Тропа в небо

Глава 2

♬ Руслана — The Same Star ♬ Проснулся он на рассвете от назойливой мороси. Небо завесило низким и тяжёлым пологом из серых туч, а зарево на востоке напоминало разлитое нерадивой хозяйкой молоко. Чонин почти не чувствовал холода и сырости, потому что весь взмок. Голова буквально раскалывалась на части, и всё вокруг казалось погружённым в душное марево — дурной сон никак не желал заканчиваться. Он пощупал лоб ладонью и пришёл к выводу, что у него жар. Соображать получалось медленно. Тем не менее, Чонина хватило на подсчёт времени на дорогу до Юмма и обратно, чтобы прикинуть расклад. Наставник Квон наверняка сообщил о нападении волков и пропаже Чонина, но поисковый отряд охотников вряд ли добрался до места к утру. Зато Чонин мог пойти в нужном направлении, чтобы оказаться ближе к поисковикам. В лесу Чонин всегда ориентировался очень хорошо и никогда не терялся. Он помнил, что бежал в западном направлении от пустоши, значит, ему требовалось двигаться обратно — на восток. Прямо к молочному рассвету. Покинув ельник и добравшись до смешанного леса, Чонин подыскал подходящую упругую ветку орешника, срезал и сделал себе посох для опоры. С посохом идти было уже веселее, пусть и не так отлично, как на двух здоровых ногах. Жар сменился ознобом, но Чонин надеялся, что ходьба поможет разогнать кровь и вывести из раны всю заразу, которая могла туда попасть. Хотя бы к вечеру после долгой ходьбы ему должно полегчать. К полудню Чонин нашёл крошечный ручей и только тогда понял, как сильно хочет пить. На радостях припал к воде, но быстро опомнился и постарался поначалу пить маленькими глотками и с перерывами. Потом посожалел, что набрать воды не во что, с другой стороны, вечером его должны найти, так что и потерпеть можно. После короткого привала Чонин зашагал дальше в нужном направлении. Шёл уже медленнее — нога заболела сильнее, и наступать на неё стало неприятно. Промучившись с километр, Чонин всё же остановился и сел на пожелтевшую траву, оперевшись спиной о ствол осины. Собирался просто немного отдохнуть, но оклемался, лёжа на земле. Разлепил веки и уставился на тёмное небо. Было ещё темнее, чем прошлой ночью — ни одной звезды из-за густой пелены туч. Идти в такой темноте Чонин не мог. Следующий рассвет стал последним, что он запомнил отчётливо. Было жарко, а голова кружилась так, что Чонин толком ничего дальше двух-трёх метров от себя не видел. Посох он где-то потерял и просто старался последовательно переставлять ноги. Мышцы гудели и ощущались настолько же тяжёлыми, как если бы их свинцом залили. Чонин проверил ногу: срезал ремни и полюбовался на воспалившуюся рану. Его познания в медицине оставляли желать лучшего, но он точно чувствовал себя хуже, чем должен был. И не понимал, почему. Да и ране полагалось немного подсохнуть, только кровь сочилась по-прежнему. Иногда боль в ране утихала на время, а кровь переставала течь по каплям, но потом боль просыпалась вновь. Чонин всё равно продолжал идти — просто смотрел, как левая ступня сменяет правую, пока в глазах не темнело. После темноты он видел собственные исцарапанные руки с грязными ногтями, отталкивался ими от земли и снова смотрел, как левая ступня сменяет правую, правая — левую, левая — правую... Потом нырял во тьму опять. Лесные звуки сливались в одну непрерывную мелодию, а после он различил журчание. Добирался до ручья ползком, пил жадно и долго, окунул голову в живительную прохладу — полегчало. Он хотя бы смог встать и нормально пройти ещё с километр. Затем снова смотрел на ступни и временами отключался. Чонин не знал, сколько дней прошло, но он явно одолел большее расстояние, чем ему полагалось, однако даже намёка на знакомую пустошь не увидел. В довершение всех злоключений на него что-то рухнуло сверху. Резкая боль в левом боку прояснила, что рухнуло не что-то. Кто-то. Руки заученно схватились за рукояти ножей. Чонин хрипел от навалившейся на него тяжести, стискивал зубы от боли и просто кромсал неведомого врага как получится. Куртка на груди поддалась, и новой волной боли обожгло плечо. Задыхаясь, Чонин рванулся вверх и впился зубами в непонятного противника. В рот забилась густая короткая шерсть, потом Чонин добрался до горячей плоти и сцепил зубы. Шумное фырканье сменилось скулёжом. Чонин слабо дёргал руками, втыкая ножи во что-то твёрдое, и сводил челюсти всё сильнее, пока