Утопая в океане ненависти, Я — твой сломленный слуга — преклоняю колени. Violet Orlandi ft. Ai Mori — Down With The Sickness
В куче замудрённых философских трактатов, в которых без стопки крепкого пойла не разберётся ни один обыватель, существует идея, что-то вроде «всё, что ты можешь себе вообразить, может произойти на самом деле». В сложившейся ситуации Джейд остаётся только активно, до скрипа шестерёнок в голове, воображать, что её диковатая просьба будет удовлетворена. Хотя бы не из чувства долга, а из жалости. По Нигану, правда, не скажешь, что ему жаль её — он абсолютно нечитаемый, закрытый. Тёмные глаза мажут по Джейд расфокусированным, мутным взглядом, а челюсти напряжённо сжимаются — это чистая, отборная, как деликатес, укоризна. И будто бы не было этих совместных минут в душе, обоюдного жара влажной кожи и произнесённых извинений. Они снова застывают друг напротив друга, как на поле брани, и это снова беззвучная кровопролитная война. — С хуя ли, моя милая глупая Джейд, я стану это делать? Обращение отзывается в груди раздражением и хрен пойми почему — трепетом. Приходится качнуть головой, прогоняя оттуда лишние попытки оценить происходящее, и утвердиться во мнении, что Ниган и сам как-то растерян. Не ждал, что она попросит такое? Не был уверен, что она осмелится заговорить об этом вообще? — Потому что даже хаос иногда делает что-то созидательное, — за красивыми словами прячется укор и наивная вера в то, что нельзя быть разрушительным двадцать четыре на семь. Серьёзно, это невозможно. Брови Нигана изгибаются, а уголки губ ползут вниз, позволяя весьма странной гримасе оказаться на лице — это реакция где-то между абсурдом и закономерностью. В конечном итоге он усмехается с ожесточением, можно сказать невербально насмехается, и Джейд нутром чувствует, как тяжелеет вокруг неё воздух. Звуки фантомной битвы звучат у неё в ушах током крови, толкаемой ускорившимся сердцем. Ниган берёт со стола брошенный туда ещё ночью ремень и, словно это требует критично много его внимания, поочерёдно просовывает его в шлёвки. Позволив себе небольшую заминку, Джейд подходит ближе. Не понимая зачем, ловит мужские руки в свои и с настойчивостью, которая берётся разве что из воздуха, вытягивает ремень из пальцев, делая всё самостоятельно. Так, например, чтобы достать до двух шлёвок на спине, ей приходится почти обнять Нигана, совершенно не дела ради прижимаясь всем телом и утыкаясь носом в контрастно напрягшееся плечо. Манипуляция ли это с её стороны? Наверняка. Только Джейд сама не знает, какого толка. — И что же с этого поимею я? — любопытствует Ниган, и бархатная сиплость его голоса лезвием задевает нервы. Джейд вздрагивает, отстраняясь на расстояние достаточное, чтобы чувствовать себя хуже, но безопаснее. Не поднимая взгляда и отмечая зарождающийся тремор в руках, она на произвольное, условно подходящее отверстие застёгивает ремень, хотя мечтает затянуть его, чтобы Нигана разрезало пополам или на худой конец сжало так, что повредило органы. — Всё, что захочешь. Слова спрыгивают с языка самостоятельно, и, скривившись, Джейд вынуждена поднять взгляд на стоящего напротив, дополняя свою мнимую уверенность безмолвной просьбой. Глаза Нигана серьёзные, цепкие, как у стервятника. Взгляд, перемещающийся по её лицу, высматривает что-то, способное намекнуть о желании капитулировать и отказаться от столь громкого обещания, но не находит. Джейд знает, что подобного на её лице нет, какой бы сомневающейся она не чувствовала себя внутри. — Тебе не придётся по душе то, что я могу захотеть. Это речи истинного дьявола, верно? Букет из искушения, дурных последствий и возможности отказаться, которой на самом деле нет. Это не равноценно тому, чтобы проиграть кому-то желание. Это равноценно тому, чтобы проиграть кому-то жизнь. Джейд ненавидит оказываться на этом чёртовом перекрестке. — Плевать, — она решительно мотает головой, но совсем нерешительно оправдывается: — Либо так, либо я больше никогда не усну. Физиономия Нигана становится недовольной, и Джейд знает, в чём тут причина — он терпеть не может, когда она заводит разговор о Рике, когда в своих речах признаётся, что готова на многое лишь ради него. Это соперничество чистой воды, и едва ли соперничество двух врагов. Скорее, — почти безусловно, — это чисто мужские тёрки