Тропа в небо

Глава 12

♬ Akute — Кулi ♬ С заданиями явно вышла промашка. Сэхун сидел битый час и смотрел на контрольный лист с немым осуждением. Аэростатикой и аэродинамикой он занимался дополнительно два года, но задачи выходили за пределы его познаний. Только одна оказалась по зубам, а с остальными девятью Сэхун мучился и так, и эдак. Принцип решения проблем не вызывал, но Сэхун не знал формул, с помощью которых можно было бы вывести точные данные. К концу экзамена Сэхун махнул рукой, написал свои соображения в решении и просто посчитал известные данные по логике. Разумеется, результаты на точность ни разу не претендовали, потому что формул Сэхун не знал, как и расчётных таблиц возможных погрешностей. После сигнального гудка Сэхун сдал листы вместе со всеми и понуро поплёлся в пансионат, где снимал комнату на время экзаменов. Задержался у книжной лавки, помялся перед витриной, но всё же толкнул деревянную дверь. Над головой запели перезвоном колокольчики. Сэхун добрёл до полки по нужным ему предметам и принялся просматривать книги и периодику. Одну из задач нашёл в расширенном подготовительном курсе. Книга стоила пять золотых, а у Сэхуна в кармане остался всего один и несколько серебряных монеток. На путь домой как раз. Сэхун со жгучим сожалением положил книгу на место, покинул книжную лавку и побрёл по умытым дождём тротуарам в пансионат. Шляться по паркам не хотелось, а итоги экзаменов должны были вывесить через несколько часов. Уж лучше пересидеть в тихом месте и пообедать хотя бы нормально. Возвращаться домой ни с чем совершенно не хотелось. Сэхун при этом точно знал, что мать ругать не станет, а вот отец только обрадуется, потому что у Сэхуна не останется выбора — ещё год придётся помогать отцу в лавке и вести счета. Эту работу Сэхун терпеть не мог, но деваться некуда. В их глуши другой работы не найти, только лесорубом или помогать тётке в саду ухаживать за плодовыми деревьями и цветами. К этому занятию у Сэхуна душа не лежала ещё больше. Он ни малейшего удовольствия не испытывал от ковыряния в земле. Если бы в их городке было хоть картографическое сообщество, Сэхун прибился бы туда и ездил с землемерами, чтобы рисовать карты, делать замеры, брать пробы почвы. Сэхун даже в пастухи пошёл бы, но в их городке процветали земледелие и садовые хозяйства. Скука смертная. Сэхуну больше всего понравилось работать помощником ветеринара, но это было год назад. А сейчас ветеринар и сам сидел почти без работы и в помощнике не нуждался. Наставники из школы постоянно делали Сэхуну замечания вплоть до того, что к нему намертво прилипло сомнительное описание натуры — "шило в заднице". В старших классах отец замучился наносить наставникам визиты и выслушивать жалобы на Сэхуна, который в драках не один нос расквасил. — Господин О, поймите, — втолковывала отцу Сэхуна при самом же Сэхуне старшая наставница Пон, — Сэхун-и — деятельный ребёнок. Ему требуется чем-нибудь увлекаться и заниматься. Пока у него нет русла, куда можно направить энергию, он растрачивает её зря. И это совершенно нормально в его возрасте. Дайте ему интересное занятие — и он притихнет. Так вот Сэхуну в своё время позволили заняться аэростатикой и аэродинамикой, хотя отец всегда был против, потому что самые сложные вступительные экзамены, дорогое обучение, а образование такое в глуши ничего не стоило, раз уж аэромастерские, Небесные Пристани и лётные дома пока считались исключительно особенностью крупных приморских или островных городов. Мысль о том, чтобы переехать в крупный город, отца ничуть не радовала. Сэхун понимал, что отец всю жизнь провёл в глуши, привык к селениям