не ощутил во рту вкус железа, смешанного с солью. Было вкусно. Очень. Настолько вкусно, что Чонин забыл о ножах, выронил их и ухватился за непонятную тварь, чтобы притянуть ближе и вцепиться зубами намертво. Челюсти он так и не разжал, даже когда в глазах потемнело окончательно. Он не знал, сколько прошло времени, но потом на него мощной стеной обрушились запахи и звуки, вдавили в землю сокрушительным натиском. До тошноты и ошеломляющего головокружения. Он испуганно вскинулся, распахнул глаза и шарахнулся назад, потому что прямо на него пялилась громадная чёрная кошка с оскаленной пастью. Потребовалось оглядеть её целиком, чтобы опознать пуму. Правда, она казалась Чонину гораздо крупнее, чем должно бы. И потом, как обухом по голове, прилетело, что это не пума гигантская. Это сам Чонин крошечный. Он опустил голову и увидел свои руки. Лапы. У Чонина из горла вырвался звук, на который человек точно был не способен. А потом он взвизгнул, едва коснулся левой задней земли. Смотреть на заднюю лапу было точно паршивой идеей. Зато Чонин полюбовался ещё и на разодранный левый бок. При желании он мог бы попытаться слизнуть кровь с шерсти на груди и под передней левой. Как ни странно, на четырёх лапах он чувствовал себя вполне нормально и удобно. Точнее, на трёх. Стена запахов и звуков не становилась менее мощной, но с каждой минутой Чонин лучше понимал её и читал почти как карту. Обнюхал для начала самого себя и получил чёткое представление, что выглядит жалко и мелко, словно настоящий волчонок, которому от силы полгода. Да и мех на нём был мягким и пушистым, до полноценной волчьей шерсти как пешком до Солнца... Обнюхав пуму, Чонин пришёл к выводу, что она некоторое время голодала, почему и рискнула напасть на человека. От отчаяния. Чонин немного прошёл на трёх лапах по старой тропе, пробуя на запахи каждый сантиметр пути. Кабаний запах почти стёрся и едва держался, но тропу проложили именно они. Старый запах. Стало быть, кабаны ушли давно, вот пуме и не повезло с охотой. А потом Чонин замер — повёл головой влево, настороженно принюхиваясь. Пахло металлом, дымом, нарубленными дровами и углём. Слабо, едва уловимо, но Чонин чуял. Надежда придала сил, и Чонин пошёл по тонкому запаху, не обращая внимания на другие. Ковылял на трёх лапах, капая кровью на пожухлую траву — рана на боку при каждом движении доставляла беспокойство. Видимо, края расходились, но перевязать себя Чонин не мог, потому что не представлял, как ему вернуться в прежний вид. Он и не представлял, как оказался в нынешнем. Впрочем, в его состоянии это роли не играло. Сначала стоило хотя бы выбраться поближе к людям, и прямо сейчас волчий нюх вёл Чонина в верном направлении. Только силы кончились раньше, чем Чонин достиг цели. Он едва переставлял лапы, пока они вовсе не подевались куда-то. Потом он полз. Дополз до высокой насыпи и ткнулся носом в песок. Всё. Отбегался. Запах настойчиво лез в нос и даже ощущался на кончике языка, но сил, чтобы сдвинуться хоть на сантиметр, просто не осталось. Даже заскулить не вышло. — Волчик... Чонин замер от тихого голоса, что прозвучал где-то высоко над ним. — Бедненький... Я осторожно. Не бойся. Прохладным тронуло бок — до лёгкой боли в ране. Чонин заскулил на пределе слышимости — из последних сил. — Потерпи, волчик. Чонин слабо взвизгнул от пронзительной боли, когда его обернули чем-то тёплым и подняли. — Прости. Тебя надо перевязать. А ты тяжёлый. В крови весь... Но пушистый. Уютная ладошка тронула мех между ушами, погладила. Чонин зажмурился, потому что отчётливо слышал размеренный стук сердца, чувствовал всем телом. Как видно, кто-то прижимал его к груди и старался нести осторожно. Пахло чистой кожей, яблоками и едва уловимой горчинкой полыни. Пахло для Чонина. И сердце билось тоже для Чонина. Он тихо лежал в тёплом свёртке и ничего не хотел. Сейчас у него было всё. Вообще всё. Только для него. — Мам, его надо перевязать. Много крови. Кажется, его кто-то покусал. — Сэхун-и, что на этот раз ты... Господи, твоя куртка! Женский голос сменился мужским. — Немедленно брось это! — Но, пап, волчик совсем маленький. Он весь в крови и... — Положи! Дорогая, быстро всё собирай. Уезжаем немедленно! Сэхун, тебе что сказали? — Папа, его надо перевязать! — Детский голос зазвенел от ещё непролитых, но готовых вот-вот хлынуть слёз. Тонкими пальцами по меху между ушами — до