. Наблюдать за движениями её рук, уверенной улыбкой и тенями от подрагивающих ресниц было сродни наблюдению за ангелом, играющим на арфе. Здесь она почти не выделялась из толпы, но для Нигана… Что ж, для него в этом стерильном гадюшнике для голодных интеллигентов существовала только она.       После выступления он вручил ей букет, и Люсиль, расплывшись в улыбке, всё же посмотрела на него так, будто совсем не понимала, что он тут забыл. Хорошо хоть, что вспомнила. Немного неловко в тот вечер, кажется, было им обоим.       С этого стартовало их общение, которое за рамки дружеского выходило медленно и неохотно. Дело было в том, что Ниган, по большей части крутящийся в обществе женщин совсем другого толка, не всегда знал, как подступиться к такой сдержанной, всегда изысканной Люсиль. Женственность была прописана у неё в ДНК и отражалась абсолютно во всём: в заинтересованном наклоне головы, когда он вещал тупые байки из юности, в мелодичном, чуть смущённом смехе, в привычке легко касаться распятия на шее и разглаживать невидимые складки на юбке. Она была… Женщиной. С большой буквы. Всегда приветливая, нежная, с мечтательным выражением лица, она ни в чём не походила на всех его бывших, напоминавших скорее карикатуры, чем девушек.       Люсиль была непостижимой загадкой — чего только стоил их первый поцелуй. В тот вечер Ниган провожал её домой после очередной репетиции, как-то так вышло, что это стало своеобразным «ритуалом»: по средам и пятницам в кружке пиликали до победного, начиная с шести вечера, заканчивая началом двенадцатого, поэтому в эти дни он всегда ошивался рядом с театром, дожидался Люсиль и они вместе, разговаривая о всяких глупостях, гуляли по ночному городу. В тот раз она прямо взрывалась от негодования, всю дорогу твердила о том, что отдавать основную партию виолончели — просто неприемлемо, когда пьеса была создана для скрипки. Хмурила лоб и пускалась в рассуждения о минорной тональности, которая только в исполнении скрипки может передать всю боль шекспировского героя. Ниган нихрена не понимал, да и не пытался. Лишь изредка сочувствующе кивал, когда это интуитивно требовалось, и наслаждался прекрасной жестикуляцией — Люсиль, наверное, если бы не была так повёрнута на музыке, смогла бы стать охренительной актрисой.       В какой-то момент она остановилась, разворачиваясь к нему всем телом. Глаза в свете фонарей блестели ярче обычного, а лицо, стянутой неведомой догадкой, казалось больно уж воинственным. «Ты меня не слушал, да?», — проницательно поинтересовалась она. Ниган, попавший в щекотливую ситуацию, замялся с ответом, собираясь перевести всё в шутку, но Люсиль трагично взмахнула руками и вздохнула:       — Пока одни мужчины не понимают намёков, другие даже их не слышат. Мне достался тяжёлый случай.       В следующую секунду она решительно шагнула к нему и поцеловала, не обращая внимания на колючую щетину. Встала на цыпочки, мягко положила руки на плечи, прижалась грудью к его груди, наверняка семафоря порозовевшими щеками. И кто бы знал, как ему, на тот момент тридцатилетнему, рвануло крышу от этого почти по-подростковому невинного поцелуя.       Дальше всё завертелось. Ниган плохо помнил, как делал ей предложение — тогда он слегка выпил для храбрости, но, как это часто бывает, переборщил. Утром его разбудила Люсиль, понимающе протягивая стакан с холодной водой, и как бы между делом пошутила на тему «чего люди только не болтают, когда пьяны». Он стойко отрицал чрезмерное влияние алкоголя на речевые центры, в конце добавив, что, не смотря на кондицию, был совершенно серьёзен и уже давно хочет узаконить их отношения.       Он чувствовал себя счастливчиком, хотя так и не мог взять в толк, что такая женщина забыла рядом с ним. Это был какой-то джек-пот, подарок свыше, не иначе. Однажды Люсиль даже уговорила его посетить с ней церковь, и там, глядя на портрет Иисуса в терновом венке, Ниган в какой-то момент подумал: «Спасибо, дружище. Если это и впрямь твоих рук дело, то охренительное тебе спасибо». На этом соприкосновение с религией завершилось. Новость о болезни Люсиль зависла над их головами топором. Хотя врач, которому слегка хотелось разбить лицо, твердил о возможной положительной динамике, шансах и прочей чепухе, никто не воспринял это всерьёз — по тону медика было безошибочно слышно, что ни к чему хорошему не приведёт даже химиотерапия. Она была лишь способом потянуть время, но никак не панацеей.       Тогда ему понадобилось отвлечение, которое нашлось само собой. Её звали Молли, вроде бы. Ниган помнил, что познакомился с ней там же, где и с Люсиль — на работе, она пришла устраивать разборки из-за своего сына, которому под палящим солнцем пришлось бежать марш-бросок на шесть километров в качестве наказания. Её отпрыск был тучным мальчуганом и сдох уже на трети дистанции, запнувшись в ногах и расквасив свой жирный блестящий нос, что так возмутило мамашу-наседку.       Молли была крашеной блондинкой с короткой стрижкой, вульгарными серёжками-кольцами в ушах, как у каждой второй дешёвой шлюхи, и охренительно тугой для своих лет задницей. Её ни сколько не смутило обручальное кольцо на его пальце — она, внезапно перейдя с повышенного тона на интимный шёпот, недвусмысленно раздвинула ноги, облокотилась спиной на спинку софы, что стояла в его тренерской, и с деловым видом предложила разобраться с претензиями к её сыну «раз и навсегда». Разумеется, Ниган выебал её прямо там. Выебал не церемонясь, без прелюдий, грубо вколачиваясь в тело, которое не имело для него никакого значения. Молли нисколько не возражала против его железной хватки на горле, от которой наверняка едва дышала, как и не возражала против той бесцеремонной брезгливости, с которой он ставил её раком. К ней Ниган прикасался так, как он никогда не осмеливался прикасаться к Люсиль. Так, как он никогда не хотел прикасаться к хрупкой и такой утончённой Люсиль. Молли было не жалко придушить, оставить на теле кровоподтёки, разорвать ей всё внутри, сделать так, чтобы она сдохла прямо под ним, и, когда всё закончилось, Ниган пожалел, что она всё же осталась в живых. На прощание она поцеловала его в щёку, карандашом нацарапала свой номер поверх классного журнала и с сытной улыбкой удалилась, а он до самой ночи сидел в тренерской, сквозь темноту разглядывая противоположную стену с плакатом Майка Тайсона. Ненавидел себя. Был готов расшибить себе голову, вздёрнуться на канате для лазания, лишь бы не возвращаться домой. Лишь бы, глядя в глаза Люсиль, не притворяться всё тем же человеком, которому она когда-то сказала «да», сияя улыбкой более белоснежной, чем её платье.       Время шло, и такие встречи становились чаще — он приезжал к любовнице как минимум дважды в неделю, не заботясь о том, дома ли её сын или нет, и всё повторялось снова по известному сценарию. Дело было не только в сексе, как можно подумать, но и в возможности выместить злость, коей у Нигана накапливалось в тот момент очень много. Он злился на врачей, неспособных выполнить свои обязанности и вылечить его жену, злился на судьбу и Бога, которому Люсиль стала молиться чуть чаще, но больше всего — на самого себя. За своё бездействие, за неспособность повлиять на что-либо и, разумеется, за Молли.       Он обращался с ней неизменно грубо. Никогда не пытался узнать что-то, поговорить, уезжал сразу же, как спускал сперму и застёгивал ширинку. Чувство вины не покидало его ни на минуту. Ради справедливости: впредь Ниган издевался над её тупоголовым сыном чуть меньше. Это был крошечный акт снисхождения в благодарность за глубокий минет, отсутствие вопросов и охренительную покорность, которая проявлялась абсолютно во всём, стоило ему показаться на пороге.       Сложно сказать, знала ли об этом Люсиль, но Ниган по сей день склоняется к положительному ответу. В какой-то момент он совсем осмелел, сразу после траха на стороне возвращался домой, не заботясь вообще ни о чём, и Люсиль, пока ей ещё не стало совсем худо, встречала его привычным мягким поцелуем в уголок рта. В тот вечер она застыла, потянувшись к нему, и в её глазах отразилось что-то невнятное, растерянное. Губы нервно вздрогнули, но потом превратились в понимающую улыбку. Эта дрянь, Молли, пользовалась самыми вонючими духами с таким тяжёлым ароматом, что от него иногда болела голова. Не учуять этого было нельзя, но Люсиль не упрекнула Нигана ни в чём, хотя стоило бы. Она всё также мягко прикоснулась к его щеке и позвала ужинать.       Позже, когда его и без того миниатюрная жена начала терять вес, усыхая и сморщиваясь прямо на глазах, он наконец-то нашёл себе оправдание. Глупое, но весьма весомое. Случилось это, когда Люсиль попросила скрипку и, не в силах исполнить нот с прежним мастерством, горько расплакалась, пряча лицо в ладонях. Это был нервный срыв в чистом виде — как бы Ниган не пытался утешить её, всё было бесполезно, и слёзы причиняли боль им обоим. Он не знал, что ей говорить, как поднимать настроение, как помочь избавиться от осознания неизбежного, плещущегося в красивых, но постепенно мутнеющих глазах. Именно поэтому Ниган раз за разом сбегал к Молли — он скрывался от необходимости высказывать пустые слова-утешения, бежал от своей никчёмности, от сжимающего ноющий желудок страха. Ненавидел себя, но оставлял Люсиль, которая так нуждалась в его поддержке, ради той, которую можно в порыве злости скрутить в бараний рог и она даже не пикнет, лишь как в дешёвом порно выплюнет томным голосом что-нибудь грязное. Это был его способ справиться с болью. Люсиль становилась фарфоровой, хрупкой как никогда, а потому приходилось опасаться, что он сломает её ободряющим прикосновением или случайным словом. Ниган боялся навредить ей. И, только сжимая её — плачущую и отчаявшуюся — в своих руках, смог найти причину своему поведению.       В больнице он рыдал как ребёнок. Люсиль ушла тихо, но оплакивать её хотелось громко — благо, в ровном безжизненном писке аппаратуры спрятать свою скорбь было несложно. Крик, застрявший внутри, разрывал горло, но Ниган, насколько он помнил, не издавал ни звука. Жался лицом к её больше не вздымающейся груди, гладил исхудавшие холодные пальцы, болезненным шевелением сухих губ умоляя не оставлять его один на один с этим миром. Казалось, что он погиб вместе с ней.       