Глава 7
♬ PAWA — Droga Krola ♬ Утром на выскочившего из душного тепла Чонина обрушился холодный ливень. Деревянное ведёрко ещё и больно стукнуло по ступне. За плетёной изгородью захихикали, а после оставалось лишь слушать звуки от мягкого топота по примятому снегу. Тао торопливо затащил его обратно, высушил жёстким полотенцем и отправил мелких к Матриарху, чтобы принесли Чонину другие рубашку и брюки. Нынешние пришлось бы долго сушить. Потом Тао сбегал наружу и осмотрел следы. — Старшие, точно говорю. Только это мне, наверное, полагалось оказаться под водой. Чтоб вонь отбилась. Чонину принесли всё-таки сухую одежду, но урок он выучил и не спешил никуда врываться с разбега. За завтраком Кёнсу и его свита чуть ли не цвели и пахли. Чанёль то и дело стрелял в них смешливыми взглядами. — Почти волк, а туда же, — тихо буркнул Чонин. — Чанёль? Ну, он вредный, конечно, но не опасный. Он сам по себе такой. Щенок и есть щенок. Советник говорил, что у него пора взросления растянется надолго. А может, и вовсе не пройдёт. Тем не менее, день у Чонина не задался. После завтрака занятие в лесу проводил тот самый охотник Кан, и Чонин всё пытался рассмотреть шрам у него на шее, пока не дошло до обращения. Обратился Чонин нормально по привычному уже воспоминанию и запаху. Задание тоже выполнил и даже нормально обратился обратно. Правда, с одеждой у него всё равно не получилось. После обращения он потянулся за брюками и замер, когда на ладонь капнуло горячим, вязким и тёмным. Раз, другой, а потом закапало часто. Тогда только и дошло, что у него носом хлынула кровь. Кан громко завыл. Выл долго, а после подхватил Чонина на руки, не обращая внимания на сопротивление. — С места никому не двигаться, пока не вернусь, — велел он и развернулся к лесу. У Чонина перед глазами всё поплыло, но тропу к пещере Советника он узнал. Кровь горячим капала на грудь, а Кан запрещал откидывать голову назад. — Наклони сильнее. Пусть вперёд льёт. Чонин затих, стараясь не двигаться вовсе, потому что остро кольнуло спину между лопатками. Потом заломило. Кажется, у него стали трястись руки, а пальцы свело судорогой. — Вот ведь... Дыши, волчонок. Просто дыши ровно. Полегчает. Сам бы попробовал дышать ровно, когда из носа хлещет, и нормальным вдохом с кровью захлебнуться можно... — Давай сюда. Услышав голос Советника, Чонин закрыл глаза и перетерпел, как его передавали из рук в руки. — Доложи Патриарху. Дальше Чонина нёс уже Советник. Зашуршал плотный полог. Озноб отступил в душном тепле. Запахи Чонин не различал — нос был в нерабочем состоянии. Его уложили на топчан, закутали в мягкую шкуру и прижали к носу свёрнутую ткань. Потом заставляли пить сладкую до приторности гадость. На языке остался навязчивый вкус мёда, отдававшего воском. Советник отобрал тряпку, пропитавшуюся кровью, сунул свежую и прижал ко лбу пригоршню холодного снега. — Ну как? Чонин не отреагировал на низкий голос Патриарха. — Ожидаемо. Сам знаешь, он поздно к нам попал. От десяти до двенадцати — лучший возраст. А он уже почти молчащий. Тело не выдерживает. Но лучше сейчас, чем ещё позднее. — Выдержит? — Выдержит. — Сказать, чтобы не разрешали ему... — Нет, не нужно. Лучше сейчас пусть его поломает. Так будет безопаснее. Тяжело придётся, конечно, зато быстро. Помается с месяц, как раз до ученичества. Зато после забот не добавит. — Хочешь держать его пока у себя? — А есть другие предложения? Пока кости не встанут как следует, и тело не придёт в порядок, волчишка никому спать спокойно не даст. Поживёт у меня пока и побегает в шкуре подольше. Чтоб не тревожить никого больше. Ночами вообще ад будет — придётся настои делать да кормить мясом с хрящами и костями. Замучаешься патрульных посылать ко мне за всем необходимым, чтобы он хоть на время притих. Тело-то привыкло за пятнадцать зим быть одинаковым, никогда раньше не менялось, а тут пришлось. И всё не сходится. Надо выправлять всё, что выправить выйдет. Лучше за раз отмучиться. Сразу чтоб всё правильно. Чуть пораньше бы — прошло не так болезненно. Но если бы да кабы... Чонин старался дышать ровно и не двигать даже ресницами. Спина болела зверски, но он терпел. Пока не возникло жуткое ощущение, что все кости в теле шевелятся сами по себе, а мышцы сокращаются вразнобой, будто собственной жизнью живут.***
