Чёрное и белое

Проезжая через город к станции Темпл, Он плачет, уткнувшись в кожаное сиденье, И Сьюзи понимает, что ее «малыш» был семьянином, Но этот мир поставил его на колени. Hurts — Wonderful life

      В середине ночи Джейд просыпается от кошмаров, хотя технически — оттого, что пытается расцарапать себе солнечное сплетение. Она чудом не падает с кровати, когда открывает глаза, но остаётся с ощущением, что рухнула с высоты в каком-то ином, неоформленном смысле. Во сне, где Джейд рвали на куски ходячие, все как один выглядящие точь-в-точь как её сестра, всё было слишком реально. Запахи, звуки, боль, которая до сих пор фантомной судорогой сжимает мышцы — всё это, будь оно проклято, такое настоящее, что реальный мир после этого как долька апельсина после килограмма лимонов. Никак. Лишь странно вяжет на онемевшем языке и податливо лопается под зубами.       Джейд тошнит от воздуха: чем больше она пытается заглотить его, чтобы вытолкнуть забивший лёгкие спазм, тем сильнее в желудок вкручивается тяга оказаться вывернутой наизнанку. Волосы липнут к влажному телу, и состояние слишком уж напоминает то, когда ты отравился чем-то и теперь страдаешь лихорадкой. В висках шумит кровь, и пульсация сосудов отдаётся в область лба тупой ноющей болью.       Нигана поблизости нет — это становится понятно по отсутствующей на спинке стула кожаной куртке, но Джейд всё равно косится на смятую простынь, как бы опасаясь, что муженёк взял и материализовался из воздуха. Его не было уже тогда, когда она засыпала, и закономерно было бы предполагать, что ему неоткуда взяться теперь, но… Нужно убедиться. Умные люди называют это паранойей.       В это время ненастоящая Джейн Дуглас приветливо машет из самого тёмного угла, сверкая ненастоящим глянцевым маникюром, из-за которого по потолку бегут такие же ненастоящие блики, противоречащие всем законам оптики. Всё. Действие плацебо закончено: исцеление было недолговечным, вы самый ужасный пациент в нашей практике, убейте себя пожалуйста.       Это как смотреть артхаусный сериал с собой в главной роли, только с одним уточнением — тот, кто выглядит как ты, тобой всё же не является.       Паника снова наведывается в грудную клетку, забавляясь с чувствительной диафрагмой сверх допустимого, и терпеть это почти невозможно: Джейд прижимает ладонь ко рту, чудом удерживая ползущие наружу внутренности, но даже эта маленькая победа омрачена чем-то ещё. Воспоминаниями о вчерашнем, например.       Ниган… Ниган — это как кусок торта, когда ты сидишь на диете. Торта с мягким шоколадным бисквитом, пропитанным ромом, с ванильным кремом, орехами и взбитыми сливками. Тебе его нельзя. Нельзя и всё тут, бикини в шкафу ждёт своего часа, а билеты на море давно забронированы. Диету нужно держать. И в какой-то момент ты просто… Срываешься. На работе был паршивый день, выволочку от начальства дополнила новость о задержании зарплаты, в метро тебе нахамили, подруга оказалась последней сволочью и растрезвонила общим знакомым твои секреты. В таком случае волей-неволей ты обнаруживаешь себя у холодильника. Смотришь на кусочек торта. Он, стоящий на блюдце, будто бы смотрит на тебя. Дальше всё как в тумане.       Через десять минут ты сидишь на кухне, и удовлетворение постепенно трансформируется в осуждение. Не стоило. День был не настолько плохим, зарплату задержат лишь на пару дней, пока «оживут» банковские системы, а подруга оказала тебе услугу, избавившись от тех, кем ты совсем не дорожил. А торт уже съеден. Всё. Упорный месяц голодовки и питания по расписанию пошёл псу под хвост. И ты сидишь на кухне, вглядываешься в темноту пустым-пустым взглядом и коришь себя. Вот что такое Ниган.       И вчера Джейд конкретно так в него вляпалась.       — Это произошло не вчера, — с издёвкой знатока поправляет Джейн Дуглас, возвращая несколько выбившихся чёрных прядей обратно в подобие удлинённого каре, — а намного раньше.       Джейд глубоко вздыхает и, глядя на безмятежность фальшивки, не может закрыть глаза на холёный внешний вид и непередаваемое умение держаться. На решительность и напористость, которые не идут вразрез ни с чем. Они — просто есть и, хотя выставлены на показ, не являются чем-то сверхъестественным, чем-то, чем эта особа стала бы гордиться. Такой Джейд всегда мечтала стать. Уравновешенной. Непоколебимой. С внутренним стержнем, согнуть который — та ещё задача. И это заставляет ненавидеть стояющую напротив ещё сильнее.       Джейд смотрит на свою галлюцинацию — саму себя — как на самого омерзительного человека на всём свете, и слабые ростки адекватности постепенно всходят на иссохшей почве идиотизма. В университете однажды говорили, что в шести из десяти случаев галлюцинации «подкармливаются» больным, он сам наделяет их значимостью и сам из раза в раз продуцирует новые встречи. Была даже гипотеза, что этиология не в механизме непосредственно болезни, а в сдвиге восприятия человека, который он производит по собственной воле. Таким не помогает терапия. Таблетки дают временный эффект, стремящийся к нулю, абсолютно бесполезна арт-терапия, которой был просто одержим один из профессоров и пытался вылечить ею все душевные болезни сразу. Пока ты не убедишь человека перестать остро реагировать на проявление недуга, убедишь успокоиться и не скармливать галлюцинациям так много своих эмоций, всё будет зазря.       Может, Джейд относится именно к этой категории?       На сегодняшний день (а может и последующие, если повезёт дожить до них), избирается тактика не просто игнорирования Джейн Дуглас, а полного отрицания её существования даже в качестве глюка. Этой твари больше нет для Джейд, даже если она стоит прямо на линии взгляда и недовольно цокает, покачивая головой. Её нет. Нет и точка.       Подобный настрой прибавляет энтузиазма почти столько же, сколько вчерашний секс, но ощущения от последнего хочется смыть с себя, что Джейд и делает.       Вода в душевой сегодня уже не кажется столь критично ледяной, возможно потому, что Джейд сегодня оказалась хитрее и не стала залезать под струи целиком, лишь поочерёдно отскребала от грязи чужих касаний каждый сантиметр.       Выбравшись из невзрачного подобия химчистки, требуется немного времени, чтобы обсохнуть и унять зябкую дрожь в области лёгких, а ещё в очередной раз поссориться с собой из-за очевидного пустяка: внимание всё ещё тяготеет к Джейн Дуглас, оно не в силах переключиться по щелчку, и Джейд осуждает себя за эту безалаберность всем существом. Для собственного успокоения стоит приписать галлюциногенной копии парочку диагнозов (плевать, насколько они окажутся далеки от истины — клишировать этот оплот трухлявой нравственности нужно до зуда под кожей), но она медлит, то ли боясь, что один из диагнозов окажется и её приговором, то ли не находя в идеальной «Джейн Дуглас» ни одного подходящего изъяна.       На фоне этих переживаний тошнота сильнее выкручивает внутренности: будь она штопором, а желудок — бутылкой вина, то кто-то бы уже давно наслаждался терпким вкусом забродившего виноградного сока. Джейд не помнит, когда она в последний раз ела что-то более существенное, чем долька шоколада, но её не тянет в сторону местной столовой: там слишком много незнакомых глаз и ушей, наверняка стоит гомон, да и от мысли, чтобы затолкнуть в себя что-нибудь съестное прямо сейчас, скованный спазмами желудок долетает чуть ли не до трахеи. Вместо этого она топает через главный холл к пластиковым дверям, что вечно ставят на заправках, и оказывается снаружи, надеясь хотя бы там подышать полной грудью.       Недавние заморозки, первые в этом году, отступили — на улице сквозь кроны деревьев пробиваются янтарные лучи солнца, но температура по-прежнему ощутимо ниже комфортной, градусов пятьдесят по Фаренгейту. Джейд вынуждена крепче кутаться в подаренный ей свитер, поднимая ворсистый воротник почти до самого подбородка и пряча ладони в рукава — ткань настолько растянутая, что, будь такое желание, в неё можно было бы влезть вообще целиком, как в холщовый мешок для картофеля. Отличное место, чтобы спрятаться.       Поодаль, в окружении свиты их трёх совершенно незнакомых Спасителей, обнаруживается Ниган. Он выглядит свежо, до рези в глазах бодро, и причина этому — отнюдь не их ночное рандеву. В его ладони угадывается чёрный прямоугольник рации, а активная жестикуляция позволяет отдалённо судить о сказанном. Кому-то на другом конце сейчас очень несладко. Очень. Вместе с тем, Ниган умудряется раздавать словесные звездюли и трём олухам вокруг него, переключаясь и отчитывая каждого.       — Эй, ты, пардон за мои манеры, но хуй там плавал! — Долетает до Джейд экспрессивность Нигана, направленная на собеседника из рации. — Если вы, ёб вашу мать, через пару часов не организуете мне всё, то я выебу вас Люсиль, а потом…       — Когда la cabeza в таком настроении, день ни у кого не задаётся, — жалуется голос из-за спины. — Злой сегодня, как пёс.       Новая знакомая тревожно прижимает к груди чемоданчик для инструментов, когда Джейд оборачивается. Глаза Сары (которую так и хочется назвать Марлой, чёрт возьми!) бегают, выдавая самое настоящее волнение за судьбу грядущего дня, но уголки губ едва-едва приподняты, намекая на пребывание в хорошем настроении. Спасительница из-за этого кажется немного не от мира сего, производит впечатление какой-то религиозной фанатички, попавшей в компанию, где никто не верует, но она их обязательно переубедит.       — Как будто он бывает другим, — отзывается Джейд холодно, но тут же корит себя. Бывает. Пару раз она даже видела это своими глазами.       — Почему ты не смягчаешь его? — Внезапно и с подозрительным интересом то ли интересуется, то ли предъявляет претензию новая знакомая. Она опускает свою ношу на землю, и та возмущённо звенит.       — Что, прости?       — Хорошие женщины всегда смягчают грубых мужчин, — заявляет она так уверенно, будто у неё в кармане завалялась корочка специалиста по отношению полов. — Да и плохие, собственно, тоже. Он ведь приехал сюда с тобой, а не с целым гаремом, это должно что-то значить. Должно быть, ты как-то на него влияешь.       От этих слов хочется рассмеяться — истерично, навзрыд, до такой степени, что слёзы будут течь не останавливаясь. Влияешь. Если судить по количеству шрамов на её теле, оставлять которые Ниган попробовал разными инструментами, Джейд — классическая девочка для битья. Тренировочный снаряд. Да, породнившийся; да, привычный и свой, но всё же вещь, которую под настроение могут оберегать и сдувать пылинки. Некоторые люди испытывают сильную привязанность к своим вещам, но это совсем не значит, что те оказывают на них какое-то влияние.       Сара рассуждает как человек, не знающий о нападении на Святилище, а потому так легко затаскивает факты под общий пресс и наседает, думая, что они правильные. Джейд же знает истину. Знает, почему они с Ниганом приехали вместе, почему не прихватили с собой пару-тройку других жён. Она знает всё это, а потому реагирует только усталым:       — Чего ты от меня хочешь?       — Чтобы ты обуздала его энергию, пока день не закончился для многих плохо. Спокойный мужчина — удовлетворённый по всем фронтам мужчина. Сделай ему массаж, надень бельё покрасивше… — на вид Саре около сорока с хвостиком, и рассуждает она так, как положено даме пост-бальзаковского возраста. Может быть мудро, но по-простому клишировано. — Не хочу лезть в ваши личные дела. Ты его жена, тебе лучше знать, что делать.       — Ты лезешь в них прямо сейчас.       — Я просто не хочу наказаний ни для кого из нас или тех парней, что сидят в главной базе, — оправдывается Сара. Подхватывая с земли свой звенящий инструментами чемоданчик, она явно собирается уйти, но не может оставить разговор на негативной ноте. — Что в этом плохого? В прошлой жизни я была буддистом.       Женщина лукаво подмигивает, показывая, что она в самом деле не со зла лезет не в своё дело, а исключительно ради общего спокойствия. Встречать среди Спасителей такого человека необычно, отчасти рвёт шаблоны. Допускал ли Рик, когда планировал свой налёт, что он пойдёт в том числе и против таких божьих одуванчиков и наседок? Или он, как и Джейд отрицал наличие подобных во вражеских рядах?       Она скрипит зубами, вцепившись в нежелательную тему, как собака в игрушку-канатик, и сухо заверяет:       — Проехали, — взгляд цепляется за подозрительное действо с Ниганом в главной роли, вынуждая полностью переключиться. Джейд щурится, пытаясь высмотреть у ситуации подоплёку, но с этим не залаживается почти сразу, с момента, когда трое Спасителей небрежным жестом лидера отправляются восвояси, а он сам отворачивается в сторону деревьев, поднося ко рту рацию. Шум радиоволн слышен, наверное, только подсознательно, поскольку никаких других звуков услышать не удаётся; то, что Ниган говорит с кем-то, становится понятно исключительно по косвенным признакам. Он шагает туда-сюда по прямой линии не более пятнадцати метров длиной, в точности как тигр в тесной клетке передвижного зоопарка. Он… Нервничает? Почему? Так и самой недалеко до невроза.        — Извини, я пойду «смягчу» кое-кого, — спешит отделаться от Сары Джейд, но с места сдвигается медленно, как если бы ждала, что её остановят.       Под действием волнения, что похлеще изжоги вспыхивает на границе живота и груди, ноги тяжелеют, становятся ватными. Половину территории заправки — а именно столько лежит между Джейд и Ниганом — она преодолевает долгие минуты. Когда подходит, слышит только самый конец разговора, игривое и одновременно такое жуткое:       — В отличие от вас, шайки имбецилов, я человек занятой, так что засунь будильник себе в задницу, заведи, и когда прозвонит, будь добр стоять у меня под воротами в любой молитвенной позе, в какой тебе будет удобнее, — Ниган стоит спиной, а потому нельзя заметить, что кривая и совсем невесёлая усмешка трогает его губы. — Отбой.       Щелчок рации оповещает, что больше никого на этом канале ждать лидер Спасителей не станет: он засовывает «коробку» в свой карман, но антенна туда явно не вмещается и нелепо выглядывает наружу.       — С кем ты говорил? — сиплым, будто сорванным голосом Джейд пытается дать знать о своём присутствии, но обернувшийся Ниган глядит на неё настолько неодобрительно, будто она тут в который раз пытается лезть в бутылку. После бурности недавних переживаний, в том числе — общих, это воспринимается абсолютно спокойно. Только неопределённо отдаёт холодом и знакомой тягой капитулировать, наплевав на суть первичного порыва.       — Я удивлён, что ты можешь ходить после вчерашнего, — вместо ответа на вопрос сально хохочет Ниган, но становится чуть серьёзнее, когда объявляет: — Собирайся. Через пару часов мы едем домой.