Люсиль, так случайно ворвавшаяся в его жизнь, поставила всё с ног на голову, но сделала это так, как могла только она: ненавязчиво и мягко, исключительно лаской и своим огромным добрым сердцем. Она заставила Нигана не только поверить в любовь, но и испытать её. Заставила поверить, что для таких неудачников, как он, тоже был уготован счастливый конец.       Но для него, похоже, конец был только один. Самый что ни на есть паршивый.       Люсиль обратилась минут через пятнадцать. Затянутые серой пеленой глаза больше не смотрели с заботой или беспокойством, они не таили ничего, кроме стеклянного голодного блеска; а исхудавшее тело, в последние дни даже не способное подняться с кровати, неожиданно двинулось к Нигану. Он не смог прекратить этого. Более дерьмово, чем тогда, не приходилось чувствовать себя никогда в жизни.       С тех пор начался ад, который Нигану пришлось возглавить, но, даже забравшись так высоко, заимев собственную базу, кучу людей в подчинении и власть, которой у него не было в таком избытке прежде, он продолжал искать в окружающих женщинах тени Люсиль. Хотелось того спокойствия, которое можно было испытать только рядом с ней. Ниган не смог бы влюбиться второй раз, а потому не пытался найти замену своей покойной жене — в перерывах между орудованием битой и хладнокровными убийствами людей он пытался найти хотя бы жалкое подобие на тот комфорт. Только и всего.       Фрэнки, например, знатно делала массаж — ноющие плечи она проминала до самых костей, после чего мягкими поглаживающими движениями разгоняла остатки напряжения, ответственно посапывая где-то возле его уха. От Люсиль в ней угадывалась некая взвешенность, внутренняя собранность и отдалённо похожее на интеллигентность выражение лица в моменты глубокой задумчивости.       У Тани была другая схожесть — одержимость цветами. Все растения в гостиной, на которые Нигану было абсолютно побоку, сколько он себя помнил, поддерживались в жизнеспособном состоянии исключительно её руками. Первое время было невыносимо слушать этот грёбаный абсурд вроде «мне нужно кашпо диаметром восемь», но со временем как-то свыклось: Люсиль тоже, переступив впервые порог его холостяцкой берлоги, зареклась снабдить жилище хотя бы парой цветов. С этим особо не сложилось, но она пыталась.       Эмбер и Шерри напоминали идеал исключительно интуитивно — первая похоже излагала мысли и принимала на веру всё, что он говорил, а вторая, переигрывая, имела привычку тушеваться, когда слышала крепкую брань.       Больше всего на Люсиль походила Вивьен. Не внешне и не тем впечатлением, что производила, а своей абсурдной тягой сделать для него всё. Ниган не понимал этого. Не видел какой-либо весомой причины, по которой в эту мразь, которой он стал, можно было влюбиться.       Что-то от Люсиль было в каждой его жене. В каждой, кроме одной.       В Джейд не было ничего. Ни-че-го. Ниган искал, иногда даже неосознанно, какое-то сходство, самое крошечное, сущий пустяк, но находил только отличия. Диаметрально противоположная манера говорить, поправлять волосы, закатывать глаза. Другой взгляд на жизнь, иные ценности, иное всё. Здесь и не пахло комфортом. Не пахло даже притянутой за уши расслабленностью. Эта дрянь держала в напряжении — всегда, чтобы она ни делала, начиная от беседы, заканчивая многочисленными ебучими выходками.       В этом жалком недопсихологе была целая свалка внутренних неувязок, которых никогда не было у Люсиль, и даже в чёртовом платье она не стала выглядеть ни на грамм более похожей. Чокнутая на всю голову Джейд была скорее в чём-то неосязаемом похожа на Молли — они обе одинаково хорошо глушили связи с внешним миром, замыкали на себе и позволяли выпустить пар, увлечься.       Отличие, всё же, было и здесь. В отличие от своей прошлой любовницы, нынешнюю жену Ниган знал хоть как-то. Она же знала его. Они говорили, делились чем-то весьма личным, затем ощеривались и расходились в разные стороны, чтобы потом прийти к диалогу снова. Чёрт его знает, было это спецификой профессии или просто особенностью Джейд, но Нигану казалось, что она не затыкается никогда, лезет со своими тупыми вопросами и недовольствами в любое место, где углядит достаточную паузу. Она выводила его из себя крайне неприличное количество раз, бесила до состояния красной пелены перед глазами, но всё же не вызывала того брезгливого отвращения, которое всегда вызывала Молли, стоило ему кончить. Этой идиотку хотелось исправлять под себя, вправлять ей её деффективно вывихнутые мозги, вредить — только в качестве наказания.       Своим слабоумием впечатление она производила неизгладимое, и для такого ублюдка, как он, это был вызов. Переиграть. Перехитрить. Просчитать каждый, сука, очередной абсурд и наступить ботинком на горло до того, пока не созрел новый. Джейд в самом деле была подгоревшим кексиком, и дело тут вовсе не в её ожоге — к ней тянуло, но вместо сладости на языке пощипывала горечь, поэтому приходилось вдвойне ответственно решать, откуда откусить очередной кусок.       Ниган в самом деле гордился тем, как постепенно перекрывает ей кислород. Выявленные им болевые точки, о которых Джейд сама не знала, её тягучая, полная отчаяния, манера вести игру, возможность направлять мысли в её голове в нужное русло — всё это доставляло удовольствие. Удовольствие жёсткое, во многом напоминающее садизм, но… Ниган всё же делал это в первую очередь потому, что знал, как будет лучше. Он, как принципиальный юнец, хотел сделать из этого сломанного Лего что-то более-менее приемлемое, а потому использовал спорные методы и раз за разом ставил её в щекотливые ситуации.       Но она, дрянь, иногда делала тоже самое — это нелепое противостояние усугублял факт, что они оба слушали, оба вгрызались в малейшие детали и делали выводы. Даже самый дерьмовый психолог может залезть тебе в голову, если от этого будет зависеть не профессиональная репутация, а собственная важность и возможность поставить кого-то на место. Порой Ниган чувствовал, как все эти тупые приёмчики пытались отработать на нём, но никогда не позволял этому зайти далеко. Что же касалось тихих манипуляций… Он полагал, что «мисс-пустая-башка» не настолько умна, чтобы провернуть такое с кем-либо, старше пятилетки.       Когда Ниган открывает глаза, зрение двоится и требуется время, чтобы обнаружить связь между раздражающим шаркающим звуком, приведшим его в себя, и малознакомым окружением. Мелкая комната без мебели, абсолютно пустая, кажется лишь смутно знакомой, но ничего определённого в голове не всплывает — соображать удаётся с заметным трудом, прикладывая к этому чрезмерные усилия, и с горем пополам Ниган приходит к выводу, что поводов для паники у него куда меньше, чем для раздражения. Мерзкий скребуще-шаркающий звук не затихает. Он настолько гадкий и прошибающий до кончиков волос, как скрежет ногтей о стекло.       Источник находится сравнительно быстро — он, почти недвижимый, сидит у дальней стены, вполне преуспев в том, чтобы слиться с окружением и не привлекать к себе ни грамма внимания. Присутствие Джейд становится неожиданностью ровно такой же, что и её вид. Шея запрокинута, затылок упёрт в стенку, глаза напряжённо прикрыты, а край нижней губы перекатывается под зубами. Скованность плеч надёжно замурована кожей куртки. Его куртки. Ниган отлично помнит, какой фееричный скандал закатил однажды Молли, когда та посмела потянуться к его футболке, желая нацепить её на себя — эти тупые женские трюки из романтических комедий были всецело ему отвратительны, а Люсиль, которая никогда не претендовала на его вещи, лишь помогала укрепиться во мнении, насколько это вульгарно и мерзко. Однако Джейд, как прежнюю любовницу когда-то, отчитывать не манится.       Застёгнутая по максимуму куртка висит на ней как белый флаг безоговорочной капитуляции, а потому ничего мерзкого или вульгарного в этом не найти, даже если очень захотеть. Пальцы правой руки вроде бы крепко сжимают кромку рукава. Спутанные волосы местами уходят под воротник, намекая, что натягивалась вещь в спешке, безотчётно, под настоянием импульса. Пальцами левой руки Джейд раскручивает револьвер, лежащий на полу, в точности так, как если бы ей было пятнадцать и она, залив в себя литр пунша, играла бы в бутылочку. Своей рукоятью и стволом он скребёт об пол, порождая тот самый выбешивающий до жути звук.       — Клянусь богом, если ты не прекратишь, я откручу тебе голову, а потом поставлю обратно задом наперёд и сделаю вид, что так всё и было.       Плечи Джейд дёргаются в испуге, а рука с громким «бух» падает на револьвер, прижимая его к полу. Она не сразу осмеливается открыть глаза, роняя рваный вдох, как если бы рыдала последние пару часов и только что взяла себя в руки. Взгляд её красных глаз бегает по его лицу, и столько там понамешано в этот момент, что ничего внятного не понять. Как и почти всегда в случае с Джейд, собственно.       — Где Люсиль? — задаёт Ниган один из самых важных для него вопросов. Ему насрать на всё, что происходило, происходит или будет происходить, но местоположение своей биты он знать обязан. Кожа рук зудит от необходимости прикоснуться к ней, впитать то зверское успокоение, которого нет больше ни в чём и ни в ком.       Джейд пожимает плечами и тут же, морщась, трагично тянется к обожженному плечу. Если у тебя что-то болит, то блядь просто не шевели этим. Хватит изображать агнца.       — Затерялась где-то в гуще событий, — выдаёт она после непродолжительных размышлений, и настолько наплевательское отношение к Люсиль заслуживало бы внимания, не будь Нигану так хреново от услышанного.       Где-то.       ГДЕ-ТО, мать его.       Звучит почти как «ты был ебучим мудаком и не удосужился позаботиться о ней. Снова». Звучит жесть как скверно. Нигану стоило вгрызться в неё зубами, сжать пальцы вокруг её гладкого деревянного тела намертво, чтобы ни одна мразь не разделила их, но вместо этого он как всегда всё проебал. Он — кусок дерьма, который не может оправдать доверия даже неодушевлённого предмета.       