и мелким городкам, не обладал должным складом характера, чтобы рваться куда-то выше, но сам Сэхун от него отличался. Сэхун хотел строить дирижабли. В Тончжи он попал впервые в пятнадцать — поехал с отцом на большую ярмарку. Тогда и увидел свой первый в жизни дирижабль — золотисто-голубой, как украшение в небе, бесшумно стелившееся в воздухе. Гондола в три яруса и различимое даже с земли название "Небокрай". Это после Сэхун понял, что дирижабль заходил на посадку, поэтому воздух в баллонах остужали, чтобы дирижабль терял в высоте и сам плавно спускался, вот и летел так низко над городом, позволяя собой любоваться. Тогда Сэхун решил, что непременно станет первым или вторым пилотом дирижабля, но тут возникла накладка, потому что Сэхун боялся высоты. Увлечения дирижаблями это не отменяло — они продолжали Сэхуна очаровывать величественностью и неспешностью, выдающейся скоростью при малой манёвренности и колоссальной грузоподъёмностью. Даже поезда не двигались с той скоростью, с которой двигались дирижабли. И Сэхун решил, что он непременно станет лучшим конструктором. Заставит дирижабли двигаться ещё быстрее, ещё дальше и ещё надёжнее. На дорогах или в море люди погибали, если что-то приключалось с машинами или кораблями. Если же что-то случалось с дирижаблем, то люди погибали исключительно по случайности. Но даже такое было редкостью. Обычно выживали все поголовно. Сэхун искренне полагал, что дирижабли — самый безопасный вид транспорта. Конечно, они требовали немалых затрат по содержанию и на строительство и обслуживание причальных мачт, но это окупалось. Только прямо сейчас Сэхуну светило вернуться домой ни с чем, а не великим конструктором. На результаты экзаменов Сэхун смотрел мрачно. Стоял в холле Академии и прятал дрожащие руки в карманах брюк. Напротив его имени на стенде красовались прочерки. Закономерно. Глупо было рассчитывать на иное, но Сэхун надеялся хоть на что-нибудь. Спустя полчаса — как только подошла его очередь по списку — он зашёл в кабинет старшего профессора конструкторского отделения, чтобы забрать школьные карточки. Профессор кивнул, услышав его фамилию, и порылся в ящике с карточками, потом поискал работу Сэхуна в кипе на столе, поднёс к правому глазу монокль на серебряной ручке, просмотрел и заинтересованно кашлянул. — Юноша, у вас указано в карточке, что основы аэростатики и аэродинамики вы не изучали. Это верно? Сэхун тихо подтвердил, упомянув, что занимался сам. — Сельская школа в магистратуре Эйхо?.. — Профессор помахал карточками, не торопясь вручить их Сэхуну. — Совершенно верно, профессор Ван. — Стало быть, готовились по прошлогодней программе, — довольно кивнул профессор, снова поднёс к глазу монокль и просмотрел две первые задачи. — Суть ухватили верно, юноша... О Сэхун. Но формулы не знаете. Расчёты по данным точные, хотя по этим расчётам вас ждут катастрофы. — Я знаю, — обиженно буркнул Сэхун. — Не рычите, господин О. Это была, скорее, похвала. Однако правила для всех одинаковы, поэтому вы не проходите в этом году. Но я хотел бы увидеть вас в следующем. Благодаря вашей теории по решению последней задачи. — Профессор неожиданно поднялся из-за стола, продолжая держать у себя карточки Сэхуна. — Идёмте со мной. Растерянность не помешала Сэхуну взять ноги в руки и поспешить следом за странным профессором, который уверенно вёл его по длинным коридорным лабиринтам Академии, изображая одновременно заправского гида. Небрежно пояснял, где и что, а после решительно толкнул дверь с табличкой "Библиотека". Профессор Ван негромко поздоровался с дежурным сотрудником и потащил Сэхуна вдоль высоченных полок, что