Благодаря этой любви ты воспаришь, Словно птица, выпорхнувшая из клетки, Но рухнешь на землю, Если захочешь уйти. Anthony Vincent — Dark Horse (style of Type O Negative)
Вещь, которую должны помнить взрослые люди: дерьмо случается. Вещь, которую стоило бы помнить Джейд: в девяти случаев из десяти дерьмо случается с её подачи. Она смыкает губы, пытаясь замуровать рот, из которого выбралось уже достаточно грязи, и ловит взгляд Нигана. Ледяной, жутко самодовольный, колючий и внезапный, как граната без чеки, прилетевшая под ноги. Взгляд, который заставляет поёжиться и возжелать уменьшиться на каком-то клеточном уровне. Между ними около метра, не больше, но по ощущениям — целые галактики, скопления звёзд, вселенные. Глядят друг на друга они около секунды, но эта тягучая, зыбкая секунда в чём-то неуловимом напоминает час. Джейд хочет прервать молчание, спросив, не шутит ли он, но знает ответ на свой вопрос. Чувствует. Ниган как никогда серьёзен или, может, всего лишь пытается взять её на слабо, чтобы она снова осталась в дурах, признав, что не может уйти, но он определённо, вне всяких сомнений, не шутит и не предлагает ей свалить для крепкого словца. Когда Ниган уходит прочь, Джейд, зависшая как старенький Пентиум, с трудом сглатывает слюну и пытается уместить произошедшее в своей голове, расфасовать по отсекам и понять, что с этим счастьем теперь делать. Её недавняя злость, буйство и склочность теряют объём, как выступ на фреске, который постепенно стачивают потертой, уже не столь эффективной наждачной бумагой; кавардак в голове обретает форму истинного хаоса — такое ощущение, что по этой голове неслабо так настучали, что она теперь совсем не хочет соображать. Ноги подламываются. В ушах шумит кровь и свистит ветер. Джейд не может поверить, что она… свободна. Сегодняшний день ознаменует конец этому унизительному рабству, положит начало другой жизни, жизни без Нигана и его тёмного, порочащего влияния. Жизни без Спасителей, святилищных интриг и необходимости ежечасно рвать себя на белый флаг. Кто-то другой на её месте наверняка испугался бы возвращаться в «дикую среду», ведь там нужно бороться с ходячими за существование, днями рыскать голодной в поисках еды, обороняться, не нарываться на конфликты со случайными путниками, — одним словом делать всё, что Джейд делать давно отвыкла, — но её такая перспектива не страшит. Отбитая она на голову или нет, но быть с Ниганом намного хуже и сложнее, чем подставлять свою задницу под удар и держать её в холоде вместо тепла. Опасность, ждущая её за воротами — ничто по сравнению с опасностью, что всё это время была рядом. Только очередной порыв ветра, врезавшийся в наполовину обнажённую грудь, приводит в чувство. В чём-то это даже напоминает пробуждение после крепкого сна, ведь сначала здраво реагирует тело, сдвинувшееся с места в покачивающемся, сомнамбулическом трансе, а после здравые мысли наведываются в голову. В таком виде, — гласят они, — дорога наружу закрыта. Джейд вынуждена согласиться: мало того, что она в довольно экстравагантном платье в принципе, так оно ещё вульгарно порвано на груди. Учитывая, что оружия ей никто не даст (даже если, разве это поможет?), любой извращенец или изголодавшийся мудак может захотеть поставить её раком. Значит, нужно переодеться во что угодно, кроме. У Джейд есть одна-единственная вещица, выбивающаяся из дресс-кода нигановских подстилок, но, чтобы добраться до неё, нужно подняться в комнату, по ходу дела надеясь, что Ниган ещё не наведался туда. Взгляды спасителей жгут кожу, когда Джейд бросается в Святилище так быстро, как только может. Наверху она пытается продумать план. Ладно-ладно, это не самая её сильная сторона, поэтому под «планом» подразумевается скорее маршрут, который не обернётся катастрофой и смертью хотя бы в ближайшие часы. Джейд хорошо усвоила, что не хочет умирать. Обратное из неё вытянул человек, от которого она прямо сейчас бежит, как от чумы. Стоит отметить, каких усилий стоит отказаться от варианта возвращения в Александрию — это прямо жрёт последние кусочки сосредоточенности, колется чувством вины и ядом капает на сердце. Рик… Боже, Рик так заслуживает извинений, как ещё никто не заслуживал. Он заслуживает услышать её оправдания, тихие блеянья о том, что ничего подобного не должно было случиться, пускай и не поверит в них, пускай захочет выставить её вон. Но. Это чертовски плохой вариант, если немного абстрагироваться. Какова вообще вероятность, что Джейд подпустят к Граймсу? Что позволят ей открыть рот, прежде чем пустят арбалетную стрелу в висок или катаной разделят пополам? За своего лидера александрийцы стоят горой. Джейд знает, она сама делала это, сама была готова перегрызть за своего друга глотку кому угодно. Всё поменялось, когда этим «кем угодно» стала она сама. Чем больше она об этом думает, тем больше это походит на убеждение самой себя в том, что туда дорога закрыта. И, хотя сердце рвётся и скулит, хотя всё нутро просится обратно, Джейд вынуждена признать, что это не вариант. Просто нет и всё, по многим-многим причинам, часть из которых она в силу своей вовлечённости даже не в силах заметить. Чтобы выйти из игры, нужно уйти насовсем. Чтобы освободиться, нужно вернуться к началу, к одиночеству и — бог с ней — самостоятельности. Снять злополучное платье приятно, будто снять кожу и получить шанс на искупление. Мурашки, прочертившие кожу, освежающая прохлада комнаты, оставляющая странное ощущение ирреальности ситуации — всё это придаёт сил, следует по пятам, вживляясь, словно чип, в мысли и оставаясь там большим сгустком чистой энергии. Всё плохо и хорошо одновременно. Неведомо, непонятно. Если бы она знала, что из Святилища так легко выбраться, доебала бы Нигана давным-давно. Свитер, который был презентован Джейд на аванпосте около недели назад, висит на ней мешком и стесняет движения — в таком одеянии особо не побегаешь от ходячих, да и рассчитывать на тёплый приём других выживших по-прежнему нельзя — но, если его одёргивать и тянуть вниз примерно раз в три минуты, то он оказывается даже немного длиннее платья, что позволяет судить о том, что это по-прежнему хороший выбор. К тому же, не так напоминает о чёрти чём. Уходя, Джейд оставляет чёрную тряпку-платье на кровати. Думает, что в этом есть элемент волевой демонстративности, и не может себе отказать. Пускай Ниган, когда вернётся в эту комнату, убедится, что она не убегала в спешке, а уходила с достоинством. Ему, правда, будет плевать, так что это просто очередной бзик, иллюзия того, что она может самоутвердиться напоследок. Если попытаться упростить всё до внятного, то, выходя в коридор, который по идее видит в последний раз, Джейд чувствует что-то вроде радости. Оно менее торжественное, не заставляет пружинить при ходьбе и глупо улыбаться, но напоминает энтузиазм в самом удобном его проявлении. Стоит зайти сказать чао медикам, но когда Джейд волновали побочные люди в её жизни? Тем более что-то подсказывает, что медлить не стоит, ведь Ниган наверняка может передумать. Или на базу Спасителей упадёт грёбаный метеорит. Или начнётся второе пришествие. Или динозавры возродятся, припрутся к воротам и перекроют выход. От последней мысли Джейд странно посмеивается прямо на ходу, не догадываясь, как глупо и безумно выглядит — какая-то женщина даже шугается в сторону, чуть не попав впросак с открывающейся прямо перед её лицом дверью. По улице Джейд шагает не оборачиваясь. Ей ни к чему это киношное клише, когда в конце сложного пути нужно обязательно оглянуться назад, окинуть взглядом масштаб учинённого пиздеца, цинично махнуть на всё рукой и под лиричную или же пафосную музычку на фоне удалиться в закат. Она под таблетками и в похмелье, разругавшаяся со своим мужем в пух и прах, в одном потёртом свитере, как обездоленная сиротка, без оружия и каких-либо средств самообороны идёт в мир, где нужно убивать и сражаться с обстоятельствами за каждый вдох. Такого ядрёного бреда в фильмах не увидишь. — Слушай, откроешь ворота? — обращается Джейд к караульному тревожно звонком голосом. — У меня тут путёвочка на свободу, типо волчьего билета, только наоборот. Караульный — крупный по габаритам мужлан с мексиканскими чертами лица — ей не знаком. Среди Спасителей вообще полно тех, кого Джейд не знает. И поди пойми, дело тут в том, что ей нахрен это не надо, или в том, что большую часть времени в Святилище она провела либо в заточении, либо подле Нигана за закрытыми дверьми. — Не положено, — отрезает он в духе совсем уж солдатской выправки. Ни одна лишняя эмоция не искажает его лица, только глаза с намёком на непонятливость таращатся на Джейд. — Положено. Мне только что сказали уёбывать, и я очень хочу исполнить это как можно скорее. Пожалуйста, давай не будем меня задерживать и нервировать неповиновением нашего и без того нервного лидера. Нихрена, всё-таки, не отпустило. Можно было подумать, что ссора с Ниганом и сопровождающая её возможность высказать всякие гадости должна была помочь немного успокоиться, но нет. Джейд по-прежнему злющая, как чёрт. Караульный шагает вперёд, к ней, щурится, хмурит густые брови и качает своим до неприличия волевым подбородком: — Указа не было. Босс ничего такого не говорил. Джейд делает глубокий вдох. Джейд сжимает челюсти и считает до десяти. После предлагает: — Спроси у него. Давай, я знаю, что у тебя есть рация. Вперёд. Ниган скажет тебе, что я могу быть свободна, и я свалю на все четыре стороны. Мужлан отнекивается. Не хочет беспокоить босса без дела, ведь последний караульный, решивший напрямую прояснить какой-то свой вопрос, чуть не оказался с Люсиль в заднице. Конечно, это были просто слова, — говорит он, — но Ниган сыпал проклятиями, осмеивая этого олуха, что того чуть не хватит удар от стыда. Поэтому нет, иди на фиг и возвращайся только тогда, когда босс уведомит лично. Джейд не собирается сдаваться. На минуточку, она доебала Нигана. Доебать какого-то рандомного чувака после этого — раз плюнуть. И вот через пятнадцать минут упорного нытья он жмёт на кнопку связи: — Приём, — шипение, — босс, это Джеффри из караула. Тут ваша жена. Говорит, что хочет уйти. Мне выпустить её? Так вот ты какой, Джеффри, — с отвращением думает Джейд. Она представляла гадёныша, прикрепившего на коробку с рукой Рика розовый бант, совсем не так. Более щуплым, почти хилым, с ублюдско-острыми чертами лица и обязательно крючковатым носом, в каких-то залитых пивом тряпках, неотёсанным, и в то же время с нелепой для мужчины жеманностью в движениях. Стоящий же перед ней крепко сложен, имеет широкое лицо прямоугольной формы и нос картошкой. Одежда на нём свежая, хотя ветровка цвета хаки однозначно видала времена и получше. Движения не плавные, не грациозные и не жеманные — напротив, какие-то излишне угловатые. Это прогностический провал по всем фронтам. — Выпусти, — отвечает голос на том конце, когда Джейд уже и забывает, что они ждут ответа. — Проводи прямиком до забора, открой ворота и, как только она их пересечёт, пусти две пули в затылок. Это не смешная шутка. Ладно уж Джейд не смеётся — ей не до того — но даже Джеффри выглядит растерянным. — Что? — переспрашивает он недоумённо. — Твой дружок решил поэкспериментировать и засунул член тебе не между булок, а в уши? Я сказал, — интонацией Ниган так выразительно подчёркивает эту часть, что вполне по-настоящему становится не по себе, — пристрели эту суку, как только она окажется снаружи. Джейд вперивается взглядом в рацию в чужих пальцах с такой яростью, словно она способна принять весь этот гнев и доставить прямиком к адресату на другом конце. Да так, чтобы обязательно из корпуса-коробки вылезло нечто никак не меньшее, чем звонкий удар по лицу. Она готова вспыхнуть как лужица бензина, к которой по-глупости поднесли спичку — когда что-то происходит по-глупости, оно всегда более разрушительное, — и в то же время как никогда близка к совершенно неагрессивной истерике со слезами и падением ниц. Всё не может накрыться медным тазом вот так просто! Джейд выхватывает из пухлых пальцев Джеффри (судя по всему, к подобной неожиданности он был не готов, поэтому это выходит так легко) рацию, отскакивает с ней на шаг, как бы рассчитывая избежать повторной кражи в ближайшие несколько секунд, и жмёт на кнопку связи. — Подойди сюда, и мы это обсудим, — в голосе не слышно эмоций, это всецело дипломатичный вкрадчивый тон, который, правда, немного подрагивает по высоте. На том конце Ниган будто бы совсем не удивлён её вмешательству в разговор, потому его отчуждённый ответ приходит мгновенно: — Много чести. — Ты блять сказал мне убираться! — ровно посередине между визгом и рыком возмущается Джейд. Дипломатизм как корова языком слизывает. — Как я, нахрен, должна это сделать? Рацию из рук всё же вытаскивают, но она особо не препятствует. По голове так и бьёт осознание, что воля, на которую Джейд якобы отпустили, оказалась всего лишь очередной игрой Нигана. Он дал надежду и забрал её. Классическая схема мучителя, держащего человека подвале — после долгих недель в темноте показать солнечный свет, позволить думать, что до него можно дотянуться, а потом опять отправить во мрак. Здесь уже хоть выясняй, хоть брось — живой ей снаружи не оказаться. Потому что так решил Ниган. Потому что он может так решить, может придавить кого угодно к