Эта мысль впивается в глаза резью, приходится массировать глазницы, чтобы прогнать её, и глубоко вдохнуть, признавая, что это, должно быть, уже навсегда. Люди нихрена не меняются. Ниган оставил свою жену, потому что был слишком слаб, и спустя столько лет остался без биты по той же самой причине.       Джейд, наблюдающая всем этим, не может наконец-то прикусить язык и не открывать рта — Ниган готов ко всему, кроме того, что она всё же говорит:       — Это просто сраный кусок дерева, при всём уважении к твоей мёртвой подружке, — брезгливость настолько очевидная, что попахивает намеренной провокацией, но, похоже, ею всё же не является. — Неплохо было бы, знаешь… Фокусироваться на ком-то более сложной конфигурации и чуть-чуть живом хоть иногда. Для разнообразия.       Наверное, умение сиюминутно выбешивать одним выбором слов — это тоже талант, и в таком случае Джейд просто рекордсмен по недальновидности. Ниган уже готов в красках высказаться, когда она снова открывает рот:       — Всё с ней будет в порядке. Какая-нибудь скотина, что очень хочет выслужиться, уже натирает её лучшим маслом, сдувает пылинки и даже готовится уступить ей постель, лишь бы это донесли до тебя.       Пренебрежение из голоса никуда не девается, но промеж резкости вклинивается что-то более мягкое, контролируемое. Джейд будто бы осознанно, в ущерб себе, пытается… Поддержать его? Подобное даётся ей нелегко — пальцы находят револьвер и снова раскручивают его. Хочется легонько встряхнуть её и поинтересоваться, как можно с каменной физиономией заявлять, что Люсиль — это просто кусок дерева, а потом начинать нервничать из-за вполне нормального проявления внутреннего понимания.       — Джейд, — произносит он, даже не тратя время на злость. Вернувшийся скрежет вынуждает неподдельно кривиться. — Я попросил.       — Извини, — в её глазах будто бы… Растерянность? Пальцы покорно вздрагивают и тормозят вращение, после чего отпихивают револьвер от себя как ненужную игрушку в песочнице. Видимо для того, чтобы не было соблазна прикоснуться к ней снова.       Невидимые волны, исходящие от кожи Джейд, транслируют страх. Интересно, она больше напугана своим наверняка незапланированным извинением или тем фактом, что не отдаёт себе отчёта, когда вновь прибегает к помощи окружения, чтобы сбежать от реальности? Такую хрень Ниган, бывало, видел у детей — в моменты перевозбуждения или волнения они начинали теребить всё, что попадётся под зудящую руку. Это называлось навязчивыми движениями или чем-то в этом роде.       — Я тут хорошо проводила время, — сглатывая, говорит она, хотя всем своим видом демонстрирует, что делиться чем-то настолько личным не собирается. Треклятое противоречие.— Решила проверить судьбу. Или же себя… Здесь как посмотреть.       Если бы она знала, как сложно ему вникать в настолько неинтересную и сложно преподнесённую информацию, то наверняка бы выбирала бы более простые выражения.       — В ваш первый визит в Александрию, ты заподозрил у меня наличие яиц, — перескакивает на другую тему Джейд, заставляя Нигана задаваться вопросом, правда ли она помнит такие мелочи. Женщины с их избирательной памятью просто изумительны. — Но люди с яйцами, решив сыграть в русскую рулетку, могут нажать на курок.       Такой интонацией обычно говорят «дорогой, я сегодня замоталась и ничего не приготовила, поэтому на ужин у нас вчерашние спагетти», но никак не «я пыталась вышибить себе мозги, но как-то не сложилось». Поначалу именно это мешает в полной мере осмыслить услышанное и выцепить из потока слов нужные.       — Вот это, — Джейд разжимает ладонь, которую Ниган вначале принял за сомкнувшуюся на кромке рукава, демонстрируя матовую пулю. — Должно было быть у меня в голове. Быть трусом иногда чертовски выгодно, а?       Пуля отправляется следом за револьвером, прыгая и катясь полу — этим жестом Джейд как бы окончательно снимает с себя ответственность за всё, что происходило за время его отключки. Бегство — доступнейший способ, которым ей удаётся держать себя в узде хоть как-то, но Ниган не знает, как относиться к такому: вначале каждым действием она требует смерти, потом скулит, что не хочет умирать и растеряла весь запал для путешествия на тот свет, после чего играет в русскую рулетку аки похуистка восьмидесятого уровня. Если это не долбанутость, то Ниган не знает, что это. Неужели так сложно наконец определиться? Хочешь сдохнуть — сдохни, только прекрати ныть. Хочешь жить — живи, только засунь свои суицидальные наклонности в жопу и не отсвечивай. Всё настолько очевидно, что доступно и ребёнку, но нет, Джейд у них особенная и даже со своим образованием как-то не дотягивает до адекватного человека, способного к восприятию и созданию простых логических цепочек.       Ниган не хочет разбираться в этом. Учить. Вбивать в пустеющую голову какие-то истины. Не хочет делать то, что первым делом порывается сделать обычно. К чёрту. В другой раз — обязательно. Он приподнимается на локтях, разглядывая поднывающее бедро и повязку на нём, прилаженную на толстый пластырь. Кроме этого, ну и терпимой слабости вкупе с лёгким онемением кончиков пальцев, состояние вполне себе сносное, но морально Ниган себя ощущает так, будто ненароком восстал из мёртвых и теперь имеет явные сложности с акклиматизацией. Он сдёргивает пластырь, разглядывая рану под повязкой со скептически настроем. Бывало и хуже. Наверное. Шестисантиметровый шов ровный, насколько это возможно, и очевидно, что наложен он был набитой в этом деле рукой, но Ниган всё же стремится включить свою придурковатую женушку в разговор, когда резковато интересуется:       — Этим пиздецом я обязан тебе?       — Мне? — недоуменно переспрашивает Джейд, кривя губы. В этот раз ей, похоже, даже не нужно время на раздумья. — Я бы не пошевелила и пальцем ради тебя.       Серьёзно, хватит бесить своей манерой говорить фразами, расходящимися с фактами. Хватит, мать твою, отрицать очевидное.       — Уже поздно выпускать колючки, — выплёвывает Ниган, умудряясь и в такой ситуации сохранять свой трезвый взгляд на мир. — Лила тут слёзки, сидела возле меня как любящая жена, а теперь пытаешься упрятать голову в песок. Пардон за мой французский, ты очень хуёвый страус.       Джейд разводит руками с недоумением, будто совсем не понимает, что он несёт — это очередное бегство, приправленное скепсисом и пренебрежением — после чего трёт переносицу с таким остервенением, словно пытается стереть кожу до самых мышц.       — Пошёл ты, — шипит она по итогу.       Будничный обмен любезностями всё так же свеж и хорош, как когда-то, что становится приятной новостью. Магическим образом Джейд не приедается, хотя систематически раздражает — в ней не появляется ничего нового, но из раза в раз она с полтычка заводит его внутренние двигатели, заставляет соображать, вести борьбу, утверждать лидерство и диктовать правила. Нигана забавляет её вечная тяга избавиться от него этим детским «пошёл ты». Неужели хоть на ком-то это сработало?       Джейд встаёт с пола, зачем-то придерживаясь о стену, и перемещается к окну, полностью переключаясь на происходящее снаружи. Её вид наталкивает на мысли об обиде, и не сразу удаётся прийти к выводу, что так оно и есть: очевидно, говоря «тебе стоит переключиться на кого-то более сложной конфигурации и чуть-чуть живого» она имела ввиду себя. Это становится для Нигана открытием. И если по поводу жизни вопросов не возникает, то сложность конфигурации он мог бы попытаться оспорить, располагай таким желанием.       Желание у него прямо сейчас лишь одно, и оно ограничивается необходимостью пошевелиться, чтобы разогнать одеревенелость мышц. Ниган без спешки принимает сидячее положение, постукивая по виску средним и указательным пальцами и пытаясь заставить исчезнуть агрессивную пульсацию в черепной коробке, когда Джейд подаёт голос:       — Не думаю, что тебе можно вставать, — даже не повернув голову в его сторону.       Это всё, конечно же, очень интересно, но в её мнении никто не нуждался. Грубить Ниган пока не намерен, как и откладывать задуманное: он, сцепливая зубы, перебрасывает ноги с матраса на пол, с хрустом разминает шею и по очереди «пробуждает» каждую мышцу своего тела. К моменту, когда он предпринимает попытку встать, терпение одного из находящихся в комнате лопается с сухим шаркающим звуком:       — Проклятие! — хрипло стонет Джейд, словно её фактически задевает такое поведение. — Карсон вытащил тебя с того света, прекрати обесценивать его старания. Прижми задницу к матрасу и не искушай судьбу!       Она делает решительный шаг в сторону Нигана, будто собирается уложить его в койку как сварливая мамаша, но замирает на середине пути, видимо осознав идиотизменную суть своего порыва. Вздыхает, как если бы просила немного терпения у высших сил, и больше не двигается с места, лишь сверлит его предостерегающим взглядом. Какая-то свежая роль в её репертуаре.       — Продолжай, — с улыбкой предлагает Ниган, подаваясь чуть назад и вальяжно упираясь ладонями в матрас, словно богатенький клиент в стрип-баре, готовящийся насладиться приватным танцем, — у меня аж в паху защекотало!       Осуждающе поджатые губы Джейд кричат: «Что за идиот!», но взгляд — совершенно потерянный, потускневший — смещается левее, вперившись в непонятную точку пространства. В таком виде она и замирает на добрые полминуты.       — Процессор подвис? — подкалывает Ниган. — На что ты пялишься?       — Ни на что.       Ответ звучит совершенно механически. Джейд наконец перестаёт тупить в стену, часто моргая и тревожно заламывая руки, потом врезается взглядом в Нигана и приоткрывает рот, намереваясь, судя по всему, что-то сказать. Не решается. Едва заметно качает головой и снова отходит к окну. Выглядит при этом она абсолютно обескураженной.       