***

      Подъезды к Святилищу неизменны, чего нельзя сказать о самой базе: двор кое-где всё ещё усеян стёклами, что жутко хрустят, когда на них наступаешь, а пустые оконные рамы напоминают огромный хищный рот, осклабившийся перед трапезой — не сказать, что это место когда-то переставало наводить страх своей мрачностью, но теперь всё определённо стало ещё хуже. Джейд кривится, задирая голову и рассматривая эту махину, когда неуместные эмоции снова пытаются утопить в себе. Рик Граймс сделал это. Её Рик, который жуткий моралист и испытывает чувство вины за каждое второе своё решение? Или совсем не её Рик, который пошёл в атаку и почти устроил геноцид, погубив кучу невинных людей, которые в Святилище только готовили да убирали?       Желваки на скулах Нигана ожесточённо бегают, позволяя понять: он тоже не в восторге от того, во что превратилось «гнёздышко» Спасителей. Шагнув из машины, он оставляет позади Карсона, что пытается бормотать нечто обнадёживающее, и, сделав пару шагов, замирает, оценивая масштаб разрушений более спокойно, как истинный страховой агент деловито. С главного входа показываются несколько человек, спешащие поприветствовать лидера и заодно выполнить первые его поручения, если таковые имеются. В руках одного из них, несущегося впереди, нетрудно заметить ухоженный блеск рукояти Люсиль.       Джейд тихо хмыкает. Конечно, всё случилось именно так, как она и думала — многие настолько хотят выслужиться перед Ниганом, что за его битой ухаживали похлеще, чем принято ухаживать за Первой Леди. Сейчас, глядишь, посыпятся лобызания и причитания, так что ловить здесь будет нечего — она спешит убраться с улицы, но мужская ладонь, прокатившаяся по талии и притянувшая к себе, существенно мешает осуществить задуманное.       — Чтобы я больше не видел на тебе эту половую тряпку, — твёрдо говорит Ниган, имея в виду такой изумительно удобный свитер. Притом так интимно наклоняется вперёд, что со стороны это наверняка выглядит как воркование двух влюблённых. Как бы не так.       — С какой это стати? Помнится, ты сам мне его принёс.       — Просто я так хочу. Знаешь, бог дал, бог взял… — ах, бог значит! Джейд поскрипывает зубами от злости. — Правила существуют для всех, кексик. И через пару часов я начну наказывать за малейшее отхождение от них. К тому же, если ты будешь прятать следы от моих укусов, — явный намёк на поднятый по совершенно иным причинам воротник, — мне придётся добавить ещё несколько в более очевидных местах.       Спуск с небес на землю — четыре по пятибалльной шкале, только посадка жестковата и пилот тот ещё козлина. Нет, никакой чуши об исключительности не сидело у неё в голове, но Джейд думала, что между ними устаканилось какое-никакое взаимопонимание. Что они оба могут идти на уступки, чтобы как-то сосуществовать на одной территории. Нифига подобного.       Крупными пружинистыми шагами, в каждом из которых сквозит недовольство, она удаляется подальше от Нигана и его отвратного характера туда, где проще всего решить поставленную задачу. В гостиной гарема народа меньше, чем обычно, и это странно, учитывая, что стёкла здесь уцелели — пули банально не смогли добраться до верхнего этажа. Джейд не вызывает ровным счётом никаких эмоций у большинства из собравшихся жён Нигана, но Таня заключает её странные объятия. Недостаточно крепкие для лучших подруг, но вполне подходящие для людей, которых связывает какая-то общая тайна. Оттащив Джейд в сторону, она явно ожидает услышать о событиях последних дней, но, понимая, что так просто эту информацию не достать, вынуждена задавать наводящие вопросы.       — Ты разве не уехала в Александрию? Я думала, что…       — Не надо. Я здесь, а значит всё, что ты успела надумать далеко от реальности.       Наткнувшись на отпор, Таня хмурится, но едва ли этой заминки хватит, чтобы полностью пресечь её рвение — у неё важная миссия, и никакой тактичностью тут пахнуть не может. До всего этого они с Майком постепенно вливались в команду ДНН — Долой Нигана Нахрен — и рационально, что теперь ей хочется объяснений, какого это чёрта Рик Граймс как ураган налетел и разнёс пол базы, но не убедился, что довёл дело до конца. Тот факт, что Джейд здесь, что она не вернулась на сторону Граймса и приехала в Святилище вместе с Ниганом, похоже и вовсе ломает все её представления о том, что происходило в эпицентре, пока все остальные ютились за кадром. Злиться за её любопытство не получается, необходимость удовлетворить потребность в ответах — сила мощная, подчиняющая себе более, чем полностью. Джейд на собственной шкуре знает, что значит быть в аутсайдерах по наличию информации, а потому идёт на компромисс:       — Мне дали пару часов на возврат к дресс-коду, — она оттягивает воротник презентованного свитера, подчёркивая необходимость заменить конкретную деталь гардероба, и заканчивает иронией, которая могла бы казаться забавной, не будь настолько правдивой, — или щедрый принц превратится в раздражённое непослушанием чудовище. Поможешь? Можешь расспрашивать меня сколько угодно в процессе.       Тане, видимо, и правда нужны ответы — во всяком случае именно такой вывод напрашивается, когда она без возражений соглашается на предложенное и чуть позже охотно сыплет вопросами, обложившись чёрными платьями и с деловитым видом перекладывая их с места на место. Неприятная часть такого сценария — Джейд приходится отвечать. Неохотно, урезая правду до внятных коротких предложений, вычёркивая из неё бо́льшую часть, тасуя события и выдавая одно за другое. Там остаётся достаточно истины, чтобы это сошло за внятный пересказ последних дней, но не тянуло на исповедь. Так Джейд умалчивает о том, как жертвовала кровь, чтобы спасти Нигана. Выставляет себя статичным наблюдателем. Врёт о Рике Граймсе, притворяясь, что его поведение не стоит внимания. Пряча болезненный укол совести, впившийся в подреберье однократной инъекцией, не говорит ни слова о том, что прошлой ночью оказалась окутана мерзким шармом лидера Спасителей и теперь едва может дышать.       Таня реагирует на этот рассказ сдержанно, но факт, что Нигана могли бы не успеть откачать, явно дестабилизирует её: это читается и в искривившейся линии губ, и в эмоции, с которой она судорожно сжимает очередное платье, оставляя на ткани заломы. Глаза её поблёскивают неоднозначно, и крупной неожиданностью становится попытка уйти в сочувствие. Таня нелепо морщится, обронив что-то вроде «Не представляю, какого было тебе. Уж ты-то ненавидишь его побольше всех нас».       «Нет», — мысленно поправляет её Джейд, — «я заплутала между нормой и патологией сильнее всех вас». Норма — испытывать презрение к Нигану; патология — использовать его как четверть таблетки экстази для бегства от реальности. С недавних пор жить приходится строго в рамках этих крайностей, но смешивая их по своему усмотрению. Конечно же, вслух о таком не скажешь, и Джейд глубокомысленно кивает, условно соглашаясь с предложенной ролью самой несчастной бабы в гареме. Но всё же на затворках прокручивает варианты, когда это она успела стать всеобщим объектом жалости.       Ответ приходит поразительно быстро, и в мыслях он звучит стервозно-нравоучительным тоном Джейн Дуглас: когда сама строила из себя жертву и ждала жалости. Джейд трясёт головой, пытаясь прогнать навязчивый образ холёной галлюциногенной твари. Ей больше не нужна ничья жалость, нужно только собрать свои мозги в кучу. Так просто и невыполнимой одновременно.       Она чувствует отвращение, глядя на своё отражение. И нет, это не те типичные женские заскоки, вроде «нос кривоват» и «бёдра недостаточно сочные», а то, что должно вызывать настоящие опасения. За последний месяц Джейд сбросила наверное фунтов пятнадцать и перестала узнавать себя вовсе: чем чаще она смотрит в зеркало, чем пристальнее пытается отыскать в себе кого-то знакомого, тем больше раздражается и теряет мостики, связывающие с реальностью. Это не она. Там, за полированной серебряной гладью, сидит кто-то ещё, кто мастерски копирует движения и мимику, только смотрит иначе, да и выглядит совсем незнакомо. Кости выпирают везде, где только можно, разделённые лишь полосами шрамов, которые Джейд вынуждена признать своими собственными. Только их, не всё это безобразное тело.       Как Ниган вообще мог захотеть ЭТО? Чёртов извращенец.       Платье, на котором по итогу всё же решено остановиться, может похвастаться прозрачной сеткой в области декольте, кожаной вставкой на животе, имитирующей широкий пояс а-ля королева БДСМ, и слишком выразительным разрезом на юбке свободного кроя. Джейд бы сказала, что она выглядит как проститутка из числа самых дешёвых, но…       — Я похожа на скелета, обтянутого кожей в захудалой кожевенной мастерской человеком, что пьёт не просыхая уже третий год к ряду, — даже не жалуется, а банально резюмирует она. — Это платье отлично отражает мою рыночную стоимость.       — Ничего удивительного, — заявляет Таня, но, явно взвесив и обнаружив грубый подтекст, со знанием дела спешит пояснить: — Сейчас все на нервах, а на этой почве можно стать страшнее смерти. До нашествия мертвецов у меня была очень хреновая ситуация с работой, так вот волосы из меня тогда лезли пучками, уже всерьёз собиралась покупать парик. Если бы не таблетки, что мне подогнал знакомый врач, я не только облысела бы, но и превратилась в живую мумию. Так что… Ничего удивительного.       Джейд равнодушно кивает, про себя отмечая, что чужой опыт мало её волнует. Таня не испытывала сложностей с самоидентификацией. Она не ловила бэд-трипы с гипертрофированно идеальной копией самой себя. Она наверняка не осознавала шаткости своего положения и своей покорёженной психики. Только поэтому бессмысленно слушать эту болтовню, примерять на себя чужие переживания и искать в них отвлечение от собственных — Джейд, ссылаясь на призрачную усталость, спешит удалиться, но по разным причинам боится идти в свою комнату. Не хочет видеть разнесённые автоматными очередьми стёкла — это раз. Вспоминать о Рике Граймсе — два. Оставаться в компании Джейн Дуглас — три. Всё это увеличивается как снежный ком и выливается в очередной коктейль из нервозности и панической одержимости тем, кто способен дать лживое ощущение стабильности. Джейд весело от мысли, каким победно-довольным будет лицо Нигана, если она прямо сейчас пойдёт к нему, требуя внимания и ласки как щенок, только что привыкший к хозяину. Наверняка, зрелище это будет ещё то. Покровительственная искра в глазах и тронутые пошлой улыбкой губы, исторгающие довольно обидные колкости о том, что достаточно было один раз трахнуть её, чтобы она возвращалась за добавкой снова и снова.       Всё это воображается так живо и правдоподобно, что Джейд воротит, и поиски Нигана решается отложить до времён, когда станет совсем худо и сил бороться с ломкой не останется. Вместо этого находится другое «развлечение» — Джейд направляется в медпункт, желая не столько поболтать с Эмметтом, сколько использовать его служебное положение. В рассказе Тани о прежнем стрессе было одно рациональное зерно: таблетки. Люди веками изобретали транквилизаторы, седативные и ноотропные, грех ими не воспользоваться в такой момент, в момент, когда потребность в капитальных успокоительных ощущается острее, чем потребность в кислороде.       Карсон выслушивает её достаточно внимательно, чтобы потребовать объяснений, и его никак не устраивает отмазка «я мозгоправ и сама понимаю, что мне нужны колёса».       — Я… Плохо себя чувствую, Эмметт, — подбирая слова, как сапёры подбирают нужный провод, признаётся Джейд. — Уже давно. Ничего серьёзного, обычная психосоматика, но она задолбала меня и я хочу немного посидеть на препаратах.       Дозировать ложь в равных пропорциях с правдой — самое ответственное. Важно приуменьшать истинные причины своего плохого самочувствия, но оставлять простор для ничем не искажённой реальности.       — Например? — Врачебную дотошность Карсона можно было бы посчитать хорошим качеством, но только не прямо сейчас.       — Бессонница. Проблемы со зрением, — маячащую рядом галлюцинацию можно отнести к проблемам со зрением лишь с большой натяжкой, но ничего другого в голову не идёт. — Сегодня меня с самого утра тошнит, и всё это на нервной почве. Ты знаешь, что мне пришлось понервничать в последнее время.       Карсон, разумеется, знает. Его многозначительные взгляды, полные то сочувствия, то глубокого любопытства с оттенком понимания, Джейд чувствует на себе регулярно с момента того рокового переливания крови. Эмметт навоображал невесть что, наверняка приписывая ей и Нигану бурный роман, а потому так легко говорить о повышенной нервозности в связи с последним событиями — врач всё равно предпочтёт связать это с мнимыми терзаниями о здоровье мужа, а не с чем-либо ещё.       Он вроде бы собирается возразить. Или спросить что-то из разряда самого непредпочтительного, но с мысли его сбивает:       — Эмметт? Это Джейд с тобой? — звучащее из-за ширмы, покрытой бурыми пятнами.       Отгороженный участок медблока не использовался как стационар, для этого в Святилище существовало отдельное помещение, но для Вивьен, очевидно, сделали исключение точно так же, как и когда-то для Джейд. Карсон досадливо морщит лоб, двигаясь к девушке и желая узнать, что она хочет, но сделать это в одиночестве ему не удаётся — Джейд двигается следом, хочет своими глазами посмотреть на человека с ещё меньшим количеством везения, чем у неё. Сломать себе позвоночник при прыжке с третьего этажа — та ещё ситуация, вляпаться в которую может только кто-то очень неуклюжий и очень неудачливый.       Лицо Вивьен цветом напоминает пыльную грунтовую дорогу возле оживлённой трассы — в контрасте с белыми простынями серость эта просто удручающая. Большие глаза кажутся выцветшими, совершенно неосознанными, и даже обильно потрескавшиеся губы выглядят полностью обескровленными. Разглядывая её с вновь усилившимся приступом тошноты, Джейд не сразу замечает отсутствие стойки для капельниц или прочих медицинских штук, позволяющих убедиться, что Вивьен оказывают помощь. Неужели всё настолько безнадёжно, что тратить лекарства — бессмысленная трата ресурсов? Карсон, верно прочитав этот вопрос по её застывшему в недоумении лицу, лишь качает головой.       Ясно. Всё действительно очень плохо.       — Джейд?.. — Мертвецки тусклые глаза проворачиваются, но так и не могут сфокусироваться на цели. Их обладательница почти плачет, если судить по дрожи в голосе, но держится молодцом и, не дожидаясь ответа, с настойчивостью просит: — Садись. Нам нужно поговорить.       Она не в кондиции для задушевных бесед, но умирающим отказывать не принято — исключительно глупая традиция направляет тело вперёд и размещает его на стуле возле кровати. Эмметт, убедившись, что с пациенткой всё в условном порядке, вежливо удаляется за ширму, но очевидно, что он всё равно услышит каждое сказанное слово — медблок слишком маленький, чтобы претендовать на какую-либо приватность.       Вивьен собирается с духом несколько минут, каждую из которых им обеим мечтается оказаться где-нибудь ещё. Джейд порывается совершенно бесчеловечно поторопить её, когда раздаётся тихое, но звучащее больно уж твёрдо:       — Спасибо тебе.       Правило номер один: если вы лежите на смертном одре, начинайте без разбору благодарить своё окружение, даже если его половину составляли разношёрстные сволочи. Говорите «спасибо» предателям, лгунам, соперникам, врагам и даже друзьям из числа самых ненадёжных. Правило номер два: лелейте надежду, что правило номер один поможет заслужить индульгенцию экспресс-методом и вас возьмут в рай.       Джейд, хоть она и стоит одной ногой в могиле, стремление к источению благодарностей непонятно, оно выталкивает за рамки здравого смысла целиком всю ситуацию, которая изначально казалась более-менее.       — Даже уточнять не стану, какую чушь ты придумала, чтобы повесить на меня нимб, — с усмешкой разбирающегося в этом деле человека говорит она, — это лишнее. Благодари тех, кого действительно хочешь благодарить. Меня давай пропустим. Мы обе знаем, что ты мечтаешь столкнуть меня с лестницы ещё с первого дня моего нахождения здесь.       — Ни с первого… — Робко откликается Вивьен. — Мне было всё равно по началу, но я упустила момент, когда…             Она умолкает, прокрутив свои стеклянные глаза вниз, как если бы испытывала сложности в подборе выражений или стеснялась озвучить их. Потом мнёт зубами нижнюю губу. Шумно втягивает воздух носом, с дискомфортом ежась. Голос её надломленный, измождённый — такой бывает только у живых, что осознали свою участь стать мертвецом.       — Когда Ниган стал уделять мне много внимания, — подсказывает Джейд, пытаясь донести, что ничего постыдного в этом нет. Когда-то ревность Вивьен казалась такой бессмысленной фантазией больного человека, что теперь даже странно обнаруживать в себе понимание и рассудительность.       — Да. Я до сих пор злюсь, что ты за жалкие пару месяцев вызываешь у него больше интереса, чем я когда-либо. И я всё же хочу поблагодарить тебя. Во время нападения никто из жён не выразил опасения, что Ниган может пострадать. Эта мысль пришла только к нам в головы, и только ты рванула к нему.       Вот почему в тот день Вивьен так странно смотрела на неё: она решила, что Джейд рвётся под пули ради лидера Спасителей, и ревность вперемешку с признательностью съедали её изнутри. Чёрт, как же глупо выходит… Приходится получать благодарности за то, чего делать не помышлял, да и, собственно, не делал. Наивность и безоговорочная преданность мешает Вивьен смотреть на ситуацию приземлённо, и разбивать её розовые очки не стоит, не сейчас, когда она на смертном одре и огромная волна разнообразных чувств засасывает её с головой. Джейд участливо кивает, делая вид, будто всё в самом деле выглядело именно так.       — Не знаю, осмелилась бы сделать такое в одиночку. Наверное, я бы до посинения стояла там и тряслась… А твоя смелость побудила меня двигаться тоже, и вот во что это вылилось — мы нашли и спасли его. Представляешь? Если бы не мы, Ниган был бы уже мёртв. Мы потеряли бы его! — В тусклых глазах на секунду загорается знакомый фанатичный блеск, но он тут же теряет фокус. — Я всегда буду относиться к тебе как к любовнице своего мужа, но не могу отрицать, что благодарна тебе. В этот раз ты сделала для него очень много, и только это имеет значение.       Хвалёная стокгольмская отдача. О ней пишут в каждом втором учебнике, но в настолько запущенной форме она встречается так редко, что известна скорее как расхожая байка в кругу психиатров, нежели реальный симптом. Вивьен больна, но теперь это не вызывает брезгливой отрешённости или чего-то вроде: Джейд больше не может осуждать эту девушку за чувства к Нигану — Дьявол кроется в деталях и всегда находит способ вызывать нужду в себе. Раз это сработало даже с ней, почему не должно было сработать с другими?       — Я хочу взять с тебя обещание, — заявляет Вивьен тоном сварливой жёны, требующей с сожителя отказа от алкоголя во все дни, кроме праздничных. — Это покажется чушью, но пообещай, хорошо?       — Что именно?       — Позаботься о Нигане, — произносит она настолько тихо, что вначале Джейд кажется, что она ослышалась. Увы. — Останься он вдруг без Люсиль… Он же будет совсем один, понимаешь? Сейчас у него есть бита, подчинённые, дела Святилища, целая куча людей под боком, но если что-то пойдёт не так… Будь рядом, не позволяй ему справляться с этим в одиночку, — с каждым словом голос Вивьен становится все громче, он перестаёт напоминать просьбу и превращается в требование. — Вытаскивай его, борись за него, тащи на себе, если потребуется.       — Ты понимаешь, о чём просишь? — Шипит Джейд, даже из уважения к умирающей не способная примерить роль, к которой так тяготеет Вивьен. Ни за что. Ни за что она не позволит кому-то влезать в их с Ниганом деструктивные отношения и превращать их во что-то мерзко слащавое. Если он останется без биты, она скажет, что он это заслужил. Если Рик Граймс ворвётся в Святилище и спалит его дотла, то она с радостью посмотрит, как надоевшее здание полыхает, а яркие языки пламени отбрасывают причудливые тени на всё вокруг. По-другому не будет. Даже если Нигана лишат всех его шестёрок, отберут всё, кроме личности, она посчитает нужным сказать, что это чертовски неплохая расплата за все его прегрешения.       — Я ударилась головой не очень сильно, так что да, — твёрдо заявляет Вивьен. — Делай это по-своему, но делай. Неужели ты думаешь, что он этого не заслужил?       По мнению Джейд многие заслуживают иметь рядом группу поддержки, и, возможно, Ниган тоже заслуживает, но не в той форме и не так, как это сейчас навязывается. Она ни за что не станет для него жилеткой — такой трамвай определённо не полетит, как бы Вивьен не пыталась поменять что-то, тратя свои последние минуты на уговоры. У Нигана полно других жён, так пусть любая из них и вытирает ему сопли.       — Какая разница, кто и что заслужил?! — Не позволять голосу становиться визгливо-громким — задача непосильная, но с ней приходится справляться. — Почему бы тебе не попросить об этом Фрэнки? Или Эмбер? Таню, на худой конец?       — Им плевать, — лаконичность наверняка заготовленного заранее ответа просто убивает, — но не тебе.       «Как ты не понимаешь, что мне тоже плевать?!» — рвётся из горла крик человека, отчаявшегося и потерявшегося в попытках донести своё мнение. Слова плутают в голове, не позволяя построить обстоятельный ответ, но ментально Джейд всеми фибрами протестует. Вивьен играет за Нигана, но такое ощущение, что против неё: в девушке, что парализована практически полностью и постепенно прощается с оставшимися надеждами, в этот момент видится враг и только — это следствие вспыльчивости и чрезмерной эмоциональности, но настолько острый угол так просто не сгладить.       — Я ещё зайду к тебе, хорошо? — Попытка улизнуть и от назревающего конфликта, и из больничноподобного помещения, в котором запах лекарств удушает похлеще, чем наброшенная на шею петля.       Несмотря на то, что голос Джейд звучит феноменально убедительно и мягко, как и должен звучать голос психолога, у Вивьен начинает дрожать нижняя губа и обильно слезятся глаза — она догадалась, что это просто предлог, чтобы отказаться от навязанного и сбежать, никогда больше не возвращаясь к этому разговору.       — Джейд, — с тихой мольбой всхлипывает она, — пожалуйста.       Таким отчаянием можно прожечь кожу, что становится ещё одним мотивом к бегству, более сильным, чем все прошлые. Джейд в спешке, будто опаздывает на очень важную встречу, поднимается со стула, но застывает как вкопанная, когда пальцы Вивьен некрепко, насколько вообще поддаются своей хозяйке, цепляются за подол платья. Огромные пустые глаза смотрят без требования или осуждения, но живо блестят слезами, подминая под лавиной жалости все внутренние коллизии.       — Вив… — Джейд растеряна и не знает, как это скрыть. — Ты просишь слишком много для меня. Я не могу.       — Пожалуйста, — снова бормочет девушка, никоим образом не пытаясь сменить заевшую пластинку. Хватка на ткани слабеет, но вряд ли это потому, что Вивьен теряет решимость. — У меня не получится уйти спокойно, если ты не пообещаешь приглядывать за ним. Это моё последнее желание. Оставить Нигана в надежных руках.       — Но мои руки не надёжные!.. Как ты не поймёшь этого?       — Я выбираю лучшее из того, что есть.       Они торгуются, будто речь идёт покупке старого ЖК-телевизора с рук, но ни покупатель, ни продавец не собираются сдавать позиции. Это могло бы длиться вечность, если бы не робкий стон полуживой Вивьен и настолько искренне-умоляющее, что становится не по себе:       — Я боюсь умирать, зная, что Ниган останется в окружении людей, которым будет на него плевать.       Слова не производят на Джейд никакого впечатления, но вот подкупающая дрожь в голосе и неспособность мириться с реальностью, невольно заставляют вспомнить о Мии. Глупая, ненавистная теперь и столь любимая когда-то сестра просила о помощи (просила о смерти) точно так же: вбив себе в голову, что этот вариант единственный, что нет никаких шансов преодолеть сложности распространённым путём. Она тоже обрекала её на нечто отталкивающее, на то, что даже спустя годы заслуживает противоборства и медленного поедания самой себя по чайной ложке в день. В больном сознании Мия с Вивьен сливаются воедино, что заставляет Джейд выкашлять из себя:       — Хорошо. Я обещаю, — першением осевшим на стенке горла.       На выход Джейд движется в таком состоянии, будто её пыльным мешком по голове шандарахнули и заставили впредь делать это каждодневно, только уже самостоятельно. Приходится притормозить, чтобы буркнуть что-то ничего не значащее Карсону, стрельнуть глазами в объявившегося Чарли, но в целом — она с олимпийской скоростью стремится выбраться в другое помещение, где воздух не отравлен токсичными обещаниями, которые никогда не будут исполнены. В дверях её поджидает Ниган. Джейд едва не влетает носом в его широкую грудь, чудом успев затормозить, и это, пожалуй, единственное, чем стоит гордиться.       В её глазах наверняка плещется что-то невменяемое, поскольку он вглядывается в них подозрительно холодно, с привычным раздражением, которое она умеет вызывать по щелчку пальцев. Это адекватно, что с таким раскладом на неё повесили его душевное спокойствие? Ниган, к счастью, не знает. Знал бы — то ли от души проржался бы, то ли пристрелил бы её на месте, чтобы заранее не мучить никого из них.       Вяжущее во рту обещание пощипывает на языке. Отступая назад, чтобы позволить Нигану войти, Джейд хранит молчание, но внутренне порывается сдать с потрохами бредовую авантюру Вивьен, лишь бы откреститься от необходимости фигурировать в ней даже второстепенным персонажем. Его же, мерно прошагавшего мимо с Люсиль наперевес, скверное настроение настолько ощутимо, что постепенно вжимает в стены всех собравшихся — Чарли с какими-то бумажками в руках пятится к окну, якобы для того, чтобы рассмотреть написанное при лучшем освещении; Карсон тяжело вздыхает, прижимаясь плечом к боковине шкафа.       — Свалите, — рык Нигана тих, но разлетается по помещению очень грозно, — толку от вас всё равно немного.       Медики тоскливо переглядываются, но возразить не пытаются, оставляя свои дела. Джейд не двигается с места. Дрожь в коленях мешает пошевелиться так же, как и уголок рукояти пистолета, что виднеется над ремнём лидера Спасителей. Ниган никогда не носил с собой другого оружия, сейчас же с ним не только Люсиль, но и начищенный до странного блеска Глок 17. Это значит…       — У тебя бананы в ушах, или что?       Она вздрагивает, глядя на него загнанно и наверняка с такой горестной миной, что слова тут излишни. Жёсткий оскал лица напротив теряется в незнакомом смятении, неоформленном вопле библейского уныния с дьявольской перчинкой, но лишь на секунду: через мгновение Ниган смотрит настолько испепеляюще и агрессивно, что в целях самосохранения впору бежать.       Но даже это не вынуждает пошевелиться.       — Джейд, — тактичное покашливание Эмметта сопровождается прикосновением к сгибу локтя, — идём.       Она смотрит на него, как на сумасшедшего. Неужели Карсон не понимает, что будет происходить? Неужели его клятва Гиппократу догорает синим пламенем и ему совершенно нет дела до этого? Разве это хоть капельку нормально, что Джейд — хроническую эгоистку — происходящее волнует больше всех остальных?! Это выходит за все рамки и просто ужасно по своей сути.       — Послушай, я… — Собирается дать отпор она, но её неуверенный протест вдребезги разбивается о непоколебимость Эмметта, который убеждает:       — Так нужно. Пошли.       Остаётся только открыть и закрыть рот, глядя на Нигана с беззвучным воззванием: «Останови это. Не надо», которое всё равно не достигает цели — лидеру Спасителей демонстративно насрать. Именно демонстративно, поскольку под этой глиняной маской, что недавно чуть не треснула пополам, плещется такое же болезненное понимание и нежелание ввязываться в очередное преступление против совести. Джейд возводит глаза к потолку, что покрыт сеткой трещин, и загоняет ногти в чувствительную кожу ладоней до возникновения первых порывов зашипеть от боли, потом ловит взгляд Эмметта Карсона и идёт на выход.       Узкий коридор встречает её свежестью, практически сквозняком, отсутствием больничных запахов и слабым освещением — яркий дневной свет сменяется полумраком слишком резко, и черепная коробка взрывается головокружением такой силы, что приходится держаться рукой о стену и зажмуривать глаза. Тошнота приходит снова, раскручивается внутри как торнадо. Джейд готова выплюнуть свои измельчённые в этом блендере органы, когда на плечо опускается тяжёлая мужская рука.       — Ты как?       — Порядок, — врёт, искоса глядя на Эмметта, и зачем-то пытается растянуть губы в подобие улыбки. — Это что-то вроде панической атаки. Пройдёт.       Это СОВСЕМ не паническая атака, поскольку во время них приходится задыхаться и всерьёз переживать давление ситуации, скорее постепенное отравление организма самим собой. Чёртов нейротоксичный газ, не преуспев в тактике «быстрое убийство» потихоньку разлагает всё, до чего может добраться, но Карсону не обязательно знать о таких тонкостях.       Он понимающе кивает, но всё же осматривает её как пациента из числа тех, о ком можно написать диссертацию и получить учёную степень. Когда этот унизительный анализ заканчивается, мужчина отступает на шаг, и тихо сообщает:       — Я поищу тебе лекарства. Кажется, у нас валялось что-то такое, но мы ни разу их не использовали, — оно и понятно. Психотропные — вещь опасная, их без разбору жрут только наркоманы, а вот нормальные люди предпочитают обходиться лёгкой артиллерией и свои силами. То, что не было за первые месяцы апокалипсиса съедено торчками, осталось нетронутым по сей день. — Они должны быть в кладовой внизу, можем спуститься и поискать прямо сейчас.       Джейд поднимает глаза, заставив Карсона отступить ещё на шаг. Должно быть, таится там что-то очень уж масштабное и непоколебимое, раз производит на человека с хвалёной врачебной выдержкой такое впечатление.       — Я останусь, — свой голос узнать не удаётся.       — Это не лучшая идея, — осторожно вклинивается Чарли, что всё это время держался в стороне и никоим образом не вмешивался. Что заставило его изменить своё мнение — загадка. Джейд не планирует её разгадывать, как взрываться негодованием из-за прежних обид. Она заторможенно переводит взгляд на второго медика Святилища и обозначает:       — Я знаю. И всё же останусь.       — Джейд, — сочувствующе до боли под рёбрами зовёт Эмметт, — Это связано с?..       Переливанием, — беззвучно намекают его тончайшие губы, сложившиеся в полоску, — с тем, что я видел ДО переливания.       Да? Нет? Джейд не знает, что можно ответить, и сообщает весьма двоякое:       — Может быть. Не уверена.       Когда она остаётся одна — а это всё же не лучшее решение, учитывая, что сегодняшний день проходит под эгидой «игнор галлюцинаций или смерть» — хочется вопить от сильных всполохов невысказанной истерики, но вместо этого приходится мерить узкий коридор шагами и успокаивать себя по старинке. От двери медблока до перехода, выводящего к лестничному пролёту — двадцать восемь мелких шагов, от стены до стены — три с четвертью средних. Джейд мечется туда-сюда, пытаясь разгрузить голову, но иногда надолго притормаживает у порога, кусая губы и вслушиваясь в тихое бормотание за дверью, слов в котором не разобрать, но интонации прошибают до мурашек. Она ждёт Нигана либо чтобы наорать, либо чтобы утешить — это планируется выяснить в тот момент, когда она увидит его, пока же конкретного алгоритма нет и пытаться его сформировать бессмысленно.       Добрый час проходит в режиме Хатико, но сдвигов не заметно: может быть, мозаика фактов сложилась с искажениями. Может быть, Джейд надумала чёрти чего, накрутила себя и выбрала худший вариант из возможных. Она по привычке, ставшей уже чистой закономерностью, сидит на пыльном полу и даже подумывает потихоньку уползти в свою норку, узнав потом у Тани последние новости, но что-то останавливает, держит как прочный канат, затянутый массивным узлом на диафрагме. Вот уж когда точно можно ощутить себя никчёмной собачонкой, привязанной на входе в торговый центр и изнывающей от страха остаться забытой хозяином.       От хлопка выстрела Джейд шугается, втягивая голову в плечи и борясь с сухой резью глаз. Её колотит мелкой дрожью, а пальцы, сцепленные в замок, слушаются из ряда вон плохо — подобная эмоциональность сейчас ни к месту, не настолько уж чужая смерть заботит её, но тело ставит драму и намеревается без единой репетиции собрать полный зал. Абсолютная тишина, что разливается за дверью медблока, длится около пятнадцати минут, и к концу этого времени от неё кровь поскрипывает в ушах. Потом раздаются глухие шаги, что стремительно приближаются.       Джейд не догадывается, с каким нелепым выражением лица Ниган застаёт её, когда без скрипа открывает дверь и оказывается на пороге медблока. С наблюдательной позиции человека, зажатого между двух стен и упирающего копчик в плинтус, выглядит он просто громадным — приходится запрокидывать голову и тянуть шею, чтобы разглядеть что-то, кроме глади потёртых джинсов и блеска чёрной кожи. Джейд не может ручаться за большую часть эмоций на мужском лице, но закатывание глаз и дёрнувшуюся в приступе недовольства верхнюю губу однозначно принимает на свой счёт. Ниган не ждал, что она будет здесь. Или же не хотел, чтобы она здесь была.       — Что ты тут делаешь?       От такого вопроса, озвученного непривычно утомлённым тоном с нотками истерической хрипотцы, хочется лезть на стену. Карсон, уходя, прекрасно понял, ради чего Джейд осталась. А Ниган, заставший её на полу в коридоре, где она просидела полтора часа с необъяснимой дрожью в грудине, почему-то не понимает.       Что-то, похожее на обиду, покалывает в руках, вынуждает обессиленно развести их в стороны, показать, что Джейд и сама не знает мотивов своих поступков, а если и знает, то ни за что не сможет произнести этого вслух.       — Ладно, — вздохнув, смиряется он. — Вставай.       Спокойствие сменяется намёком на раздражение, когда Джейд не двигается с места, продолжая глазеть в какой-то прострации. Лицо Нигана ожесточается, но по-прежнему остаётся отстранённой гримасой совершенно незнакомого человека: сложно сказать, как так выходит и куда девается жуткий огонь в глазах, испепеляющий в прах за считанные секунды — недовольство в этот раз совершенно иное, безопасное, от него не хочется втягивать голову в плечи, надеясь, что пронесёт. То, что Джейд ни капельки не знает стоящего перед ней человека, она понимает сразу же. В нём не угадывается ничего привычно ублюдского, ничего от хладнокровной жестокой мрази, радостно играющей чужими жизнями. Только банальная и в то же время такая свежеиграющая опустошённость, которая рвётся сквозь кожу и подминает всё на своём пути.       Поняв, что слова не возымели результата, Ниган протягивает Джейд ладонь и, когда она немного оживает и принимает предложенную помощь, рывком тянет её на себя. Сложно предположить, на сколько хватит его терпения, чтобы возиться с ней вот таким образом, но пока ничего не твердит о выходе из себя, что позволяет не сильно гнать прочь заторможенность. Джейд, морщась от покалывания в онемевших ногах, чувствует себя постаревшей лет на тридцать. В полумраке коридора, где в метрах от тебя из милосердия застрелили совсем юную девушку, чувствовать себя иначе не выходит. По плечам бегут мурашки, но не из-за холода и не из-за близости широкой груди Нигана, а из-за страха перед произошедшим и грядущим. В животе порхают оводы паники, кусающие внутренние органы до состояния физического дискомфорта.       Глаза Нигана тусклые, в тёмных радужках — натуральная кофейная горечь, что обычно долго стоит на языке. Джейд почему-то стыдно смотреть, но она не отводит взгляд даже тогда, когда здравый смысл молит об этом пульсацией зашумевшей в ушах крови. Она прикусывает уголок нижней губы, чтобы случайно не ляпнуть что-нибудь в своём репертуаре, и в то же время почти готова заплакать от невозможности выдавить ни одного чёртового слова. Не стоило оставаться здесь. Сочувствие, будь оно хоть мнимым, хоть настоящим, остаётся внутри, удерживаемое прочным барьером — стену отстранённости и наплевательства, о которую теперь бьётся, Джейд выстраивала слишком долго, чтобы всё это рухнуло так просто.       — Раз тебе всё равно нехрен делать, то поможешь, — отрывисто объявляет Ниган, даже не спрашивая. От того, как немного срывается его голос, тело прошибает бессилием до кончиков волос, и не остаётся ничего, кроме как выдавить:       — Хорошо, — неуверенно произнесённое одними губами.       Чтобы вы понимали: Джейд проклинает свою предубеждённость. Ей стоит преодолеть эти глупые разграничительные линии, вытащить себя из шаблонов, в которые её раз за разом загоняла ситуация, протолкнуть обиды вниз по горлу, стоит прикоснуться к Нигану и любым способом дать понять, что она здесь не просто так. Вчера он был рядом для неё. Сегодня она хочет отплатить той же монетой. Вернуть долг, дать временное ощущение почвы под ногами, аллюзию на поддержку. Обстоятельства таковы, что Нигану сейчас нужно это так же, как было нужно Джейд, но она — чёртова эгоистка — не в силах уделать собственные предрассудки, твёрдым комом стоящие поперёк пищевода.       Когда она принимает решение импровизировать и всё же сказать хоть что-нибудь, Ниган делает шаг назад, и через секунду его опущенные плечи скрываются в глубине медблока Святилища. Момент потерян. Блестяще.       Это позволяет Джейд почувствовать себя ещё более скверно, хотя казалось бы — куда ещё. Она приваливается лопатками к стене, поглаживая переносицу, где неприятно жжётся разочарование, а после, хотя совершенно этого не хочет, толкает белую дверь, проходя в помещение, привычно пропитанное химическим запахом лекарств.       Стоит поменьше пялиться по сторонам, но договариваться с собой Джейд умеет из ряда вон плохо, а потому уже через мгновение её взгляд направлен в эпицентр непредпочтительной картины, туда, где Ниган порывистыми движениями выдёргивает края простыни, заправленные под матрас, и пытается завернуть в измятую ткань тело Вивьен. В этом отнюдь нет аккуратности, благоговейности и почтёния к мёртвым, только желание закончить начатое как можно быстрее, осуждать за которое невозможно.       Бледные щёки Вивьен блестят, потому что дорожки слёз ещё не успели высохнуть. От осознания, что она плакала в свои последние минуты, к горлу подступает тошнота и хочется убежать как можно дальше — Джейд не из тех гиперсочувствующих людей, которых может выбить из равновесия гибель малознакомого человека, но она испытывает определённые терзания: Вивьен побежала на улицу за ней, из-за неё нашла Нигана без сознания и из-за неё оказалась закрытой в медпункте, из которого пыталась выбраться любой ценой. Оказываться косвенной причиной чьей-то смерти — почти также скверно, как самостоятельно жать на курок.       Взгляд невольно задерживается на круглой дыре во лбу с не очень аккуратными краями — такие получаются, когда дуло приставлено вплотную к голове или в последний момент рука стреляющего начинает дрожать. К светлым бровям ползёт струйка густой, наполовину свернувшейся крови, которая теряется из виду только испачкав ресницы; на простыне — такая же россыпь красного. Пуля прошла навылет. Джейд, наверное, заметила бы ещё какую-нибудь ужасающую деталь, но лицо девушки, как и её тело, скрывается за тканью, с которой у Нигана всё же выходит совладать. Их взгляды пересекаются. Джейд снова не может выдавить из себя ни слова. Ужасно быть настолько… собой в этот момент. Психологи должны помогать людям проходить сквозь травмирующие и стрессовые ситуации, но в одночасье прийти к тому профессионализму, которого в ней сроду не было, невозможно.       — Возьми Люсиль, — просит Ниган, взваливая завёрнутое в простыню тело на плечо без какого-либо подобия на нежность. Оно и понятно: теперь это просто пятидесятикилограммовый кусок мяса, что вот-вот начнёт разлагаться, а не живой человек, чьи чувства можно ранить. Цинично, но по крайней мере честно.       Джейд уверена, что их компашке для полного счастья не хватает только биты, но противиться не пытается, оглядываясь в поисках вышеназванной. Мысли заполнены туманом, из-за чего рассеянности становится больше обычного: с самого начала Люсиль лежит на виду, прямо на письменном столе, что облюбовал Карсон, и терпеливо ожидает, пока её обнаружит пара расфокусированных глаз. Взять её непросто — даёт о себе знать очередной внутренний блок. В прошлый раз, когда Джейд держала в руках гладкую рукоять этой чёртовки, всё было совсем иначе. Рик Граймс сочувствующе маячил на периферии, они играли в одной команде, а Ниган почти получил по лицу колючими шипами. Начало всего этого ада теперь отзывается только смутной скорбью по упущенным возможностям свернуть куда-то ещё — слишком большой контраст между «тогда» и «сейчас» заставляет испытывать угрызения совести и вариться в ощущении предательства самой себя. Настраиваться и примеряться к взятию Люсиль в руки можно сколько угодно, но Ниган, уже приближающийся к двери вместе с грузом на своём плече, явно недоволен возникшей заминкой в столь пустяковом деле. Недолгим покашливанием он как бы намекает шевелиться быстрее, и Джейд приходится, крепко зажмурившись, вслепую схватить биту. Она оказывается не настолько тяжёлой, как показалась тогда, в первый раз, но по-прежнему приходится прикладывать чрезмерно много усилий, чтобы не выронить её из рук.       По пути обзаведшись лопатой, в таком составе они идут на выход, минуя однообразные коридоры и лестницы, что после нападения на Святилище стали восприниматься слишком открытым, а следовательно слишком опасным пространством. Даже улица, на которую они всё-таки выбираются, ощущается более безопасной.       Джейд плетётся позади, даже не думая ровняться. Дело не столько в том, что Ниган коротает территорию базы размашистыми шагами, сколько в отсутствии достаточной уверенности, чтобы идти с ним рядом. Между ними около полуметра, и отсюда прекрасно видно, как, словно маятник в часах, покачивается тонкая рука Вивьен, высунувшаяся из импровизированного савана — Джейд смотрит только на худую ладонь, которая своим движением отмеряет быстрые мужские шаги, а потому спотыкается на каждой кочке, рискуя, к тому же, вместе с собой уронить Люсиль, что просто недопустимо.       Молчание поскрипывает в ушах, а тишина звенит обречённостью и скорбью. Джейд не знает, как такое возможно, но несвязные эмоции Нигана долетают до неё вместе с порывами ветра, будто прохладный воздух, бьющий в лицо, несёт вместе с собой тончайшие кванты чужой боли. Боли… она вообще не уверена, что это подходящее слово, как и не уверена, что лидер Спасителей на самом деле испытывает всю ту палитру, что она предписывает.       