Открылись окна небесные

Ночь опускалась на Убежище Митравы: кутала в бархат неба — темно-синий, почти осязаемый. Облака поднялись, рассыпались хлопьями, и теперь ветер гнал их на юг, за белоснежные шапки горного перевала. Внизу, в расщелине, еще можно было разглядеть блеск водопадов и темные провалы пещер реликтов, которые теперь, почему-то, выглядели совсем не опасными. Джаал не помнил, когда в последний раз видел Хаварл настолько красивым. Но знал наверняка: он еще не раз увидит планету именно такой. Дождь прекратился несколько часов назад. Словно по щелчку пальцев: он даже не заметил, как это произошло. Просто в какой-то момент стало очень тихо. Настолько, что даже мысли в голове показались Джаалу слишком громкими, слишком неправильными среди лесного безмолвия. Земля на вершине Убежища все еще была влажной. Когда стемнело, ее заволокло туманом: густым лиловым маревом, в котором почти ничего нельзя было разглядеть. Лишь тускло мерцали шляпки люминесцентных грибов, над которыми роились полчища крохотных легкокрылых стрекоз. Все это было сначала: облака, земля, дождевые капли на темном боку шатла. А в конце были темнота и звезды. Настоящие, а не те, что Джаал показывал Саре у себя дома еще совсем недавно. Были липкие от вина губы и шум в голове. Промокшее короткое одеяло и ее пальцы — повсюду — жаркие. Шепот, пробирающий до самого позвоночника: тысяча и одна глупость в перерыве между короткими, торопливыми поцелуями. Он прижимал Райдер к земле, запрокидывая ее руки над головой, а она бормотала что-то о его матери и об объятьях, вскрикивая, когда он касался языком кожи на ее шее. Кажется, были обещания и клятвы. Обеты, обязательства, шутливые угрозы. Даже спустя годы Джаал не мог с точностью сказать, что именно происходило той ночью. Виной тому крепкое ангарское вино или что-то другое, но воспоминания обратились туманом: лиловым и сладким, как плоды квиллоя. Одно лишь помнилось с точностью до мелочей. Закрывая глаза, ангара, как наяву, видел хрупкую женскую фигуру у самого края башни, закутанную в тонкую ткань его накидки. Ветер играл ее светлыми волосами, когда она повернулась к нему, улыбаясь. — Чувствуешь? — спросила, глядя на него, сонного. Тогда Ама Дарав поднялся с промерзшей за ночь земли и, не сомневаясь, шагнул вперед. Остановился: на полушаге — полувыдохе, напротив нее, и на секунду показалось, что во всем мире никого больше нет. Что их только двое, и что этого вполне достаточно. — Да, — ответил он. — Я чувствую. Джаал не помнил, когда в последний раз он открывал кому-то свое сердце. Но знал наверняка: никого и никогда он больше не впустит в него так глубоко.