Ничего потенциально серьёзного в этом не угадывается: подобные демонстративные муки на ровном месте — конёк Джейд. Ниган уже даже не удивляется, не принимает их во внимание. Он, для надёжности одной рукой опираясь о пол, встаёт. Под швом на ноге опасно дёргает, в ушах булькает шум, а картинка перед глазами на мгновение идёт рябью и смазывается мутной пеленой — всё могло быть намного хуже, но это не отменяет факта, что Ниган рассчитывал на то, что будет лучше. Он досадливо морщится и продолжает стоять посреди комнаты как хуй на именинах, не зная, что следует предпринять дальше. После недолгих размышлений принимает необходимость в ответах как основополагающую:       — Сколько времени прошло?       — Дня два примерно, — с неохотой делится Джейд, вся из себя такая отстранённая, что тошно.       Раздражает. Её похуизм не вяжется с тем, что с ней происходит. Не вяжется с этими поникшими плечами, тоскливым взглядом, устремлённым в окно, раздолбанным видом, синяками под глазами, мелкой дрожью пальцев — не вяжется ни с чем из вышеперечисленного. Нигану в хуй не впилось замечать всё это, но, глядя на Джейд сейчас, он не видит ничего другого. Только детали. Мелкие куски вроде напряжённых бровей и морщин на лбу, опущенных сильнее обычного уголков губ и невнятного такого болезненного замешательства.       Ниган подходит к ней — не столько к ней, конечно, сколько к окну — и в аналогично задумчивой манере глазеет наружу. Во внутреннем дворе свалены две покрышки, давно непригодные для использования, а знакомые металлические листы, собранные в забор, позволяют узнать ближайший к Святилищу продуктовый склад и исключают вопрос номер два. За первым, после затянувшейся паузы, сразу следует третий:       — Кого ты там высматриваешь? — сквозь шум в ушах собственный голос звучит устало и чрезмерно гулко, настолько тихо, что Джейд будто бы не собирается реагировать на него вовсе. Она не отводит глаз от лёгкой наледи на дороге или, может, от снегоподобной крупной капли на стекле, но потом всё же брезгливо ведёт плечом и фыркает:       — Того, кто избавит меня от необходимости находиться с тобой наедине.       Косоёбит её по-страшному. Ярость интонации живая, она булькает у Джейд в горле, но за этим, по традиции, скрывается что-то совершенно иное, на порядок более интересное. Что-то, что очерняет её, лишает независимости и суверенитета, ставит в зависимую позицию, оттого так тщательно оберегается от чужих глаз. Нигану нравится, когда она на взводе и дымится с головы до ног, как оружие, из которого только что выстрелили, но ещё больше ему нравится клещами вытаскивать из неё разные охуительные эмоции, которые персонально от него прячут за семью замками.       Это вызов, брошенный в мелочах, и именно так они ведут свою игру: если Джейд не в состоянии что-то как следует спрятать, Ниган варварски разнесёт всё в щепки, но докопается до сути. Просто для себя. Просто, чтобы обозначить и донести простой смысл: честность, какой бы она ни была, менее болезненная, чем результаты его своеобразных экспериментов.       В этот раз эксперимент и впрямь можно считать крайне специфическим, поскольку в оборот берётся новый, неиспробованный инструмент — для гармоничного результата кнут и пряник стоит чередовать, а то от постоянной шоковой терапии этот сраный недопсихолог растеряет последние извилины. Нетвёрдым шагом сместившись чуть вперёд, Ниган стискивает её ссутулившуюся спину в объятиях, пропускает руки под её руками, сжимает в кольцо чуть выше талии. Не крепко. Не больно. По-нормальному. Это странное положение для них обоих, но почему бы и нет? Сюда, где Джейд штырит как хренового нарика без дозы, оно вписывается.       Она вздрагивает болезненно, чуть ли не намереваясь отпрыгнуть, что невольно заставляет задуматься, не переборщил ли он в последнее время с дрессировкой этой необучаемой суки; но за страхом следует тихий вздох и подавшиеся на жалкий миллиметр назад плечи. Крошечное расстояние, которому она наверняка не придаёт никакого значения, для Нигана красноречивее слов. Он не сдерживает грубой усмешки, в который раз дивясь тупости Джейд — она даже не замечает, как её тело радо ему, как оно сдаёт её с потрохами. Должно быть, это обидно: возводить вокруг себя крепости, но одномоментно рушить всю оборону такой чушью. У неё ведь наверняка закрыты глаза сейчас. Она, покорно застыв как сраный манекен, наверняка своим полупустым котелком думает о его пальцах, которые ласкали её столь критично, вульгарно и местами грубо. Пытается возродить это в памяти, провести параллель между тем, как он прикасался тогда, и тем, как прикасается теперь. Ищет разницу, но находит лишь сходства, которых какого-то хрена боится. До сих пор.       На мгновение ему становится жаль Джейд. По-настоящему жаль. Жить с такой помойкой в голове, скорее всего, неимоверно сложно.       Когда её пальцы невесомым касанием накрывают его запястья, брови Нигана вздрагивают в удивлении. Такого он не ждал. Подсознательно не чувствовал, что у Джейд хватит духу выдать свою потребность большим числом способов, но ему нравится. Он в хреновом восторге и, разомлённый этой лестной ситуацией, наклоняется чуть ближе, слегка охрипшим голосом без капли издёвки вроде бы даже сочувствует:       — Испугалась за меня, да?       Каким-то образом изгрызенными ногтями Джейд умудряется впиться в его руку до боли, но тут же осознаёт свой просчёт, разжимает пальцы и отдёргивает ладонь, будто только что осознала, где держала её всё это время. На этом уже можно остановиться, но она пыхтит и вырывается из объятий, как могла бы вырываться из смертельно тесной клетки. Ниган, закатывая глаза, позволяет — любопытно, как далеко может зайти этот абсурд. Он, не настаивая, размыкает руки и отступает на шаг, давая пространство для выполнения какого-либо манёвра.       Когда Джейд оборачивается, лицо её неравномерно порозовевшее от злости, а глаза, метающие молнии, окидывают его настолько убийственным взглядом, что вызывают пылкий трепет под кожей. Неугомонная женщина, воистину. Сгусток третьесортной драмы, хаотичная последовательность живых эмоций, лишённая сдержанности и чувства самосохранения. Яростный блеск её тупых глаз кажется смутно знакомым, и Ниган уже готов пресекать на корню очередную попытку залепить ему пощёчину, но ничего агрессивного так и не следует. Эмоции, в какой-то момент раскалившиеся будто бы до предела, просто сдуваются, как воздушный шарик.       — Можешь думать, как тебе угодно, — тихо отрезает Джейд, не двигаясь с места. — Мне всё равно.

***

      Вернувшийся из Святилища Карсон мешает продолжить пререкания в таком ключе, но привозит с собой целую кучу новых поводов выйти из себя. Поначалу всё вроде бы даже идёт хорошо, пока он рвётся осматривать Нигана и пытается запихать в него какие-то таблетки, но потом им всё же приходится перейти к неприятной части — даже Джейд с её вечным пиздежом предпочитает слиться со стеной и не издавать ни звука, пустым взглядом разглядывая пространство перед собой.       — Потери большие, — с неохотой признаётся Эмметт, когда заканчивает своё врачебное мельтешение. — Пятнадцать человек ранены, тридцать мертвы. Ещё где-то две дюжины под вопросом, я не могу дать прогноза. Клиническая картина слишком размытая.       В такие моменты часть Нигана понимает, почему в древности гонцам доставалось за плохие вести: не потому, что они были виноваты, а потому, что первыми попадались под горячую руку. Карсона на миг хочется скормить ходячим, но это формальная злость, которую никто не собирается выпускать наружу.       — С хрена ли так много? — недоумевает Ниган. — Они дохли от страха, когда видели разлетающиеся стёкла, или что?       — Большая летальность из-за газа. У тех, кто находился в помещениях нижнего этажа, и баллоны залетели к ним, не было шансов. Те, кто надышался на открытом пространстве пока живы, но демонстрируют разную степень отклонений.       Он плоховато помнит весь этот замут с газом хотя бы потому, что к моменту, когда в них полетели шипящие аэрозоли, уже был подстрелен и, истекая кровищей, искал маломальское укрытие. Вот что значило не доводить дела до конца: Ниган ведь, после вылазки на разборки с какой-то студентотой, как задницей чуял, что они с Люсиль положили не всех. Чуял, что жалкая кучка имбицилов наёбывает его. У них остались и люди, переждавшие налёт в безопасности, и куча охренительно опасного военного газа, явно из числа экспериментальных разработок.       Теперь его бездействие в сфере решения данной проблемы ой как аукается, и Ниган рычит сквозь стиснутые зубы:       — Ты можешь говорить по-человечески, мать твою? — всего лишь желая получить картину целиком, а вместо завуалированных врачебных сомнений услышать мужскую конкретику, желательно без личного восприятия и лишних соплей.       — Тара принялась жрать стёкла, потому что они казались ей конфетами, которые она так любила в детстве. У повара из третьего отсека без каких-либо предпосылок случился приступ эпилепсии. Одна из близняшек, что была в карауле по охране периметра, перестала связно излагать свои мысли, а у Майка — несбиваемая лихорадка. Возможно, это пройдёт или хотя бы перейдёт в менее острую стадию, а может быть — все они умрут, только намного медленнее. Я не знаю. Святилище стоит на ушах.       Конкретики в этот раз полно, но Ниган не сказал бы, что от неё стало хоть чуть-чуть легче. Его люди мрут как мухи, в рядах посеян настоящий хаос, и обусловлен он отнюдь не тем, на что можно повлиять физической силой или уговорами. Попахивает беспомощностью, а это одно из самых подкашивающих чувств в сложившейся ситуации. Терять преимущество — это одно; терять в недалёкой перспективе вообще всё — другое.       — Ебучий Граймс! — теряет самообладание Ниган, повышая голос. — Он же знает, что я вычислю каждого сосунка, что пришёл с ним, выпущу кишки и отправлю к праотцам по горящей путёвке в их задницах. Потом вырежу всю его компашку из Александрии, а на глазах оставшихся поставлю его самого раком и отымею без капли смазки. Малыш Рикки думает, что отрастил себе яйца, но какая же у меня для него хреновая новость!..       Этим выпадом он как бы предлагает Джейд: вякни. Открой свой рот, попытайся заступиться за этого еблана, и станешь первой, продегустируешь уготованную другим участь. Но она молчит, только мажет по его лицу пустым, ничего не выражающим взглядом. Как у котов — сосредоточенный стеклянный взгляд в пустоту.       