за право утвердить себя первостепенно важным для какой-то женщины. Ничего личного. Просто архетип. Инстинкт. У Джейд сводит живот, и ей горько от осознания, кем она в сложившейся ситуации является для них обоих. Канатом, перетягивать который весело. Детской машинкой, которую нужно оставить подле себя во что бы то ни стало. — Почему ты не позволил мне уйти? — поддавшись сумятице в мыслях, Джейд уходит куда-то в дебри. Пытается снова понять чужую мотивацию и разобраться в нюансах, хотя тысячу раз зарекалась не делать этого. Может, всё как-то иначе. Может, она сгущает краски. — Ёбнулась? Я позволил тебе уйти и даже распорядился, чтобы тебя проводили, — правый уголок губ Нигана ползёт вверх, образуя поистине токсичную ухмылку, — просто с небольшим условием. — Смерть — весьма внушительное условие. Джейд поднимает глаза и смотрит на Нигана без намёка на укор, позволяя ему самостоятельно, как терпкое вино с каким-нибудь экзотическим вкусом, смаковать кисловатое, слегка забродившее понимание, что она здесь только потому, что хочет жить. «Ты ведь этого хотел, верно?» — на периферии сознания мысль, обращённая к бывшему мужу, переливается красно-рыжими огненными всполохами. В Джейд и самой теперь живёт немного ада, что полыхает всеми соответствующими оттенками. Не скажешь, правда, что желание Нигана привязать её к себе и получить над ней плохо поддающуюся описанию власть теперь доставляет ему удовольствие, и Джейд знает почему. Нет ни грамма приятного в том, когда человек, которого ты оставляешь подле себя, остаётся там из чувства страха за собственную жизнь, и только поэтому. Даже совместный секс, каким бы горячим он не был, будет отдавать этой горечью. — Хочешь связаться с Риком, — говорит Ниган, — придётся играть по моим правилам. — Ладно, — молниеносное согласие удивительно даже для неё самой. — Чтобы это не значило, я в деле. То, что сейчас происходит, в равной степени нетипично для них обоих. Диссонанс вгрызается в нутро своими молочными, но очень острыми зубами, находит своё прибежище на их лицах. На лице Нигана уж точно. Там смесь просто дикая, выкручивающая кости. Недовольство и его антипод. Обида и триумф. И, если первое ещё похоже на всполох личных катаклизмов, которые никак не трогают Джейд, то второе намекает, что ничего хорошего ждать от разговора с Риком не стоит. Ниган придумал настолько ублюдские правила, которым она пообещала следовать, что обернётся чем-то плохим. В который раз. На зов откликается… Мишонн. Джейд требуется всего пару секунд, чтобы идентифицировать её голос и ощутить себя злобной сварливой женой, ревнующей своего благоверного ко всему, что движется. Грёбаная парламентёрша! Неужели ей не сидится спокойно, и нужно обязательно влезть абсолютно во всё?! Нигану тоже либо слишком хорошо знаком её голос, либо на определённые выводы его наталкивают красноречивые эмоции, что наверняка перекашивают лицо Джейд. — Шоколадка! Какой сюрприз, — а радости-то в голосе сколько, будто встретил свою старую подругу. — Я понимаю, что кто-то должен вытирать Рику слюни, особенно теперь, но чтобы он помимо горячей сиделки обзавёлся ещё и секретарём в твоём лице, это что-то новенькое. Вау! Он хотя бы платит тебе? Или потрахивает, как то положено делать с секретаршами? Мишонн кошачьим шипением посылает его к чёрту, и Джейд пробивает на нервное ха-ха. Послать Нигана к чёрту равноценно тому, чтобы положить мороженое в морозилку и сделать вид, будто это что-то сверхъестественное, инновационное. Впрочем, эта дурость закономерна: там, в Александрии, людям просто невдомёк, что на самом деле представляет собой лидер вражеской стороны. Они не могут представить демонизм его величия, тонкий химизм его диктатуры, которая вроде бы установлена добровольно. Издалека таких вещей не рассмотреть, даже если смотреть в военный бинокль. — Не нужно выпускать свои коготки, пантера, — смеётся Ниган, — мне просто нужно поговорить с твоим боссом. Разумеется, легко добиться этого не получается: Мишонн всеми силами препятствует тому, чтобы разговор состоялся, но Джейд заранее знает, кто выиграет в этом противостоянии. Нигану приходится применить угрозу — лёгкую, основанную лишь на манипуляции чувством вины. В его арсенале есть вещи намного, намного хуже, однако он берёт один из самых простых и самых результативных