Осколки.

Одним из самых ненавистных звуков для меня, пожалуй, стал звук, с которым комья земли стучат о крышку гроба. Я слышал их слишком часто, так часто, что должен был давно привыкнуть, но этого не случилось. Помню, как мы хоронили погибших в последней битве соклановцев: стоял тёплый осенний вечер, солнце медленно двигалось к линии горизонта, и по земле ползли длинные ломаные тени. Все молчали, и гнетущую тишину нарушало лишь чавканье, с которым лопаты врезались в кучи рыжей глинистой земли, и как земля эта сыпалась вниз, шлёпалась на крышки сколоченных наспех гробов. В одном из них покоилось тело Каварамы, точнее то, что от него оставил клан Учиха. Помню своё тупое отчаяние, ступор, помню суровую фигуру отца, что высилась мощной скалой над обрывом, гордого, словно это не его младшего сына сейчас предают земле. Помню гнев Хаширамы, который готов был вырваться в любой момент, и слёзы Итамы. Он был единственным, кто не пытался спрятать эмоции под маской, кто не делал вид, что ничего ужасного не произошло. — Шиноби не плачут, — отрезал ты. — Шиноби рождаются, чтобы сражаться и умереть в бою. Будьте счастливы, что у нас есть хотя бы часть его останков. Похоже, на этот раз к Учихам примкнули Хагоромо, они беспощадны. Слова твои повисли в гнетущей тишине удушливым облаком и стали последней каплей для Хаширамы. — Кавараме было всего семь лет! Сколько это может продолжаться?! Он дышал сквозь зубы, стискивая пальцы в кулаки и испепеляя тебя яростным взглядом, надеясь вырвать из тебя хоть какую-то настоящую эмоцию, но вид твой остался непоколебим и строг, а тон холоден. — До тех, пока каждый из наших врагов не будет уничтожен. Путь к миру опасен и полон смерти. «Но кому нужен будет этот мир, если все мы умрём?» — пронеслось в моей голове, а брат обронил полную горечи фразу: — Даже если для этого приходится жертвовать детьми? Мгновение — и тот на земле, поверженный твоим мощным ударом. Я помню, ты не терпел ослушания. Бил так, что потом приходилось размазывать кровь, сопли и слёзы по лицу. — Да как ты смеешь так неуважительно говорить о Кавараме? Он сражался и погиб, как настоящий шиноби. Он не был ребёнком! Кажется, тогда в тебе промелькнуло что-то такое, будто ты сам себя пытался убедить в этих глупых словах, заведомо зная их неправоту. И тогда ты малодушно отвернулся, медленно зашагал прочь. — Сенджу — клан любви? Бред!  — Хаширама не унимался, ломая хлёсткими словами твой металлический панцирь. — Погиб как шиноби?! Что за чушь! Вы просто ведёте детей на смерть, вы ничем не лучше Учих! — Так мы чтим наших врагов. Ребёнок, взявший в руки оружие, становится твоим врагом. Превратить своих детей в настоящих шиноби — вот истинная любовь. Очередная будто зазубренная фраза, бессмысленная и смешная. Но, быть может, в твой разум вдолбил тебе её твой отец, а ему — его отец. — То есть, чтобы стать настоящим шиноби, ты должен умереть? Вы убиваете друг друга так долго, что уже и сами не помните, из-за чего всё началось. Мы даже клан свой назвать не можем из-за постоянной опасности, такой мир ниндзя неправильный! — Я не собираюсь слушать поучения от сопляка! Ты ринулся к Хашираме, чтобы наказать его, в очередной раз показать, кто здесь главный, но я грудью заслонил брата, потому что не мог молча смотреть, как ты колотишь его. Физически он всё ещё был слабее тебя, но в поединке воли ни разу не показал своей слабости. Мне было плевать, что ты можешь раздавить меня своей мощью, главным было защитить Хашираму, ведь одного брата мы сегодня уже потеряли. Но ничего не случилось. Ты ушёл, оставив нас одних, а вечером, собрав вокруг себя, снова напомнил о кодексе шиноби. Ты говорил нам это, потому что тебе самому это внушили, ты иного не знал и не хотел знать, всю свою жизнь ты шёл по этому пути, не сворачивая. Я всё прекрасно понимаю и помню каждое твоё слово. И вот, сегодня, спустя годы, в могилу опускают тебя самого. Мы не плачем, ведь мы шиноби. Наши лица сухи и суровы, руки со сжатыми кулаками висят вдоль тела, напряжённые. Плечи Хаширамы гордо развёрнуты — теперь он Глава нашего клана, надежда, опора и Отец, что поведёт нас вперёд, к миру. Взгляд тёмных глаз его застыл, устремлённый внутрь себя самого. Интересно, о чём он думает? О том, как построить нашу стратегию после твоей смерти, о том, как разом всё переменилось, или о том, как беспощадно ты избивал его за малейший проступок, вспышку своеволия, как пытался погнуть молодой росток, но он не поддался, не стал стелиться по земле, он воспрял и превратился в сильное древо с гранитной сердцевиной. Я помню, как ты в сердцах обозвал Хашираму предателем, когда тот пытался убедить тебя в мирных намерениях Мадары, и я помню огонь ненависти, что тлел в сердце брата. Ненависти к тебе, отец. Но Хаширама умеет прощать, и он давно уже простил тебя. Ты ушёл туда, откуда не возвращаются, но призрак твой ещё долго будет маячить у нас за спинами. Призрак безжалостного судьи, холодного лидера, который оценивает каждого члена клана с точки зрения его полезности, даже собственных детей. Для шиноби ты прожил долгую жизнь, отец. Ты видел много ужасного, ты делал много ужасного, того, о чём, я уверен, ты впоследствии сожалел. И порой нам не хватало тебя. Тебя настоящего. Такого, каким я запомнил тебя из раннего детства, и каким ты был, обнимая после долгой разлуки мать. Ты умер, как настоящий шиноби, в бою, как ты и хотел. А теперь отдохни, Буцума Сенджу, ведь ты так устал от всего этого, я знаю, я видел, как год от года гаснет твой взгляд. Даже если ты и разочаровался в своей судьбе, в своих убеждениях, ты бы в этом никогда не признался. Ты всегда был очень упрямым, я помню это.