достигали в высоту десяти метров уж точно. Сэхун чихнул семь раз без перерыва и едва не влип в спину профессора. Тот резко остановился и принялся водить кончиком пальца по корешкам книг, читая названия с помощью неизменного монокля. — Не то... нет... это?.. рано ещё... что тут?.. а это?.. хотя... Вот! — Профессор Ван с видом хитрющего лиса вытянул из ряда увесистый томик в простой синей обложке и протянул Сэхуну. В уголках его глаз собрались морщинки, а губы растянулись в лукавой улыбке. — Берите, юноша, пока дают. Держите крепче. Теперь сюда... Ну что вы смотрите на меня как бесприданница, которой предложили выгодный брачный контракт? Вот это тоже возьмите и прижмите к сердцу. Мамой клянусь, это будет ваша любимая книга в ближайшие пять лет. Потом, правда, вы из неё вырастете, но пока суд да дело... И вот эту берите — вырывайте с руками, не стесняйтесь. Уж я оценю ваше рвение. А вон то не троньте, ни к чему пока. Ещё вот эту энциклопедию, да. Теперь идёмте... Профессор вернулся к дежурному и попросил оформить карту на Сэхуна. Сэхуна заставили продиктовать почтовый адрес, чтобы из Академии могли выслать письмо с напоминанием и дату вступительных экзаменов. — Вообще так не делается, профессор, — с осуждением заметил дежурный. — Исключительно под вашу ответственность, поскольку этот молодой человек пока не является студентом. — Разумеется, Хлодвиг. — Профессор скосил глаза на Сэхуна. — Учтите, юноша, если что, вы мне будете крупно должны. — Я уже вам крупно должен, — пролепетал Сэхун машинально. Он в этот миг честно пытался вспомнить, какого волка нагородил в решении последней задачи, заодно в мыслях непрерывно повторял: "Я сплю". Сон почему-то не кончался, а руки Сэхуну оттягивала тяжёлая стопка книг. После профессор Ван пожертвовал ему личный атлас с атмосферными сезонными потоками, средними таблицами атмосферного давления и годовых осадков. Карточки он Сэхуну отдал уже в кабинете, подписал работу и тепло попрощался: — Счастливо вам вернуться к родным. Надеюсь увидеть вас в следующем году уже своим студентом. Сэхун оказался в коридоре с книгами и атласом в руках и дурацкой улыбкой на лице. И при этом он испытывал неуместную радость. До пансионата долетел в мгновение ока, почти не ощущая тяжести внезапного багажа, зато в комнате пришлось повозиться, чтобы найти место для книг в саквояже. Они предсказуемо не влезли. Сэхун пометался в отчаянии по комнате, потом вынесся на лестницу и отыскал горничную в общем зале. Сообразительная девушка раздобыла для него стопку газет, плотную обёрточную бумагу и два больших листа клеёнки для хозяйственных нужд. Пока она бегала за бечёвками, Сэхун у себя в комнате пытался уложить книги ровно и замотать в газеты. Горничная принесла бечёвки вовремя, чтобы узреть его муки, отогнать от книг и взяться за дело самой. Она умело расстелила несколько газет, положила крупноформатный атлас под низ, а сверху пристроила книги, поделив их на две равные стопки. Аккуратно завернула в газеты, сверху обложила обёрточной бумагой, перевязала, затем закрутила получившуюся посылку в клеёнку и ещё раз обвязала, оставив удобную ручку, которую тоже обернула остатками обёрточной бумаги. — Вот так, господин О. Книги не промокнут, а нести вам будет удобно. Только лишний раз не ставьте на землю или на сырое. Упаковка не промокнет, но если оставите в сырости надолго, то книги будут испорчены. Чаю желаете? — Нет, спасибо. Вы и так мне очень помогли. — Сэхун без сожаления расстался с серебряной монетой, которой вознаградил горничную за старания. Книги и впрямь легко было поднимать и нести вот так. А обёрнутая бумагой ручка не