методов: предлагает Мишонн решить, что заденет жителей Александрии сильнее — то, что он пару минут потолкует с их лидером о своём, или то, что прямо сейчас как большой серый волк подберётся к их свинарнику, дунет посильнее и, как в сказке, домик развалится на куски. А она — Мишонн, — имея возможность предотвратить последний расклад, ничего не сделала, ведь предпочла охранять душевное спокойствие Рика Граймса. К удивлению, это срабатывает почти без пререканий. Пускай неохотно, но Мишонн бурчит что-то в духе «твоя взяла» и просит подождать. Через неполные три минуты, которые Джейд неотрывно пялилась на часы, из рации слышится знакомый голос. — Ри-и-и-ик, — в ответ Ниган тянет имя Граймса, как какую-то песню, не забывая довольно щуриться. Страшно подумать, сколько удовлетворения и чувства превосходства вспыхивает в нём в момент, когда он всего лишь слышит голос своего противника, даже не видит его. Впору ревновать, да как-то не та ситуация. — Или мне лучше звать тебя однорукий Джо, а, приятель? Знаешь, в месте, откуда я, пацаны всегда играли в пиратов. А ты, думаю, сейчас ни на что не способен, кроме как вспоминать детство и ссаться под себя, — Ниган замолкает на мгновение, а после хмыкает: — или шоколадка помогает тебе с твоими, м-м-м… нуждами? Женщины ведь очень любят всяких убогих. Тупые остроты не похожи на экспромт, кажется, они готовились и вынашивались какое-то время, а теперь рады войти в этот странный стендап и зарекомендовать себя публике. Джейд горько от мысли, что Рик вынужден выслушивать это всё по её вине, из-за того, что она захотела обмолвиться с ним словом, и как всегда не подумала ни о чьих чувствах, кроме своих. — Я отключаюсь, — ставит перед фактом голос из Александрии. Джейд невольно делает шаг вперёд, надеясь выхватить рацию и остановить Рика, любыми способами заставить его выслушать, потому что другой такой возможности у них скорее всего не будет. Ниган разгадывает это рвение и осаждает его выставленной вперёд ладонью и горячим, как угли, предупреждающим взглядом. «Держись подальше», — говорят его вспыхнувшие глаза. И приходится покорно замереть на месте, наблюдая, как возможность осуществить задуманное утекает сквозь пальцы. — Даже не выслушаешь? — это вопрос, подходящий какой-то сплетнице. — Боже, Рик, ты такой нетерпеливый. Молчание на другом конце подбивает Нигана продолжить. — Мог бы послушать хотя бы из уважения к стараниям, которые кое-кому пришлось приложить, чтобы договориться на этот счёт, — он вздыхает, мечтательно возводя глаза к потолку. — По идее я должен злиться и не вестись на все эти уговоры, но меня только что так хорошо трахнули, что я расположен идти на уступки. Ещё бы я не был расположен! Ты бы видел, как мы только что порезвились с нашей общей знакомой. Она была очень… убедительна на этих переговорах. Джейд чувствует, как её щеки заливает краской, а грудину — злобой. Хочется заткнуть поганый рот Нигана собственными руками, замуровать его, запретить делиться такими вещами с кем-либо без её ведома. Хотя разве не дала она согласие, когда сказала, что будет играть по его правилам? Но ведь она даже не могла представить, что Нигану взбредёт в голову хвастаться грязными подробностями их времяпровождения! Затаив дыхание, Джейд ждёт реакции Рика, осознавая, насколько ей стыдно перед ним, даже когда он далеко отсюда. Она должна положить этому конец, но не шевелит и пальцем. — Я рад, что вы разобрались с тем, что и куда вставлять. Но был бы ещё больше рад, если бы вы научились держать это за закрытыми дверьми. Резкие нотки сарказма в интонации Рика настолько незнакомые, что передёргивает. Насколько же там изменилась его жизнь с потерей руки, насколько поменялся его характер и отношение к ней? Хотя на неё в этот момент никто не смотрит, Джейд прячет глаза. — Ты такой ханджа, фу, — осуждающе цокает Ниган. — Это как-то связано с тем, что мять сиськи ты теперь можешь вполовину менее эффективно? М-да, согласен, одной рукой особо не намнёшься, но что поделать… — Хватит! — не выдерживает Джейд. — Дай сюда. К удивлению, Ниган передаёт ей рацию. Момент истины оказывается испорчен болью в стянутом напряжением животе, потливостью рук и такой внутренней дрожью, что мысли в голове перемежаются в неправильном порядке. Пластиковый корпус тёплый на ощупь и ещё хранит температуру