Он притормаживает на расстоянии метров в тридцать от Святилища, сгружая с плеча тело Вивьен и предотвращая совсем уж свободное падение рукой, что опускается на ткань предположительно в районе поясницы. Простынь, испачканная в кровь, быстро приобретает ещё один цвет — траурный цвет мокрой земли. Секунду, которая, по ощущению, растягивается на целую минуту, Ниган нечитаемым взглядом смотрит вниз, где у его ног из импровизированного савана высовывается хрупкое предплечье и покрытая мелкими жёлтовато-багровыми синяками лодыжка. Он вздыхает с болезненным, треснувшим звуком, и сжимает челюсти до такой степени, что лицо кажется перекошенным, после чего, даже не глядя на Джейд, подходит, чтобы забрать лопату из её рук. Всё твердит о том, что она тут для банальных манипуляций «принеси-подай». Просто вешалка для инвентаря, толку с которой немного. Это неправильно. Ниган может положиться на неё как на человека из близкого круга, стремящегося помочь, но не как на очередного подчинённого, которого на аркане притащили выполнять, что требуется. Какими словами можно объяснить это?       Джейд разжимает пальцы, безропотно передавая лопату в более умелые руки, и признает: любыми. Любыми словами можно объяснить, для этого всего лишь нужно проглотить вяжущую на языке ментальную преграду и открыть рот. Такое элементарное и одновременно такое невозможное действие. Всё так же молчаливо она остаётся в стороне, наблюдая, как Ниган загоняет полотно лопаты в землю, ставя на ребро свой тяжелый ботинок, и, налегая на рукоять, отбрасывает в сторону первую кучку влажной комкующейся почвы. Есть что-то неимоверно жуткое в самом процессе копки могил, сакральное, пронизывающее загробным холодом — Джейд ёжится, пытаясь найти какое-нибудь отвлечение, но с этим туго. В ногах скулит непонятная усталость, и приходится поддаваться ей, опускаясь на скользкую и липкую от росы траву, пожухшую от недавних заморозков. На улице всё ещё недостаточно тепло, чтобы сидеть на земле, но холод — это последнее, что волнует прямо сейчас. Джейд готова к тому, что замёрзнет в ближайшие пару минут, но из-за крови, что активно разгоняется часто стучащим, обеспокоенным сердцем, этого не происходит ни через пять, ни через десять минут.       Говорят, когда хоронят хороших людей, идёт дождь, но то ли народная примета притянута за уши, то ли у Вивьен были свои скелеты в шкафу: небо чистое, лазурно-голубое, без намёка на облака и тем более — тучи. Разглядывая его, Джейд как-то упускает момент, где начинает водить пальцем по гладкой рукояти Люсиль, интуитивно пытаясь успокоить хаос в черепной коробке, но этим самым лишь распаляя его до удручающих масштабов.       За битой, которая воспринимается исключительно как смертоносное оружие с чрезмерно медленным механизмом отправления на тот свет, стоит образ реального человека. Настоящая женщина, которую любили и потеряли. При чём не столько важно, любили или просто привязались — Джейд пытается условиться, что это не имеет никакой ценности. Ключевое слово: потеряли. Большая хладнокровная скала по имени Ниган когда-то была настолько одинока, что, пытаясь это исправить, не придумала ничего, кроме как заиметь особую вещь, сочетающую в себе оружие, культ памяти и инструмент бегства из состояния покинутости. Люди по-разному справляются с горечью утраты, но тут дело совсем в другом: корни ситуации уходят не к проблеме лишения определённого человека, а к одномоментному краху стабильности. С уходом Люсиль Ниган перестал чувствовать, что он кому-то нужен.       Это банальное и чертовски знакомое Джейд чувство. К тому же, поганый комизм ситуации заключается в том, что он нужен ей. Без ванили, пафоса и всякой романтической ереси — интерес Джейд исключительно шкурный, насквозь пропахший корыстью и борьбой за постоянство собственного внутреннего мира, но он есть, и до сих пор не затихает, хотя с переломного момента переливания крови прошло уже пять суток. Раньше за это время всё сотню раз бы успело поменяться. Нынешняя стабильность непривычна и не сдерживаясь в выражениях твердит, что наконец-то удалось достигнуть определённости, но радоваться нечему — Джейд может признать, что подсела на иглу, наркотик в которой сильнее любых психотропных, но не вслух, и не Нигану. Вот уж сраный парадокс: мужчина, ищущий способ снова стать нужным, в конечном итоге нашёл женщину, которая нуждается, но не может этого выразить.       Обсасывая эту мысль со всех сторон, внимание невольно тяготеет к Нигану. Упорными, жёсткими движениями без грамма плавности он орудует лопатой, не позволяя себе взять передышку — на лбу, по которому из-за сведённых бровей волнами растекаются морщины, блестят капли пота, но даже это не способно отвлечь его. Кажется, промедление сейчас равноценно гибели. Или всполоху эмоций, что ничуть не лучше.       Стремление разгрузить голову физическим трудом не ново, но в данном случае смотрится как-то неуместно, ирреально. Плохо вяжется с образом Нигана в принципе. Привычная грубость смазывается, уходит на второй план, обесценивается. Джейд не уверена, что глядя на него впредь, сможет увидеть что-то, кроме этого. Ниган живой. Он тоже чувствует. Ему тоже больно. Под покрытой ядовитыми шипами кожей у Дьявола бьётся обожжённое почти до уголька сердце. Что может быть страннее, чем в какой-то момент обнаружить его у своего врага? У человека, что оставил на твоём теле столько шрамов, сколько не перечесть, у человека, которого ты по-прежнему ненавидишь за каждый? Джейд точно знает одно: Нигану повезло, потому что ни одна женщина со здоровой головой на всё это не купилась бы, продолжая бороться и восставать из раза в раз. Она же — будем честны, поехавшая крышей давным-давно — научилась покорно глотать эту горькую пилюлю просто потому, что так надо, не морщиться и даже видеть в ней какой-то мнимый целебный эффект. С такой внушаемостью даже дико, что Джейд до сих пор не оказалась в какой-нибудь секте, славящей Пасхального кролика как перерождение Иисуса Христа.       Обеспечив достаточную глубину могилы, Ниган раздражённо избавляется от куртки, открывая вид на жилистые руки, смотреть на которые за работой — одно удовольствие. Джейд бы залипла, будь общий колорит происходящего не настолько плачевным. Эти самые руки как-то брезгливо отталкивают от себя лопату, сминают куртку, отправляя её на землю, и приступают к основной части похоронного ритуала — погребению. Вивьен без особых церемоний, как совершенно чуждого человека, рывком перекатывают в подготовленную яму. Можно было бы поверить, что Нигану в самом деле плевать, если бы не его паническая опустошённость, сквозящая в каждом движении.       Засыпает тело он настолько быстро, словно рассчитывает, что вместе с Вивьен под слоем земли скроются все его проблемы, но если бы это хоть как-то работало, люди бы уже перекопали добрую половину земного шара. Джейд может только догадываться, какого это: иметь столь охренительный сдвиг по мёртвой жене, вкупе с комплексом вины вырастающий до масштабов, угрожающих всем вокруг, и закапывать девушку, формально тоже значащуюся женой. Судьба, как можно понять, Нигана не очень жалует, раз решает протащить через один кармический урок дважды. Верно говорят, что жизнь поимеет всех, но некоторых — в особо извращённой форме.       Когда с закапыванием покончено, Ниган более-менее удовлетворённо кивает сам себе, как бы утверждая относительную пригодность результата, и уже второй раз за последний час отталкивает от себя лопату с таким видом, словно больше не прикоснётся к ней впредь, даже если в этом будет острая необходимость. Стерев со лба пот одним движением ладони, он плюхается на пятую точку неподалёку от Джейд. Что может последовать далее она не знает и, сидя как на иголках, со встревоженной внимательностью искоса наблюдает, строя различные, но в равной степени бесполезные теории.       Нигану, кажется, было бы всё равно, даже если бы она смотрела в упор — его взгляд устремлён вдаль, туда, где линия горизонта скрывается в лёгком тумане, а отрешённость в глазах кричит об ориентации внутрь себя с последующим циклом самокопания, поэтому ничего рядом с собой он не замечает. Развернув корпус вполоборота, Джейд пользуется этим, чтобы рассмотреть своего мужа без подтекстов и масок. Высокий лоб покрыт морщинами беззвучной горести, что, к тому же, визуально усугубляется налётом седины в густых бровях и небрежной шершавостью трёхдневной щетины. Обычно смуглая кожа теперь выглядит грязно-серой, будто кто-то ошибся при смешивании красок и сваял вместо желаемого что-то невзрачное — за пару часов Ниган словно постарел лет на десять, иссох, окончательно задолбался. Пальцы его левой руки ненавистно продавливают область на бедре: то ли просто разнылась рана, то ли швы дали слабину, то ли причинить себе немного боли — лучший антидепрессант. Джейд приходится гадать и, поскольку на ткани джинсов не заметно расплывающегося тёмного пятна крови, она приходит к выводу, что со швами точно полный порядок. Бить тревогу можно не спешить. Со всем же остальным… Что ж, со всем остальным можно разобраться.       Она несмело накрывает его руку своей, перехватывает пальцы, что заняты неким подвидом самоистязания, и тянет ладонь в сторону, стремясь увести её подальше от стойких, но всё же невечных швов. На удивление твёрдым, но чуть-чуть отрывистым голосом взывает к здравому смыслу:        — Не надо, — просьба не похожа на себя саму, скорее на рекомендацию человека, что уже ходил по этому пути, но так и не нашёл желаемого. — Это не помогает.       То ли от звука её голоса, то ли из-за обезоруживающей внезапности прикосновения Ниган выныривает из океана своих мыслей: его удивлённый, слегка недоумевающий взгляд сначала сверлит их руки, потом перебирается на саму Джейд, затапливая совершенно непонятной ей эмоцией, от которой сосёт под ложечкой и шумит в ушах. Что это доподлинно — разбираться бесполезно. Стоит просто принять как данность и условиться, что это довольно важно, раз проявилось в такой непростой момент.       Несмотря на то, что от утомительной физической работы от Нигана всё ещё пышет жаром, ладонь его кажется непривычно прохладной. Это сбивает с толку, беспокоит: навскидку Джейд не может назвать ни одного момента, когда его температура была ниже, чем её собственная. Дело действительно настолько плохо? Пытаясь скрыть неуместный, практически подростковый тремор в руках, подушечкой большого пальца она поглаживает грубую мужскую кожу на массивных костяшках, но дискомфорта это приносит больше, чем успокоения — подсознание твердит, что так быть не должно. Подсознание опасается, сторонится незнакомых чувств и их проявлений, а потому сиреной вопит где-то на задворках.       Рука Нигана приходит в движение — он всего лишь медленно, словно распоряжается чужим телом, поворачивает ладонь на сто восемьдесят градусов, предоставляя для изучения внутреннюю сторону. Уязвимую сторону?.. Джейд даёт себе два мысленных подзатыльника, гоня прочь глупые до такой степени мысли, и пользуется предложенным: неторопливо скользит вдоль фаланг пальцев к раскрасневшейся коже, где монотонной физической работой раздраконены застарелые бугорки мозолей. Спускаясь вниз, к основанию ладони, её пальцы проходятся по линии жизни — извилистой, глубоко прочерченной, длинной. Не нужно быть хиромантом, чтобы догадаться: этот засранец переживёт их всех, буквально станцевав на костях некоторых победный танец безумного гения.       «Назначения» других линий Джейд не знает, да ей и не интересно — сдерживающий тумблер с пометкой «достаточно» громко щёлкает в голове, вынуждая прекратить бессмысленное, ни к чему не приводящее баловство. Она оставляет своё занятие и ладонь Нигана, что ещё секунду остаётся совершенно неподвижна, а потом обхватывает подтянутые к груди колени. Принимать закрытую позу сейчас — не лучшая идея, но Джейд не знает, куда деть руки. Она в ступоре и вновь пытается влезть в старую кожу, применив родную тактику бегства. Получается из ряда вон плохо: незнакомая эмоциональность Нигана, что не проявляется ровным счётом никак, но ощущается всеми фибрами души, сбивает с мыслей, отравляет, забивает лёгкие, как сигаретный дым. Краем глаза Джейд следит, как ожесточённо он трёт лоб, размазывая усталость, и тоже отстраняется, уставившись на неровный холм свежей могилы.       Похоронные церемонии в Америке никогда не отличались особым размахом, но в данном конкретном случае минимализм достиг своего апогея — Вивьен не удостоилась ни отпевания, ни букета смятых полевых цветов, ни сентиментальной речи скорбящих людей близкого круга, подбадриваемых понимающим взглядом священника. Её просто замуровали под землёй, избавились, вычеркнули. Утилизировали, как пластиковую бутылку, и даже это по меркам нового мира — роскошь, вот до чего докатилась цивилизация. Джейд не сильна в следовании традициям: единственные похороны, на которых она присутствовала — похороны Мии — отложились в памяти в виде небольших деталей, слишком травматичных, чтобы пытаться развить их в цельную картину, но хочется как-то скрасить угнетающую серость данного прощания. Вивьен заслужила хотя бы пару слабоискренних слов в свой адрес.       — Она была…       — Не надо, — прерывает Ниган. — Заткнись.       Его категоричность оказывается неожиданной, но с определённой точки зрения вполне закономерной: громкие слова из папки «клише» не значат абсолютно ничего и выслушивать их — как водить ржавым гвоздём по свежей ране. Ниган не хочет делать что-то для Вивьен, которой уже всё равно плевать, сейчас он обеспокоен только собой. Это здравый эгоизм, за который может осудить кто угодно, но не Джейд — с бревном в её глазу это всё равно не сравнится. Она понимающе кивает, для себя подчёркивая, что потребовала бы того же, окажись в аналогичной ситуации, и оставляет попытки сказать что-нибудь положительное о почившей — это всё равно было скорее стремление отдать дань традициям, нежели искренний порыв.       — Я хочу, чтобы ты знал, — сиплым голосом говорит Джейд после молчания, способствующему тому, чтобы собраться с мыслями. Начав таким образом, можно сознаться в чём угодно, но есть одна тема, которая заслуживает быть поднятой прямо сейчас. — В тот день я как дура рванула на улицу к Рику. Вивьен пошла за мной, потому что думала, будто я бегу к тебе, и не захотела оставаться в стороне. Она вытащила нас обеих на улицу и, пока я переваривала, что нахрен никому не нужна, нашла тебя и пыталась остановить кровотечение. Я предложила отыскать Эмметта. Моя идея — отправить её в медблок.       — Не пытайся натянуть глаз на жопу, — резковато отзывается Ниган, но быстро теряет как злость, так и обманчивую твёрдость голоса. — Мы оба знаем, кого ты в этом винишь. И даже знаем, что он действительно виноват.       Джейд вздыхает. Только они могли умудриться превратить чувство вины в эстафету и справиться с этим блестяще.       — Почему? — вопрос звучит отчасти неуместно и как-то неполно, но вроде можно легко догадаться, что имеется в виду. — Потому что я когда-то ляпнула, что ты окончательно доломал ей чердак?       Возмущённость интонации такова, будто Джейд прямо сейчас бросится опровергать свои давние слова, но она не намерена противоречить себе. Не в этот раз. Несмотря на всё, игнорируя ростки сочувствия, тянущие за язык и требующие сказать какую-нибудь утешающую глупость, воспоминания никуда не деваются, как и холодный, зябкий прагматизм. Факт: Ниган не умеет быть комфортным для женщин по всем-всем пунктам, не умеет обращаться с ними, не прибегая к давлению и манипуляциям. Он — классический тиран, думающий, что непринятие сексуального насилия уже делает его хорошим парнем, но увы. Болевые точки он прощупывает первым делом, ищет уязвимости со страстью заправской ищейки и, когда находит, давит туда даже тогда, когда этого подсознательно не требуется. Просто так, в качестве профилактики, чтобы участки сохраняли свою чувствительность и ими можно было воспользоваться позднее. Не все могут перебарывать и ассимилировать такое, как не смогла и Вивьен. Корни её «любви» наверняка уходили к беспомощности и желанию спастись, и, даже частично достигнув этого, став женой лидера и подарив ему небывалую отдачу, её всё равно проверяли на прочность каждый божий раз.       Ниган смотрит прямо, выжидающе, чуть повернув подбородок в сторону Джейд и всем своим видом выражая желание услышать продолжение, поскольку оно интуитивно подразумевается. Это не надежда на опровержение высказанного когда-то мнения и даже не поиск утешения, скорее непоколебимая готовность выслушать чужую точку зрения, какой бы она не была. Напористость и противоречащая ей пластичность во взгляде на мгновение заставляет растерять все слова, смутиться. Ниган — беснующийся оголённый провод, в котором трещит напряжение в двести двадцать вольт; Джейд же стоит слишком близко и рискует вот-вот схватить смертельный заряд. Нужно расстояние. Дистанция.       — Может, и доломал, — размыто бормочет она, выщипывая несколько жёстких травинок и растирая их в пальцах, будто это способно хоть немного «заземлить». Поджав сохнущие губы и переведя дыхание, Джейд находит в себе силы для второго, более философского захода: — может, люди только и делают, что доламывают друг друга, даже не представляя, что на самом деле творят.       Она качает головой, недовольная многозначительностью сказанного, и, отбросив вежливость, переходит к неприятной до скрипа зубов конкретике:       — Ты игрался её чувствами, я толкала её в неправильную сторону, Карсон хотел уберечь её и запер с чистыми помыслами… Каждый из нас приложил руку. Принимая не те решения, что стоило бы, мы втроём привели Вивьен сюда, и ничего из того, что было для этого сделано, не являлось намеренным. Мы просто сработали как катализатор, усугубили действие друг друга. Виноват ли кто-то из нас при таком раскладе? Без понятия. Я вот лично не чувствую себя очень уж виноватой.       Перед Ниганом не страшно быть отчасти бесчеловечной, настоящей. Это, наверное, одно из главных его достоинств — тебе не нужно разыгрывать спектакль «чувство вины за компанию», можно напрямую сказать, что случившееся дерьмо, так и так, мало тебя колышет, не боясь получить в ответ предосуждающий взгляд и упрёк в бесчувственности. Лидер Спасителей далёк от святоши и тараканы в его голове такие же жирные. Он понимает. А если не понимает, то не спешит делать из этого проблему мирового масштаба. Прямо сейчас Ниган пребывает в задумчивости — не то, чтобы он воспринял слова Джейд всерьёз и начал подстраивать под них своё видение ситуации, но, наверное, немного проникся общим смыслом на удивление взвешенной речи. Это самую малость льстит, впервые есть какое-то всеобъемлющее чувство морального удовлетворения после высказывания своего мнения.       — Поиск виноватых — пустая трата времени. Я просто пытаюсь сказать, что цепочка хреновых событий в тот день началась с меня, — подводит итог Джейд, — только и всего.       Она передёргивает плечами, выражая долю совершенно наглого в свете ситуации пренебрежения, и разглядывает насыпь земли, впервые за всё время нахождения здесь задумываясь, что смерть, возможно, не так далека от неё самой — с такими умопомрачительными спецэффектами, что выкидывает её голова, это однозначно произойдёт скорее раньше, чем позже. Происходящее сейчас напоминает лишь милостивый подарок судьбы, позволяющий свыкнуться с загробной энергетикой и атрибутикой: с отброшенной в сторону лопатой, испробовавшей грязи, и тонким оттеночным ощущением чужой скорби. Любопытно, как Ниган отреагирует, будет ли ему хоть чуть-чуть больно, когда умрёт она, или всё ограничится пожатием плечами и равнодушным взмахом руки, вроде «да плевать»? Воображение рисует возможные варианты достаточно красочно, чтобы это угнетало. Джейд сглатывает, проталкивая слюну в наждачно пересохшее горло.       — Можешь прикопать меня рядом, если станет легче, — странный смешок срывается с её губ. — Ты знаешь, что я не стану возражать.       Какое-то время Ниган молчит, заставляя Джейд гадать, что будет, если он вдруг решит принять до боли ироничное предложение, но за этим не следует ничего потенциально опасного, только задумчивое и такое искреннее:       — Думаю, я слишком задолбался, чтобы проделать это ещё раз.       Джейд чувствует, как болезненная улыбка пытается тронуть её губы, и противиться этому оказывается непросто. Без какой-либо логической связи в голове всплывают детали их близости, обжигающие касания, спокойствие в объятиях крепких рук и благодарность, крепко защемившая в грудине парочку нервов — непонятно почему, но Джейд снова её ощущает, и хочет разделить это с Ниганом, чувственным поцелуем прижавшись к опущенному уголку его рта. Разумеется, не делает этого: момент неподходящий, да и внутренние демоны к такому проявлению эмоциональности абсолютно не расположены. Вместо этого душевный порыв обрекается в словесный вид, формулировка которого безбожно скупа:       — Хочешь… поговорить об этом?       — А ты? — это не ответ, а мгновенная контратака. Ниган даже в такой момент верен себе, и смотрит по-наглому изучающе, стремясь разбомбить все добрые порывы в рекордные сроки.       Он будто бы ждёт, что Джейд откажется, он вынуждает её отказаться. Возможно потому, что до такой степени не хочет поднимать эту тему, а возможно потому, что даёт шанс им обоим избежать чертовски сентиментального разговора.       — Не уверена, — признаётся она и не врёт. — Но, наверное, стоит?       Закатывание глаз Нигана выглядит обидным — этим он как бы упрекает её в предсказуемости. Подняв с земли Люсиль, он свободно перекатывает гладкую рукоять в руках, беря паузу и отрешённо оставляя вопрос без ответа. Винить его за нерасторопность было бы неправильно, но за намеренное отсутствие внятности в тяжёлом вздохе и пальцах, играющихся с шипами биты — вполне. Ниган притворяется задумчивым, усердно делает вид, что подбирает слова, но всё эта шелуха не стоит ни гроша: Джейд знает, что и со словами он давно определился, и в собственных мыслях пребывает довольно поверхностно. Ожидание ответа лишь повышает накал невысказанных эмоций, заставляет совсем непрофессионально изводиться от нетерпения, на что, возможно, и был расчёт.       — Когда Люсиль не стало, — Под стальным, беспристрастным тоном просвечивают отголоски дрожи, которая обычно появляется, когда твоё горло стискивает сильнейший спазм, — я не смог покончить с ней. Честно попытался, но не смог. Можно спихнуть всё на то, что в начале этого дерьма я был сопливым тюфяком, но, думаю, у меня не вышло бы и сейчас.       Джейд быстро начинает чувствовать себя паршиво взволнованной: она не знала таких подробностей о Люсиль, и тот факт, что её допускают в святая святых — самые болезненные для Нигана минуты, растянувшиеся в последствии на долгие годы запрограммированного самоуничтожения — твердит, что реагировать на происходящее стоит с осторожностью и почтением. Одним словом так, как она не умеет. Прожевав несколько вариантов возможных реплик, на свет извлекается одна, содержащая неуверенное уточнение:       — Она превратилась?       — Да, прямо в больнице. Хотелось бы сказать, что с этого начались мои хреновые деньки, но это были хреновые деньки всего, мать его, континента, — быстро, словно был готов в точности к такому вопросу отвечает Ниган. Он кривит губы, презрительно сплёвывая на землю рядом с собой, и злобно усмехается: — Старик Кеннеди охуел бы, узнай, куда нас привела великая американская мечта.       Не согласиться Джейд не может — то время и правда было отвратным для всех — её, например, апокалипсис застал на малозаселённой окраине Южной Дакоты, в нескольких милях от родной Небраски, что первое время и спасало её шкуру от большинства столкновений и острых моментов нового мира. Сложно представить, каково было тем счастливчикам, которых ходячие и потерявшие всякие моральные нормы люди застали в крупных городах центральной Америки.        — Что было дальше? — Джейд надеется вернуть разговор чуть ближе к тому, ради чего он, собственно, и затевался. — Ты оставил её?..       Кажется, это предположение кажется Нигану унизительным — он клацает зубами, прожигая потемневшим взглядом свежую могилу, и, по ощущениям, вот-вот взорвётся привычными гневными колкостями по поводу умственных способностей Джейд. Она уже готовится парировать, но этого не требуется: чуть спутанно и перескакивая с мысли на мысль лидер Спасителей рассказывает, как ему помог подросток, ошивающийся в больнице, и, когда тот добил Люсиль чёртовым огнетушителем, как они вместе стали выбираться, но паренька постигла незавидная участь уже через двадцать минут на парковочной территории около госпиталя. В завершение он говорит:       — Я предпочёл не вспоминать об этом без надобности, и что мы видим? — Быстрое движение ладонью в сторону погребённой под слоем влажной земли Вивьен. — Те же яйца, только в профиль.       Сложно возразить, когда истина настолько обезоруживающая — исходя из услышанного, складывается довольно паршивое второе дно ситуации, побуждающее ещё больше проникаться смутным уважением. Для Джейд становятся открытием некоторые черты Нигана, которые то ли безвозвратно исчезли в той больнице, то ли по сей день скрываются за семью замками. Он, оказывается, до странного предан своему окружению. Необъяснимо верен кодексу чести, хотя на рыцаря совсем не тянет. Толком не разобравшись в начавшемся дерьме, он не дал своему близкому человеку влачить существование в роли изголодавшей твари, пускай и сделал это чужими руками. Не испугался и не отступил, когда не смог покончить с Люсиль сам.       Тем страннее искать с ним общий язык, пробиваться боем сквозь баррикады здравого смысла и психологические рамки: Джейд убила сестру, потому что любила её, Ниган же не смог добить обратившуюся жену по идентичной причине. Один аргумент, который можно трактовать до такой степени по-разному. Именно из-за разницы этих интерпретаций их попытки искать в друг друге одобрения выглядят такими искажёнными — вот в чём, оказывается, всё это время была загвоздка.       — Что-то же поменялось, — говорит Джейд, вспоминая, что от неё, должно быть, ждут какой-либо реакции, — в этот раз тебе не понадобился ни подросток, ни чёртов огнетушитель.       — Ты совсем тупая или так охуительно притворяешься?!       В этот раз она действительно вывела его из себя. Знакомая нигановская злость скрипит на зубах, заставляет до ломоты в суставах стискивать кулаки — не от ответного недовольства, а от классического бессилия. Однотипные упрёки сидят уже в печёнках, как и этот раздражённо-насмешливый взгляд, кричащий о превосходстве по всем фронтам. Джейд не считает, что сказала что-то неправильное, провоцирующее. Не в этот долбанный раз. Она как чёртов зайчик из детского мультика скачет вокруг него, изо всех сил пытается организовать какую-никакую группу поддержки, и вот что получает взамен. Очередное всратое недовольство, которое неизменно, хоть у них перемирие, хоть кровопролитная война. Да пошёл он вообще нахрен! Пусть сколько угодно варится в этом котле сам, в гордом и таком нетупом одиночестве.       — Совсем, — непоколебимо соглашается Джейд. — Желаю удачи в поисках кого-то более интеллектуального.       Рывком — таким, что аж голова начинает кружиться — она подскакивает на ноги, уязвлённо лелея надежду умчаться в Святилище, запереться в комнате и пару часов тупо пролежать, злобно глядя в потолок и перебирая всевозможные ругательства, но исполнить задуманное мешает Ниган, схвативший её чуть пониже локтя. Запрещённость такого приёма заставляет взглянуть на него возмущённо, практически метая молнии, и тут же оторопеть от всеобъёмности незнакомых переживаний. Очевидная даже ребёнку суть порыва завязывает в животе узелки, затягивает крепко, будто бы намертво. Нигану прямо сейчас нужна её компания. Лучше даже не упоминать, насколько злорадно-лестным оказывается этот факт, как он ритмично подрагивает в груди и норовится отобразиться на лице надменной ухмылкой. Вместо этого неправильно не сказать, что Джейд обезоружена не только циничным ликованием, но и причиной этого аморального чувства — самим Ниганом. Его растерянный вид заставляет думать о мальчишках-сиротах, сбежавших из приюта и теперь ютящихся под козырьками кафе во время ливня, да и вроде как намекает, что лидеру Спасителей самому в новинку удерживать кого-то не ради конкретной цели, а ради мнимого и совсем неосязаемого душевного спокойствия.       — Я не говорил, что ты можешь идти, — с нотками тирании заявляет он. Подкупающий крик о помощи на лице, и такой отвратительный выбор слов. — И вообще, с каких пор тебя косоёбит из-за шуток про интеллект? Не припоминаю, чтобы раньше это было проблемой.       Подумать только, шуток! Расположенность Джейд, навеянная внезапностью прикосновения, лопается, как воздушный шарик. Она не находит ядовитых слов и молча, с нескрываемым отвращением выдёргивает свою руку из мужских пальцев — сделать это легко, благо, Ниган совсем не держит. Если бы держал, чёрта с два у неё получилось бы. Его презрительное фырканье, раздавшееся за спиной, бесит до чёртиков.       Каждый размашистый шаг намекает на желание убраться отсюда как можно скорее. Джейд направляется в сторону Святилища, считая про себя и пытаясь успокоиться быстрее, чем от клокочущей злости начнёт перехватывать дыхание — доходит она всего лишь до пятёрки, когда необходимость в этом отпадает. Сквозь эмоции, давшие трещину, просачивается приторный голос здравого смысла: бежать в этот раз не нужно. Не нужно спасаться от чего-то внешнего, когда основная проблема находится внутри. Тяга бросаться в крайности, наверное, никогда её не оставит, но если Джейд будет пасовать в самом начале каждый раз, она никогда не научится справляться с трудностями.       Это самую малость отрезвляет, заставляет остановиться, обернуться назад, осознавая, что ступни будто бы врастают в землю и больше не хотят делать ни шага. Ниган — несносный ублюдок, чьи развлечения сводятся к доминированию над другими, и с этим пора просто свыкнуться. Тем более, она нужна ему сейчас. Как он вчера был нужен ей. Это обоюдное отчаяние, вынуждающее делать глупые вещи, изламывать собственный характер и вступать в совершенно новую, принципиально новую игру, в которой не предусмотрено победителей. Есть проигравший номер один и проигравший номер два. И эти цифры ни о чём не говорят, потому что проигрыш уравнивает всех.       Джейд согласна на такие условия, они устраивают её измученное самолюбие более, чем полностью. Вздохнув, смирившись с вялыми отголосками недавней бури, она возвращается назад, косясь на могилу Вивьен с опаской и некой тревогой. Джейд остаётся не потому, что по дурости наобещала всякой мути, но это определённо играет свою ничтожную эпизодическую роль.       Она не успела отойти далеко, буквально прошла всего пару метров, и всё это выглядит так, будто у неё действительно неполадки с головой — наверное, на претензии Нигана не стоит реагировать так остро.       Его внимания она больше не удостаивается, хотя, бесспорно, он видит, что она передумала и теперь нерешительно топчется на периферии его взгляда, не зная, под каким предлогом вернуться обратно. Можно было бы придумать что-нибудь изощрённое, но… в притворстве сейчас нет никакого смысла. Ладно, значит будет просто возвращение. Просто внедрение в личное пространство, наглое, вульгарное, беспринципное.       Джейд наклоняется, подбирая с земли кожаную куртку, отряхивает её, пытаясь стряхнуть мелкие частички пыли и более крупные комья земли, прилипшие в глянцевой коже, после чего, всё так же не говоря ни слова, просовывает руки в свободные рукава. За этим провокационным занятием на неё соизволяет взглянуть Ниган — выражение его лица какое-то смехотворно-невнятное, Джейд и весело, и стыдно одновременно. Носить на себе его куртку ей не впервой, но впервые она имеет такую наглость, чтобы надеть её по собственному порыву прямо у него на глазах. Это немыслимая дерзость, и, наперекор мнимому спокойствию, что, как хочется верить, выражает её лицо, сердце стучит очень встревоженно.       Джейд вытаскивает волосы из-под воротника, и запахивает полы куртки, не утруждая себя тем, чтобы застегнуть её. Потом неопределённо ведёт подбородком, сообщая:       — Что? Я замёрзла, а ты запретил мне носить свитер.       Она сама не уверена, ищет избавления от зябкой прохлады дня или же испытывает терпение Нигана, но прекрасно осведомлена, что ходит по самому краю. Такое всегда подсознательно ощущаешь.       Вдоволь наигравшись с огнём и мысленно осадив себя за бесцельность такого представления, Джейд возвращается на прежнее место — садится на землю чуть левее Нигана, нелепо стрельнув коленными суставами. Он же тихо усмехается, наверняка думая, что самоуважения в ней ни грамма.       После небольшой размолвки разговор ожидаемо не клеится, и повисшее молчание этому лучшее доказательство — в принципе, нет ничего плохого в тишине, но тогда торчать здесь не имеет никакого смысла. Джейд, справившись с собой долгими уговорами, пытается быть выше предрассудков хотя бы в эту минуту, и всё же готова поклясться, что залепит кое-кому смачную пощечину, если её старания окажутся «не ко двору» и в этот раз:       — На чём мы остановились? — Сипло интересуется она с довольно раздражающей невозмутимостью, словно действительно запамятовала события пятиминутной давности.       — На том, как я объяснял, почему ты не права, — о, как. И, хотя голос Нигана звучит громче необходимого то ли от смеси недовольства и предвкушения, то ли из-за необходимости перекрывать шум порывов ветра, сам он вроде как охотно включается в старую беседу. — Нихрена не поменялось. И знаешь, почему? Потому что я не любил её. Сидя здесь, прикопав её тело, я могу сказать только то, что говорил всегда: мне наплевать на Вивьен. Она сохла по мне, но мне было насрать, она не вызывала никаких эмоций. Сказать, что у нас был хороший секс? Нет, такой средний, под настроение. Общение? Это смешно. Всё, что я от неё слышал — клятвы в любви. У Вивьен днями заедала одна и та же пластинка, это наскучивало за первые пять минут. Я держал её рядом из жалости, но всегда втайне мечтал, чтобы она наконец отвязалась и оставила меня в покое. Намеренно давал ей кучу поводов. А эта идиотка всё равно смотрела на меня с тупым обожанием.       Для психолога не должно быть дискомфортным выслушивание чужих мыслей, но Джейд ощущает себя не в своей тарелке, и причина этому слишком очевидна: когда человек делится своими взглядами, теми, из числа сокровенных и гложущих, ты невольно чувствуешь себя конкретно вляпавшимся в нечто личное, во что-то, никак тебе не предназначенное. Чем больше говорит Ниган, тем сильнее трескается его маска дьявола. Тем отчётливее под ней проступает человек. Неидеальный, грубый, пронизанный пороками, но такой же человек, как и все остальные. Видеть это непривычно и неприятно. Хочется отгородиться, отвернуться, заткнуть уши и держаться за привычный образ до последнего, притворяясь слепой и скупой на встречные эмоции, но что-то держит так, крюком впиваясь под рёбрами, что приходится смотреть во все глаза, боясь упустить какую-нибудь незначительную на первый взгляд деталь, и эмоционировать так много, так искренне.       — Тебе не нравится обожание? — Джейд буквально заставляет себя говорить, потому что это помогает ей держаться хоть чуть-чуть уверенно. По идее, вопрос должен вести к признанию нескладности, несоответствии сказанного Ниганом и реального положения дел, но неведомым образом он выруливает в какую-то специфическую сторону: — Неужели не доставит удовольствия, если я начну смотреть на тебя так?       Стоит сказать: Джейд погорячилась, сказав это. Не хотелось ей в самом деле узнать ответ на столь многозначительный вопрос, его вообще не было в её голове. Очередная глупость выпрыгнула как чёрт из табакерки, вынуждая переносить молчание с таким умеренно-небрежным видом, будто любопытство затевалось именно в подобной форме — если что-то идёт не по плану, делай вид, что это и есть твой план.       Под взглядом Нигана, впрочем, такая тактика всё равно не оправдывает себя. От пронизывающей до костей тщательности, с которой он разглядывает её лицо, будто примеряя обозначенное выше обожание, покалывает кожу и хочется закрыться руками в подобии нелепой самообороны. Джейд готова уже капитулировать, поджав хвост, когда следует ответ:       — Ты не начнёшь.       Натянутая усмешка трогает губы Нигана, и трактовать её можно настолько двояко, что в одиночку тут не разобраться.       — Это плохо или хорошо? — слова уходят в пустоту, разбиваясь о неприступную стену меланхоличности. Это действительно ощутимо, что они летят мимо ушей, не заслуживая никакого акцента — ветвь разговора усыхает на глазах, намеренно возвращая их к корням, где не всё ещё было рассмотрено и сказано.       — Я держал Вив за руку и говорил какую-то поеботу о безграничной любви, что обычно говорят в таких ситуациях, но видел я совсем не её, — надломленной хрипотцой признаётся Ниган. Слова явно даются ему с трудом, будто он кается в чём-то совсем уж аморальном, бесчеловечном. Из всех его проступков, по мнению Джейд, это наименьший грех, но это лишь вид с её колокольни, который мало кого волнует.       — Люсиль? — уточнение формальное, для поддержания иллюзии нормального диалога и только. Ниган стискивает челюсти похлеще чем тренированный питбуль, кажется злясь, что она посмела очернить это имя своим голосом или ляпнула его в такой эмоционально-неподходящий момент. Он трёт переносицу, затем не спеша массирует надбровные дуги, зажмурившись. Кажется, у кого-то приступ мигрени. Или какая-то особая разновидность внутренних войн. Джейд бы рада помочь, но не собирается шевелить и пальцем.       — Люсиль, — расслышать согласие в обреченном вздохе непросто. — Нормально ли то, что всю жизнь хотела услышать от меня Вивьен, формально я говорил женщине, что давно мертва? — Острый как лезвие вопрос можно было бы посчитать риторическим, если бы не последующее за ним, не менее острое, с перчинкой: — Что скажете, доктор?       «Наверное, что будь ты моим пациентом по-настоящему, меня бы давно исключили из ассоциации за личную заинтересованность, превышение полномочий и абсолютное надругательство над врачебной этикой в момент, когда мы с тобой трахались вчера ночью!» — взвивается агрессивностью внутренний голос Джейд, и она резюмирует примерно тоже самое, только в более сдержанном ключе:       — Что я здесь не как психолог.       — Тогда как кто ты здесь?       — Неудобный вопрос, — осуждающе качает головой она, — я не стану на него отвечать.       Ощущение загнанности в угол отыгрывается неожиданно: энтузиазмом и всплеском буйной энергии в венах. Джейд подскакивает на ноги, выпрямляясь почти по струнке, делает несколько шагов туда-сюда, разгоняя кровь, и останавливается в точности напротив Нигана, заглядывая ему в лицо со снисходительной воинственностью, направленной на всё подряд. Смотреть на него сверху вниз непривычно, противозаконно, но сейчас неподходящее время, чтобы уделять этому много внимания.       — И раз уж так вышло, что врачебная этика меня не сковывает, то я выскажу своё мнение, — безапелляционно заявляет она, чеканя слова, будто очень раздражена, но на деле Джейд движет не настолько грубая и более податливая эмоция. — Всем плевать. Чтобы ты там себе не представлял, какая бы хрень не была у тебя за душой, людей этим не тронуть. Никакой глобальной катастрофы личная трагедия не несёт, она — банальное следствие смеси гормонов и всякой дряни в твоей черепной коробке. Чувства как феномен слишком индивидуальны и слишком никчёмны. Рефлексия — тупая уловка, вынуждающая мусолить бесполезные вещи и придавать им значимость.       На лице Нигана оживает тень привычной гадливости, но Джейд слишком увлечена своим возмущением, чтобы это заметить. Он поднимается с земли, деловито отряхиваясь, и совершенно бестактно уточняет, не забыв приправить слова дёрнувшимся в условно безобидной усмешке уголком рта:       — Мы всё ещё обо мне или ты пошла сокрушаться по Рику?       Стоит ли говорить, что это освобождает воздух из лёгких, как иглы освобождают его из кислотно-ярких воздушных шаров? Джейд сдувается моментально, едва не утопая в собственном возмущении наравне со слабостью, першащей в горле. Хорошо бы отплатить за этот вопрос очередным «взрывом», но ступор держит слишком крепко, позволяя лишь стоять с приоткрытым ртом и легкомысленно хлопать глазами. Кто бы мог подумать, что однажды персона Граймса будет подчистую обнулять нервные окончания и парализовывать, как что-то донельзя плохое — потеря тонкой, слабоуловимой связи с ним до сих пор режет острее ножа.       — Он… — Джейд забывает, о чём она говорила до этого, забывает обо всём, кроме событий, прямо сейчас делающих голос слезливым и по-детскому робким, — он правда ничего не говорил обо мне? Ни слова?..       Во время их перепалки на складе Спасителей, Ниган ясно дал понять, что Рик ни словом, ни намёком не обмолвился о ней, но тогда он был взвинчен и зол, а значит мог ляпнуть это на эмоциях. К тому же… Верить в лучшее хочется до последнего. Джейд вглядывается в лицо своего мужа с внимательностью ювелира, выискивающего изъян в идеально обработанном изделии, надеясь, что сможет распознать ложь, если она всё же последует. Но то ли Ниган не намеревается врать, то ли профайлер из неё никудышный — его лицо умеренно сдержанное, без перегибов в сочувствие или наплевательство. По такому не прочесть ничего, кроме горечи жёсткой правды.       — Без обид, кексик. Твой дружок был слишком увлечён мной, чтобы вспоминать о ком-то ещё.       Хочется плакать оттого, что она полностью разделяет презрительность и отвращение, слышащиеся в голосе Нигана. Как стало возможно, что она поддерживает чужое осуждение по отношению к человеку, которого раньше могла отстаивать до последней капли крови? Джейд громко шмыгает носом, борясь со жжением в переносице. Вот об этом она говорила: личная трагедия бессмысленна в отдалении и понятна только тебе. Рику всё равно. Простой, доступный для усвоения факт, а как сильно его экстраполирует её голова, раздувая проблему до масштаба, соизмеримого казням египетским!       — Пошли отсюда, — вздыхая, командует Ниган. Сейчас им обоим хреново по-разному, но равной степени, что подсознательно сближает.       Джейд бездумно пялится на то, как помимо Люсиль в его руках оказывается лопата, и зачем-то кивает, признавая необходимость менять декорации.       Придти в себя побуждает неожиданное:       — Твоё предложение напиться ещё в силе?       Джейд не помнит, когда она предлагала такое, и ей требуется время, чтобы найти это в своей голове.       — Срок давности истёк, — заявляет она и тут же разводит руками, показывая, что это не должно стать проблемой: — но я могу предложить ещё раз.