натирала ладонь. Утром Сэхун вызвал экипаж. Тащиться на автобус с его багажом в такой час не стоило — это попахивало бы безумием из-за утренней городской толчеи. А вот конный экипаж оказался весьма к месту. Двигался он немного медленнее, но маневреннее, и Сэхун не волновался из-за багажа, который возница с аккуратностью разместил в багажном отделении. Сэхун сидел у окна и с волнением разглядывал людей на тротуарах. Вежливо касался полей шляпы тремя пальцами всякий раз, как встречался с кем-нибудь взглядом. Желал без слов доброго утра и чуть робко улыбался в ответ на взаимную любезность мужчин или изящные или не очень поклоны дам. Чувствовал себя непривычно взрослым в старом отцовском костюме и упоительно самостоятельным. Ну и смущался немного, потому что на него обращали внимание. Не так, как дома, иначе. Смотрели заинтересованно и одобрительно. Экипаж доставил Сэхуна к вокзалу вовремя. Он расплатился с возницей, получил багаж и отправился в зал с кассами, чтобы купить билет на поезд до Намгу. Ехать Сэхуну предстояло семь часов, чтобы выйти на станции в селении Паддо. От Паддо до дома — ещё три часа пути на автобусе. Сэхун планировал занять место в купе и поспать часов шесть, но не вышло. Он по-прежнему чувствовал себя взбудораженным и с нетерпеливой жадностью поглядывал на надёжно упакованные книги. Его так и подмывало прямо сейчас достать хоть одну и углубиться в чтение. Останавливало лишь то, что после Сэхун не смог бы запаковать всё обратно. Сэхун честно пытался уснуть или поглазеть в окно, но неизменно возвращался к клеёнчатой упаковке и мечтал, как достанет эти книги дома. И драгоценный атлас. Личный атлас профессора Вана с его же пометками. Воистину сокровище. Когда поезд остановился на станции Паддо, Сэхун уже был на последнем издыхании и умирал от обезвоживания — закапал слюнями самого себя и упаковку. Фигурально, но всё же. В Паддо Сэхун навьюченным осликом бодро проскакал от станции к центральной площади, откуда отходил автобус. — Неужто вернулся, малец? — вместо приветствия спросил помощник водителя — господин Чи. И протянул широкую загрубевшую от стрельбы из лука ладонь, чтобы Сэхун ухватился и позволил затащить себя вместе с багажом в салон. — Волоки вещички назад, а сам вперёд садись, а то укачает как в прошлый раз. Сегодня народа мало будет, билеты без номерков. Сэхун послушно отволок багаж назад, нашарил пять серебряных монет и отдал господину Чи. — Ну так как? Совсем или на время? — На один год, — бледно улыбнулся Сэхун. — Эй, Большой Гук снова выиграл. Как знал, что сразу ты не поступишь. Прощайте, мои медяки... — Ничего, дядюшка Чи, в следующем году у тебя будет шанс отыграться. — Шалопай языкастый. Лучше б ты в этом году дал мне выиграть. — Ну что поделать... — Ладно, садись уже и кемарь, а то бледный совсем. Едва на ногах держишься. Переволновался ещё, небось. Ты у нас тот ещё бандит, но сердечко маленькое ещё, как птичка. Твоя матушка голову мне открутит и скажет, что оно так и было, если привезём тебя в таком виде. Совету Сэхун следовать не собирался, просто сел и удобно устроился в мягком кресле, но уснул за полчаса до отправления автобуса по расписанию. Даже не слышал, как господин Чи проверял топку и температуру в котле, а автобус плавно набирал ход, пофыркивая трубой над крышей. Сон Сэхуну снился тот самый, который приходил к нему по два-три раза в год. Даже не сон, наверное, а воспоминание. Они тогда переезжали и держали путь через Юмма. Болтали, в тамошних местах волки шалили. Насколько Сэхун знал, шалили и теперь. Несмотря на угрозу, отец решил сделать привал, размять кости и подогреть что-нибудь на