касаний предыдущего владельца. Глядя на физиономию Нигана, застывшую в ожидании, скрашенную мазками любопытства, Джейд вообще забывает, что она хотела сказать человеку, который сейчас на другой стороне ждёт каких-то слов. Она жмёт на кнопку связи, — та неприятно люфтит под пальцами, — а после подносит коробку связи к губам, и на выдохе произносит: — Рик? — как будто сомневается, что он по-прежнему там. Там для неё. Четверть минуты тишины становится знатным испытанием для нервов, но потом рация извергает шипение, и с того конца слышится: — Джейд, — не вопросительное, как у неё, а какое-то обезличенно-утвердительное. Её имя и этот голос, кажется, были созданы друг для друга. Иначе не объяснить, почему по коже бежит целый вооружённый отряд из мурашек и зябкой дрожи. Всё ещё не зная, что говорить, Джейд прикрывает глаза, не в силах взять контроль над губами, которые расходятся в мимолётной улыбке. Она отступает от Нигана на пару шагов, как бы рассчитывая выбить хотя бы грамм приватности — ей совсем не по душе, что он будет стоять здесь и слушать, вглядываться своими тёмными глазами, подмечать все детали и слезливые колыхания диафрагмы, ломающие голос. — Как ты себя чувствуешь? — неправдоподобно интересуется она. Неправдоподобно лишь потому, что нервничает так сильно, что даже не может внятно выразить своё беспокойства. Из Александрии приходит вначале смешок — нервный, осуждающий (или это только так кажется), и только потом ответ. Сухой и формальный, как строчка вырванная из контекста деловой переписки. — Уже лучше. Джейд вздрагивает, поскольку точно знает, что это значит на языке Рика Граймса. Всё было очень, просто очень плохо, однако только сейчас на горизонте начинают маячить какие-то мнимые улучшения. Чувство вины обжигает, пытаясь приласкать перцовым жжением последние куски оставшейся в ней моральности. Сон, вероятно, был вещим, и Рик злится на неё так сильно, что это не описать и не замолить. Тем более вот так, издалека, дистанционно. — Надеюсь, оно того стоило? — позволяет увериться в худшем его голос сквозь радиопомехи. Рик как бы… не осуждает, но журит. Показывает своё недовольство и вместе с тем — холодность. Во рту пересыхает, намертво приклеивая язык к нёбу. — Что именно? — Ниган. — Давай, Джейд, скажи Рику то, что он хочет услышать, — подначивает вышеупомянутый. Джейд зыркает на него, прицельным разъярённым взглядом просит заткнуться, не влезать. Но, поймав ответный взгляд в недрах которого можно калить железо, схлопывается. Это одно из тех чёртовых условий. Она не может воспротивиться в этом. Нужно давить, ковырять Рика, лезть грязными руками в его раны лишь потому, что так сказал Его Величество Ниган. Потому, что она согласилась. Сталкиваться с последствиями своих необдуманных решений — отстой. — Только секс с ним, если тебе взаправду интересно. Как человек он дерьмо собачье. И, признаться, я бы чувствовала себя менее паршиво, не будь это правдой. Джейд водит глазами по комнате, как если бы была в западне и искала выход. В этой трагикомичной ситуации, где она буквально зажата между двумя мужчинами, она обнажена до предела, вывернута, распотрошена перед ними обоими. Это понимает даже галлюцинация: она, всё это время стоящая за спиной Нигана с выжидающе скрещенными руками, мотает подбородком, как бы говоря «нет, не так, ты опять делаешь всё неправильно!» А после рассудив, что невербальные сообщения для Джейд слишком сложны, говорит уже вслух: — Ты выбила этот разговор, чтобы извиниться, конфетка. Так какого же хрена ты теперь обсуждаешь то, что происходит у тебя в постели?! Джейн Дуглас говорит о логике, целесообразности и установлении личных границ. Джейд аж потряхивает от злобы. Почему ею умудряется манипулировать даже её собственная галлюцинация, фантомная девочка, которой она могла бы стать, не помчавшись по разрушительному пути так самозабвенно, будто под ногами дорога из жёлтого кирпича, а не зловонное болото? И всё же. Джейд снова жмёт на кнопку связи и, поднося рацию к губам, не даёт Рику вставить и слова. — Я просто хотела извиниться, — говорит она. — Можешь не принимать извинений, я просто хочу, чтобы ты выслушал, — пауза. — Выслушал меня в последний раз, Рик. На другом конце — тишина, замешательство. Джейд готова поклясться, что Граймс сейчас хмурит брови, сдвигая их