ногтю. — Простите, босс, — извиняется караульный очевидно за то, что так бездарно позволил увести из своих рук рацию и пустил на рабочую частоту невменяемую идиотку. Но Нигану нет дела, он, явно смакуя вседозволенность, отвечает: — Ты вольна идти куда угодно, Джейд. — Даже сквозь шум радиопомех она слышит в его голосе наглую ухмылку. — Я не ограничиваю. Вперёд, весь мир у твоих ног. — Ах ты ж ёбаный… Она бросается к Джеффри, лелея надежду повторить прежний трюк и продемонстрировать кое-кому, насколько велик её запас ругательных слов, но в этот раз чокнутый нигановский бугай держится молодцом и не позволяет этого исполнить. Руку с рацией он заводит за спину, а сам встречает Джейд выставленным вперёд плечом — это не больно и не грубо, но мешает добраться до желаемого. — Тихо, — приказывает он, — тихо, мать твою. Слышала, как хряпнули помехи? Босс ушёл с канала, всё. Бесполезно орать, он не услышит. Или этот Джеффри держит её за дуру, или, дожив до своих лет, Джейд так и не потрудилась изучить все нюансы работы радиосвязи. Никаких шумов, говорящих о том, что Ниган свалил, она, разумеется не слышит и очень сомневается, что такое возможно в принципе. То есть уйти, оставив последнее слово за собой, всецело в его стиле, да, но… Она опускает руки по швам. В голове торжествует и провозглашает себя странная пустота — ещё две минуты назад там была лёгкость, намёки на радость, теперь же пространство под черепом заполнено смутными фантомами грядущих переживаний. Джейд глотает воздух так сильно, что расправившимися рёбрами защемляет диафрагму. — Так что, э-э-э, тебе открывать ворота? Джейд глядит на этого горе-джентельмена, как на полоумного — он мог бы ещё спросить, какого калибра пули она предпочитает найти в своей голове. Стискивая зубы, хочет ответить что-то едкое, мразотное, но не находит слов. Перед глазами мутным пятном встаёт розовый бант на картонной коробке, и в отместку Джейд тычет поднятыми средними пальцами Джеффри чуть ли не в лицо. Пошёл нахер, — говорит этот распространённый жест. И в тоже время: — оставь меня в покое.***
С этого момента начинаются самые унылые дни для Джейд. Они безрадостные и мрачные сами по себе, так вдобавок внутренняя нестабильность выкручивает серость на максимум. Смириться с отведённой ролью заложницы непросто, к тому же Джейд особо не пытается — она подумывает и о возможности слинять втихую, как когда-то давно им удалось сделать это вместе с Шерри, и о полноценной диверсии с поджогом чего-нибудь. Одна идея в её голове безумнее другой, но даже по прошествии времени они остаются просто горсткой разношёрстных мыслей, собрать из которых план, а тем более — подгадать для его исполнения подходящее время, не удаётся. Это грызёт Джейд, поскольку необходимость уйти становится более личной, чем когда-либо. Она достаточно была безвольным зверьком, сидящим в клетке и извлекаемым оттуда по желанию, сейчас же это перешло все мыслимые и немыслимые грани; терпеть такое отношение больше нет сил. В первый же день она ломится в медблок, надеясь на услугу от Эмметта. Он имеет полное право отказать, но под конец просьбы Джейд так несдержанно бросает в слёзы, что, кажется, это немного смягчает его потенциальную категоричность. Выдвинув ряд условий, некоторые из которых совсем уж безумные, Карсон разрешает ей обосноваться здесь. Нужно же где-то спать. Претендовать на свою прежнюю комнату права у неё уже нет, а впрягаться в работу за баллы и держать за собой тот тонкий изгаженный матрас в общей конуре, где ночевать уже приходилось, у Джейд нет никакого желания. Она не хочет быть частью этой святилищной тусовки. Вопрос времени, когда ей удастся унести отсюда задницу и забыть эти стены, как страшный сон. О том, что она теперь отсыпается у медиков на топчане, слабо замаскированном под кровать, Нигану, разумеется, известно. Больше нет сил строить иллюзий, будто что-то от него возможно утаить. К тому же, Джейд не просто проводит тут ночи, но и дни, стараясь без дела вообще не высовывать нос дальше медблока. По вечерам, когда Эмметт с Чарли уходят, закрывая своё пристанище на ключ, становится совсем туго. Оставшись предоставленной сама себе, она надумывает столько гадостей, что любая другая женщина, страдающая такой же склонность создавать проблему из ничего, позавидовала бы. Часы Рика на запястье тикают просто невыносимо — у них шумный ход, особенно заметный, когда остаёшься в тишине. Он настолько шумный, что перебивает мысли, и пожалуй, от нервного тика Джейд отделяют всего сотня-другая размеренных щелчков стрелок. — Всё становится хуже и хуже, да? Оторвав взгляд от циферблата, в прострации Джейд глядит на Джейн Дуглас, что подпирает стену по её левую руку. Эта мразь всё ещё… здесь. Временная ремиссия подошла к концу, самое время заявиться снова, чтобы в очередной раз напомнить, в какой жопе они оказались. Причёска на её голове отдаёт салонной идеальностью, на ногтях переливается глянцевый лак— в темноте не разобрать, какого он цвета, а преувеличенно глупое, практически детское выражение лица несёт недовольное выражение. Джейд кусает себя за язык и выпрямляется, всем корпусом поворачиваясь к своей до тошноты реальной галлюцинации. Может, сейчас самое время, чтобы столкнуться с собой лицом к лицу. — Чего тебе нужно от меня? — Хочу помочь. Очевидно же, что другие не торопятся. — Хочешь помочь, придумай, как нам вспороть Нигану брюхо. — Прогресс! — восклицает Джейн Дуглас, чуть не начав хлопать в ладоши. Она будто совсем не слышит основного, цепляясь лишь за детали. В этом с Джейд они похожи сильнее, чем хотелось бы. — Ты уже помышляешь о «нас» как о едином целом! Она прячет пальцы в волосах, думая о том, что было бы так же кстати спрятать голову в песок. Никакой «единости» у них нет, кроме, разве, общих черт лица и факта, что одна является бредом второй. Очень навязчивым бредом, который возник с подвижки хрен пойми какого газа, и теперь никак не хочет уходить, заявляя свои права на происходящее. — Ты — результат того, что я надышалась какой-то гадости, — огрызается Джейд, уже не зная, пытается поставить сучку на место или напомнить очевидное самой себе. — Не строй из себя чёрт-те что. Повисшая тишина снова бьёт по ушам стуком бегущих стрелок. Словно Рик Граймс находится здесь, по-своему участвует в этом нелепом разговоре. Джейд обводит пальцами крупный циферблат, думая о том, было бы ей легче или нет, если бы галлюцинации в один момент приняли его форму. Видеть Рика рядом с собой было бы больно, но… тогда она хотя бы смогла извиниться перед ним за всё то дерьмо, что принесла в его жизнь. — Ты до сих пор думаешь, что дело в тех баллонах, которыми кидались плохие парни? — изумлённый шёпот Джейн Дуглас несёт оскорбление, или это только так кажется. Она отлипает от стены, подходит так близко, что при желании её можно коснуться, глядит на Джейд сверху вниз и качает головой: — Что за тупица. Уже жалея, что ступила на эту дорожку, Джейд зажмуривает глаза, отрешаясь от внешнего мира. Пытаясь отрешиться. Не стоило начинать эту бессмысленную беседу с глюком, глядишь она отстала бы скорее, глядишь не лезла бы со своими странными вопросами. Но та непреклонна: даже не видя её, прекрасно чувствуется, как кривятся от едкого сожаления губы и как напутственно её рука поднимается в воздух, пытаясь обрисовать что-то абстрактное. Мысленно — а может и нет — Джейд посылает её к Дьяволу, слыша в ответ вежливый тихий смех. — Джейд, Джейд… — вздыхает галлюцинация после, — мне очень жаль, что у тебя проблемы с головой, и вдвойне жаль, что в этом нет ничьей вины. Когда плохие парни бросались газом, ты была на улице, помнишь? Нельзя на открытом пространстве надышаться так, чтобы вот так крыло. Слова проникают глубже, чем бывает обычно — Джейд даже слышит в своей черепной коробке тревожный звон грядущего замешательства. Открыв глаза, она вопросительно пялится на своё гиперидеализированное отражение, но то не спешит объяснять собственных слов. Вместо этого многозначительно улыбается, не размыкая губ. — Что ты имеешь в виду? — Ты ведь поняла, — располагающая терпимость голоса Джейн Дуглас окончательно рушится изучающим наклоном головы и хитрым блеском глаз. — А даже если нет, то поймёшь, когда спросишь у кого-нибудь, как много тараканов они видели в Святилище.***
За ночь Джейд даже успевает найти в этом своеобразную логику, понять, на что ей так упорно намекают. Или вообразить, что поняла. Камнем преткновения становится тот таракан, которого незавидная судьба постигла когда-то давно в гостиной гарема. Кажется, перед смертью Джейд нарекла его Клайвом, и с Клайвом, по словам Джейн Дуглас, было что-то не так. Довольно очевидно, что именно, но эти мысли приходится гнать от себя, как бешеных собак, норовящих укусить и заразить своим смертельным недугом. Идти на поводу у своего сумасшествия не хочется, но тревожность раскручивается всё стремительнее, пока не становится соизмерима урагану, и Джейд вынуждена поднять эту тему в разговоре с Карсоном. После обеда он любезно приносит ей энергетический батончик с орехами и шоколадом — приходится перейти на режим питания, полностью состоящий из подачек, ведь за другой теперь нужно расплачиваться баллами — и, разделавшись с делами, вроде не возражает против болтовни ни о чём. Начать приходится издалека: Джейд спрашивает про его прошлое, как и где он жил до апокалипсиса, потом всё уходит в вялое обсуждение студенчества, и уже тут «всплывают» тараканы. Ещё немного слов не по теме, чтобы отвести подозрения (шифруется она столь маниакально, будто Эмметт в силах догадаться о причинах этого любопытства, хотя это не так), и вот следует вопрос, ради которого всё затевалось. Есть ли тараканы в Святилище. Док пускает в ответ нелепую шутку, что-то из разряда «либо тараканы, либо Ниган», и Джейд даже хихикает, поскольку это правда кажется ей забавным, но после с каменным лицом просит ответить серьёзно. Как выясняется, членистоногих здесь нет. По крайней мере, они не были замечены Карсоном. Это действует как подсечка, уже не просто тревожный звоночек, а целая мелодия из хрен пойми каких нот. Ладно, Джейд, — мысленно обращается она к самой себе. Внутренний голос звучит так, как если бы она говорила сквозь зубы, — и с какого времени у тебя глюки на самом деле? Приходится задать Карсону ещё пару вопросов, может, мол, их когда-то травили, или он просто не обращал внимания, но Эмметт всё так же отвергает все соломинки, которые могут оказаться для неё спасительными. Это повергает в шок, увлекает в цикл самокопания таких масштабов, что сомкнуть глаз не удаётся. Джейд помнит Клайва! Помнит, как нелепо он перебирал своими лапами, как раздражал её своей странной медлительностью, как лопнуло его хитиновое тельце под её пальцами, оставив на них липкую влагу. Он же был таким настоящим, это не могло быть плодом воображения! А если могло, то сколько ещё мелочей до этого Джейд себе надумала? С какого момента её голова с этими ебучими спецэффектами протекла окончательно? Утро — а если быть точнее, медики Спасителей — застаёт её пялящейся в стену сухими, покрасневшими глазами. Так уж вышло, что, уцепившись за какую-то потенциально полезную мысль, Джейд не моргала, по ощущениям, последние минут сорок. Она трёт рукой лоб и налившиеся свинцом веки, под которыми расцветает жжение, и невпопад бодро приветствует Чарли с Эмметтом. Эти люди сейчас единственный круг её общения, к тому же приносят перекусить, ведь баллов у них хоть отбавляй — быть врачом в Святилище очень выгодно, знаете ли. Ах, если бы всё только сложилось по-другому… Джейд бы продвинула своё образование как необходимое для поддержки людей в эти тяжёлые времена, устраивала бы консультации спасителям и каталась бы в масле вместо того, чтобы безуспешно побывать замужем и так же бесцельно развестись. Врачи этим утром приносят два небольших яблока и пачку мясных снеков в шуршащей упаковке. Это смело можно растянуть на целый день, Джейд благодарит за помощь, но от еды отказывается. Не может смотреть на неё прямо сейчас. Карсон сострадательно заглядывает в глаза и говорит ей, что она убивает себя. Джейд не раздумывая соглашается. Это происходит уже давно. Кусок не лезет в горло вплоть до следующего утра, а весь день она проводит, не вылезая из кровати. Нет ни желания, ни сил. Последнее, — это Чарли пытается умничать, — может быть из-за того, что организм наконец-то взялся по-нормальному за вывод тех алкогольно-успокоительных шлаков, и теперь слегка перегружен. Это хорошая версия, учитывая, что Джейд немного мутит и постоянно пересыхает во рту, но она готова дать голову на отсечение, что причина этому — больше «голова», чем «тело». За ширмой, которой Джейд так удачно отгорожена от чужих глаз, проблемы визитёров медблока кажутся совсем никчёмными: ноющий зуб, артрит, температура с кашлем, чьё-то простреленное плечо и вывихнутая рука — всё это вообще ни о чём. Ближе ко второй половине дня показывается кое-кто с мигренью, и только тогда Джейд решает, что можно и выползти из своего криво сооружённого укрытия — ей необходимо узнать, как обстоят дела снаружи, а для этого ещё не придумали ничего лучше, чем старые-добрые сплетни. По счастливой случайности лучший собеседник сейчас здесь. Таня, кажется, даже забывает о своей мигрени и о стучащем виске, к которому прижимает пальцы, когда лицезреет «явление Христа народу» в исполнении своей некогда подруги по несчастью. Она говорит, что это была чертовски неожиданная встреча; принимая из рук Чарли таблетку и запивая её большим глотком воды, которую предлагает он же, признаётся, вообще не рассчитывала увидеть Джейд в этих стенах. Странно, что болтушка Таня так неохотно идёт на контакт, но всё становится на свои места, когда, уже собираясь уходить, она подозрительно косится на врачей и предлагает: — Джейд… не хочешь поговорить снаружи? Между нами девочками и вот это всё. Выбираться за пределы своего места обитания не хочется, но что поделать, похоже другого выхода всё равно нет. Джейд молча следует за Таней, рассчитывая, что это закончится быстро и пройдёт без эксцессов. Всё, что ей нужно — собрать немного свеженьких слухов и не нарваться на неприятности. Звучит просто, и хочется, чтобы это таковым и являлось. — Какие новости? — интересуется она на отдалении от медблока, когда они решают остановиться в пролёте лестничной клетки. Это не самый удачный выбор пространства для диалога, но чтобы добраться до других, нужно идти через самую гущу. Таня подпирает бок рукой и выразительно глядит своими большими глазами. — Ты утёрла нос Нигану, вот какие! — почти попискивает то ли от удивления, то ли от восхищения она. — Не знаю, что ты ему сказала, но когда он заявился к нам со словами «дамы, в нашем курятнике стало на одну курицу меньше, если кто-то ещё желает попробовать себя в вольном полёте, прошу на выход, только аккуратнее, не попадите в суп» я сразу поняла, что ты сотворила что-то мега-безумное! Только что ты тут делаешь? Я думала, ты уже должна быть где-то далеко. Джейд кривит рот, даже не догадываясь, как в двух словах описать всю ту жесть, вынудившую её остаться. Она разводит руками, думая, что придётся остановиться на молчании, но всё же подбирает достаточно ёмкую и по-минимум эмоциональную фразу: — Он сказал, что я вольна идти на четыре стороны, а после сказал своим, чтобы пристрелили меня как собаку, когда я сделаю шаг. Ужасается и хмурит лоб Таня так искренне, что хочется расплакаться — Джейд нужно сочувствие, особенно в этой ситуации, но она совершенно не умеет его принимать. — А он знает, что ты теперь прячешься от него в санчасти? Слово «прячешься» звучит скверно, по-свински, хотя сути соответствует наиболее точно. Джейд не позволяет себе ни на секунду задуматься над ответом и с уверенностью делится своим мнением на этот счёт. — Точно не знаю. Думаю, что да. Потом, подумав, переходит к главному: — Давно видела Его? — интересуется Джейд, чувствуя себя глупо из-за этих попыток не произносить лишнего. Боится поминать Дьявола всуе. — Что он делает? В каком настроении? Про Александрию что-нибудь слышно? Будет неимоверно досадно, если, играя с Ниганом в прятки, она пропустила худшее — войну, к которой всё шло так давно. Может, Рик давно повержен, мёртв, а она не знает. Может, всё Святилище уже отгудело из-за того, что вражеский лидер истёк кровью после той блядской ампутации или же схлопотал заражение и мучительно угас. Ровным счётом, как Джейд опасается за его физические недуги, её беспокоит и его психическое здоровье. Потеря руки — это невероятно сложно. Потеря руки в апокалипсис — трагедия. Потеря руки в апокалипсис после предательства — просто сраное к-к-комбо, что бомбардировками разносит всю силу воли под чистую. — Скажу тебе так: про Александрию не знаю ничего, кроме того, что Майк уже надоел выедать мне ею мозг. Он думает, что это какое-то сказочное королевство и готов поставить всё на кон, чтобы оказаться там. Он досматривал твоего друга, когда тот приезжал, и специально не стал зверствовать, и вытаскивать всё у него из карманов. И теперь он думает, что это стало достаточным плацдармом для доверительных отношений. Может, раз ты здесь, поговоришь с ним? Объяснишь, что времена сейчас тяжелые и этого недостаточно? Меня он уже не слушает… Ещё чуть-чуть, и он правда свихнётся. Между ними и впрямь что-то есть, ибо Таня волнуется за судьбу этого горе-революционера сильнее всех допустимостей. Джейд неопределённо качает головой, не желая прямым текстом отказывать, но и выполнять просьбу тоже не собирается. Это отличное время научиться говорить «нет», ведь факт затворничества и сокрытия себя в медпункте даже не требуют оправданий, но Джейд придерживается удобного «может быть». — Нигана видела дня два назад, — выговорившись, Таня становится чуть спокойнее, или это так на неё действует мнимое обещание поговорить с Майком, — был занят делами, как обычно. Не знаю, чем он сейчас занимается, но кажется, все силы Святилища брошены на вооружение и перегруппировку. Вчера здесь было полно людей, которых я не знаю — видимо, они приехали с дальних аванпостов. Без понятия, почему и зачем. В остальном он, ну… Лютует. — В смысле? Таня наклоняется чуть ближе, очевидно подсознательно пытаясь сделать этот разговор более приватным, но не изменяет громкости голоса: — Нагрубил Эмбер и выпер её, представляешь? Я успокаивала её до полуночи! Она теперь боится, что он выгонит её из гарема, как тебя, и ей придётся пахать за баллы и рвать свою тощую задницу, чтобы выжить. Ох, видела бы ты эту истерику! Эмбер — слегка заторможенный божий одуванчик, который тише воды ниже травы, Джейд не представляет, как и чем эта милая послушная девочка смогла вывести Нигана из себя. — Что случилось? Глаза Тани загораются — всё-таки сплетница она ещё та, и любит обсудить всё в сочных подробностях. — Знаю об этом только со слов Эмбер, — предупреждает она, а после пускается во все тяжкие, — он позвал её к себе вечером, попросил станцевать для него. Не знаю, захотелось ему видимо необычной прелюдии. Эмбер утверждает, что она расстаралась — хотя это спорно, все мы знаем, что она слегка деревянная в этом вопросе — а ему всё не так. То лицо у неё кислое, то задницей повилять нормально не может. В конечном итоге он начал давить, а она не смогла сдержаться и разрыдалась. На что он просто закатил глаза и выставил её за дверь полураздетой. В услышанном ничего удивительного: Ниган — тот тип личности, которому систематически нужно бить посуду. В идеале — делать это не одному. Он ловит свой извращенный кайф в скандалах и разборках, в драках и сражениях — везде, где может провозгласить свою доминанту. Джейд даже не догадывается, как когда-то давно он уживался с Люсиль — там, похоже, была комичная идиллия Бенни Хилла¹. Однако теперь ему тяжело справляться с абсолютной кротостью. Он не знал, что делать с ныне покойной Вивьен, которая заглядывала ему в рот, совсем недавно Эмбер попалась под горячую руку, вероятно только из-за того, что не огрызнулась вовремя. Ниган хочет, чтобы его любили, — от своей безумной теории Джейд не отказывается, — но любили с перчинкой. И она точно уверена, что окажись на месте Эмбер этой ночью, смогла бы разыграть вечер по совсем иному сценарию. Если бы хотела. Но Джейд, благо, не хочет. Она выбралась из омута и счастлива не принадлежать ему больше. — Ой-ей, дела плохи, — отрывисто шепчет Таня, бросая взгляд за её спину и отступая назад на половину шага с выражением искажённой благопристойности на лице. Джейд перестаёт дышать. Вытягиваясь по струнке под гнётом напряжённых мышц, она пытается отделаться от ощущения, что все-все органы поместили в морозильную камеру и теперь они скованы изнутри льдом, но не получается — внутри неё теперь живёт своя собственная ядерная зима. Стоило высунуть нос за пределы укрытия, так сразу же со спины подкрался пиздец. В самом что ни на есть буквальном смысле. — Таня, золотце, — так хрипло, что аж мурашки бегут по ногам, горлопанит этот пиздец. Тяжёлые шаги становятся всё ближе. Джейд закрывает глаза и кусает себя за край нижней губы, надеясь, что это как-нибудь ей поможет. — найти тебя что найти чувство собственного достоинства у шлюхи: возможно, конечно, но не понятно, надо ли. Ох уж эти каламбурчики… Джейд соврёт, если скажет, что успела по ним заскучать. До одури хочется сорваться с места и унестись подальше, туда, где она будет чувствовать душевное спокойствие, но ноги прирастают к лестничной площадке намертво, не сдвинешься. — У меня разболелась голова, — оправдывается Таня, но делает это в меру достойно, без дрожи в голосе и стыдливо опущенного подбородка. — пришлось пойти к Карсону за таблеткой. — И что, не дошла? Или это был камень в её огород, или Ниган просто в прескверном настроении в целом. Джейд на всякий случай принимает это на свой счёт, но не спешит открывать рот и бросаться в защиту Тани — сами разберутся; она же лучше притворится, что практикует невидимость и будет стоять, не дыша и не шевелясь, чтобы лишний раз не акцентировать внимание на себе. Может, Ниган настолько хочет отчитать свою жену, что зациклится только на ней и проигнорирует остальное. — Почему же? — уход в защиту путём встречного вопроса хорош, но не с этим мужчиной. — Дошла. Мечтая провалиться сквозь землю, всё-таки приходится немного сдвинуться в сторону, когда Ниган подходит совсем близко. Джейд не считает, что может стоять у него на пути, тем более, стоять спиной, поэтому она поворачивается на полкорпуса, бросая на бывшего мужа быстрый взгляд из-под опущенных ресниц, но ответного внимания не удостаивается. К лучшему это или нет мгновенно решить не удаётся. — Зачем ты искал меня, Ниган? Что-то произошло? — Если и произошло, то причём тут ты? Покровительство проклятым и угнетённым не твоя обязанность, — приятно знать, что со всеми своими женщинами Ниган держит дистанцию, и Джейд в своё время не стала исключением хотя бы по этому пункту. Спицу укора в своей адрес она, наверное, додумывает, хотя чёрт его знает. — Твоя обязанность это делать приятно своему мужу, но скажу по секрету, нет нихрена приятного в том, чтобы разыскивать тебя по всему зданию. — Прости, Ниган, — как-то механически извиняется Таня, чего Джейд никогда бы не сделала за такую мелочь. — Я не хотела, чтобы так вышло. Позволь мне загладить вину. Слова кажутся заученными, сама Таня явно не верит их искренность и даже не пытается придать своему голосу виноватые нотки; вместо этого она, отрывисто стукнув каблуками о бетон, подходит к Нигану и, положив изящные ладони ему на грудь, встаёт на носочки и целует его. Блядство. Джейд мало того, что третий лишний во всей красе, так ещё и чисто по-своему недовольна происходящим. Она, ну… В гневе, должно быть. А ещё испытывает отвращение. Стыд. Какой-то дискомфорт, подозрительно напоминающий обиду. После всего произошедшего видеть Нигана, невозмутимо засасывающегося с кем-то ещё, неприятно. То, как быстро и ловко его рука оказывается на чужой талии, как пальцы сжимают тонкий атласный пояс, а глаза увлечённо закрываются — и вовсе невыносимо. Как бы Джейд не хотела объяснить зарождающуюся волну мрачных эмоций тем, насколько он стал противен ей физически, дело тут не только в этом: к понятному и полностью оправданному отторжению добавляется нечто противоречивое, глубоко личное, ущемлённое. Не ревность, скорее некий абсурд схожей с ней направленности. Никто не знает Нигана таким, каким его знает Джейд. Таня, жмущаяся сейчас к нему и пытающаяся этим искупить свои надуманные грехи, не знает его тем более. Она не слушала тяжелые для восприятия сомнения о том, что в кончине Люсиль был единственный плюс, ведь ей не пришлось увидеть апокалипсис; не залечивала его душевные раны после смерти Вивьен, и даже не догадывается, что убийство Саймона не доставило их лидеру удовольствия. Джейд знает всё это, знает его, со всей гнильцой и потрохами, вдоль и поперёк, справа налево и слева направо, и она стоит тут как грёбаный изгой. В то время как Таня, по сути элемент из числа декоративных, получает всевозможное внимание. — Хорошее начало, — усмехаясь, говорит Ниган, когда неудобный момент подходит к завершению. — Зайдешь ко мне на огонёк после ужина? — вроде вопрос, но по факту нихрена подобного, — Таблетке, за которой ты ходила, стоит подействует к вечеру, никаких болящих голов сегодня. Вот так просто оставив приглашение-принуждение на вечер, перетекающий в ночь, Ниган возвращается по ступенькам туда, откуда пришёл — судя по тому, что он идёт вниз, то пришёл он из преисподней. Джейд делает неосознанный шаг следом, открывая рот и собираясь окликнуть, но что она скажет ему? Он даже не взглянул на неё за всё это время. Будто она пустое место, будто её вообще здесь не было! Что же за день такой поганый, а… — Делаем ставки, постигнет меня сегодня участь Эмбер или нет, — драматично вздыхает Таня, кажущаяся весьма обеспокоенной привалившим «счастьем». Она прикладывает ладонь ко лбу и прикрывает глаза, а когда открывает их, то замечает нечитаемое выражение на искажённом лице Джейд и спешит узнать: — ты в порядке? — Да, — молниеносный ответ на слух отдаёт фальшью. — Только я пойду. И так уже «нагулялась» на неделю вперёд. Есть ли что-то показательное в том, как резко перехотелось собирать сплетни, столкнувшись с их фигурантом воочию и оказавшись раздавленной этой встречей чуть менее, чем полностью?***