После весьма красочной тирады первым тишину нарушает чел, которого Ниган недавно приставил следить за этим складом. Оливер, вроде, или как-то так.       — Те, кто не пострадал, взволнованы, сэр, — делится он своим наблюдением, излагая мысли лаконично и коротко. — Саймон пытается держать всех в узде, насколько может.       Оливер — типичный мальчик-офисный клерк из чопорной Англии, а потому следует приказам со всей страстью, на которую способна его склонная к подчинению и занудству психика. Поставить его бдить за их жратвой было хорошим управленческом решением, но сейчас выясняется, что парень до кучи ещё и отлично выдаёт информацию, не раздражая грузом лишних фактов. Раздражает не подача, раздражает смысл услышанного. Пускай Саймон пока ещё числится его правой рукой, но управление Святилищем Ниган ему никогда бы не доверил. Удел этого мелочного мстительного парня — гонять гарнизоны и вытряхивать дань по его первому требованию. Не больше. Тактик и стратег из Саймона, что из Нигана балерина.       — Он агитирует за изменение отношения к Александрии, — сразу же предупреждает Эмметт как человек, повидавший много, и оснований не верить его наблюдениям нет. — Только, кажется, сам пока не решил, хочет истребить их всех или заключить мирный договор парочкой убийств в наших рядах.       Какая-то хуйня, вроде приближающегося сердечного приступа или прочих болячек мотора, физически ощутима сейчас, как никогда — Ниган на секунду становится таким взбешённым, что в груди протестующе запинается сердце, а дышать становится тяжело из-за ярости, бьющей куда-то в основание трахеи. Стоит на немного выпасть из реальности, как разные шакалы уже метят на твоё место и пытаются выдрать из рук остатки власти. Вокруг всё тот же мразотный капитализм, косящий под демократию, а люди продолжают сокрушаться, что прошлый мир канул в небытие.       — Интересно, есть хоть какая-нибудь дыра, куда Саймон ещё не попытался засунуть свою часть тела? — неожиданно подаёт голос Джейд, хотя Ниган уж точно не ждал от неё участия в этом разговоре. Под всеобщими взглядами она немного тушуется и, осознав омерзительную двоякость сказанного, поправляется гулким бурчанием: — Нос, я имею ввиду.       Нигану понятно это возмущение. В самом деле понятно. Впервые Джейд испытывает что-то адекватное, синхронизированное с ним, цельное. Что-то, за что ей даже не хочется присветить по затылку лопатой. У неё свои причины фыркать на Саймона, и глупо было бы думать, что негодование вызвано беспокойством за Святилище, но это уже какой-никакой прогресс.        — Кто вообще выпустил его из карцера? — Ниган трёт надбровные дуги, куда особенно остро впивается злость. — Не помню, чтобы я давал такой приказ. Или вы там решили устроить день сраного самоуправления?!       По растерянным лицам Карсона и Оливера легко догадаться, что подобной информацией они не располагают и ощутимо напряжены из-за перспективы схлопотать по шапке.       — Хорошо, тогда возвращаемся, я надеру ему задницу и популярно объясню, что бывает, когда лезешь не в своё дело.       Всё параноидально просто ровно до тех пор, пока в эту идиллию не влезает Карсон:       — Я бы… Не рекомендовал, — осторожно, но весьма авторитетно произносит он. — Пока что. Там всё ещё может быть опасно, нельзя сказать наверняка. Мы даже не можем измерить концентрацию этой дряни в воздухе, потому что не знаем, что измерять. И вам, — Эмметт поочерёдно окидывает Нигана и Джейд пристальным врачебным взглядом, — пока стоит побыть под наблюдением. Вы оба достаточно долго находились на улице, это может усугубить интоксикацию.       Ниган трижды недоволен таким раскладом, и что-то неуловимое в словах доктора почти готово поставить его в тупик. Попытки вычленить самую коробящую информацию затягиваются, позволяя Карсону и его клиническому мышлению вступить в игру:       — Галлюцинации, ухудшение самочувствия, фантомные боли — что-нибудь из этого имеет место быть?       — Нет.       — Джейд?       — Фантомные боли это разве не после ампутации? — внезапно задаётся вопросом она, но потом, крепко моргая обезоруженными глазами, видимо вкуривает, что попытка поумничать не вписывается сюда от слова совсем. Полсекунды косится куда-то за спину Нигана, будто советуется с голосами в голове, а потом глубоко вздыхает и мотает головой: — Не-а. Ничего.       — А что ты вообще делала на улице? Лезла под пули ради этого уёбка? — с языка слетает первое, что приходит в голову, но, судя по опустившимся в пол глазам Джейд, попал он в яблочко. В гнилое размякшее яблочко, сочащееся мутной жижей с отвратительным запахом.       Ниган вынужден подойти ближе к этой безмозглой курице, пускай движение и не приносит удовольствия дёргающему пучку нервов пониже раны на бедре. Пока всё медленно — медленная жестикуляция, неспешные шаги, никакого агрессивного подтекста в руке, поднятой до уровня головы Джейд и опёртой о стену. Пока они якобы собираются решить всё полюбовно, но её тело, некстати изучившее его, напряжено и застыло в ожидании. Глаза, будто бы потемневшие от болезненного понимания последствий такого «полюбовно», смотрят на Нигана, гипнотизируя своей смиренностью и скрытым вызовом, что прячется за всей этой шелухой покорности.        — Долбануться можно, — на выдохе произносит он, прежде чем ударить по стене, в которую Джейд и без того вжимается, открытой ладонью. Злость прочно сцепливается в его венах с оскорблённостью, порождая адскую смесь. — Какого хуя, милая? Всё никак не можешь порвать с прошлым? Может, мне стоит помочь? Могу лично доставить к воротам Александрии и пристрелить в тот же момент, когда пересечёшь их порог. А потом настоять, чтобы Рик от большой любви сделал из тебя чучело и поставил рядом с камином. Даже таксидермиста ему подгоню, чтобы исполнил всё как следует и не подпортил шкурку.       Периферическим зрением Ниган видит шагнувшего вперёд, но застывшего в нерешительности Оливера, и эмоции только сильнее впиваются в грудь. Сраный джентльмен значит, не нравится, когда зажимают женщин и, смакуя подробности, говорят им всякие гадости. Сомнений не возникает: если бы этот самый благовоспитанный Оливер провёл с Джейд наедине хотя бы пару часов, то сказал и сделал чего похуже, ибо терпеть её невозможно.       Её лицо, сразу после удара отвёрнутое от Нигана в другую сторону, бледное, но какое-то воинствующее. Она смыкает зубы на нижней губе до равномерной красноты, будто бы намеренно внося некий контраст, а потом замедленным движением шеи поворачивает голову и, сверкая глазами, интересуется:       — Знаешь что?       — И что же?       — Может быть, — она набирает в грудь побольше воздуха, будто собирается выдать затяжную речь, — я была на улице потому, что держала тебя, ублюдка, за руку, чтобы Вивьен не сошла с ума из-за страха за твою жизнь? Такой вариант вообще не рассматривается?!       — А ещё, сэр, ваша жена…       — Больная на голову, — перебивает Ниган, вызывающе и без капли уважения глядя в стеклянно-непримиримые глаза Джейд. — Скажи что-нибудь посвежее.        — Другая жена, — без прежней уверенности продолжает Оливер, прочистив горло до ужаса киношным покашливанием. — Она в плохом состоянии, сэр.       Вот это уже что-то новенькое. Грешным делом Ниган даже успевает подумать, что тут дело в тех галлюцинациях, о которых Карсон спрашивал пару минут назад, но, видимо, всё совсем иначе. Он делает пару шагов к центру комнаты, застывая в недовольной позе и ожидая подробностей.       — Вивьен, — отрывисто объясняет Эмметт. — Возникли некоторые сложности. Для её же безопасности пришлось закрыть её в медблоке, но она… Не захотела находиться там и попыталась выбраться через окно.       — С третьего этажа? — тихий шёпот как всегда неправдоподобно ужаснувшейся Джейд транслирует тот же вопрос, что рвётся из Нигана, только вот в его исполнении было бы существенно больше мата. Скорее всего настолько много, что хрен бы кто углядел в там вопрос вообще.       — С третьего этажа, — соглашается Карсон, и на его лице плещется явное сострадание. Он мнётся, прежде чем сознаться: — Она могла бы сломать себе ногу, но упала очень неудачно. Скорее всего, повредила позвоночник. Парализована практически целиком.       Ниган поглощает это всё, впитывает, глотает быстро и на одном дыхании — как стопку подогретой жёсткой водки. Морщится, сцепливает челюсти, причмокивает губами, понимая, что нужна закуска. Что-то такое в меру жесткое, не сильно пресное, во что можно запустить зубы и снять напряжение. К счастью, рядом оказывается вкуснейший экземпляр, к которому «нужный подход» найти — раз плюнуть:       — Идея с чучелом отменяется. Она работала только при условии, что Рику не похуй.       — Что? — переспрашивает Джейд, хотя по непримиримой гримасе на её лице очевидно, что она услышала и верно интерпретировала его намёк. Её кулаки сжимаются с такой силой, что белеют костяшки.       Вот, для чего Нигану на самом деле нужна Джейд — для удобства. Для возможности выместить на ней свою злость и взамен получить небольшой адронный коллайдер с мощностью только что взорвавшейся звезды. Чужая ярость успокаивает, как одна большая мишень оттягивает на себя всё лишнее. Плохое настроение? Выбеси окружающих. Дерьмовые новости сыпятся как из рога изобилия? Доведи до белого каления кого-нибудь, кто легко поддаётся на провокации и быстро переключит тебя своей истерикой. Самая простая схема, блестяще функционирующая столько, сколько Ниган себя помнит.       — Ну знаешь, всякие «впрягаться друг за друга» штучки. А он припёрся меряться со мной членом, даже слова не сказав о тебе. Не то, чтобы я ждал какого-то особого беспокойства, но уже приготовил пару хороших острот в ответ на вопрос «не затрахал ли я тебя до смерти» и всё в таком духе…       Слов уже наверняка предостаточно, но Ниган намеренно играется с её нервами, смеясь почти в голос. Скалясь, он качает головой будто разочарованно, но разочарования в нём не найдётся и с натяжкой.       — Вот ведь сукин сын, разыграл знатный спектакль! Только сейчас понял, что ему было насрать всё это время. Небось пыталась пристрелить себя оттого, что оказалась нахрен не нужна этому дятлу? Какой драматичный поворот, розовые сопли сейчас полезут у меня из ушей!..       На её ожесточившемся лице вспыхивают ярким пятном покрасневшие щёки — Джейд краснеет не тогда, когда смущена, а когда разъярена настолько, что едва себя сдерживает. Глаза чуть ли не впервые за сегодняшний день смотрят прямо, без мути и отблеска стекла, и живой эмоцией вгрызаются в Нигана, будто рассчитывают испепелить его на месте. Её болевые точки настолько очевидны, что так даже не интересно — когда у тебя появляется желание, ты сразу же можешь ткнуть туда, без хитростей и уловок. Не азартно, но универсально. Весьма удобно, пусть и без приятных сложностей.       — Что на счёт человека, который беспокоился бы о тебе? — тоном с отголоском стали провоцирует Джейд, делая шаг вперёд с почти различимым в этом намерением вцепиться зубами ему в шею. Она сейчас, что сжатая пружина, которая вот-вот наплюёт на всё, распрямится и отпрыгнет тебе в глаз — как никогда бесстрашная, металлическая, полная злости. — Ах да, он лежит парализованный, потому что сиганул с третьего этажа. Какая завидная участь, да? Прямо мечта. Из-за тебя девчонка буквально расшиблась в лепёшку, и всё, что ты можешь — это сорваться на мне?!       Повышенный тон переходит в осуждающий шёпот.       — Рик хотя бы притворялся. Ты мог бы хоть иногда притворяться тоже, ради, знаешь, тех идиотов и идиоток, готовых лезть в пекло, чтобы вытащить оттуда тебя, — она умолкает, чтобы поймать немного воздуха и с новыми силами обрушить последнее слово: — По крайней мере Рик делал вид, что ценит тех, кто «впрягается» за него. Может, поэтому у него преданное окружение, в отличие от твоей шайки, где народ нет-нет, да косится налево?!       Поначалу из себя выводит лишь нарочито подчёркнутое сравнение с Граймсом. Он, даже после всего, каким-то хреном в её глазах по-прежнему лучше — Джейд удаётся обыграть всё так, будто его проступки сущий пустяк в глобальном смысле, тогда как сам Ниган аморален и отвратителен с любой точки зрения. Не нужно залезать в дебри психологии, чтобы знать, насколько мужчины не любят, когда их сравнивают с другими, а потому в этом видится в первую очередь красная тряпка, на которую стоит среагировать любой ценой.       Злости становится существенно больше, когда обнаруживается потайной акцент. Случайность, скрытая в упрёке, непреднамеренно несущем слишком много смысла. Ниган готов взорваться ко всем чертям. Он подлетает к Джейд, хватая её за ворот своей куртки и, сминая его грубым движением ладоней, тянет её вверх, как если бы намеревался проучить кошку за лужу в ботинках. Кожа скрипит под пальцами, синхронно с чем раненую ногу прошибает аналогичным скрипом мышц, несущим болезненность и слабость.       — Куда там косятся мои люди? — рычит Ниган. Он ещё раз встряхивает это безмозглое существо, после чего продолжает: — С этого места поподробнее и, будь добра, в красках.       Джейд глядит на него взглядом оленя, погибшего под колёсами легковушки — в глазах читается смутный отпечаток непонимания, смазанный гаснущим страхом. Она вся сжимается, когда он как куклу треплет её в очередной раз, и пытается втянуть голову в плечи. Тихий всхлип лишь подогревает эмоции Нигана, порождая желание как следует высечь её за эту игру на публику — Оливер и Эмметт, не привыкшие к тому, что они всегда подобным образом выясняют отношения, вмешиваются только из-за этой сраной беспомощности и уязвимости Джейд, которые всецело придуманы ей для ухода от неудобного вопроса. Карсон предпринимает попытку оттащить Нигана за плечо, но его руку поразительно легко скинуть — медик не прикладывает достаточно сил, поскольку явно мнётся, не зная, как повлиять на этот конфликт и не заработать проблем на свою голову.       — Пусти, — с трагичной дрожью просит Джейд. — Я не имела в виду ничего конкретного.       — Ты никогда ничего не имеешь, только вот мой мозг всё время оказывается вытраханным, странно получается, а? — злобная усмешка украшает сказанное. — Я пиздец как не настроен быть обходительным, так что для твоего же блага лучше перейти к делу.       В подтверждение нежелания сюсюкаться Ниган выпускает из рук воротник, чтобы одной рукой грубо потянуть Джейд за волосы, запрокидывая её голову и вынуждая смотреть ему в глаза, а второй найти обожжённое плечо и стиснуть его поистине крепкой хваткой. Стон боли, переходящий в негромкий крик, а в последствии превратившийся в утробное шипение звучит очень хорошо. Звучит как предельно весомый повод пойти навстречу.       На этой сладостной ноте их прерывают: два дебила, объединив усилия, всё же оттаскивают Нигана в какой-то суматошной недоборьбе. Эмметт продолжает держать его со спины, а Оливер моментально линяет вперёд, загораживая своим дрыщеватым телом Джейд — такое ебанутое зрелище не представишь, даже если захочешь.       — Защитничек хуев, писька ещё не выросла, чтобы влезать в дела взрослых, — вполне неподдельно бесится Ниган. — Свали, пока я не разозлился.       — Мы все на взводе, — рассудительно замечает Карсон, выпуская его, но всё же ошиваясь очень близко на случай, если вспышка агрессии повторится. — Стоит решить, что делать дальше, а не бросаться друг на друга.       — Она что-то знает и, если потребуется, я достану ответы силой, — безапелляционно заявляет Ниган, уже без прежней ярости, лишь с холодной констатацией факта. Он в самом деле готов на многое, чтобы узнать о готовящихся под носом диверсиях, кротах и прочих перебежчиках.       Джейд — поднимите руки, кто удивлён — естественно об этом известно. Она снова крутится в прежних компаниях, которые, может, даже собирает сама своими агитационными речами. С этой дрянью, виднеющейся из-за плеча Оливера, Ниган пересекается взглядом. Её глаза на мокром месте, такие едко осуждающие, что на секунду почти становится стыдно. Так, в его представлении, смотрят люди, которые отдали тебе почку, но так и не дождались благодарности. Или женщины, у которых жених сбежал за минуту до свадебной церемонии, куда были приглашены все родственники, друзья и коллеги с работы. Ниган не догадывается об истинной сути этого взгляда, но не позволяет как всегда сочной эмоциональности Джейд взять на ним верх — с демонстративным отвращением вытряхивает из пальцев клок её волос, не спеша продолжать физическую или словесную экзекуцию, растягивая тяжесть момента. Он готов ко многому, разум рисует более десятка способов вытащить правду, но Джейд не выдерживает и того, чем они располагают: она умудряется расплакаться на ровном месте, причём расплакаться по-настоящему, почти взахлёб, и тут же спешит покинуть комнату, прижимая ладонь к лицу и ужасающе кривя перекошенный рот.       — Я тебя не отпускал, — как всегда твёрдо говорит-приказывает Ниган, но на деле из голоса куда-то девается та сила, вынуждающая других безоговорочно подчиняться.       Джейд даже не утруждает себя тем, чтобы остановиться, только мычит что-то похожее на:       — Пошёл к чёрту, — и позорно убегает. Через пару секунд громко хлопает входная дверь.       И что, скажите на милость, это сейчас было? Брови сами сдвигаются к переносице, когда Ниган ищет хотя бы толику логичности в этой буре бессмысленно сменяющихся эмоций. Шаблонность Джейд убого примитивна с одной стороны, но в тоже время состоит из кучи маленьких, противоречащих друг другу клише, выглядя сложно. Такого вроде бы и не бывает — нельзя настолько остро и криво реагировать. Нельзя и всё тут.       Он готов догнать и придушить её. Просто для того, чтобы она, нахрен, не мучилась.       — Что ж, а теперь вернёмся к делу, — как ни в чём не бывало говорит Ниган, будто только что закончил страдать маловажной херней и теперь готов к работе. Без Джейд соображать будет куда легче. Он потирает ладони, прогоняя остатки замешательства. — Когда мы сможем вернуться в Святилище?       — Лучше подождать пару дней для надёжности, — отзывается Карсон. — Если у нас с Оливером не начнут проявляться симптомы в ближайшее время, то можно возвращаться. К тому же, с такой кровопотерей лучше не нагружать себя лишний раз, — Эмметт как никогда строгим взглядом намекает прислушаться к его рекомендациям. — Нужно отлежаться, Ниган. Это врачебное предписание, и я бы очень посоветовал следовать ему.       Проблема любых врачей, начиная от высококлассных специалистов, заканчивая ветеринарами из самых отдалённых частей страны, состоит в том, что они думают, будто их кто-то слушает, когда они говорят сделать примочку из выжимки жопки бобра или пить на ночь чай с мятой. Никому нет, не было и не будет дела до таких мелочей, что в условиях нормальной жизни, что в апокалипсис. Пора бы уже вкурить в эту закономерность и перестать выносить окружающим мозг своими непрошенными рецептами: Ниган ведь не видит ни одной существенной причины «отлёживаться». Он чувствует себя сносно, несмотря на ранение твёрдо стоит на ногах, недостаток крови отдаётся только пеленой общей слабости. Ничего критичного. Почти каждодневное его состояние после подъёма с постели.       — Мы повременим со Святилищем, — принимает окончательное решение Ниган, но оно совсем не содержит того, благодаря чему Эмметт может обрадоваться своей тактической победе. — Лучше прокатимся до аванпоста на востоке и наведём там шороху. Нужно убедиться, что они хорошо выполняют свою работу, и скоординировать парочку операций.       Такой ход стратегически обоснован: рискуя сфокусироваться на восстановлении дисциплины в основном убежище, они могут легко потерять периферические. В ситуации, где Рик Граймс возомнил о себе чрезмерно много, допустить этого нельзя, как и нельзя полагаться на что-то одно в рамках официально развёрнутой войны. Каждый аванпост теперь должен быть заточен на выполнение определённой задачи, их работа должна взаимодополнять друг друга, но в тоже время вестись параллельно, независимо друг от друга. И без того сложную систему придётся усложнить ещё немного ради возможности вести более профессиональную игру и менее энергозатратно терять юнитов. Ниган не в коем случае не засранец, любящий войнушки с самого детства, но перспектива получения тактического преимущества при честной борьбе в равных условиях кружит ему голову — грёбаную Александрию он сожжёт до тла, честно предупредив, когда придёт с канистрой бензина и из какого кармана достанет зажигалку. Он расскажет это всё Рику, даст им время подготовиться, сделает всё в точности так же, как сказал, но потом выяснится, что он охренительно поимел их всех силой своих стратегических решений и ма-а-аленьким роялем в кустах.       