к переносице и пуская по лбу полосы морщин, которые ей всегда так хотелось разгладить. — В тот день, — молчание приходится принять за знак согласия, — всё вышло из-под контроля. У всех нас. У тебя не вышло бы убить Нигана, потому что он только этого и ждал и держал поблизости людей, готовых разорвать тебя на куски. Так вышло, что о своей безопасности в тот момент он думал гораздо сильнее тебя. Джейд бросает взгляд на Нигана, пытаясь понять, догадался ли он, что это был этакий комплимент. — Резня это не то, чего мне бы хотелось. И клянусь, я просто хотела предотвратить бойню. — Чего ты добиваешься сейчас? — Я? Боже, Рик, чего я могу добиваться?! — она почти переходит на крик, на тональность истерики, и сила голоса соизмерима с воплем. — Я хочу, чтобы ты знал: я плохой человек, всегда им была, но никогда, — слышишь? — никогда я не хотела, чтобы это распространялось на тебя. Чтобы это как-то задело тебя или ты пострадал из-за моих ошибок. Вот, чего я хочу. Чтобы ты просто знал, что мне очень жаль. Даже понимая, что радиочастоты сожрут часть слов шипением и помехами, Джейд продолжает говорить: — Я не знала, чем это обернётся. Я бы не приблизилась к тебе ни на шаг в тот день, если бы знала, что всё закончится вот так. Умолкнув, удаётся прийти к неутешительному выводу: сама Джейд на такое бы не купилась, её совсем не проняло бы. И это всё при том, что в событиях, о которых идёт речь, она не пострадала, в то время как Рик лишился руки, был демонстративно унижен и использован. Она пытается примерить на себя все эти условности и понимает лишь одно — если бы человек, даже косвенно повинный в ампутации какой-либо части её тела, попытался извиниться, то она возжелала бы его смерти в два, а то и три раза отчаяннее. Уповать остаётся только на феноменальное всепрощение Рика, но едва ли тут способно помочь и оно. — Я бы предпочёл этого не слышать, — признаётся Граймс, и воображение Джейд само дорисовывает, как устало он прикрывает глаза в этот момент и трёт подбородок, сокрытый под жёсткой щетиной. Пускай рация не передаёт его тяжелого вздоха, но он явно имел место быть только что. — В конце концов это ничего не меняет. Но если… Джейд щёлкает кнопкой полного отключения связи, и этот щелчок, обрывающий предложение на середине, отдаётся у неё в ушах громким пистолетным хлопком родом из того сна, где Рик выстрелил ей в голову. Сейчас, правда, она стреляла сама в себя, не пожелав выслушать главного. Так нужно. Она, оказывается, совсем не хочет знать. Нет никакого дела до чужого прощения, ведь во главе стола не могут стоять слова. А вот факт, что ты принёс извинения, выразил своё пресное раскаяние — вполне. Это шаг вперёд к прощению самого себя, что куда более важно, чем прощение от других. Руки, держащие рацию, кажутся Джейд чужими, незнакомыми. Она смотрит на них с недоумением и ужасом, переминаясь с ноги на ногу и ловя приступ отрешённости от самой себя такой силы, что хочется во всё горло кричать от страха. Но она не кричит. Комната, словно ловушка из Индианы Джонса, сжимается в размерах, норовя зажать её меж своих бетонных стен, но не зажимает. Ниган пялится, собираясь задать вопрос, но не спрашивает. Всеобщее бездействие на мгновение рвёт в клочья остатки ситуации, Джейд перестаёт понимать, кто она и где она. Пространство вокруг заливает монотонностью, будто холст, на который выплеснули краску, сокрыв под случайными брызгами некогда прекрасное полотно. Утопая в пустоте и давясь тем, что по какой-то причине забивает лёгкие, Джейд понимает, что хочет вдохнуть. Очень-очень. — Спасибо, — сиплость голоса немного заземляет, но режет по ушам безбожно. Мир покачивается, стряхивая с себя часть вылитой краски, но он всё ещё нестабилен, чужд. Руки не становятся более родными, но Джейд узнаёт свой шрам из коллекции «плохому суициднику и лезвие мешает» и медленно шевелит пальцами. Они реагируют, значит её. Значит, все это тело принадлежит ей. Ниган, когда то убивший кучу времени, чтобы приучить её к благодарностям, сейчас только раздражённо фыркает. Хочется вмазать. Всё это — его вина. Джейд в самом деле готова броситься на него с кулаками, позабыв обо всём, но слишком хорошо понимает, что, приблизившись, сможет лишь разрыдаться, вжимаясь лицом в крепкую мужскую грудь. Моля о сочувствии, капле тепла и защите. Её