Оставшись наедине с собой удаётся увериться, что эти переживания не стоят внимания: они мелочные, абсолютно поверхностные, детские и диктуются лишь сиюминутным замешательством. Джейд нет никакого дела до несправедливости, происходящего в Святилище и Нигана — собственная текущая крыша беспокоит её существенно сильнее всего вышеперечисленного. Она чёртов шизоид с галлюцинациями, возникшими хрен знает когда, который не может верить себе. Вот, что такое настоящая проблема. Если «тараканьи бега» и впрямь ей привиделись, то дело край. Проще то ли разбить голову о стену, то ли сохранить её в целостности, чтобы потом завещать науке в лице Эмметта Карсона для исследований. Только на третью (или это уже четвёртая?) ночь, приходит понимание, насколько неудобная в медблоке койка — мышцы деревенеют, затекает шея, и пульсирующий дискомфорт стреляет куда-то в затылок и в основание черепа. А может, у Джейд всего лишь зашкаливает давление, она ни грамма этому не удивится, ведь весь её организм потихоньку даёт сбои и отказывается работать как нужно. Кто бы знал, что проблемы семидесятилетних настигнут её так скоро после тридцатника. Уместившись на кровати в позе какого-то неправильного эмбриона, она пытается заключить хотя бы кратковременную сделку со сном, но все старания идут псу под хвост, когда скорее интуитивно, нежели закрытыми глазами, удаётся уловить движение. Это Джейн Дуглас, Джейд знает. В последнее время галлюциногенная мразь зачастила с визитами в тёмное время суток, и этот раз не стал исключением. — Проваливай, — в мире Джейд это, должно быть, заменяет «здравствуй». Не думая открывать глаз, она впервые понимает, как странно выглядит со стороны в такие моменты, когда во весь голос говорит с пустотой, и это заставляет всхлипнуть, потеряв остаток мысли в тумане крепкого сожаления. Не понятно почему, но Джейн Дуглас правда уходит: осуждающе цокает языком, с пафосом и артистизмом цитирует что-то о форменных дурах, а после растворяется, словно её никогда и не было. Это радует, но не долго. Часа три с половиной спутанного сна приводят Джейд к уже знакомой, если не сказать родной, катастрофе. В родительский дом, давно отчёркнутый в памяти белой меловой линией с надписью «не переступать». Фотографии на стенах, старый торшер с выключателем-висюлькой, примятые диванные подушки и пятна от нескольких чашек на журнальном столе — всё это отдаёт безумной детализацией, позволяет забыть, что это нереально. Даже пыль лежит на верхней полке шкафа, до которой они никогда не добирались с уборкой. Со второго этажа играет музыка. Это могла бы быть симфония Моцарта или что-нибудь из невзрачного техно, но нет, это всё та же песня, что и всегда. Вступительные её аккорды, которые исполнены на вытянутых в струны нервах. Джейд огибает столик и идёт наверх. Не может не идти, это же чёртов сон, где ничего ей не подвластно. «Когда он влез в окно, раздался громкий звук»; «он проник в её квартиру, оставил пятна крови на ковре»; От голоса Майкла Джексона приходится почти что подпрыгнуть, а после застыть, напряженно вцепившись в перила небольшой винтовой лестницы. Если «Smooth criminal» была создана не для того, чтобы оказывать на людей такое действие, то Джейд не знает, для чего её вообще придумали и кому на полном серьёзе пришло в голову так энергично, по-танцевальному петь о чьей-то смерти. «Она сидела за столом, он видел, что она беспомощна…»; Конечно же, источник звука находится в комнате сестры. Джейд с трудом осмеливается подойти, медленно переставляя свои ватные ноги; зайти внутрь уже выше её сил. Она так и останавливается возле двери пшеничного цвета, приложившись к ней лбом и изнемогая от страха, что подрагивает внутри в такт мелодии. «Она бросилась в спальню, была сбита с ног»; «это была её погибель…» Какой-то чёрт всё же дёргает Джейд, побудив провернуть ручку и зайти в уютно обставленную комнату с сочными, местами вызывающими постерами на стенах. Вот солист Bon Jovi, они обе теряли от них голову; вот актриса из «Красоты по-американски», плутовато улыбающаяся и лежащая голая в лепестках роз — кажется, это кадр из самого фильма; чуть правее какой-то накачанный парень, вспомнить которого не удаётся, в белой мокрой рубашке поджигающий сигарету. На шкафу — несколько плюшевых медведей разных калибров. Типичная девчачья комната. «Энни, с тобой всё в порядке?» «Ты в порядке?» «С тобой все в порядке, Энни?» Мии на кровати нет, хотя вокруг полутороспального ложе толпятся громоздкие медицинские аппараты. Джейд узнаёт этот момент. Один в один всё было так в день похорон сёстры, и ещё два дня после, пока медицинская и страховая службы не наведались к ним, чтобы забрать технику обратно. «С тобой все в порядке, Энни?» «Ты ответишь нам, что у тебя все хорошо?» Сейчас эта самая техника исполняет для неё хит восемьдесят восьмого года. Аппарат «искусственная почка» жужжит в несвойственном ему щелчкообразном ритме, штука для дозирования лекарств в вену обеспечивает инструментальные шумы в песне, а чудо техники для искусственного дыхания не пойми откуда транслирует загробный голос Джексона. «На стекле остались следы…» «он немедля ударил тебя, Энни?» Лучше бы сестра лежала здесь: искалеченная, переломанная, в проводах и датчиках, с блестящими от слёз глазами или напротив, с сухой роговицей мертвеца. Увидеть её было бы не так кошмарно, как вновь оказаться во времени, когда Джейд экстренно, будто спешила на соревнования, начала обрастать психологическими травмами, наращивая их массу. «Он сбил тебя с ног?» «Эта была твоя погибель?..» Она просыпается не в слезах и не в истерике, но с невыносимой горечью и тоской по былому. Как знать, может бы Мия была жива-здорова сейчас, не суй Джейд свои руки куда не надо. Может быть, они бы вместе шли через всё это, как подобает сёстрам, и может быть именно она не позволила бы Джейд свихнуться, дойти до ручки под давлением других людей. Эти мысли прямо… душат, имеют чрезмерное влияние. Цепляются, словно репейник, и оторвать их от своего сознания невозможно, как бы ты не пытался. Ровно как и ещё кое-кого. Присутствие галлюцинации рядом всегда ощущается на каком-то подсознательном уровне, даже если она ничего не говорит и ведёт себя тише мыши. Это словно сдавливание затылка в тисках первоклассного переполоха, нацеленное ущемление размеренности. — Проваливай, — повторяет Джейд волшебное слово, что сработало пару часов назад, но в этот раз увы, не получается. Джейн Дуглас, стоящая перед ней, разводит руками, как бы сообщая, что больше никуда отходить не планирует, чем заставляет умолять: — Пожалуйста, уйди. Я не хочу видеть тебя, мне не нужны доказательства моей шизофрении, я и так поняла, что дело дрянь. — Разумеется, — закатывая глаза, глюк тихо и разочарованно хихикает. — Галлюцинации возникают только при шизофрении и нигде более. Воистину профессиональный подход к делу. Стискивая зубы до пульсации где-то в висках, Джейд смотрит на своё отражение и никак не может взять в толк, когда эта ненастоящая тварь оставит её в покое. Ей больше не нужно ничего, кроме спокойствия внутренних счётчиков Гейгера и возможности разобраться во всём самой. Разве это слишком много? — Почему бы сказать диагноз прямо, если ты его знаешь? — А что, сразу отлегнёт? — саркастично любопытствует она. — Стыдно не знать элементарного. — Смею напомнить, что я психолог, а не психиатр, — цедит сквозь стиснутые зубы Джейд. — Смею напомнить, — в той же манере отвечает Джейн Дуглас, — что ты идиотка, а не психолог. Психологи умеют получать то, что они хотят. Забавно, но это чистейшая правда. Даже несколько прочитанных книг в этой области позволяют людям организовывать тонкие манипуляции, располагать к себе и продвигаться к намеченной цели. Она же ну… очевидно, что она не способна исполнить ничего подобного. Джейд нечего возразить, кроме до боли апатичного: — Я ничего не хочу. — А. То есть всё это нытьё о том, как ты хочешь уйти отсюда, просто… что? Для проформы? Поистерить захотелось? В жертву сыграть? — Предлагаешь уйти и схлопотать пулю на выходе? Отличная идея. Уж лучше я посижу здесь и поиграю в жертву. Живая. — Конечно, зачем люди придумали разговоры и компромиссы. Незачем изобретать велосипед, когда можно просто ныть. Слова Джейн Дуглас так и пузырятся ядом, недовольством. Она как сварливая, абсолютно невыносимая мамаша или вечно возмущённая всем тётка, что идёт за тобой даже тогда, когда ты пытаешься бежать от неё прочь. Как продукт подсознания, сопутствующий фактор какой-то головной болезни, может быть таким приставучим? Как бред воспалённого мозга оказывается настолько хорош в том, чтобы вызывать гнев? Джейд едва сдерживается от перехода на крик, от попытки любым способом уничтожить и принизить своё фальшивое отражение. — Какие разговоры, с кем? — вместо этого она даёт ход своему любопытству. С кем эта ненормальная хочет, чтобы она поговорила? С Иисусом? Со сдохшей сестрёнкой? Своей совестью? К каким бы воображаемым тварям галлюцинации не пытались её подтолкнуть, этого не случится. — С Ниганом. Джейд натужно хохочет, выдавливая из себя смех небольшими порциями. — Ах с Ниганом! Что ж, удачи с этим. С Ниганом, чёрт побери! Да Джейн Дуглас не менее чокнутая, если в самом деле предлагает это! Разговор. С Ниганом. Джейд прокручивает такую возможность в своей голове, неспешно, почти что с тщательностью оценщика предметов искусства, но это по-прежнему смешит её вопреки здравому смыслу. Столь ужасный совет дать может лишь тот, кто не знает ничего об их странных запутанных отношениях. Или же тот, кто намеренно издевается, как стоящая перед внутренним взором. — Ты постоянно забываешь, что мозг из нас двоих есть только у меня, — обидно упрекает она, выглядя оскорбленной. Тонкие брови сходятся к переносице, а вздёрнутый нос, который Джейн Дуглас демонстративно морщит, выглядит ещё более высокомерным. — И проблема тут намного глобальнее отсутствия мозгов, если ты до сих пор думаешь, что он не умеет слушать. Наивность собственного подсознания нелепая, но очаровательная, позволяет убедиться, что у Джейд абсолютно на всех-всех уровнях проблемы с оценкой происходящего: если она, так уж и быть, порой слишком категорично негативит, то галлюцинация несёт противоположное, как умалишённый оптимист. Объединив усилия, они бы могли стать хорошим, матёрым реалистом, но увы, ни о каком объединении речи не идёт и идти не может. — Какая разница, что он умеет, если он не станет меня слушать, — делится рациональностью Джейд и рассчитывает немного поумерить по-детски простодушный пыл своей оторванной от реальности собеседницы. — А ты пыталась? — вопрос несёт железобетонное спокойствие, метит прямо в лоб. — Говорить, умолять, просить, объяснять? Хоть что-нибудь? Спокойно, без истерик и обвинений. По-человечески. Джейн Дуглас настойчивая несгибаемая мразь лишь потому, что именно такой всегда мечтала стать Джейд, и злиться на неё равноценно тому, чтобы злиться на саму себя, но… — Как ты не понимаешь?! — взвинчивается Джейд. — Он. Не. Станет. Меня. Слушать. Ниган — кусок уёбка с раздутым донельзя эго. Он не отпустит меня, потому что пока я здесь, его самолюбие пробивает потолок. Что ж, вот это уже, судя по всему, не нравится призраку неведомой душевной болезни в женском обличье. В серых глазах загорается возмущение, а ладони подлетают в воздух, описывая круг — примитивная, во многом киношная реакция из второсортных сериалов для подростков, которые никогда не отличались ни качеством, ни игрой актёров. — Хватит осуждать людей за их недостатки! — восклицает Джейн Дуглас. — Не тебе судить о том, что он скотина и собственник. Если бы в тот день, когда Рику обкорнали руку, здесь была Мишонн, ты бы выцарапала ей глаза лишь потому, что она ставила под сомнение, что тебе можно доверять, и порочила тебя в глазах твоего Граймса. Чья бы корова мычала, Джейд. Если бы это была игра, где нужно определить, услышал ты правду или ложь, то Джейд бесспорно согласилась бы с тем, что это правда. Отголоски той вполне конкретной ревности и обиды живут в ней по сей день, и ковыряют грудину так, что руки всё ещё чешутся сцепиться с Мишонн, находящейся за мили от Святилища. И то, что собственное подсознание зрит так глубоко в корень, немного располагает. Самую малость. Джейд жуёт нижнюю губу, сомневается, но после максимально нейтрально уточняет: — Почему ты думаешь, что это хорошая идея, поговорить? Джейн Дуглас улыбается. — Потому что так всегда решают свои проблемы взрослые люди, Джейд. И может быть в этом правда что-то есть. Не стопроцентное решение, не отмычка, способная открыть любые двери, скорее потенциально полезное руководство, объясняющее, как вообще пользоваться дверьми. Руководство, прямо намекающее, что даже за самой глухой стеной кто-то есть, и до него стоит пытаться достучаться, если цель того стоит. Джейд загорается этой идеей настолько, что через час уже ломится на выход, позабыв, что на ночь Карсон всегда закрывает своё профессиональное пристанище на ключ. Она чувствует себя обязанной поговорить с Ниганом. Пускай не сейчас, пускай на следующую ночь или следующую за ней. Странная уверенность Джейн Дуглас в этом вопросе заразна: Джейд толком даже не понимает, как это способно помочь или что стоит говорить, чтобы снискать благодушие, но старается верить, что честная беседа без повышения голоса и с умеренной аргументацией способна сотворить чудеса. Может быть, с дьяволом ещё возможно заключить сделку. Может быть, ещё есть шанс оказаться на свободе живой. Следующим днём Джейд просит Эмметта больше не запирать её на ночь. По какой-то причине в голове откладывается, что в светлое