Воображение настолько красочно рисует эти сцены, что сразу начинает хотеться жить, а упаднически-агрессивное настроение сменяется на в меру приподнятое. Ниган распоряжается погрузить в машину некоторую жратву, чтобы наведаться на аванпост не только с профилактическими звездюлями, но и с дарами, а потом, подумав, приказывает Карсону:       — И эту припаши, ненавижу, когда кто-то слоняется без дела.       Утихает даже злость на Джейд. Нет, вытрясти из неё ответы всё также необходимо, но внутренние радары твердят, что этим можно заняться позже. Твердят, что сейчас, когда ему так надо быть сосредоточенным, лишний раз думать об этой идиотке не стоит, что она не стоит внимания даже в том случае, если знает не пару дезертиров, а целую сеть, развёрнутую у него под носом.       В этот момент — момент обдумывания, синтеза — Нигану очень не хватает Люсиль. Потребность в ней ощущается во всех смыслах: пальцы покалывает, в груди скрёбется тоскливое беспокойство, а мысли никак не хотят приходить в порядок. Привязан он к бите или образу, что она олицетворяет, может объяснить, наверное, только ошивающийся поблизости психолог, ибо сам разобраться Ниган не в состоянии.       Он ковыляет отлить, но, поскольку в местной уборной толчка не предусмотрено, это приходится ненадолго отложить, занявшись бородой — по счастливой случайности гладковыбритый Оливер имеет в своём распоряжении кусок мыла и клинковую бритву. От сильно отросшей щетины стоит избавиться хотя бы потому, что она успела осточертеть за последние пару часов. Ниган физически раздражается от многочисленных попыток вспенить обмылок, но довольствоваться так и приходится малым — лезвие, когда он ведёт им по коже, местами скребёт и теряет плавность.       Процесс завершён уже на половину, когда на периферии взгляда оказывается Джейд. Она мнётся в проходе, с таким трепетным, хищным упоением следя за движениями его рук, что Нигана едва не пробивает на ха-ха.       Отошла значит. В этот раз поразительно быстро.       На её лице уже ни следа былой истерики, но нужно убедиться: он поворачивает голову, изучая, буквально сканируя Джейд, но по итогу отмечает совсем не то, что хотел, отчего и усмехается себе под нос. Хороша чертовка. Кожанка на ней сидит угловато, как-то нелепо, оттого и притягивает взгляд, как бы прося рассмотреть повнимательнее. Ремень, проходящий по нижнему краю куртки, расстёгнут и свободно болтается в районе бёдер, собранные в складки рукава обнажают только малую часть запястий, а в треугольнике между запа́хом воротника выступают острые ключицы — игра света и тени делает их ещё острее, прикоснись, и они порежут твои пальцы. На середине бедра кончается подол платья, бессовестно испачканный в пыль, и семафорящие на белых коленях кровоподтёки в связке с желтовато-лиловыми синяками вызывают прилив странной нежности. С этим вечно обиженным взглядом и искусанными губами, сраной трагичностью в каждом движении и явной недалёкостью, Джейд всё же по-своему хороша.       — Есть что-то необъяснимо влекущее в том, как мужчина орудует такой бритвой возле своей шеи, — в противоречивой интонации Ниган почти готов разглядеть на удивление искреннее восхищение, но оно слишком быстро сменяется привычной колкостью: — Особенно, когда это делаешь ты, и есть какой-никакой шанс на один очень интересный исход.       Выбор выражений мог бы разозлить, если бы не целая куча факторов. Самый первый — Джейд иногда деградирует до уровня десятилетки и огрызается настолько неумело, по-дурацки и невпопад, что это вызывает в первую очередь приток отвращения и жалости. Второй фактор, склоняющий не выходить из себя — её видок, напоминающий гипертрофированную пародию на человека, по которому проехался асфальтоукладчик. Если она на минуту вытащит из жопы свою гордость и притишит идиотизм, то сможет наконец-то понять очевидную истину: причина этого состояния — он. Джейд переживает за его здоровье настолько, что сидела возле его койки, пока он был в отрубе, настолько, что белки её воспалённых глаз затянуты краснотой — всё это не играет ей на руку, но это правда, которой они располагают. Нужно иметь смелость, чтобы признаться в чём-то подобном, но смелость Джейд трухлявая, нестабильная и чаще всего служит синонимом идиотизма.       — Как некрасиво желать смерти своему мужу, — порицает Ниган, цокая языком. — Я оскорблён до глубины яиц.       Молчит она в точности как человек, что отчаянно подбирает слова, но ему, на самом-то деле, глубоко плевать на эти внутренние неувязки. Он не нанимался в психологи для психолога, и возвращается к своему занятию — чёртову бороду стоит убрать как можно скорее.       — Я не знаю, как это оказалось возможным, — внезапно подаёт голос Джейд. — Рик никогда прежде не принимал таких жестоких решений.       О, конечно, определённо стоит обсуждать это сейчас, когда у Нигана в руках острое лезвие: невольно он сильнее сжимает пальцы на заляпанной ручке бритвы, но тренирует сдержанность, когда невозмутимо продолжает вести её вдоль своей шеи.       — Хочешь, чтобы я пособолезновал твоему всратому умению разбираться в людях? Или посочувствовал тому, что святоша-Рик потерял свой ебучий нимб?       — Не утруждай себя, — моментально фыркает Джейд. Она скрещивает руки на груди, будто пытается отгородиться от его грубости любым доступным способом, но продолжает говорить спокойно, притворяясь, что совсем не обращает на неё внимания. — Я просто пытаюсь сказать, что не могла представить подобного развития событий. Это… За гранью. Если думаешь, что я причастна, или намереваешься каким-то боком включить меня в процесс мести, то давай честно обсудим это на берегу, пока моя нервная система готова принять абсолютно любое дерьмо.       Мужчины родом с Марса, женщины — с Венеры, Джейд — с какой-то планеты, где одна тарабарщина. Её черепную коробку хочется подарить на вскрытие Люсиль, чтобы она открыла этот бестолковый котелок и наконец разъяснила, что за черти в нём сидят. Дала экспертное заключение, так сказать.       Ниган вообще не поспевает за сменяемостью выводов и за сплетением слов. Откуда в Джейд взялась уверенность, что он потащит её к эпицентру? Её — безмозглую курицу, рванувшую под пули, когда ебливый Граймс замаячил только на горизонте? Нет, всегда можно пойти по примитивному пути и выпустить ей кишки на глазах всех Александрийцев, но какой, к херам, в этом толк? Теперь они с Риком играют по другим правилам.       — С какого ты вообще рассчитываешь на роль во всём этом?       — Рик поимел всю твою систему, убил кучу людей, ещё кучу — отравил какой-то нейрохренью, ранил тебя, и ты спрашиваешь, почему я пытаюсь морально подготовиться к грядущей ответке? — Джейд взмахивает руками, пытаясь, очевидно, компенсировать внутреннее возмущение, но на повышенные тона не переходит, заканчивая негромким: — Ты не оставишь это без наказания, наказывать ты любишь больше, чем что-либо, а я ближайший доступный инструмент. Не настолько тупой, к слову, чтобы не прийти к этому своим умом.       Каждый раз, когда она пытается казаться «не тупой» эффект магическим образом создаётся обратный: Джейд ошибается не то, чтобы во многом, она ошибается во всём. Ниган не любит наказывать, а воспринимает это как данность, которой необходимо следовать для гармоничной работы всего вокруг. Причинение вреда другим не приносит удовольствия, он кайфует от страха в чужих глазах, от произведённого впечатления, намокших штанишек провинившегося и чувства власти, но никогда — от пролития крови. Плохие выводы плохого психолога ошибаются даже на счёт её собственной роли — Джейд не инструмент, а его поехавшая кукухой жена с наполовину разложившимся мозгом, а со своими жёнами, так сложилось, Ниган чаще мягок и ласков. И уж точно не выбивает из них дерьмо за проступки всяких ушлёпков из бывшего круга общения.       — Ситуация ничем не отличается от той, где он прирезал моих спящих людей, — вставляет он, стремясь донести до этой дуры, что Рик Граймс никогда не был тем сопливым идеалом, что она навоображала, но тут же под воздействием любопытства переключается на смежную тему: — Ты, кстати, участвовала?       Джейд разглядывает стену за его спиной, как бы раздумывая о необходимости отвечать или подбирая более выгодную ложь, а потом заторможено качает головой:       — Нет. Ошивалась поблизости. Я тогда крупно разосралась с Дэрилом, и меня не взяли.       — И как, думаешь, хватило бы духа прирезать кого-то спящего?       Ниган в последний раз проводит бритвой по подбородку, наклоняется, чтобы смыть пену с лица и после этого оценить результат в мелком квадрате зеркала. Разговор, хоть и затрагивает довольно серьёзные темы, всё же оставляет ощущение формальной беседы о закончившемся сахаре, но, похоже, не для Джейд — она сверлит Нигана взглядом, который истекает злопамятным недовольством. Воинственный прищур её глаз намекает на очередную беспомощную попытку огрызнуться в ближайшие тридцать секунд.       — Я уже убивала безоружного, — на выдохе произносит она. — По твоей наводке, в Александрии. Помнишь?       Интересно, Джейд правда не видит разницы между убийством безоружного под направленным давлением и убийством спящего ради призрачной цели, обозначенной другим человеком как общее благо? Ниган, оценивая невнятное выражение её лица, приходит к неутешительному выводу: она не видит вообще нихрена дальше своего носа, но и в пределах личного пространства значительно слеповата. К счастью, он всегда готов помочь ей открыть глаза.       — Это другое.       