***

      Проснуться помогает чужое тепло, которого резко становится меньше, и шорох тонкого хлопкового одеяла.       — Там, откуда я родом, сбегать по утрам это почти как перерезать горло. В смысле, активно осуждается обществом.       Стоило просто притвориться спящей и отпустить его на все четыре стороны, но Джейд презирает лёгкие пути на генетическом уровне. Она приоткрывает глаза, сквозь пелену дрёмы косясь на Нигана, что натягивает на себя джинсы, и замечает на его лице странную эмоцию: судя по всему, будить её не входило в его планы. С необъяснимостью их отношений, просыпаться вместе — это как просыпаться с незнакомцем. С зажатостью, затапливающим грудь смятением, вялыми попытками корить себя за то, как вёл вчера. Слишком скверный коктейль для утра, и именно поэтому его следует проглотить одним махом.       Джейд копошится в постели, принимая сидячее положение, и сквозь похмельный звон в ушах по «контрольным точкам» восстанавливает события вчерашнего вечера. Они пили дешёвый сидр, потому что в Святилище за время отсутствия лидера запасы крепкого алкоголя разошлись по рукам — от призрачного вкуса этого кисло-приторного пойла, стоящего на языке, сейчас хочется блевануть. Они говорили. Ничего серьёзного, обсуждение банальных и избитых вещей, чуть ли не погоды за окном, лишь бы больше не лезть друг другу в душу. Хватит, и так достаточно залезли, что не вытравишь никакой отравой. Изрядно подпив, Ниган вроде бы заявил, что теперь обоснуется здесь, мотивируя это тем, что в его покоях «расхреначено всё окно и пиздец как сквозит» — Джейд очень хочется понадеяться, что это просто пустые слова, поскольку делить с ним комнату совсем, нет АБСОЛЮТНО не хочется. К такому она не готова.       — Какая жесть, целый штат тупиц-моралистов, — огрызается Ниган, но делает это менее жёстко, чем обычно.       После того, как они выпили, разумеется в головах щёлкнуло, и они переспали. И это было… Хорошо. Хотелось бы сказать «правильно», но в их случае это слово стоит навсегда вычеркнуть и не употреблять вовсе. Это не было встряской для мозга, средством бегства от чего-либо, как тогда на аванпосте. Это был секс. В меру жёсткий, в меру чувственный, изнуряющий, нестандартно подходящий в тот момент им обоим.       Джейд награждает Нигана взглядом снизу вверх — лучшим из числа демонстрирующих полное подчинение по канонам животного мира — и спешит бесцеремонно уточнить:       — Ты же понимаешь, что мы фактически перепихнулись на поминках?       Его губы кривятся, как если бы он засунул в рот дольку лимона, а потом запил соусом чили. Это приятная картина и не менее приятно осознавать, что его по-прежнему нравится сбивать с привычного курса прямолинейностью и абсурдным взглядом на вещи. Джейд прячет злостную ухмылку, прижимаясь носом к подтянутым к груди коленям, когда взгляд переползает на жилистую мужскую шею, небольшая отметина на которой в точности повторяет форму её рта. Это мешает злорадствовать в прежней степени.       — Вчера ты не особо пеклась о морали, когда залезла на меня и мы устроили знатное буги-вуги.       Остаётся только вздохнуть и опустить глаза, совсем не испытывая смущение, а молча соглашаясь. Вчера ей было плевать; сегодня — возможно тоже, но как-то иначе. Доля сожаления ковыряет под ребрами, заставляет капитулировать, отступая обратно в тыл мягкой подушки и вытягивая тело в напряженную струну, где каждая саднящая после ночи мышца звенит на своей чистоте. Ниган, наблюдающий за этим подобием потягушек, не стесняется глазеть на части тела, показавшиеся из-под тонкой ткани одеяла. Перехватив взгляд его потемневших глаз, Джейд вынуждена признать, что её воротит. Это то, что приходит и уходит постоянно. Прилив даёт вожделение с оттенком зависимости, отлив — логичное отвращение, вписывающееся в антураж её жизни без каких-либо сложностей. Сраные качели, где трижды за сутки ты будешь то на вершине, то лететь с высоты, боясь расшибить всё лицо о валяющиеся внизу камни.       Она прикрывает глаза, испытывая всю градацию этого чувства на прочность, и когда снова открывает их, Ниган уже облачается в неизменную кожанку. Хорошо, что он уходит сейчас, что нет нужды пробираться сквозь дебри собственного разума и как-то строить с ним коммуникацию дальше, но Джейд зачем-то подаёт голос:       — Куда ты? — и остаётся совершенно не в восторге от этого.       Физиономию Нигана прорезает крепкое недоумение, которое не спутать ни с чем другим, даже если очень постараться — это такое недоумение, которое больше напоминает отторжение и восприятие в штыки, чем простое удивление. Он пронзительно скрипит молнией, когда застёгивает куртку, после чего одной лаконичной фразой обозначает место Джейд в собственной иерархии:       — Несколько перепихонов не делают тебя какой-то особенной, — жёстко произносит он, выплёвывая слова достаточно агрессивно для утренней беседы после совместной ночи. — Ни перед одной из жён не отчитывался и не планирую начинать.       Ни перед одной из… Прекрасный акцент на том, что Джейд лишь одна из многих дамочек в его окружении, да только обиды не находится, её банально не откуда взять. Будете ли вы ревновать таблетки за то, что они прописаны и кому-то ещё? Разумеется, нет. Вот и она совсем не наполнена этим чувством, несмотря, вроде как, на все старания случая вытащить из неё очередные доказательства зависимости.       Любопытным кажется метаморфоз, контраст между вчерашним и сегодняшним Ниганом, заметный даже стороннему наблюдателю, что ничего не знает о ситуации. Вчера он был таким… Разным. Скорбящим и подавленным после захоронения Вивьен, натянуто беззаботным во время пьянки, пылким и чувственным ночью. Сегодня же публике предоставляется тот Ниган, что уже сидит у всех в печёнках. Закостенелый, однообразный, неизменно цепляющийся за свою маску и боящийся ослабить хватку хоть чуть-чуть. Сегодня он тот, кем был всегда, и это огорчает. Разве не должно было между ними что-то поменяться? Неужели события вчерашнего дня оставили неизгладимый след только на Джейд?       — Ты вообще ни перед кем не отчитываешься, — бормочет она, подсовывая под голову ту часть подушки, где ещё недавно лежал Ниган. В ноздри настойчиво лезет его аромат. Если бы Джейд умела определять тонкие оттенки запахов, она бы сказала, что её муженёк пахнет как имбирь и чайный бергамот, но таким блестящим обонянием похвастаться не может, а потому отбрасывает все попытки идентифицировать острые нотки и втягивает в себя воздух с долей безразличия. И так, мол, Ниганом забиты все лёгкие.

***

      С головной болью Джейд наведывается в медблок, желая узнать, как обстоят дела Эмметта с поиском колёс. В такую рань врач уже обнаруживается за работой — строгим голосом отчитывает парня мужланистого вида за нарушение установленного режима и даёт ему свежие рекомендации, вынуждая её топтаться снаружи и ожидать приёма в точности так же, как и когда-то давно в прошлом мире. Вокруг, нужно сказать, царит суматоха: в коридоре, где вчера не было ни единой души, сегодня Спасители бегают так, будто моторчики в их задницах работают исключительно с пинка Нигана. То есть, работают на совесть и чуть-чуть даже превышают мощность, заявленную в инструкции. Это подозрительно. Такая движуха с самого утра не сулит ничего хорошего, особенно если взять во внимание спешку Нигана удалиться по делам.       Интуиция по-старушечьи ворчит, что ничего хорошего ждать от сегодняшнего дня не стоит, и Джейд с ней полностью согласна.       Карсон вместо приветствия интересуется, как её самочувствие, и прежде, чем выслушать ответ, уточняет:       — Всё ещё тошнит?       — Немного.       Его уставшее, слегка помятое после сна лицо, вытягивается под тяжестью какой-то разумной догадки, и он роется в столе, ища что-то в нижнем ящике. Объяснять своих действий Эмметт не спешит, но оно и ни к чему — Джейд смиренно наблюдает, ожидая порции заказанных лекарств, но вместо них ей через минуту протягивают тонкую голубую коробку, прекрасно известную каждой женщине лет этак с пятнадцати. Тест на беременность. На матовой картонке — крупные контурные буквы и дурацкий узор в мелкий горошек, а ещё пятно грязи, напоминающее, что на дворе апокалипсис и об аптечной стерильности (а также о понятии «товарный вид») можно смело забыть.       — Оставь меня в покое с этим, — да это же просто смешно! Джейд вроде хихикает, но звук получается озлобленным и раздражённым. — У меня совсем другие проблемы, приятель, и таким примитивным тестом их не выявить.       — Попытаться стоит, — непоколебимо возражает Карсон, нисколько не поддающийся демонстративности этих слов. — У меня приказ относиться к любым «звоночкам» со всей серьёзностью.       — Приказ?       — Ниган очень щепетилен в вопросах детей, — сконфузившись, неохотно объясняет Эмметт. — Мы проверяем его жён на предмет беременности при любом их недомогании.       От этих слов почему-то хочется отмыться, залезть под душ какой угодно температуры и стереть с себя кожу жёсткой мочалкой. Воображение строит разные гипотезы, и каждая из них хуже другой — так в голове рождается предположение, которое Джейд по итогу всё же озвучивает:       — Он что, будет зубами вырывать нерождённых младенцев из чрев их матерей в случае чего?       — Вообще-то, он хочет наследника, но как-то не складывается, — пауза, в течение которой каждый из них думает о своём. Джейд от услышанного испытывает отвращение, Карсон, судя по всему, тоже что-то похожее. Он трёт подбородок и так тихо, что едва можно разобрать, говорит: — Наверное, это даже к лучшему.       Так даже хуже, чем она предполагала.       — Наверное, — безлико отзывается Джейд, не имея собственного мнения на этот счёт.        В связи с возникшей заминкой она вынуждена проторчать в медблоке больше времени, чем планировалось, и, распрощавшись с врачом на неопределённой ноте, вернуться к себе в комнату в районе десяти утра с блистером самых крепких успокоительных, что удалось достать. Такая маленькая, но такая важная победа.       Забросить их в себя мешает стук в дверь. День в полноценном смысле ещё не начался, а Джейд уже считает его провалившимся — Ниган бы не стучал, а всех остальных, пришедших по его указке или собственному любопытству, лицезреть нет никакого желания.       На пороге обнаруживается Дуайт. Ожесточённые черты его лица диктуются нетерпением с налётом волнения, и для сдержанного лейтенанта Спасителей это прямо очень диковинная эмоциональность.       — Пошли, — требует он, — Ниган ждёт.       Пресекая возмущения и расспросы, он ведёт Джейд в дальний коридор первого этажа, обронив лишь до боли странный совет вроде «думай, что говоришь, от этого зависит целостность не только твоей головы, но и моей». По этому намёку Джейд догадывается, что её ведут на допрос или на казнь за очередную провинность. Какого чёрта?! Она в последнее время не делала ничего, не могла заслужить такое обращение! Ноги сразу становятся ватными, тошнота с головной болью бьют одновременно и чуть ли не отправляют в нокаут. Что такого мог узнать Ниган за жалкие пару часов, прошедшие с тех пор, как они вылезли из одной постели? Почему он решил, что это не может подождать? Её опять кто-то оклеветал? Заложил старые грешки? Страх съедает с потрохами, заставляет заранее путаться в показаниях и искать выход из потенциального лабиринта грядущих обвинений.       У точки назначения толпится полно народу — человек семь, не меньше. Дуайт притормаживает, здороваясь с кем-то за руку, позволяя Джейд отдышаться и оценить масштаб катастрофы: бойкая Арат и шестеро её спутников отчасти встревожены, что читается по их нервным переглядываниям, и вооружены. Не сказать, что прямо до зубов, но весьма, весьма ощутимо для обычной штатной ситуации с наказанием одного человека. Джейд вот-вот сойдёт с ума от количества складывающихся в мозгу теорий.       — Что происходит? — требует ответа она, но прояснять ситуацию цепные псы Нигана не спешат. Даже Дуайт, который охотно бегал в Александрию, чтобы прицениться к соблазнам другой стороны, Дуайт, с которым у них с Джейд были некоторые общие тайны, не реагирует на это беспокойство, звучащее прямо как высокочастотный писк умирающей чайки.       Это злит, а когда накатывает злость, другие эмоции уходят напрочь. Свет отключается, передавая дело в профессиональные в своей неумелости руки порыва.       Будь что будет.       Джейд дёргает прохладную металлическую ручку на себя, оказываясь в печально известной комнате — это место ни капли не изменилось с того раза, когда Ниган устраивал тут «профилактическую беседу», едва не проломив ей голову Люсиль. В шпаклёвке стены до сих пор видна характерная вмятина, от которой отходит сетка извитых трещин, а под ней на полу валяется мелкая белая крошка, припорошившая пылью небольшой участок рядом с плинтусом. Здесь по-прежнему скверное освещение и жуткая атмосферка, от которой тревога начинает предупредительно булькать в желудке, но некоторые детали всё же настолько вычурно отличаются, что о дежавю говорить не приходится.       За металлическим столом напротив друг друга, словно при проведении очной ставки, сидят двое мужчин, чьи взгляды с разной эмоцией, но одинаковым напором упираются в Джейд. Первый смотрит со снисходительной насмешкой, интересом и зубодробящим покровительством. Второй… Не важно. Она чувствует себя диковинной тропической рыбкой в аквариуме торгового центра, на которую спешат поглазеть все посетители, даже те, кому с рождения насрать на чёртовых рыбок.       — Вот так дела, да, подруга? — Смех галлюцинации, возникшей на периферии взгляда, скрипит в ушах так, будто принадлежит реальному человеку. — Советую воспользоваться моментом и предложить парням тройничок.       Вся её выдержка, всё терпение, весь прогресс в игнорировании Джейн Дуглас летит псу под хвост. Эта мразь снова здесь, снова непримиримо влезает в дела насущные, но сейчас это не главное. Главное, что… Джейд забывает, как произносить слова, как пользоваться своим речевым аппаратом и ещё многие, многие вещи. Все вещи. На секунду по уровню развития она едва догоняет амёбу. Только два человека могут сделать с ней такое, и по иронии они оба сейчас находятся здесь.       Когда удаётся немного, самую малость совладать с собой, голос похож на звон глиняного горшка, что разбили о дощатый пол. Джейд не дышит ещё с полминуты после того, как критично пересохшими губами произносит мягкое и такое знакомое:       — Здравствуй, Рик.