время суток искать Нигана бесполезно: либо хрен найдёшь, либо он будет в настолько мудацком настроении, что лезть к нему окажется себе дороже. Эмметт реагирует на эту просьбу с подозрением, и Джейд приходится ляпнуть, что ей очень душно тут спать с закрытой дверью. Маленькая ложь срабатывает во благо большой идеи, и уже вечером того же дня, дождавшись, пока все разойдутся, Джейд прокручивает в голове возможные варианты грядущего диалога. Хотя нет, какой уж там диалог, это полноценные переговоры. Она останавливается на том, что начать целесообразно с извинений за фееричный скандал, произошедший на глазах Спасителей — это, собственно, всё, что включают в себя заготовки на беседу. В остальном Джейд рассчитывает на старую-добрую импровизацию. Она досиживает до половины первого и со стучащим на все лады сердцем отправляется в путь на верхние этажи. Застать Нигана не удаётся — его напросто нет в комнате, ведь если бы он был там, то однозначно отреагировал на каскад из трёх настойчивых стуков подряд. Джейд в ступоре. Это совершенно не вписывалось в её планы, но, пока ещё не шибко теряя решимость, она идёт к его предыдущей комнате — той, которая была его с самого начала, где автоматные очереди разнесли всё окно и, по словам Нигана, стало сквозить что писец. Может быть, её подлатали, и он снова обосновался там, в большем комфорте и привычной обстановке. Но ни фига подобного. Лидер Спасителей шляется чёрт знает где, чем в который раз портит буквально всё. Джейд старается расстраиваться из-за этого не очень сильно и уже следующей ночью повторяет попытку, чем, правда, вгоняет себя в расстройство по самую шею. Ниган в этот раз на месте, да не один — из-за двери ещё с конца коридора слышны недвусмысленные женские стоны и ритмичный скрип кровати. Последнее, наверное, всё же больше плод воображения. Очередной. Кажется, если бы на неё вылили кастрюлю кипятка, Джейд чувствовала бы себя лучше, и она совсем не может объяснить, почему так считает. Ноги слабеют, в лицо бьёт волна жара, дыхание схватывается в узел. Глаза начинает подозрительно жечь, но слезами, вроде, пока и не пахнет. Она бегает, пытаясь поймать Нигана и показать ему, что может вести себя по-другому, решать проблемы по-взрослому, а он в это время засаживает Эмбер, или Тане, или Фрэнки, или ещё бог весть кому. До чего же ему начхать! Грёбаный эгоистичный кусок… Джейд оседает, опускаясь на корточки возле одной из стен. Прячет всхлип в рукаве свитера, после с нажимом, словно хочет раздавить, проводит руками по голове, от самых бровей до основания черепа. Закрывает уши похолодевшими ладонями, потому что кое-чьё сладострастие мешает думать. В ней правда ни грамма самоуважения, и она планирует ждать, пока Ниган потрахается, чтобы достебаться со своими просьбами из разряда «ну отпусти, что тебе стоит»? Этот вопрос Джейд задаёт сама себе, и тут же отвечает на него отрицательно. Нет. Она всего лишь взяла несколько минут, чтобы слегка подсобрать себя по кусочкам, отдышаться и свалить так далеко, как только возможно. В уголок медблока Святилища. Смотреть в стену и плакать. Без какого-либо понимания причины. Вот такой у неё план. Жизнь Нигана — просто рог изобилия. Джейд ненавидит его за это, ведь её жизнь это нечто среднее между помойкой и грязной сливной лужей. Каждый день она сражается со своим гротескным внутренним миром за право жить правильно, а он окружает себя женщинами, сексом, тупыми ушлёпками-послушниками — всем, чем пожелает, даже не задумываясь о том, какого в этом карнавале событий быть маленьким слабым человеком с тележкой психических расстройств. Ниган устроился слишком хорошо, немыслимо жить так в апокалипсис. Это против всех правил. Той же ночью, издеваясь над собой, Джейд вспоминает, как дала Вивьен обещание присматривать за ним. До чего же абсурдные мысли терзали ту маленькую блондинистую голову! За Ниганом не нужно присматривать, ведь он всегда на виду, в центре внимания своих ненаглядных жён, ничего ему не грозит; единственный человек в Святилище, который нуждается в опоре и чужом, обязательно мягком контроле, это сама Джейд, однако о ней почему-то никто не печётся.***
Успокоившись, она думает о том, что не стоит останавливаться только из-за того, что бывший муж тот ещё мудак, и собирается всё же переговорить с ним, как и планировалось. Однако, случается какой-то сбой, и всё желание как-то пропадает, сходит на нет. Очередной задолб находит на Джейд, когда она отказывается от всех попыток выйти на контакт с Ниганом. Даже у Джейн Дуглас уже не получается поставить ей мозги на место: было бы странно, если бы это приобрело систематический характер. Дни и ночи уходят в никуда: с утра до позднего вечера Джейд просиживает зад с медиками, после отбоя изредка выползает, чтобы бесцельно слоняться по базе и по чуть-чуть разминать ноги. Её безразличие ко всему ставит рекорды с каждым восходом солнца, пока после заката магическая случайность не делает её свободной. Той ночью погода снаружи стоит непонятно тёплая, что особенно странно после недавних заморозков и холодины на улице даже днём под палящим солнцем. Джейд по коридорам крадётся к выходу во внутренний двор, потому что плен из четырёх стен уже давно перестал быть надежным укрытием и начал отуплять; ей просто хочется немного свежего воздуха и, зависнув, полупиться в небо, даже если там нет звёзд. Но голову наверх она так и не поднимает, ведь Спасители галдят и травят смехуёчки, разгружая целый грузовик с какими-то припасами. На территорию Святилища он не заезжает, очевидно, чтобы не перебудить всех оглушающим грохотом двигателя, и кузовом придвинут почти к самым воротам. Открытым воротам, ведь работягам нужно как-то таскать его содержимое. Джейд не думает. Не успевает. Пытаясь зайти с фланга, она подбирается почти вплотную, а после рвёт с места так, как не бежала бы, если бы за ней гнались десятки тысяч озлобленных мертвецов. Земля под ногами сухая и твёрдая, как асфальт. Это потворствует быстрому набору скорости, и сквозь открытые ворота Джейд вылетает как шайба из-под клюшки хоккеиста. В большой мир. На свободу. Может быть, по ней даже стреляют — ей неизвестно ничего о том, как быстро у караульных и рядовых блядюшат Нигана кончается замешательство, и они понимают, что у них под носом только что кто-то дезертировал, поскольку все ресурсы, и физические, и умственные уходят в бег. Она несётся сломя голову, едва успевая переставлять ноги. И, даже когда громадина Святилища скрывается в дали, когда все-все кошмары наконец-то остаются у неё за спиной, Джейд не думает останавливаться. Она не знает, почему не кончаются силы, но безмерно этому рада примерно до момента, пока не видит забор Александрии практически перед самым носом. Это странно, ведь Джейд была уверена, что бежит в противоположную от неё сторону. Так или иначе решается, что это знак, и отвергнуть его значит послать в пешее эротическое саму Судьбу, которая сегодня впервые повернулась к ней лицом, а не жопой. Не восстанавливая дыхания, она тарабанит в ворота с такой силой, что звук до боли громко звенит в ушах. Плевать, попадёт она в плен или прямо сейчас нарвётся на острие катаны. Джейд готова заплатить любую цену. С другой стороны слышится возня, но вместо того, чтобы сдвинуть металлический лист забора, кто-то ковыляет по ступенькам на вышку, а после с треском подрубает свет. Большой вспыхнувший прожектор, пускай и поставлен так, чтобы светить по касательной и не бить по глазам, всё же ослепляет. Откуда он вообще тут взялся, это что за ноу-хау такое? Немного привыкнув к белому искусственному свету посреди ночи, Джейд тянет шею, чтобы взглянуть на александрийского сторожа. Быть может, ей сегодня повезёт ещё один раз, и это окажется кто-то, кому она не успела насолить, кого можно заболтать и выпросить короткое свидание с Риком Граймсом. Но везёт ей, похоже, уже слишком, ведь в карауле сегодня сам Граймс, что бывает настолько редко, что эти случаи на памяти Джейд можно пересчитать по пальцам одной руки. Паника ударяется в виски сильнее грузовика, на полной скорости влетевшего в бетонную стену. Момент истины оказывается целиком испорчен невозможностью подобрать слов, ведь словарный запас словно обнулили. — Это я, — сообщает Джейд до боли очевидное. После пытается собрать мысли в кучу, но не преуспевает, а потому говорит лишь странное: — мне не стоило приходить, но мне нужно было убедиться, что ты в порядке. Рик оценивающе наклоняет голову на бок. То ли дело в освещении, то ли игре восприятия, но лицо его неподвижно и белым, почти меловым пятном выделяется на фоне тёмного пространства за его спиной. — В этом не было необходимости. Рациональность Граймса не спутать ни с чьей другой, она несёт в себе абсолютно особенные черты прагматизма и хладнокровия, которые могут показаться обидными, не знай ты его получше. Джейд чувствует стыд из-за того, что она в который раз выбивается из всего этого антуража, опускает голову и виновато улыбается сама себе. — Да, не было, — соглашается она, — но у меня не вышло бы начать новую жизнь, зная, что ты умер по моей вине. Или что ты пострадал из-за меня, а я даже не пришла и не узнала, как ты. — Ниган прислал тебя, — припечатывает упрёком Рик, а ведь когда-то он говорил совсем обратное, верил, что Джейд не станет играть в нигановские игры. Обиднее всего, что он даже не спрашивает, а говорит об этом, как об устоявшемся факте. — Проверяете, сколько раз я смогу купиться на одну и ту же уловку? Не больше одного, Джейд. Она не думала, что всё пройдёт гладко и без эксцессов, но всё же рассчитывала, что им удастся избежать прямых обвинений. Это неприятно, но она заслужила. Тем более — очередной фактик в копилку того, что всё идёт не самым худшим раскладом, — встреча с Риком вообще могла бы не произойти, если бы её встретил здесь тот же Дэрил. — Нет, нет, нет, всё совсем не так! — причитает Джейд, шагнув вперёд. Голос не дрожит, но вот в грудине всё ходит ходуном, как при землетрясении. — Я здесь по своей воле, просто чтобы увидеть тебя и узнать, что ты, ну… в порядке. В какой-то степени. Пожалуйста, спустись. Мы поговорим минут десять, и я уйду, ты никогда меня больше не увидишь. То ли Рик просто идёт навстречу, то ли его так манит перспектива не видеть её до конца жизни. Для разнообразия Джейд хочет верить, что причина его поведения это первый вариант, а не второй, и, чтобы подогнать желаемое под действительное, она намеренно игнорирует показательный факт: Граймс, спустившись и открыв ворота, выходит к ней, а не позволяет ей войти внутрь. В любом случае, теперь она может оценить его внешний вид полностью, а не только лицо, но кто бы знал, как страшно отпускать взгляд. Кожа у него и впрямь болезненно бледная, чуть-чуть даже отдаёт синевой; верхняя часть тела упакована в имбирную однотонную рубашку с коротким рукавом на мелких прозрачных пуговицах. Цвет ему этот идёт просто умопомрачительно — Джейд даже подумывает сказать об этом, но понимает, что не та ситуация, чтобы рассыпаться в комплиментах. Хотя, если бы уж речь зашла, она обязательно вдобавок удивилась тому, что он единственный человек, который в апокалипсис продолжает носить рубашки. Ох уж этот внутренний кодекс давнего интеллигента… Рука — что ж, она всячески оттягивает момент, когда придётся посмотреть туда — туго перемотана коричнево-жёлтыми застарелыми бинтами. Как дело обстоит под ними можно только догадываться, но по-хорошему повязку стоит сменить как можно быстрее. Эта уже своё отслужила. Правая же рука в полусогнутом состоянии замирает где-то возле кармана. Приглядевшись повнимательнее можно заметить, что кончики пальцев едва касаются рукояти граймсовского неизменного револьвера. — Хочешь меня пристрелить? — спрашивает Джейд, пытаясь пошутить, разрядить обстановку, но становится только хуже, когда Рик открыто смотрит прямо ей в глаза и кивает: — Да. Будь это Ниган, Джейд сказала бы, что это подстёб, шутка, но Граймс не станет шутить на такие темы. И нет ничего хуже, чем попасться в эту ловушку из фактов и собственных чувств. — Мы же были близки, — дрожащим голосом констатирует Джейд. — Как наша дружба могла обернуться вот этим? Рик не спешит её успокаивать, что, бесспорно, сделал бы раньше. От этого становится вот прямо хреново. — Мы были близки, пока ты не ушла к Нигану, — «ушла» звучит так, будто у неё был какой-то выбор. Стоит возмутиться, но Джейд, как подобает провинившейся стороне, молчит. Она ощущает себя канатоходцем, которого пошатнуло над пропастью и который точно понимает, что равновесия он уже не восстановит. Какие-то сотые доли мгновения отделяют жизнь от смерти, осознание от небытия. Никто, — это внятно Джейд понимает только сейчас, — доподлинно не знает, когда и при каких обстоятельствах потеряет кого-то. Ни случайность, ни смерть, ни злой рок не присылают тебе с голубями письмо, сообщающее, что фатальный поворот случится числа этак двадцать третьего, к концу апреля или же в начале сентября. И Джейд чувствует, что она потеряла Рика. Только что и навсегда. От этого ком подкатывает к горлу, хочется кричать и умолять его поменять своё мнение, дать ей уже миллионный шанс. — Я не хотела, чтобы произошло ничего из этого. Ни Святилище, ни Ниган, ни эта война, где мы с тобой оказались по разные стороны. Ничего, понимаешь? Всё, чего я когда-либо хотела, — говорить