Бритва вновь оказывается в пальцах, и к моменту, когда Ниган двумя шагами пересекает комнату, она ещё хранит тепло его предыдущих касаний. Доказать ошибку в рассуждениях Джейд не сложно, когда ты видишь её дрянную душонку насквозь. Оставшееся расстояние между ними приходится сократить рывком за её запястье — лёгкая встряска в профилактических целях, ничего более. Пульс, бьющийся о кожу Джейд, зашкаливает под его пальцами, а в распахнутых глазах, помимо похвального страха, читается большой знак вопроса. Нигану нравится. Он бы смотрел и смотрел, но странный азарт в венах вынуждает действовать, не тратя время на глупости: бритва вкладывается в её руку, её рука — в его ладонь, и в этой незамысловатой конструкции лезвие оказывается у его шеи. Забавно: в желании прогнуть эту суку под себя Ниган готов к фактически неоправданному риску, но он точно знает, что оно того стоит.       В попытке Джейд отступить сквозит явная паника, но оно и не удивительно — слишком она теряется в ситуациях, где вектор происходящего резко меняет своё направление. Приходится чуть настойчивее сжать её запястье, не позволяя рыпнуться, не позволяя убежать обратно в свою ракушку, где творится одна вакханалия. Это — почти акт милосердия, хоть и выглядит как начало старого доброго насилия. Джейд стоит сказать ему спасибо, но благодарностей ждать бессмысленно: она втягивает воздух носом, будто вот-вот расплачется от бессилия, и, соотнеся что-то, делает самый изумительный вывод в своей практике:       — Ты не спишь.       — О, простите великодушно! — скалится Ниган, то ли взбешённый, то ли до ужаса позабавленный этой фразой в её исполнении. — Хочешь, я закрою глаза, если тебе так будет проще?       Он неопределённо взмахивает своей рукой. Рукой Джейд. Их общим сплетением рук. С тихим свистом ведёт бритву по воздуху, но в конечном итоге возвращает на прежнее место, в небольшую ямку существенно правее кадыка. Джейд, окаменевшая похлеще, чем сраная статуя, не возражает — сейчас с ней, кажется, можно делать всё, что угодно: дайте ему эту блядскую покорность и пару часов, он найдёт ей идеальное применение где-то пониже пряжки ремня.       — Нет никакой долбанной разницы в убийстве спящего и неспящего, — говорит Ниган тоном преподавателя, что в который раз объясняет своей глупой, но любимой студентке элементарные основы. Собственный голос звучит недовольным, но снисходительным, отчасти незнакомым. — Есть только убийство, которого ты хочешь и то, которого не хочешь.       Каким-то противоречивым, до конца непонятным образом это её успокаивает: пульс, по-прежнему ударяющийся в подушечки его пальцев, сбавляет обороты и почти приходит в норму, а грудная клетка перестаёт вздрагивать от частых поверхностных вздохов, уступая место более адекватному дыханию.       — Ты в полной мере понимаешь, что сейчас происходит?       Джейд не смотрит на него, пялится куда-то вниз, потом крепко зажмуривается, поджимает губы, кивает. Делает столько лишних вещей, что хочется придушить её за трату времени. Привычка отвечать на вопросы движением головы — тоже одна из бесячих замашек, которую стоило бы вытравить нахер, уже не в первый раз это выводит Нигана из себя:       — Я до сих пор не отрезал тебе язык только потому, что всё ещё надеюсь на хороший минет в твоём исполнении. Но даже это не спасёт, если ты и дальше будешь втягивать его в жопу, когда я задаю вопросы.       Её верхняя губа презрительно дёргается, после чего Джейд выдаёт послушное и весьма многословное:       — Я в полной мере понимаю, что сейчас происходит.       — Хорошо, — он снова возвращается к вкрадчивому снисходительному тону, допуская, что для неё это может быть слишком контрастным, сбивающим с толку. — Такой шанс я даю только один раз, Джейд. Подумай хорошенько, как ты хочешь его использовать.       Она оказывается в тупике, запертая без возможности выбраться, и бесится от этого лишь потому, что никак не может уяснить простых истин, которые в данной ситуации чувствуются интуитивно. Создаётся впечатление, что Джейд перебирает эмоции как нитки в запутанном клубке, подбирая более уместную. От неё веет ими. Фонит. Ниган не знает, как это стоит называть, но бунт чувств в её теле он ощущает собственной кожей.       — Ты опять это делаешь, — с её губ срывается усталый вздох истинного понимания. — Подавляешь меня.       — Ты держишь лезвие у моего горла, и это я подавляю?       Джейд медленно поднимает голову и встречается с ним взглядом. Выражение тревоги вытесняется с её лица вдумчивой, запутанной эмоцией, в которой преобладает что-то наподобие усталого смятения. Она отводит глаза, снова смотрит куда-то чуть левее, но потом опять приковывает внимание к Нигану, разглядывая его до неприличия пристально. Ситуация плавно переходит ту черту, за которой начинает искрить фитиль влечения — пульс Джейд под пальцами взрывается новой волной беспокойства, и Нигану до беспамятства интересно, какие грязные мысли в этот момент сидят у неё в голове.       Ответом на вопрос о подавлении служит только смутный кивок. На большее её, наверное, не хватает. Взгляд от его лица сползает на его шею, на влажную от капель воды кожу, перемещается правее, задерживаясь на бритве, совместными усилиями прижатой к сонной артерии, и остаётся на их соприкасающихся ладонях. Джейд сглатывает. Делает это измождённо, сексуально, так, что моментально пробуждает фантазию и вынуждает думать совсем не о том, о чём следовало бы. Вся её борьба не стоит ни гроша, но насколько же сильное это внутреннее стремление противодействовать. Насколько же оно нелепо, тупо, раздражающе, охуительно. Разумеется, Ниган не может оставить такое без внимания:       — Пытаешься организовать сделку с совестью, Джейд?       От звука его голоса она приходит в себя, качает головой и, пряча дёрнувшийся в невесёлой усмешке уголок рта, сознаётся:       — Пытаюсь усмирить своих демонов.       Спинным мозгом Ниган чует, что говорит она скорее о желании поддаться провокации и вскрыть ему горло, и от этой идиотизменной наивности почти распирает смехом. Джейд пытается усмирить других демонов. Не тех, что хотят крови, а тех, что хотят его.       Стоит сказать: его демоны тоже не спокойны. Ещё пять минут назад Ниган был поглощён тактикой ведения грядущих боевых действий, намеревался прописать знатных звездюлей каждому, причастному к атаке на Святилище, а сейчас вся глубина его переживаний сводится к банальности, заключённой в человеке напротив — Джейд правда скорее типаж, близкий к Молли, ибо перебивает собой всё остальное. Замыкает на единственной потребности вывернуть наизнанку, надеясь, что это поможет хоть одному из них.       — Ты держишь меня, на случай, если я всё же решусь? — тем временем уточняет она.       Ниган называет этот акт: пробуждение сраного психолога. Ничего не меняется, они всё также стоят рядом друг с другом, смотрят под тем же углом, но ступор прошёл, и из Джейд начинают сочиться её дурацкие псевдодостоверные выводы. Она думает, что поняла что-то, и не может удержать этого внутри. Как бы то ни было — попытка переключить внимание примитивная, бездарная. Женщина, которая смотрит на тебя таким взглядом, хочет чего угодно, кроме твоей смерти, поэтому Ниган с готовностью выпускает руку Джейд из своей, позволяет ей держать бритву и контролировать ситуацию самостоятельно. Ему интересно, что этот мозгоправ скажет теперь, но она не торопится открывать рот, напротив — поджимает губы, сводит брови к переносице, всем своим озадаченным видом намекая, что тишина затянется.       Только по прошествии минуты этой недалёкой удаётся собраться с мыслями. Она трагично вздыхает, шепча почти оскорблённое:       — А смысл? Этот мир слишком любит тебя, чтобы у меня получилось.       Её ладонь неопределённо дёргается, но в конечном итоге со смиренной плавностью опускается вниз, защёлкивает бритву. Джейд выглядит слишком безразличной, и это совсем не то, чего Ниган добивался — вместо невнятного обвинения хотелось бы услышать что-то более характерное, с приятным послевкусием надломленности. Его запал не уходит, но вот её трансформируется в нечто иное, в чём прослеживается уже застаревшая трещина, которая не причиняет того дискомфорта, который причиняют свежие. Будто это уже пройденный этап.       — У тебя мыло осталось на щеке, — говорит Джейд, намеренно пытаясь соскочить с темы, но, судя по бегающему взгляду, делая это ужасно неудобным для себя способом.       Наверное, Ниган никогда не поймёт логики той хреновины, что у этой женщины заменяет мозг. В его представлении нельзя настолько убогими путями спасаться от одной неловкой темы, перепрыгивая в другую, но, раз Джейд сама загоняет себя в угол раз за разом, его прерогатива — этим воспользоваться.       — Так сотри, — с вызовом предлагает он, сдерживая усмешку ради чистой формальности — своим недовольным взглядом она пытается пригвоздить его к земле, но этим только чрезмерно забавляет.       Пальцы Джейд дотрагиваются до щеки чуть левее подбородка, и в каждом движении чувствуется, насколько для неё это вынужденная мера. Прикосновение поверхностное, без эмоций, притянутое за уши. Стерев мыльную пену, она сразу же убирает руку, и это очередная загадка — как можно столь холодно следовать условностям, когда ещё минуту назад она смотрела таким взглядом, будто собиралась уложить его на лопатки и грубо отыметь прямо здесь. Тронутость Джейд делает её по-настоящему непонятной.       — Так что там с этой охурмительной теорией о любви мира ко мне? — всё же стоит, наверное, прояснить хоть что-то.       С ответом она мнётся, намеренно пряча глаза как их прячет шалавистая дочка перед своим папашей. Дергает плечом, будто назло ему — больным, неопределённо качает головой. Смелости в Джейд в этот момент не чувствуется вовсе, оттого неожиданнее оказывается её поднятый в какой-то момент подбородок и волевое, чуть смущённое:       — Ты же не думаешь, что в русскую рулетку я играла в одиночку?       Оливер, показавшийся отчитаться о готовности к поездке, в полной мере застаёт его охуение. С каждым днём, мать его, тусить в компании Джейд становится всё веселее и веселее.