Обед начался с весёлого обсуждения предстоящей церемонии объявления новых учеников. Это касалось Кёнсу напрямую, потому он благосклонно слушал, но вскоре отвлёкся. Чего-то не хватало. Смутное непонятное ощущение вызывало беспокойство. Кёнсу демонстративно уделил внимание еде и быстрым взглядом из-под опущенных ресниц окинул всех за столом. В дальнем конце одиноко сидел Тао и без особого аппетита ковырял ложкой в миске. Место рядом с ним пустовало. Вот это изменение в ауре Кёнсу и ощутил. То, что его раздражало. Приблудный волчишка был никем, но по неведомой причине привлекал к себе внимание. Кёнсу мимо воли всегда находил его взглядом и отмечал — здесь. Матриарху смуглый волчонок не нравился. Совсем. "Хлипкий и слабый. Мурзатый. Сразу видно, что не наш. И глаза подлые никогда не опускает. Хоть кол ему на голове теши. Ещё и смотрит так, будто гвозди взглядом заколачивает. Не волк, а змеюка какая-то. Порченый волчонок. Такого в былые времена зимой в лес отнесли бы и там бросили, чтоб Солнце обратно прибрало и очистило". Отец на Матриарха грозно зыркал, а после каждый раз наказывал держать язык за зубами. "Не городи чепуху. Волчат в лесу оставляли только тогда, когда те бы точно не выжили. А он ничего так. Слабый, но руки-ноги на месте, не беспомощный. Дитя не отвечает за отца, уймись. Да и надежды почти не было. Но коль уж наш, то нашим пусть и будет. За волчат весь Род кровью отвечает. За всех. Поголовно. Даже за самых паршивых — закон ты знаешь, так что не скули мне тут". Матриарх снова принимался говорить, что им такой волчонок в Роду не нужен, но смотрел за волчонком так же, как за другими. Иначе было нельзя. В Роду за волчат отвечал Матриарх. За всех скопом. И если волчат воспитали недостойно, это вина Матриарха и пятно позора на Род. Честь Рода Матриарха беспокоила в первую очередь, вот отец и не волновался особо из-за ворчания. Не нравится волчонок, ну и ладно. "Тебе с ним под одной крышей не до смерти жить". Про отца волчонка Кёнсу ничего не знал. Об этом не говорили. Только в общих чертах. Жил в Роду, ушёл, спутался с женщиной-бетой, наплодил выводок, из которого только один вот оказался по крови волком. Но Кёнсу всегда отличался наблюдательностью, потому сразу понял, что отцу и Матриарху говорить об ушедшем альфе не особенно и хотелось. А после Кёнсу случайно узнал, что тот самый альфа и Матриарх были истинными. Он и подумать о таком не мог, когда ночью брёл в каморку за ковшиком воды, чтобы напиться. Путь проходил мимо комнаты отца, а там шумели, вот Кёнсу и затаился. — Им хватает наглости просить дозволения для собаки повидать щенка! — тихим голосом возмущался Матриарх. — Это его мать. Почему нет? — Да потому! — Ну так это ему запрещено ступать на земли Рода, а она никто. Пусть приедет. — Ни за что! Слышишь! Я не потерплю на своей земле эту суку! — Задетая гордость? Но когда он от тебя отказался, её ещё не встретил. — Мне плевать. Пусть скажет спасибо, что приютили его отродье! Мне на змеёныша пялиться ещё не один год. Он сам порвал узы истинности, вот пусть и расплачивается. Ноги его не будет тут. Ни его ноги, ни его сучки, ни его пёсьих выкормышей — никого. Я воспитаю волчонка, как велит долг. И, уж поверь, это более чем достаточная жертва. Даже не смей поднимать этот вопрос ещё раз — он закрыт. Нет. — Она тоже мать. — Ах, так?! Ну я скажу тебе сейчас, кто она... — Вопрос закрыт, — тяжко вздохнул