об этом сложно, но необходимо, — не отходить от тебя ни на шаг. Это называется одержимостью, и даже здесь я больная на всю голову. Даже с тобой. Она сокрушается чисто для себя, поскольку Рику уже нет никакого дела до этих попоек мыслей в её голове. Никакого дела, что она больна им уже долгое время. Больна не как в случае с Ниганом, а по-хорошему, это приятный недуг, который приобретает терминальную стадию только сейчас, и только сейчас проявляются первые смертельные симптомы. Джейд помнит, как приятно было целовать Рика. Каким тревожным и обречённым казалось это поначалу, как потом, когда его губы сдались напору её губ, сердце чуть не разлетелось и не забрызгало ошмётками стены. Иронично, что лучшее её воспоминание для Рика является наверняка самым худшим, ведь сразу после этого левая рука перестала ему принадлежать. Джейд смотрит на бинты, пытаясь представить, что под ними — это из разряда развлечений для самых заядлых мазохистов. Одно она понимает точно: после такого Граймсу уже не удастся стать прежним. — Ты никогда не сможешь понять меня и простить за это тоже не сможешь, не так ли? — спрашивает Джейд, заглядывая в такие родные, но такие незнакомо отрешённые глаза. Рик должен дать обнадёживающий ответ, пускай не очень достоверный, пускай неуверенный, но всё же обнадёживающий. Но вместо этого он отвечает утвердительно. — Да. Я не думаю, что это когда-нибудь случится. Она не понимает, почему он винит её так, словно это она занесла топор над его ныне потерянной рукой. Разве не очевидно, что в этой ситуации Джейд такая же жертва? Намеренными действиями она разбомбила собственную совесть, когда выкрала у Рика единственный шанс одолеть Нигана, но сделано это было ради него самого, чтобы сохранить ему жизнь в последствии. Она умоляла своего тогда ещё мужа отнестись к этому спокойнее и не причинять ему вреда. Пыталась держать всё под контролем, и чуть не отъехала на тот свет, когда поздним вечером на её коленях оказалась обувная коробка. Всё это — один большой косяк, но никак не умышленное преступление, за которое Джейд стоит ненавидеть столь страстно. Но ей приходится сдаться и принять это как должное. Если Граймс разочаровался в ней, значит так тому и быть. Ему виднее. Джейд мысленно подбадривает сама себя, когда медленно, чтобы это не истрактовали как-то не правильно, вытаскивает из-под ремня Рика револьвер и вкладывает его ему в ладонь, сжимая тёплые пальцы поверх холодного металла. — Тогда давай покончим с этим, — отстранённо предлагает она, намекая на единственный возможный исход. — С того момента, как ты спас меня, моя жизнь принадлежит тебе. Какой резон держаться за неё, если даже ты теперь жалеешь, что я осталась жива? — Я этого не говорил. — Значит ты слишком хорошо воспитан, чтобы произнести это вслух. Вот и всё. Джейд находит милым, что Рик отпирается даже после всего произошедшего, даже после того, как сам пятью минутами ранее признался, что хочет пристрелить её, но не даёт себе сильно отвлекаться на то, каким очаровательным мужчиной он может быть. Его руку с зажатым в ней огнестрельным она тянет к своей голове. — Пожалуйста, сделай это, — просит Джейд. — Я не возражаю. Тебе можно. Дуло, упирающееся ровно промеж глаз, холодное и жжёт кожу, словно кубик льда из серной кислоты. — Тем более, — она в самом деле убеждает его пристрелить себя, — ты сам сказал, что хочешь этого. Джейд не знает, что это больше — игра на публику или искренне желание закончить всё прямо сейчас. Не моргая, она вглядывается в лицо Рика, ища там проблеск знакомого тёплого выражения «для своих», но находит лишь сомнение, что испокон веков не было персонифицировано. Это плохой знак, верно? Сейчас он скажет, что не хочет марать руки о такую падаль. Вот-вот, прямо сейчас, подождите секунду. — Я не хотел, чтобы всё закончилось так, — вместо этого говорит Граймс. И жмёт на курок. Пронзённая в первую очередь то ли болью, то ли ужасом, Джейд дёргается, обнаруживая себя на узком топчане в медблоке Святилища. Паршивое, трижды грёбаное дерьмо! Ничего из того, что привиделось, не оказалось правдой: ни подозрительно лёгкий побег отсюда, ни бредово быстрая, как это бывает только во сне, возможность добраться до Александрии, ни забивающая лёгкие обида Рика. Хотя последнее утешает Джейд не очень, ведь ей кажется, что из всего того надуманного бреда, который придумал её мозг, это была единственная реальная вещь. Граймс обижен, и он ненавидит её настолько, что мог бы выстрелить, окажись у него такая возможность. Её знобит крупной дрожью, такой, что стучат друг о друга зубы, а мокрое лицо внятно доносит мысль, что она разрыдалась, не отдавая себе отчёта. Джейд пытается убедить себя, что всё нормально, но нормального тут не найдёшь и с натяжкой, даже если искать с лупой и собаками. К тому же, она пытается убедить себя в том, что это навеяно всего лишь головной болью. Где-то в затылке стреляло, стреляло, и вот во что это вылилось. В сон, где ей пустили пулю промеж глаз. Хотя знаете, ей вообще плевать, чем это навеяно! Гораздо сильнее ей хочется знать, как теперь это пережить. Как спокойно жить дальше, когда мысли крутятся только вокруг того, что, произойди встреча с Риком в реальности, она пошла бы по тому же сценарию? Джейд чувствует себя одной во всём огромном мире. Она не знает, где можно найти пристанище и чьё-то внимание, откопать утешение в ком-то ещё. Хотя нет. Она знает одного человека, которому вроде и начхать, но всё же не очень. Но дело в том, что в который раз идти к нему и быть уязвимой на голову или две выше её достоинства. Она борется с собой около часа, и делает это так самозабвенно, словно человек с раздвоением, противостоящий давлению своей второй личности. Тело бросает то в жар, то в холод, в считанные секунды кожа под свитером покрывается то пóтом, то зябкими мурашками. В конечном итоге борьба оканчивается неутешительным результатом. Как всегда. Ей нужен кто-то прямо сейчас. Плевать, на каких условиях и какую цену придётся заплатить. Джейд вновь правит отчаяние, и не было ещё ни разу, чтобы в таком состоянии она не наломала дров. Закономерность отвратительно играет против неё по всем фронтам, но не Джейд придумала эти правила; её обязанность — лишь следовать им. Навстречу приключениям она выбирается из лазарета, на середине пути вспоминает, что спешила так, что оставила дверь распахнутой. Возвращается. Закрывает дверь. Идёт к лестнице и с вполне конкретным намерением поднимается на верхний этаж. С каждым шагом биение сердца начинает откликаться всё выше по горлу, кажется, ещё немного и Джейд выплюнет его к своим ногам. Впрочем, избавиться от этого глупого органа было бы очень кстати, ведь от него одни проблемы на постоянной основе. Джейд чувствует себя дурой в архисмысле, когда ответом на её уверенный стук, полностью доносящий, насколько важно увидеть Нигана в этот тёмный час, становится тишина из-за двери. Он опять шляется где-то ещё. Ублюдок. Никогда не может быть на месте, никогда не может подыграть, на него совсем нельзя положиться. Такой же моральный урод, как и Джейд, оттого сожаление, что его не удалось застать, пробивает потолок — ей правда нужен кто-то… похожий. Это просто необходимо, чтобы ощутить себя частью чего-то, а не единичным вырванным из контекста мазком на огромном полотне красок. Но, видно, не судьба. Джейд прожигает взглядом чёртову дверь где-то с минуту, а после разворачивается и, обняв себя руками, плетётся к лестнице. Очередной кризис придётся переживать в компании анатомических плакатов, собственного бессилия и Джейн Дуглас. В самой тёмной части коридора есть кто-то ещё — отчётливо слышны его шаги, — и Джейд останавливается под лампочкой, как-то совершенно иррационально опасаясь идти во тьму, не зная, кто ещё находится в ней. Мозг может придумать достаточно страшных и пугающих с точки зрения психоанализа вещей, чтобы признать необходимость подождать и встретиться лицом к лицу с кем бы то ни было на освещённом участке. Темнота извергает, выплёвывает из себя человека постепенно: вначале прорисовывается силуэт и широкая линия плеч, затем условно одежда, бейсбольная бита в руках, опушённая в пол, и только после во мраке коридора можно различить выражение лица идущего. Лицо Нигана застывшее, будто бы озлобленное, но карикатурно, почти как в мультиках, вытягивается под грузом удивления, когда он замечает Джейд. Глаза его щурятся, а брови ползут вверх, когда сам он на крошечную долю секунды даже притормаживает, чтобы определиться, не подводит ли его зрение. Когда, очевидно, до Нигана доходит, что она в самом деле тут стоит, он брезгливо закатывает глаза, вздыхает и идёт дальше, мимо неё. Когда он проходит по самому яркому участку света, Джейд замечает, что Люсиль вся переляпана в крови, ошмётках кожи и чужих волосах. От этого печально знакомого зрелища становится тревожно на душе, сильно тошнит и кровь приливает к голове настолько, что перед глазами на мгновение повисает пелена. Джейд зажмуривается, разворачивается на пятках и идёт за Ниганом след в след. Теперь она обязана не только утолить свой специфический голод, но и выяснить, что произошло и с кем. На всякий случай она щипает себя за кожу между пальцами, силясь увериться, что это не очередной сон и не новая форма галлюцинаций. Вроде бы нет, всё довольно настоящее, и боль быстро прошибает до кончиков волос. Только нагло шагнув за Ниганом в некогда их общую комнату, Джейд решает подать голос: — Не помешаю? — и то делает это лишь потому, что в тишине чувствует себя неловко. Отвечать он не торопится, устраивая Люсиль поближе к кровати — странно, что Ниган не удосужился даже смыть с неё всё это безобразие или не отдал её кому-то из своих на чистку. Значит ли это, что дело дрянь или всего лишь то, что он просто выложился по максимуму и теперь не хочет ни о чём думать? — Помешаешь, — коротко отрезает Ниган, однако, снимая куртку и стягивая с шеи вызывающий красный платок, глядит на неё вполоборота как-то хитрюще, будто это какая-то игра. Будто он хочет узнать, как далеко Джейд способна зайти в самоунижении, если ей не поддаваться. Она оценивает свои силы и совсем немного — внешний вид. Взлохмаченная, не потрудившаяся после беспокойного сна даже ладонью пригладить волосы, помятая кошмарными днями в одиночестве, галлюцинациями и собственными сомнениями, с наверняка покрасневшими опухшими глазами… что ж, Джейд уже выглядит как сильно униженный человек. Держаться за репутацию не имеет смысла. — Ниган… — на выдохе произносит она совсем тихо, как бы умоляя не топить себя в этом водовороте сомнительных развлечений. Понимает, что это бесполезно, и, с трудом выдавливая слова, продолжает: — Я хотела… извиниться. — Извиняйся и проваливай. Только взгляните на эту обиженку! То ли он берёт её на слабо, то ли просто следует званию главного ублюдка всех Соединённых Штатов, но вытерпеть и не вспылить стоит существенных усилий. За спиной Джейд сжимает кулаки, пытаясь подавить раздражение, пока оно привычно не разгорелось до состояния пожара, и молча таращится на Нигана, не спеша приводить план в действие. Он вылезает из ботинок, прижимая носок одной ноги к пятке другой, потом тянет из брюк ремень, с намёком на раздражение отшвыривая его по поверхности стола, но целиком не раздевается: в джинсах и футболке заваливается на кровать, вальяжно укладывается и глядит на Джейд так, словно ждёт от неё стриптиза. Тяжёлый заинтересованный взгляд ползает вверх-вниз, прицельно прижигает растерянность на лице и голые ноги, торчащие из-под кромки свитера, а этот уродец продолжает прикидываться, что обижен! Джейд ни грамма ему не верит, эти сложности вымораживают тем, насколько они не к месту. Под давлением чужого внимания она чувствует себя как у расстрельной стены, и долго не может терпеть едкости и увлечённости демонических глаз — сдвигается с места и, определённо перегибая палку, ложится рядом. Кладёт голову на грудь Нигана, а рукой обхватывает его торс, рассчитывая, что это позволит ей не быть отвергнутой в своём странном порыве. — Ты чё, бухая опять? — слышится сверху. Тон сомневающийся, недоумевающий, заставляет Джейд скомкано хихикнуть. — Если бы, — с сожалением вздыхает она, а после задаётся риторическим: — после того случая Карсон запретил мне пить, ты знал? Ниган… тёплый. Приятно настоящий, живой, с тихо стучащим в груди сердцем он производит неизгладимое впечатление абсолютного покоя. Да, он отрубил Рику руку, но прямо сейчас Джейд не может больше думать о Рике. Ей нужно думать о себе, пока она не сошла с ума окончательно. Быть сейчас здесь — маленький каприз, на который она идёт осознанно. — Мне жаль, что я перегнула палку, — признаётся она совсем тихо, — и, хотя от своей гипотезы я не отказываюсь, мне не следовало устраивать тот цирк. Ты должен понимать, почему я хотела задеть тебя за живое. — Твоё первое в жизни извинение по собственному желанию звучит как «прости, но я сделала это только потому что ты мудак, вот почему». Джейд вот ни разу не скучала по извечному недовольству Нигана, но всё же безмерно ему рада, ведь искала именно того, кому не будет наплевать. Недовольство куда лучше, чем ничего. К тому же, когда всё выглядит так странно, и она прижимается к нему щекой, пытаясь испытать как можно больше эмоций за раз. Да и пусть он не прикидывается, нет там этого