нужно спрятать от чёртового мира, и кто как не Ниган способен это устроить? Может быть, он даже обнимет её в ответ, прижмётся к виску сухими губами, изогнутыми в плохо скрываемой усмешке, и скажет, что всё будет хорошо. Она не поверит, но отлегнёт. А потом она снова решит попросить прощения. Не важно, за что, лишь бы это оживило так же всеобъемлюще, как их совместный поход в душ. Именно по этой причине Джейд не двигается с места. Она бросает Нигану рацию. Не швыряет, а направленно направляет прямиком в руки, чтобы он точно поймал. Он ловит, но остаётся недоволен: — Ещё раз кинешь любое средство связи, будешь самолично работать ебливым почтовым голубем, мотаясь из одной вшивой части Америки в другую на реактивной тяге моего подсрачника. Эти слова… Боже, неужели они так необходимы? Неужели она в самом деле позволила обращаться с собой в такой манере, разрешила Нигану быть конченным говнюком без единого повода, просто так? И дело отнюдь не в том, что Джейд могла бы повлиять или исправить его, — как раз это сделать невозможно в принципе, — но ведь… Это её границы, которые она могла бы выставить и оберегать с пеной у рта, сдавать позиции, а потом снова бросаться в бой, как в первый раз. А во всей суматохе событий, затерявшись среди границ других людей, Джейд боролась, набивала синяки и получала ожоги за отстаивание чужих интересов. Не своих. Вот и оказалась в точке, где никто ни во что её не ставит. Ниган — кукловод. Манипулирует и продавливает, втягивает в свои спектакли, откалывает кусок за куском от её воли. Рик Граймс — рычаг давления, который она сама установила и выставила на всеобщее обозрение, хвастаясь. Хвастаться было нечем: он ведь никогда не давал Джейд надежд, афишируя их дружбу не сильнее, чем заботу о любом другом члене группы. Она сама… Что ж, она сама давным-давно вбила себе в голову мысль, что ни на что не способна. Это было правдой, но не потому ли, что она сама в это поверила, разочаровалась? В дурном полуобморочном состоянии эти мысли ошеломляюще свежи, как глоток воздуха, входящий в лёгкие, наполовину заполненные водой. Словно шоры спадают с глаз. Вместо выводов, правда, пока приходит эмоциональность — живот скручивает от омерзения, тошноты. Кружится голова и хочется плакать. Как особое требование последних крох самоуважения: плакать не перед Ниганом. Джейд на грани слышимости ещё раз благодарит его за состоявшийся разговор с Риком коротким, ёмким «спасибо». Других слов из неё не выбирается, это и так слишком много. Она медленно, в прострации, выплывает из комнаты лидера Спасителей, словно подсознательно делая всё для того, чтобы её остановили. Но Ниган не шевелит и пальцем.***
Произошедшее, пускай и оставляет свой отпечаток, никак не влияет на общую событийную направленность дней: всё возвращается на старый маршрут, хотя казалось, что какие-то стрелки этих проржавевших рельсов должны были оказаться переведёнными. Разговор с Риком снимает с души один булыжник, но их по-прежнему много у Джейд на шее. Не удосужившись прояснить нюансы их теперешнего общения с Ниганом, она продолжает слоняться по Святилищу исключительно с осторожностью вора, боящегося быть пойманным с поличным, и ночует в медблоке, задумываясь о том, как Карсону и Чарли осточертело такое соседство. Хочется решиться на что-нибудь этакое, но не выходит. Держит слабость, боязливость и вместе с тем — нежелание что-то менять. Пускай всё собирается в снежный ком и катится вниз со склона самообладания как можно быстрее, Джейд устала препятствовать. В свободные дни Эмметт травит смешные байки, чего за ним ранее не замечалось, а по ночам регулярно приходится выслушивать отповеди Джейн Дуглас. Она чихвостит так, словно помешалась на необходимости противостоять абсолютно всему, что видит из галлюциногенного пузыря своих причуд. Джейд, к своему стыду и удивлению, всё чаще соглашается с ней, и дело не всегда лишь в том, что ей хочется тишины. Иногда этот карманный психотерапевт, воплотивший все её стремления и опошливший их со всей необузданной страстью, бывает прав. По-своему, в мелочах, но бывает. Признать это — значит уступить в принципиальной борьбе за саму себя, но знаете что? Уступить собственному глюку куда легче, чем кому-либо ещё. Вместо удара по самолюбию приходит лишь колючий укол в подреберье, и только. В один