отец, признавая поражение. Вот тогда Кёнсу отчасти понял, почему отцу волчонка запретили ступать на землю Рода. Потому что Матриарх мог потерять контроль. К тому же, от Матриарха отказались, а ничейный омега — это хуже всего. Матриарха спасло, что на него нашёлся претендент, успевший перехватить право пары при чужой стойкой метке — не всякий волк рискнул бы. Наверное, Патриарх пытался подчинить уходящего альфу, и тот обменял свою пару на право свободы. Это было почётно, но Матриарх так и не простил истинного альфу. Кёнсу поглядывал после на смуглого волчонка, не умевшего выражать покорность, и пытался представить, как выглядел его отец. Что в нём такого особенного, если Матриарх до сих пор помнил и бесился? Особенному быть полагалось, раз уж смуглый волчонок привлекал внимание. Непонятно, чем только брал? Тощий, угловатый, тёмный, трясся как заячий хвост, ёжился и мёрз даже в учебных домах. Казался мелким и хрупким. Чуть ли не все косточки сквозь кожу светились. И такой неправдоподобно грациозный. Стремительный и порывистый, но всё равно удивительно грациозный. — Это он-то мелкий? Да ты себя видел? — ржал Чанёль. Кёнсу себя видел, но он сам не ёжился и не трясся, ходил гордо и уверенно. Хотя на месте смуглого волчонка он не рискнул бы при таком жалком виде вести себя неподобающе. Этому жалкому щенку из одного инстинкта самосохранения следовало опускать глаза перед старшими. Но тот не опускал. Никогда. И на Советника смотрел без почтительного страха. Даже когда Советник вёл его обнажённого через селение к дому кузнеца, всё равно держал голову гордо вскинутой и не опускал глаза. И Матриарх верно говорил — глаза у волчонка были неправильные, странные. Будто в самом деле взглядом гвозди заколачивал. Одним взглядом — по самую шляпку в дерево. — Тот, кто не ведает страха, умирает первым, — говорил Советник. Кёнсу ему верил. И ему казалось, что смуглый волчонок тоже не ведает страха, стало быть, умрёт первым. Матриарх прав — порченый волчонок. Ещё и постоянно на деревья лез повыше. Один такой дурной. А если б свалился? Не сваливался, правда, но всё равно дурной. Что вообще на деревьях интересного? На деревьях только белки и птицы торчат. Но прямо сейчас Кёнсу не давал покоя один вопрос. — И куда этот подевался?.. — Хм? — Чанёль придвинул к нему доску с рыбным пирогом. — Который с Вонючкой всегда. — А, убогий этот жаворонок... Говорят, после обращения скрутило. Он же поздник. Советник прибрал в берлогу. Глядишь, сожрёт втихаря. — Чанёль весело засмеялся, сверкая белыми клыками в хищных гримасах. — У него вообще имя есть? Имени смуглого волчонка никто из старших не знал, а Чанёль поскрёбся к Кёнсу после заката и доложил, что порченого волчонка звали Чонином. И Советник до сих пор держал его у себя. День тянулся за днём, а Чонин за общим столом не появлялся. Вонючка Тао сидел один и злобно зыркал глазами в ответ на мелкие подколки. Кёнсу уже решил, что и церемонию принятия в ученики Чонин пропустит, но ошибся. На церемонию Чонина привёл Советник, поставил на нужное место и отошёл. А Кёнсу не сразу даже понял, что видит того же мальчишку. Чонин больше не ёжился и не трясся, и тогда только стало заметно, какие у него плечи широкие, гордо развёрнутые, а шея сильная и гибкая. Так и остался тощим и костлявым, но больше не выглядел жалким и меньше, чем был на самом деле. Между Кёнсу и Чонином маячили ещё девять волчат, и Кёнсу проходил назначение в ученики раньше. Он как раз развернулся лицом ко всем, чтобы услышать имя будущего наставника — охотника Кана. Тут дверь распахнулась, чтобы впустить в дом опоздавшего старика. Порыв ветра заставил язычки пламени заплясать и швырнул Кёнсу в лицо лавину запахов. Ничего необычного, если не думать о том, что из всего букета для Кёнсу остался всего один — с горчинкой. Неуловимо похожий на его собственный, только с