упрёка в мудачестве! Хотя, так уж и быть, Джейд не очень уверена. — Нет?.. — как-то вопросительно опровергает она. — Да, Джейд. Она хмурится и, хотя этого не видно, намеренно морщит лоб сильнее необходимого. — Но ты и правда мудак, мы не можем отрицать этого факта, — выносит своё заключение Джейд. Она не со зла и не хочет снова поругаться, но в своей дерзости, кажется, вновь идёт по самому краю. Ниган, впрочем, не возражает. Он поднимает руку, прикладывая её куда-то к своему лицу, и Джейд интуитивно понимает, что он улыбается. Грудь под её щекой сотрясается беззвучным смехом. — Умопомрачительно, — со смешком выдавливает Ниган. То, что его удалось развеселить, наверняка хороший знак. — И что же дальше? Она не догадывается, какого продолжения он ждёт, ведь сказала всё, что хотела, и не видит смысла рассыпаться в наигранных сожалениях повторно. Можно вообще убрать опцию «разговор» из меню, Джейд будет достаточно лишь каких-то невербальных вещей, которые она может ощутить и надумать, лёжа со своим бывшим мужем-говнюком в одной постели. Подобные тихие моменты были в большом дефиците раньше, так что их новизна и ценность существенно возрастают в этот острый момент её жизни. — Ничего, — отзывается Джейд после долгой паузы. — Я не смогла больше ничего придумать. Но Нигана не устраивает туманность ответа: он без намёка на нежность берёт Джейд за подбородок, вынуждая приподнять голову и взглянуть на него. Зрительный контакт в таком положении не очень удобен, ведь взгляду в первую очередь предстаёт шея и массивный подбородок, но даже со всеми неудобствами Джейд замечает, как в полумраке сверкают глаза лидера Спасителей. В них не вожделение и не похоть, не холодный металлический отблеск, скорее опасная въедливость, способная разобрать любого человека на атомы. — Что ты тут забыла? — спрашивает он тоном, больше подходящим для деловых переговоров или вынесения ультиматумов. У Джейд слишком много вариантов, и она без шуток теряется в гуще возможных ответов. К тому же под этим серьёзным взглядом, просвечивающим насквозь, очень сложно даются любые оправдания. Подобное любопытство Нигана — нота недоверия. Не такого, которое могло бы оскорбить или расстроить, но без прикрас объясняющее, что он считает целью её визита сюда нечто, оторванное от реальности. Она качает головой, молча надеясь опровергнуть это, и думает о том, почему бы не назвать причиной и целью своё желание всё же договориться и уйти в вольное плавание. Но это не совсем правда именно для этого раза, поэтому Джейд прячет глаза, как-то стыдливо объясняясь: — Мне приснился плохой сон, — а после, рассудив, что прозвучало это по-детски, решает бахнуть кое-что посерьёзнее. — Кажется, я схожу с ума. Нигану не нравится и этот ответ. Он морщит губы, опуская её подбородок, и Джейд сразу же возвращает себе прежнее положение, прижимаясь щекой к его груди — видеть Нигана ей не обязательно, можно сказать нахрен не нужно, а вот чувствовать — увы, да. На её последние слова он фыркает, выпуская воздух через сжатые зубы. — Я серьёзно, — протестует Джейд. — Не знаю, почему, но хочу, чтобы ты это знал. Моя голова — тёмное место, и недавно там начало происходить совсем черти что. Или не недавно, не знаю. Вот, например… Ты видел тараканов в здесь, в Святилище? — Да, постоянно, — она успевает вздохнуть с облегчением, прежде чем понимает, что сделала это зря. — В твоей голове. Уже давно мечтаю набрызгать дихлофоса тебе в рот и посмотреть, что будет. Ах, если бы это только могло помочь! Джейд грустно улыбается, чувствуя, с каким напряжением сжимаются внутренности. — А я видела. Даже убила одного. Раздавила пальцами, представляешь? Это прямо кричит нам, что нихрена это не было по-настоящему, и я уже того… — она пытается свистеть и крутит у виска, — всё. Произносить подобное вслух отвратительно, цинично и совсем не отражает истинного градуса обеспокоенности. Джейд важно получить поддержку, ведь она разбита и изничтожена до основания этим грузом психических расстройств, но Ниган подозрительно молчит и не спешит открывать рта. Пальцы правой его руки ныряют в волосы, неприятно путаются в них и застывают в неподвижности — жест не задумчивый и не вселяющий уверенность, а в духе абсолютного покровительства, которое хотя бы сейчас стоило поубавить. — Это что же тебе приснилось, что тебя так косоёбит? — через целую минуту спрашивает он, очевидно приняв услышанное за какой-то гипертрофированный бред. Джейд вздрагивает. Ей снились Александрия, Рик Граймс и Смерть, что из родных рук пулей ужалила её промеж глаз. Она зажмуривается с такой силой, что под ресницами выступают слёзы; голова до сих пор гудит от тех, услышанных во сне, обидных слов и жёсткой позиции Рика на её счёт. В реальности всё было бы так же, верно? Он бы отверг её и выстрелил в голову. Джейд шмыгает носом и говорит абстрактное: — Как я умерла, — и, помедлив, добавляет: — из-за тебя. Услышав нечто подобное в свой адрес, она бы приняла это за неприятную данность из которой хочешь не хочешь, а нужно сделать выводы. Как это воспринимает Ниган — загадка всех загадок. Он вздыхает, наверняка подкатывая глаза, и хранит неопределённое молчание. — Что твоя психология, — едко интересуется он наконец, — говорит о людях, которые не умеют брать ответственность на себя и постоянно винят в своих косяках других? Джейд давится воздухом и прочищает горло, ставя на этом такой же акцент, какой ставила бы вопросом «извини, ты что, бредишь?»; Ниган мало того, что наглеет, предлагая ей устроить сеанс психоанализа для самой себя, так ещё и прямым текстом обвиняет её в безалаберности. Да, может иногда Джейд и перегибает, не может взять на себя какую-то ответственность, но сейчас — сейчас! — разве есть её вина в том, что происходит? — Ты сказал караульным пристрелить меня, — припоминает она, упрекая. — Не думаю, что это мой косяк или моя ответственность. — Но ты всё ещё жива. Не вижу проблемы. Джейд была бы рада, будь у неё какой-нибудь весомый аргумент, чтобы ответить, но его у неё нет, и она ощущает себя в тупике, где выгоднее принять точку зрения Нигана, чем оспорить её, поэтому приходится избегать продолжения этой темы любыми путями. — Люсиль сегодня в «боевом» раскрасе, — как бы невзначай переключается она. — Что случилось? Ниган то ли удивлён, что она заметила, то ли как всегда выпендривается. — Тебя не должно это волновать, — огрызается он. — Но меня волнует, — возражение звучит абы как, поэтому Джейд решает его сгладить: — не то, чтобы прямо волнует, просто интересно. Если быть совсем уж честной, это больше беспокойство, нежели интерес: ей плевать на незавидную кончину каких-то левых людей, но если это как-то связано с Александрией, то знать об этом она обязана. Даже если знание раздавит её окончательно. — Я бы предложил тебе угадать, но ты же выбесишь, — резюмирует абсолютную истину Ниган. Это в самом деле так, ведь Джейд волнует судьба только неприятных ему людей, и только о них она бы спрашивала, позволь он ей. — Мы вырезали тех ублюдков с газом. Они совсем поехавшие, так что пришлось положить всех. Ниган говорит об этом, как о свершившемся факте, пункте плана, который было необходимо выполнить — в его интонации ни грамма удовлетворения или довольства. Джейд вспоминает его слова, что убийства не доставляют ему удовольствия, и понимает, что он не лгал. Потом вспоминает ту ночь, когда Ниган устроил «знакомство» с александрийцами, раскроив головы Абрахаму и Гленну, и что-то не вяжется, пазлы никак не сочетаются между собой, будто они вообще из разных наборов. — Если тебе не нравится убивать, почему ты продолжаешь вести себя так, будто ловишь от этого кайф? — любопытство отдаёт той глубиной, погружаться на которую Ниган не любит, но Джейд интересуется не ради психологизма, а для себя. Она правда не понимает, что движет этим жестоким мужчиной и в какие моменты его вообще можно считать таковым. — Это отталкивает от тебя людей. — В том смысле, какой ты в это вкладываешь, люди мне в хуй не впились, — отрезает он удивительно быстро, даже не задумываясь над тем, что говорит, но притворяясь, что разобрался в побочных смыслах её намеков. — Ага, как же, — теперь приходит очередь Джейд самонадеянно фыркать. Только взгляните на эту непоколебимую скалу, у которой любимая жена увековечена в смертоносном оружии, а люди вокруг подобраны по определённой схеме! Абсолютно каждый человек близкого круга находится на своём месте не случайно, а намеренно поставлен туда, чтобы выполнял свои специфические функции. Ниган пытается воссоздать вокруг себя тихую гавань, тылы, куда можно отступить и быть на их территории кому-то нужным — от своей теории Джейд не отказывается вот прямо ни на секундочку. — Ты хочешь ещё раз пособачиться на этой почве, или что? Она не помнит, что конкретно на это отвечает, но точно знает, что к скандалу это не приводит и более того — плавно сводит разговор на нет, заменяя его вначале коротким обсуждением чего-то абстрактного и отрешённого от них обоих в равной степени, а после и вовсе переходит в безмолвие. Полностью удовлетворённую ощущением безмятежности без срывов в пассивную нервозность Джейд смаривает сон, но утро быстро вносит свои коррективы, возвращая мыслям сумбурность и хаотичность. То, что всё обошлось без кошмаров, уже хороший результат вчерашней выходки — ни один кошмар не смеет подкрасься к ней со спины, когда рядом похрапывает тело, способное дать фору всем из них. Ниган страшнее кошмаров, ведь он реален до зубного скрежета и ломоты в костях, как при простуде. Джейд даже думает об этом, как о болячке. Что-то вроде «подхватила Нигана, даже не знаю, наверное просквозило» или «сожалеем, но результаты тестов положительны, у вас Ниган». Он — не отрава, которую тебе могут подмешать в чай (а могут и не подмешать!), скорее какая-то хитровыдуманная дрянь, которая заползёт в тебя в любом случае, осядет, пустит корни и не вытравится потом ни одним лекарством. Джейд сомневается, что когда-то давно Люсиль сожрал рак, ведь это наверняка сделал Ниган. Она же, как подобает неизлечимо больному человеку, вроде бы даже смиряется. По крайней мере, такое впечатление складывается этим поздним утром, которое они встречают не по-своему спокойно разделив постель. Джейд знает, что возвращаясь, снова меняя дистанцию на ближнюю, она позволяет делать с собой все эти ужасные вещи, что Ниган делает обычно. Насилие, манипуляции, игра на нервах, жутко тикающее, как часовая бомба, уничтожение пункт за пунктом — всё это она будто бы готова терпеть. Джейд не готова. Совсем не готова, но её ночной визит сюда неприлично вопит об обратном. Да и разве могла она не прийти? В этой затянувшейся игре заядлого садиста, где был распланирован каждый ход, который вроде как должен был достаться ей? Фактически Джейд давно не на цепи, но ментально она до сих пор чувствует ледяные тяжёлые звенья, что от шеи идут вниз по позвоночнику и уходят к Нигану. К тому же иногда, как сейчас, Ниган вознаграждает её спокойствием. Он продолжает дрессировать её, продолжает дёргать за ниточки, поощряя за моменты, когда она ведёт себя хорошо или ведёт себя так, как он распланировал. Чтобы угодить ему, на самом деле, не нужно семи пядей во лбу: достаточно лишь быть в общем покорным, но эпизодически кусачим зверьком, и время от времени демонстрировать, что без него ты никто. Дышать, разумеется, стоит тоже с его позволения — запретить он не посмеет, но сам факт крайне ему польстит. Джейд приподнимает голову, рассчитывая оценить позу, в которой они встречают это утро: факт, что она уснула у Нигана на груди сам по себе нехилый такой отвал башки, и осознание, что хотя бы ночью до неё дошло лечь более обособленно, всего лишь утыкаясь в мужское плечо своим лбом, не делает его намного легче для восприятия. Эти копошения, похоже, будят Нигана, ведь он открывает один глаз, проглядывая на неё спросонья, и предпочитает начать день с упрёка: — Каких же, блять, размеров нужно иметь шило в заднице, что тебе даже не лежится спокойно? В таких ситуациях принято говорить «прости, я не хотела тебя будить» или «извини, я случайно», а после в невинном вежливом поцелуе жаться губами к помятой после сна коже. Но исполнить такое цирковое представление Джейд явно не по силам. Она пялится на своего бывшего мужа молча, как пластинку с любимой песней прокручивая в голове разные слова, которые когда-либо приходилось слышать из его уст, и понимает, что подобного человеческого отношения Ниган не дождётся. Не потому, что она такая злопамятная сволочь, а потому, что он тот ещё засранец, и относиться к нему как-то иначе против всех правил. Вместо ответа Джейд пожимает плечами и говорит: — Хотел бы спать — спал. Так и скажи, что всю ночь держал руку на пульсе, ожидая, пока я попытаюсь тебя прирезать. Она не очень задумывается над словами и, только когда это произнесено вслух, её осеняет: — Чёрт! — Джейд сокрушается совершенно не стесняясь, поскольку Ниган, так сильно любящий честность, должен оценить это. — Я ведь действительно могла это провернуть это сегодня. Почему моя долбанная голова работает с таким запозданием? Да в самом же деле! Ниган был в таком ступоре, что она пришла сама, начала ластиться к нему, что перерезать ему во сне глотку любым скальпелем из медблока не составило бы труда. Это было бы так умно, хитро и извращённо