огне для быстрого перекуса. За всю дорогу они ни одного волка не увидели, поэтому отец позволил Сэхуну собирать хворост у дороги, но строго велел не отходить от обочины. Сэхун и не отходил. Грел руки в карманах любимой куртки и высматривал корягу побольше, чтобы много раз не тянуться за мелкими ветками. Вот именно у обочины он и увидел чёрный ком меха. Волчонок лежал у насыпи и, видимо, не надеялся взобраться по ней и выползти к дороге. Пушистый, но здорово извазюканный в буром. Шерсть на левом боку слиплась острыми иголками, а на левой задней лапе раны всё ещё кровоточили. Сэхун помнил всё так, будто это случилось сегодня. Волчонок лежал без сил на взрыхлённой земле и, казалось, не дышал. — Волчик... — едва слышно позвал Сэхун. Из головы начисто выдуло всё, что он когда-либо слышал о волках — диких и не очень. Он осторожно подошёл к волчонку и наклонился, чтобы получше рассмотреть. — Бедненький... Я осторожно. Не бойся. Сэхун недоверчиво провёл по бурому боку пальцами — шерсть будто пылала жаром. Волчонок от прикосновения почти неразличимо заскулил. — Потерпи, волчик. — У Сэхуна сердце кровью обливалось, но он не знал, чем можно помочь. Раны выглядели откровенно жутко, а волчонок с явной слабостью едва-едва мог приоткрыть глаза на секунду-другую, чтобы вновь закрыть их обессиленно. Ушки торчком, мордочка короткая и широкая, совсем не опасная и не хищная по-волчьи, а очень даже милая. Из-за тёмного окраса волчонок больше смахивал на медвежонка. Да и лапы крепкие и крупные. Хвост пушистый с чуть более светлыми подпалинами. Такие же были на горле и груди. Сэхун безотчётно стянул любимую куртку, за которую год назад разбил рожи двум одноклассникам, накинул на неподвижного волчонка и постарался поднять предельно осторожно. Волчонок тихо взвизгнул от боли. — Прости. Тебя надо перевязать. — Сэхун прижал ношу к груди и невольно улыбнулся — было тепло и здорово. — А ты тяжёлый. В крови весь... Но пушистый. Он не удержался и провёл ладонью по мягкому меху между настороженно торчащими ушами. Горячо-горячо. А ещё воняло псиной, но это было неважно. Сэхун продолжал прижимать волчонка к груди, несмотря на то, что куртка пропиталась кровью. Странно, что он тогда даже не волновался. Просто тонул в непреодолимой уверенности, что волчонок непременно поправится, что всё будет хорошо, и упивался приятным спокойствием. Пальцы сами удобно ложились поверх меха, гладили и слегка почёсывали за ушами. И волчонок тоже вёл себя удивительно спокойно: из рук не рвался, не рычал, не выл, а уютно устроился, приникнув к груди Сэхуна и отогревая лучше всякой куртки. Горячий-горячий. Как солнышко. На подходе к машине Сэхун раскрыл рот, потому что его бы всё равно вот-вот заметили: — Мам, его надо перевязать. Много крови. Кажется, его кто-то покусал. — Сэхун-и, что на этот раз ты... — Мама отвлеклась от сумки с продуктами и оглянулась. Её глаза расширились от испуга, едва она разглядела уши и мордочку волчонка, и заляпанную бурым куртку. — Господи, твоя куртка! И тут загремел отец: — Немедленно брось это! Отец смотрел на волчонка с неприязнью и страхом, словно тот мог загрызть их всех даже в нынешнем состоянии. — Но, пап, волчик совсем маленький. Он весь в крови и... — Сэхун вновь погладил волчонка. — Положи! Дорогая, быстро всё собирай. Уезжаем немедленно! Сэхун, тебе что сказали? — Папа, его надо перевязать! — Сэхун едва сдерживал слёзы, потому что отставлять волчонка у дороги ему не хотелось больше всего на свете. Это он нашёл волчонка. Это был его волчонок. И отнимать волчонка у Сэхуна никто не имел права. Ещё и раненого. Нет уж. — Хочешь, чтобы нас увидели рядом