из вечеров Ниган заглядывает к ней сам. Это неожиданно и заставляет теряться в догадках. Святилище стояло на ушах весь день, и Джейд часа четыре проторчала у окна, с высоты разглядывая, как массовое собрание во дворе сменяется отдельными мельтешениями, снующими туда-сюда людьми и въезжающими машинами. Даже медикам пришлось поучаствовать в этих общественных мероприятиях, но они, вернувшись, не проронили ни слова и отказались что-либо объяснять. Джейд была как на иголках весь день, а вечером, когда увидела Нигана, всё стало совсем худо. Предчувствуя неладное, её желудок сделал кульбит, пока глаза неотрывно следили за бывшим мужем, невозмутимо вошедшим в комнату и столь же невозмутимо плюхнувшимся на её топчан-кровать. Это ужасно нагло, но полностью в его духе, так что Джейд не осмеливается сказать хоть слово против. — Чем обязана? — спрашивает она, силясь сделать так, чтобы голос звучал ни чуть не теплее, чем кубик льда, который только что извлекли из морозилки. Ниган выразительно поднимает бровь. Значит недоволен. Приятно знать, что за время, прошедшее с их первой встречи, Джейд всё так же способна создавать эти эмоции в нём буквально из воздуха. Правда, с парой ударов секундных стрелок удаётся понять, что его недовольство есть ни что иное, как отражение её собственного дискомфорта, и только. Сидящий вразвалочку Ниган подаётся назад, упираясь лопатками в стену, а после, испытующе глядя на Джейд, расстёгивает ширинку. — Я устал. Поработай, — не говорит, а ультимативно заявляет он. И совсем не понятно, когда это она успела продаться ему в рабство. Джейд ощущает злобу, покалывающую на кончиках пальцев, и, лишь бы сделать хоть что-то, испытующе скрещивает руки на груди. — Почему бы тебе не потребовать этого у своей жены? Ну, знаешь… у одной из. Пропорционально тому, насколько ей нравится собственное возражение, оно бесит Нигана. Он ворчит и недоумевает, почему с ней всё всегда должно быть так сложно. Возникает небольшая перебранка, которая оканчивается тем же, что и всегда: новыми обидами и старым-добрым удовлетворением друг друга. Ха. Как будто кто-то сомневался, что разногласия такого рода они могут решить как-то иначе, кроме как через постель. — Ниган, — зовёт его Джейд, когда дыхание становится достаточно размеренным, чтобы говорить. Она садится на топчане, только что заменившим им королевское ложе, и, подтянув колени к груди, смотрит, как Ниган надевает снятое в процессе. — Кто я для тебя? Наклонив голову на бок, Джейд прикладывает все силы к тому, чтобы звучать как более беспристрастно (она ведь тут совсем не на признание в любви напрашивается!), но краем сознания всё же беспокоится о том, как поступит, если Ниган сейчас вдруг бахнет что-нибудь сентиментальное. Он же реагирует типичным и даже сильно ожидаемым закатыванием глаз. Будто у всех мужчин в игрек-хромосоме прописана такая реакция в ответ на подобные вопросы. — Заноза в моей заднице, от которой я планирую избавиться. В груди с хирургической точностью ковыряется возмущение. Джейд держит рот закрытым лишь потому, что ждёт продолжения, ей кажется, что помимо этого Ниган будто собирается сказать что-то ещё. Но он не говорит, и тогда она взрывается, но совсем не злостью, а непониманием. — Избавиться? Ниган безразлично дёргает плечами, показывая, что его полностью устраивает это слово и ему плевать, сколько побочных смыслов можно за ним разглядеть. Сложно сказать, откуда в нём разом появляется столько брезгливости и холодности, ведь ещё пару минут назад… Джейд поджимает губы, чувствуя себя уже столь привычно грязной. Можно вляпаться в дерьмо, можно — в Нигана. И вряд ли потребуется много ума, чтобы догадаться, насколько второе страшнее первого. Они ведь даже не переспали друг с другом в этот раз. Так, поигрались, как подростки, только что начавшие изучать чувственные стороны взрослого удовольствия. Джейд до румянца стыдно, что мгновение назад ей было достаточно лишь его пальцев между ног. Это было резко и испытующе, грубо, и вместе с тем — очень хорошо. Теперь же ей настолько хреново, что, вздумай даже вдруг Ниган рассыпаться в страстных признаниях, не стало бы ни на грамм лучше. Возразив ему десяток минут назад, Джейд почувствовала себя такой непокорной, самостоятельной, что возгордилась этим и, даже оказавшись подмятой тяжестью мужского