правильно, что Джейд прямо сейчас даже потряхивает от обиды. Будь она хоть немного стратегом, её действия могли бы положить конец нигановской тирании над всеми окружающими. И, может быть именно тогда, Рик принял бы её с распростёртыми объятиями, как своего человека, героя, что вёл свою игру и победил в ней. Она же сделала тот ход, какой сделала, и это удаляет её от хорошей стороны семимильными шагами, прочно закрепляя на теневом, противоположном фланге. — Как хорошо, — говорит ярчайший представитель теневой стороны, какой бы каламбур этот титул на ситуацию не накладывал, — что все уже поняли давно поняли, что соображаешь ты медленно. И такие заявления, скажу я тебе, это хреновый способ продолжить извинения. — Продолжить? — переспрашивает Джейд. — Что, вчерашних моих унижений не хватило? Равноценно было бы спросить, не надоело ли Нигану руководить общиной или ещё какую-нибудь заведомо глупую вещь, смысл был бы тот же. Конечно, ему не хватило ночных унижений, ведь в таком щепетильном вопросе не может быть предела, а только недосягаемая, намеренно дотянутая до невозможного идеала планка. Джейд вынуждена принять это как данность. — Что ты хочешь? — спрашивает она. — Я думаю, тебе стоит попробовать удивить меня. — А поконкретней? — на гадания и выдумки нет никакого настроя. Ниган пожимает плечами, ему просто срать. Джейд же всё равно понимает, на что он хочет намекнуть: когда женщина просит удивить её, это может значить всё, что угодно; когда об этом заводит разговор мужчина, вполне вероятно, что он просто хочет, чтобы ты его трахнула самым диким образом, которым только позволяет тебе воспитание. Джейд не шибко горит желанием это делать, но всё же делает, про себя называя это парадоксом Нигана. Живи они в другом мире и будь Джейд другим человеком, она написала бы про это научную статью. Щетина на его лице впивается в кожу уколами, инъекциями повиновения — жжение распространяется с пострадавших губ и подбородка стремительно, отзывается неровным колыханием сердца в груди, делая поцелуй каким-то робким, неуверенным. Будто в первый раз, хотя даже тогда Джейд была намного смелее. Пытаясь думать об этом, как о возможности затереть в памяти плохие сны и не менее плохие дни в одиночестве, помышляя о Нигане как о болезни и лекарстве в одном флаконе, она забирается на него сверху и находит пальцами крупную шершавую пуговицу на его джинсах; замирает и удивлённо поднимает брови, когда её руки оказываются перехвачены. — Святые иисусьи панталоны, вот это рвение! — ржёт Ниган. Очевидно заметив, как замешательство во взгляде Джейд вытесняется плаксивостью, он усмехается ещё хлеще, до обидного. — Никакой ебли, пока ты не сходишь в душ. От тебя несёт, как от мужика. — Я пряталась от тебя в медблоке больше недели, — с претензией на недовольство оправдывается она, — уж извини, условия там были так себе. Джейд демонстративно плюхается обратно на матрас, выпячивая губы, но злиться долго не выходит — эта провальная тактика, ведущая к уже пройденному этапу их отношений. С нажимом проводя языком по дёснам, она предпочитает попробовать что-нибудь новое, а потому смело интересуется: — Пойдешь со мной?***
Джейд вздрагивает, когда чужие руки замком смыкаются на талии, а в спину вжимается крепкая грудь — она настолько теряется в своих мыслях, что на какое-то время даже забывает, что ждёт кое-кого. Правда, Ниган хорошо умеет о себе напомнить. Он с непонятной усмешкой выдыхает куда-то в область между шеей и мочкой уха, потом, не целуя, по касательной мажет губами. Очевидно, всё упирается в то, что Джейд необходимо попросить. Она же молчит, и не потому, что играет в партизана, просто… как-то не складывается. — Я здесь. Что дальше? — в этой попытке поторопить её слышится нетерпение и желание прогнуть, а ещё немного наивности, якобы чтобы подчеркнуть, что Джейд сама правит балом. Бархатная хрипотца Нигана в душевой немного забивается шумом воды, но даже так сохраняет свой убийственный шарм и пускает его коже щекотные мурашки. Это происходит не от удовольствия, нет. Как бы Джейд не нравились такие объятия, она по-прежнему тяжело переносит его нахождение за своей спиной. Чувствует себя жалкой и уязвимой. — Ты ведь хотел продолжить получать извинения, — напоминает она, оборачиваясь. Кольцо рук становится чуть свободнее на секунду, но после сжимается с прежней силой. Пальцы то легко, то с требовательным нажимом поглаживают поясницу и постоянно норовят сорваться ниже, чем почти сбивают Джейд с мысли. Вода теперь бьёт ей в спину, а всё пространство перед глазами занимает Ниган — слишком близко они стоят, чтобы можно было увидеть что-то ещё. На таком расстоянии быть с ним приходится нечасто, и из ниоткуда всплывает понимание, что лучшая его черта — прокаченное по максимуму обаяние. Джейд даже не способна заострить внимание на отдельных деталях, только на впечатлении, которое он производит. Парализует и гипнотизирует страхом, обжигает до состояния покорности и мления, и сверху посыпает это всё трепетом, как при встрече с мессией. Никого Ниган не может оставить равнодушным, но только в ней, кажется, сплелись воедино отторжение с желанием, перемешались все производимые им эффекты. Джейд тянется к его лицу и припечатывает посасывающим поцелуем колючий подбородок. Делает это достаточно смело и вульгарно, чтобы на задворках сознания испытать стыд, и мысленно, с расстановкой, напомнить себе, что является ужасным человеком. Она не должна идти на примирение с Ниганом, но ничего не поделаешь, это уже происходит. Его большие ладони подминают под себя ягодицы, а тело легко подаётся вперёд, чтобы припечатать Джейд к стене. Она в свою очередь беззлобно пытается сделать вид, что хочет цапнуть его за подбородок. — Мы же не подростки в лагере, — усмехается Ниган, а после менторским тоном объявляет: — в качестве извинений придётся сделать что-нибудь повзрослее. Теперь, когда основной поток воды направлен на него, всё становится каким-то заоблачным. У Джейд похоже фетиш на мокрых мужчин и на мокрого Нигана в частности — глядя на то, как стремительно впитывают влагу его волосы и начинают липнуть к друг другу и к лицу, она вспоминает, как давным-давно впервые поцеловала и чуть не отдалась ему после ливня, промочившего их обоих. Никаких моральных принципов в ней не было уже тогда. — М-м-м, — не смотря на жар, ударивший в низ живота, Джейд мычит, симулируя активное непонимание, — накуримся травки в тайне от взрослых? Шутка кажется ей забавной, наверное, только потому, что с головой не всё в порядке, и, не желая узнавать мнение Нигана на счёт своих откровенно слабых способностей комика, Джейд целует его, запечатывая рот своими губами. Ей нужно чувствовать больше, нужно сжимать его плечи и бессовестно тискать мокрые волосы. Это помогает избавиться от сумятицы в голове, что разрослась за последние дни до удручающих масштабов. Хорошо, что хотя бы у Нигана с башкой всё в порядке, и здесь он потому, что хочет, а не вынужден искать лекарство от бомбёжек внутренних войн — его рука до синяков стискивает бедро, заставляя шипеть сквозь зубы, но всё же ловить от этого кайф. Их игры друг с другом воистину ненормальны. Он поднимает её ногу и тянет на себя, вынуждая вжиматься в его тело ещё сильнее, дрожать от близости и почти терять равновесие от неё же. Чувствуя, как он твёрд, как желает её, вторая волна стыда поднимается где-то в глубине, и Джейд приходится изловчиться, чтобы справиться с ней. Ладно, она просто крепко зажмуривается, надеясь, что Ниган начнёт действовать раньше, чем её сожрёт совесть. В некотором роде так и получается — он входит не как обычно резким толчком, а каким-то издевательским, чуть ли не по сантиметру, и Джейд приходится уставиться на него, как бы спрашивая, какого чёрта, и этим самым разгромить свой стыд в пух и прах. Глаза напротив — сама невинность, аж плюнуть хочется, но каким-то образом удаётся углядеть в них ожидание обещанного извинения. — Прости, — с готовностью выдыхает она, подаваясь чуть вперёд тазом, пытаясь сжульничать и насадиться самой. — Я погорячилась, и мне жаль. Правда. Теперь, когда эго Нигана хоть отчасти удовлетворено, он не медлит и спешит удовлетвориться сам: знакомый резкий толчок оказывается такой силы, что искры норовят посыпаться из глаз. Джейд выдыхает воздух слишком громко, так, что это больше походит на стон, и приобнимает Нигана, утыкаясь в его правое плечо лбом. В такой немыслимой близости к его коже она может сотворить разное, поэтому считает своим долгом сбивчиво уточнить: — Ты же… не будешь против, если я укушу тебя? — и понимает, что Ниган как никогда близок к тому, чтобы заржать во время траха. Впервые это для него или нет неизвестно, но вот в практике Джейд подобного случая точно ещё не было. Она ойкает от неожиданности, когда сильные руки подхватывают её под бёдра и отрывают от земли, в мгновение ока повышая и без того достаточный накал страстей на пару градусов. Без этой позы не обходится ни один эротический фильм, и Джейд искренне удивлена, чего это Нигана потянуло на эту романтическую похабщину, хотя её полностью всё устраивает. Она крепко, выбивая из его глотки дикий рык, обхватывает его ногами и прогибается навстречу его телу так, что холодную стену душевой чувствует только плечами и задницей. Вода хлещет большей частью на Нигана, так что целуя его, Джейд оказывается под тёплым водопадом капель, что щекочет лицо и добавляет свежести прикосновениям. Кажется, во время каждого секса с ним она считает, что после сможет переродиться, но каждый раз ошибается. Но хоть в этот раз должно же сработать? Это грабли, на которые наступать приятно именно в этом отношении: оказавшись с Ниганом в одной постели или, как сейчас, в душевой, ты быстро забываешь, какой он мудак, поскольку эта зараза отлично умеет расположить к себе тактильно. Умеет прижать и придавить так, чтобы это было приятно и хотелось забыться в сладко-горьком капкане настойчивых ласк. Весь Ниган такой — горько-сладкий, демонический, прижигающий, как тлеющая сигарета. Это всегда больно, но бодрит, без исключений приводит в чувство. Если подобное и можно назвать терапией, то только карательной. Из душевой они выходят, думая то ли каждый о своём, то ли вдвоём об одном и том же. Губы Джейд горят, и она тянет к ним пальцы, желая унять это постыдное жжение. Мысли в голове ленивые, но уже довольно осуждающие — было бы странно, обойдись всё без этого. Они подсовывают разные варианты, тянут в разные стороны и требуют совершенно противоположного, как всегда. Джейд не знает, чем это «примирение» ей аукнется, но точно знает одно: больше никогда и ни при каких обстоятельствах она снова не станет женой Нигана. Хватит уж, наигралась. Впрочем, отсутствие открывающего все двери титула накладывает определённые ограничения, можно сказать даже ущемления, и хорошо бы выяснить, что с этим со всем делать. А ещё лучше бы узнать, на какие отношения рассчитывает теперь Ниган. — Твои жёны не будут в восторге, что ты провел ночь с любовницей, — усмехается Джейд, пытаясь прощупать почву как можно ненавязчивее. Правда то, как она запинается перед произнесением слова «любовница», слишком подозрительно обнажает её истинные мотивы. Ниган взглядом окидывает её, привалившуюся плечом к дверному косяку его комнаты, следующую за ним всё это время без единой внятной причины, пытающуюся прямо сейчас как можно надёжнее закутаться в свитер, и улыбается. Это какая-то ироничная, тёплая улыбка, которой в его арсенале Джейд ещё не видела. — Хоть раз всё на своих местах, — туманно и не понятно к чему говорит он. Согласиться с этим сложно — у неё вот, например, абсолютно обратное впечатление, что всё поменялось со всем, и теперь они существуют вне привычной действительности и сами какие-то не такие. В голове некстати оживает упорство Джейн Дуглас, уверяющей, что всё и всегда можно решить спокойным разговором и просьбой без претензий, и Джейд осмеливается на нечто экстравагантное. Раньше она грезила, как вымолит свой билет на свободу, но заикаться об этом после секса и совместно проведённой ночи язык не поворачивается, поэтому приходится повернуть его в отношении чего-то менее важного. Или же более, что будет точнее. — Ниган, я… — неопределённо начинает Джейд, в волнении заламывая руки. Она не умеет просить, но здесь нужно переступить через себя любой ценой. — Я хочу попросить тебя кое о чём, но я не знаю, как об этом сказать, чтобы ты не взбесился. Он, очевидно, «взбешивается» только от этого: былая теплота уходит из взгляда как по мановению волшебной палочки, сменяясь ледовой твердостью и оценивающим укором. Джейд прячет глаза и остальное бубнит себе под нос: — Я знаю, что у тебя есть связь с Александрией, и вы уже однажды связывались, чтобы договориться о встрече, — сердце громко ухает в груди, когда такие решительные слова срываются с губ. — Можно мне поговорить с Риком? Пять минут, о большем не прошу. Мне важно узнать, как он после, ну… думаю, ты понимаешь. Всё это ни о чём, и Джейд испытывает потребность объяснить, для чего ей это. Она должна знать, насколько Рик её ненавидит. Обязана понять, насколько тот сон оказался пророческим. Она пересиливает себя, поднимая взгляд, и, глядя на Нигана, критично усмехается, обозначая: — Сложно заключить сделку с совестью, когда ты не знаешь, о чём тебе договариваться.