с окровавленным волчонком? Нас же всех убьют на месте! Они даже разбираться не станут, виноваты или нет. Крови на руках им довольно, а за волчат они рвут в клочья всех без разбора. Вот уж о чём Сэхун тогда не думал вообще. Горячий волчонок тихо лежал у него на руках, прижимался к груди, и даже через ткань куртки Сэхун чувствовал быстрый ток крови внутри маленького тельца. Островок безмятежности и непоколебимости — то самое странное ощущение, что Сэхун испытывал, не исчезало. Он будто держал на руках не волчонка, а целый мир. — Но он же погибнет, папа, — попытался воззвать к отцовскому здравомыслию Сэхун. Надавить на жалость — тоже. — Туда ему и дорога. Дай сюда. Сэхун честно попытался спасти волчонка и закрыть собой, но отец был выше и сильнее. Он вырвал свёрток у Сэхуна из рук. — Папа! Папа! — Сэхун отчаянно дёргал отца за тёплую рубашку и пытался вернуть волчонка, пока отец не бросил завёрнутого в куртку волчонка на обочину. Волчонок не шелохнулся и остался лежать там, где бросили. Тут вот Сэхун и сломался окончательно. Изо всех сил сопротивлялся, пока отец волок его к машине, беззвучно ревел и оглядывался на волчонка, надеясь, что тот шевельнётся. Сэхун впервые в жизни ревел вот так — по-настоящему. Чтобы крупные слёзы градом по щекам, по подбородку — и срывались на грудь. И чтобы не остановить. Что ни делай, а они сами по себе катятся, даже если глаза закрыть. Сэхуна оттаскивали всё дальше от того, к кому он хотел прикоснуться. Просто так. Потому что надо. Волчонок ведь был совсем один, без сил, такой горячий и тихий. И странно спокойный. Такой спокойный, что Сэхун мог потрогать это упоительное спокойствие кончиками пальцев. Другие звери с Сэхуном никогда себя так не вели. — Папа! Ну, пап! Пожалуйста! Мы же можем забрать его и увезти с собой! Нельзя его тут бросать! Он же погибнет... — Замолчи сейчас же! — Отец бесцеремонно перебил Сэхуна, затолкал в кабину и сам сел за руль. Мать молча проверила давление и переставила клапан на нужное положение, чтобы отец смог выехать на дорогу и начать плавный разгон. Сэхун вскинулся, встал коленями на сиденье и опрометчиво высунулся в окошко. Срывая голос, звал: "Волчик". Тянулся рукой, потому что хотелось дотянуться. И даже не обратил внимания на ветку, с силой хлестнувшую его по лицу. До крови. До тонкого бледного шрама, будто воспоминаний было мало. Сэхун искренне полагал, что все его несчастья и неудачи напрямую связаны с покинутым у дороги умирающим волчонком. Пока он держал на руках горячее тельце, несокрушимо верил, что волчонок выживет. Но когда волчонка отобрали, вырвали из рук... будто отобрали и веру. Волчонок наверняка погиб из-за отца, а расплачивался Сэхун. Потому что не смог ничего сделать, хотя отчаянно хотел. Хотел защитить, но не справился. Видимо, недостаточно сильно хотел, вот судьба и наказывала. Заставляла помнить и расплачиваться. Сэхун проснулся с мокрым от слёз лицом — обычное дело. Он всегда плакал во сне, когда вспоминал тот день с волчонком. Ничего не мог с собой поделать. Просыпался стабильно, затапливая кровать слезами. Волки или нет, а волчонка тогда надо было забрать. Или хотя бы перевязать. Не совсем же волки дураки. В состоянии отличить, когда накладывают повязки, а когда ножом режут. Если бы отец так их не боялся... Сэхун упёрся локтями в колени, наклонился вперёд, чтобы спрятать лицо в ладонях, и с силой зажмурился. Волчонок погиб по его вине — это у него не хватило силы и ума настоять на своём и спасти волчонка. И из-за покинутого у дороги волчонка он теперь будет ждать год, чтобы дотянуться до мечты. Поделом? Не так уж и велика цена за чужую жизнь.