горчинкой. Тот, которым не удавалось надышаться. И не удавалось понять, чей. Точно не Чанёля. Чанёль пах раскрошенным сладким печеньем и крапивой. Вонючка ничем не пах. А впереди маячили девять кандидатов — выбирай любого. Запах точно принадлежал кому-то, кто был Кёнсу одногодком, но кому именно? Манящим ароматом раздувало лёгкие до боли в рёбрах. Кёнсу даже ничего не запомнил из церемонии. Отстоял всё как во сне. Ну а когда все разошлись скакать через костры на речном берегу, стало полегче. Утром Кёнсу проснулся с немилосердно зудящей шеей. Он безжалостно поскрёб справа ногтями и умылся холодной водой, прошмыгнул в каморку, натянул рубашку и выскочил на крыльцо. Там уже дежурил неизбежный Чанёль. Правда, при виде Кёнсу Чанёль изумлённо раскрыл рот и стал похож на глиняного болванчика, что Матриарх носил на поясе во время церемоний. — Что? — неприветливо буркнул Кёнсу. — У тебя... знак. — Какой ещё... — Кёнсу осёкся, мгновенно припомнив, какие бывают знаки, и где обычно они появляются. Вместе с Чанёлем они кинулись во владения Матриарха и нашли в дальнем сундуке зеркальце. С откровенным ужасом Кёнсу уставился на яркие багровые рубцы справа на шее. Рубцы складывались в две наложенные друг на друга восьмёрки. Что хуже, на выходе Кёнсу и Чанёль столкнулись с Вонючкой и Чонином. Чонин чуть ли не до крови располосовал ногтями такие же яркие рубцы на шее, что красовались у Кёнсу. Оба замерли, ошеломлённо глядя друг на друга. Кёнсу просто поверить не мог, что всё это происходило с ним. Кто угодно, но не Чонин. Не порченый волчонок, у которого отец — изгнанник. Кёнсу сглотнул с трудом и с усилием заставил голову думать. Чонина не загрызёшь — неприятностей потом будет, да и из Рода изгонят — в лучшем случае, но, скорее всего, просто убьют. И Кёнсу не смог бы, ведь истинный. Но хуже пары, чем Чонин, и придумать было нельзя. Если отец Чонина в самом деле отказался от Матриарха... Да и сам Чонин — дитя человека, от беты. И вряд ли из Чонина выйдет толк — он поздник, а из таких обычно получались слабые волки. Для Кёнсу, рассчитывавшего стать преемником отца, худшего варианта, чем Чонин, не существовало. Истинный, чтоб его. Для Кёнсу. Хотелось громко выплюнуть в лицо Чонину все плохие слова, что Кёнсу только знал. Он беспомощно смотрел в смуглое лицо с резкими чертами, подмечал расширенные от изумления тёмные глаза с тёплыми искорками в глубине, густые ресницы и полные губы, твёрдо очерченные со строгим изяществом. Дымный вереск рвал лёгкие в клочья и оседал терпкой горчинкой на кончике языка. Красивый. Кёнсу впервые осознал, что его истинный — красивый. Собственные глаза не могли лгать, но лгали. Потому что Чонин не мог быть красивым. Слабые волки красивыми не бывают. Красивыми бывают только здоровые и сильные волки. Стиснув кулаки, Кёнсу шагнул к Чонину, отчаянно пытаясь не захлебнуться его запахом, и резко отчеканил: — Запомни, в день Определения ты станешь первым отвергнутым омегой. Кёнсу обошёл Чонина по дуге и торопливо зашагал прочь, убираясь подальше от невыносимого запаха. Всё правильно. Всё верно. Кёнсу просто откажется от него и будет после свободным альфой. Сможет взять себе кого угодно, как отец. Его репутация не пострадает и не будет запятнана неравной связью с сыном изгнанника и собаки. Ну а Чонин... Какая Кёнсу разница, что будет после с ничейным омегой? Справится как-нибудь. — Ты так уверен, что будешь альфой? — догнав его, спросил Чанёль с интересом. — Разве может быть иначе? — Лёгкие больше не лопались, и к Кёнсу вернулась привычная уверенность. Он даже зашагал медленнее. — Он убогий для омеги, — с сомнением проронил Чанёль. — Волчат выносить даже не сможет. Как тростинка же, больно худосочный. — Тем лучше. Никто на него не позарится. — Но он же не выбирал... — Если тебе так его жаль, забери себе. Мне он не нужен. Но если бы всё было так просто.