тела, позволив мозолистым пальцам пробраться под кромку свитера и вульгарным прикосновением прижечь некоторые и без того разгорячённые участки кожи, всё ещё чувствовала себя победителем. Даже тогда, когда решила расплатиться за изнуряющую ласку ответной лаской. Однако сейчас пелена с глаз спадает, и она ощущает себя шлюшкой до мозга и костей, с которой можно вытворять всё что угодно, и ей это будет нравиться. Джейд чувствует слёзы, скопившиеся в уголках глаз, и на Нигана это почему-то тоже производит неизгладимое впечатление. Он вздыхает, наклоняясь, и его шершавая ладонь прижимается к её щеке. — Ну-ну, кексик, не плачь. От тебя нужно было избавиться давным-давно, мы просто оттягивали неизбежное. Джейд — живой человек, женщина, и конечно ей хочется нежности, особенно от того, кто эту нежность даёт такими маленькими, ничтожными порциями. Но она берёт за запястье руку Нигана и вместо того, чтобы прижать её плотнее, отводит от своего лица. — Поздновато для утешений, — голос звучит безэмоционально, но не потому, что она пытается сделать его таковым, а просто так. — Ты получил, что хотел. Уходи. Это, пожалуй, единственный раз, когда упрашивать Нигана не приходится. Он качает головой, и совсем не понятно, какая эмоция или мысль за этим скрывается, а после разворачивается и уходит быстрым шагом, держа в руках свою кожанку и демонстративно топая тяжёлыми сапогами. Джейд кажется, что она сделала что-то не так. Это привычный отблеск вины, которым Ниган научился манипулировать, извлекая его при необходимости в любой удобный момент. На этом всё заканчивается, как выясняется с утра — окончательно, в долгосрочной перспективе. Ещё до того, как встаёт солнце, Эмметт объявляется на рабочем месте с дурными вестями: он рассказывает о сути вчерашних телодвижений во дворе Святилища и о том, что сегодня Спасители и Александрийцы сойдутся в борьбе, как то планировалось ранее. Врач избегает слов «война» или «бойня», словно не хочет афишировать очевидных масштабов грядущей встречи. — На этот счёт Ниган, — говорит он, — дал весьма недвусмысленные указания по поводу тебя. Джейд переваривает информацию как мультиварка, чьи лучшие годы давно позади — то есть изрядно тупит. Потом спохватывается: — Какие ещё указания? Карсон прячет взгляд лишь на мгновение, но этого уже достаточно, чтобы понять, что именно скрывалось за вчерашним нигановским «избавиться». Накатывает такая злость, и вместе с тем — такое бессилие, что горло аж сжимает воем. Джейд прикрывает глаза, считая про себя причины прямо сейчас выйти в окно, как когда-то давно это предпочла сделать Вивьен, но покорно ждёт, пока Эмметт словом рубанёт последние сомнения. — Ты должна будешь поехать с ними, — кашлянув, всё же сообщает он. Удивления услышанное не вызывает, напротив способствует равнодушному ступору, под руководством которого разыгрывается воображение. У Джейд даже не ёкает в груди, когда в мельчайших деталях она представляет, как на глазах Рика и всей Александрии Ниган перережет ей горло или тюкнет по затылку своей тяжеленной Люсиль. Бесспорно, это будет выгодно для него. Вдобавок — красиво и эффектно. Этим он сможет дать понять абсолютно всем, насколько на самом деле он жёсткий мужик, насколько его нужно бояться, и вместе с тем сделает то, что хотел. Избавится от неё. Два зайца одним выстрелом. Джейд озлобленно трёт щеку, к которой прикасался Ниган сегодня ночью, и злится. Да как он смел пытаться утешить её перед всем тем, что задумал?! Грёбаный эгоистичный козёл, который играет с чувствами других в русскую рулетку! Да и она тоже хороша, ведётся на это из раза в раз, как ребёнок, которого вместо конфеты подманивают лаской. Безумие, сплошное безумие! В ней, в Нигане, во всех вокруг. Ситуация исковеркана и испорчена, не на такой расклад Джейд надеялась. Хотя она-то ни на что особо не надеялась… просто мечтала, что Судьба сама выведет её на ту тропу, по которой стоит пройти. Что ж. Коль эта тропа оказалась дорогой на эшафот, Джейд остаётся только задрать голову повыше и пройти этот путь с достоинством. — Полагаю, тогда я должна начать собираться, — отрешённо сообщает она Карсону. Тянет вниз кромку своего свитера и как-то жёстко, незнакомо для самой себя усмехается: — Как там говорят? Разоденьте меня и смотрите на мою смерть? Эмметт лишь качает головой.