упоительного блаженства. — Хочешь, чтобы нас увидели рядом с окровавленным волчонком? Нас же всех убьют на месте! Они даже разбираться не станут, виноваты или нет. Крови на руках им довольно, а за волчат они рвут в клочья всех без разбора. — Но он же погибнет, папа. — Туда ему и дорога. Дай сюда. — Папа! Папа! Чонин безучастно отнёсся к новой волне боли и затих на песке у дороги, всё ещё завёрнутый в детскую курточку. С трудом приоткрыл глаза, чтобы посмотреть, как рослый мужчина тащит супругу и сына к маленькому грузовику, где кузов был забит обшарпанными коробками. Худенький нескладный мальчишка в полосатом свитере отчаянно упирался и раз за разом оглядывался на Чонина. — Папа! Ну, пап! Пожалуйста! Мы же можем забрать его и увезти с собой! Нельзя его тут бросать! Он же погибнет... — Замолчи сейчас же! — Отец подхватил мальчонку и запихнул в кабину. Убедившись, что его подопечные в машине, забрался в кабину сам, захлопнул дверцу и выкатил с обочины на дорогу. Мальчик высунулся в окошко, продолжая кричать и тянуться рукой к Чонину. После крики и урчание мотора затихли вдали. Только почти рассеявшийся дым из машинной трубы неспешно опускался на землю. Чонин смежил веки и остался лежать там, где оставили. Осудить отца мальчика он не мог — тот поступил так, как их всех всегда учили. Никогда и ни при каких обстоятельствах не трогать волчат. За волчат волки вправе убивать без суда и следствия. Причём за любых — и диких, и не совсем. Чонин потянул носом. Рядом с ним витал всё тот же запах чистой кожи и зелёных яблок, слегка сбрызнутый горчинкой полыни. Когда смог подняться на дрожащих лапах, обнюхал бежевую куртку, испачканную кровью. Запах исходил от плотной ткани. Как последняя ниточка, что всё-таки порвалась. Чонин не осуждал отца мальчика, но не отказался бы побыть у мальчика на руках ещё немного — спокойно и уютно. Он придвинулся к краю насыпи, хотел спуститься, но аккуратно не вышло. Лапы подвели, и он скатился по склону. Преодолевая боль, доковылял до кустов, там и свалился. Было плохо, но ухнуть во тьму не получалось. Чонин просто лежал под голыми ветками и ждал. К вечеру смог подняться и поковылять куда глаза глядят. Да уже и разницы особой не осталось — он не превращался обратно. Из-за боли думать не получалось. Он просто шёл, когда мог. А потом уже казалось, что он всю жизнь был на лапах, с хвостом и в меху. Запахи и звуки не воспринимались больше стеной, он просто отчётливо чуял их и мгновенно определял, что и какой означал. Ориентировался в пространстве даже без помощи глаз — по одним запахам и звукам. Спустя вечность в нос шибануло резким и опасным. Волк. Волки. Много. Сильные волки. Неправильные. Или... как раз правильные? Запах должен был отпугнуть — территория занята. Но волки не нападали на одиночек, и у Чонина просто не осталось страха, чтобы бояться. Только безразличие. Его вело всего одно желание — найти сухое место, где можно упасть и больше не вставать. Он нашёл такое на берегу реки. Гладкие камни осеннее солнце не успело согреть, но они хотя бы были сухими. Чонин вытянулся на правом боку, зажмурился и попытался задремать. Боль давно стала привычной и почти не мешала. — Видок ещё тот, конечно, но явился. Чонин и ухом не повёл, хотя голос узнал. — Кто это его так? — А этот голос принадлежал лопоухому волчонку-ученику. По боку провели тёплым, почти невесомо. — Пума. Он её загрыз. Неплохо для волчонка, брат До? — Всё равно. Чанёль, отнеси его к Матриарху, пусть займётся новым подопечным. Чонин рассчитывал, что его сейчас сгребут без всякой осторожности, а потом швырнут куда-нибудь, если учесть недавнее отношение лопоухого парня, но здорово просчитался. Поднимали его бережно и аккуратно, а несли очень осторожно. — Потерпи, мелкий. Матриарх До быстро поставит тебя на ноги. Будешь как новенький. Руки у Матриарха золотые. Чонин учуял тепло и горячие запахи раньше, чем оказался в уюте сам. Его уложили на мягкое, а после под нос сунули что-то, резко пахнущее как смесь из молотого льда и ржавых гвоздей. Запах отдался ломотой и невыносимой болью во всём теле так, что и голос, и дыхание перехватило разом, а после Чонин рванулся из незнакомых рук и сверзился на пол, ощутимо ударившись коленями. Тупо пялился на разбитые руки, которыми упирался в обмазанный глиной пол. Недолго, правда, потому что сознание почти сразу ухнуло в черноту и погасло.