Осколки.

Я знал, что рано или поздно это случится. Как два хищника не могут ужиться в одной клетке, так и нам обоим было тесно на этой бренной земле — побеждает хитрейший, таков закон бытия. Тысячу раз я видел один и тот же сон: ты умираешь от моего меча, скрюченный от нестерпимой боли, окровавленный, бледный, но, вот же грёбанная ирония судьбы — на твоём месте сейчас я. Радуйся, коварный мой враг. Кричи и пей рисовую водку, дыши полной грудью от мысли о том, что твой извечный соперник отходит в руки Шинигами, что главная преграда пала. Меня лихорадит и то трясёт от холода, то швыряет в жар — матрас насквозь промок от пота и крови, которая никак не желает останавливаться. Каждое движение, каждый вздох обрекает меня на новую порцию нестерпимой боли, от которой я подвываю, как избитый щенок. Ками-сама… какое же это дерьмо. И как жаль, что Мадара, сидящий у моего смертного одра, имеет удовольствие лицезреть мою беспомощность, унижение, видеть, насколько низко я пал. Я снова разочаровал его. Я повидал много дерьма за свою недолгую жизнь, я жил в нём по самую макушку, и единственным, что не давало мне захлебнуться — любовь к моему брату. Да, любовь, как бы сентиментально и глупо это не звучало. Мы всегда шли рука об руку, даже сейчас он сжимает мою побелевшую ладонь, боясь отпустить, боясь, что я заблужусь в тёмном лесу, словно маленький брошенный мальчик. — Изуна? Надтреснутый голос отдаётся ударами гонга в моей тяжёлой голове. Каждый звук причиняет боль. — Да, я всё ещё здесь, — собрав волю в кулак, отвечаю я. Кровь булькает в горле, и я сглатываю отвратительную жижу. Перед глазами стелется туман, а с потолка ухмыляется страшная морщинистая рожа с белыми глазами и острыми рогами. Час мой близок, но мне не страшно. Чувствую, как пальцы нии-сана крепче сжимают запястье, и голос его звучит виновато: — Я отправил человека за Хаширамой. Он не откажется помочь тебе. Что?! Быть того не может. Неужели отчаянье Мадары так сильно, что он жертвует своей гордостью и просит о помощи врага? — Нельзя пускать его на территорию клана… Цежу слова с трудом, чувствуя, как кровь пузырится на губах, чувствую её запах. — Меня уже не спасти… — жестом прошу его наклониться ближе, я хочу в последний раз попытаться разглядеть родные черты, но, дьявол, я почти ничего не вижу! И говорю так тихо, что и сам-то едва себя слышу. — Возьми мои… глаза… Кожей чувствую твой протест, гнев, и, хоть слух отказывает, я знаю — ты пытаешься меня утешить, ободрить, убедить, что моё тело ещё можно спасти. Но нет, не обманывайся, братишка, наш общий знакомый поработал на славу. Сука эдакая. — Скорее… Я помогу моему брату стать сильнее. Я только сейчас начинаю понимать грандиозный замысел Ками, и, если Мадаре суждено обрести Вечный Мангекё Шаринган через мою гибель — так тому и быть. Он сможет достичь величия и подняться на такую головокружительную высоту, которая не снилась клятому Хашираме Сенджу. Может, мне даже стоит поблагодарить тебя, Тобирама, за предоставленную возможность? Ты хотел мира так сильно, что вспорол мой бок катаной, ты надеялся, после этого Мадара побратается с вами? Не бывать этому ни-ког-да. Все вы уйдёте туда, откуда и пришли — в землю, а клан Учиха будет топтаться по этой земле, возделывать её и собирать урожай, и через пару сотен лет уже никто не вспомнит, что был такой клан, Сенджу. В комнате появилось несколько новых чакр — быть может, пришли иръенины, чтобы провести операцию? Время спуталось беспорядочным клубком, я существую вне времени и пространства и не могу адекватно оценить обстановку. Всё, что мне осталось, это слагать обрывки невесёлых мыслей. Я помню времена, когда мы были несмышлёными детьми. Свет был таким ярким, солнце было будто бы ближе и чище, краски ярче, а ягоды вкуснее. Наши братья пали в бою, и мы были единственными близкими друг другу людьми. Ты умел улыбаться так тепло и радостно, ты учил меня ловить рыбу и складывать печати, подставлялся под удары отца, когда тот хотел меня наказать, и холодными ночами отдавал своё одеяло, лишь бы я согрелся. С удивлением замечаю, что начал разговаривать сам с собой, и этот факт вызвал кривую улыбку. Медики всё сделали быстро. Свет перед очами погас окончательно и бесповоротно, холод стал просто невыносимым, зубы мои стучат, а руки трясутся, и ладонь на запястье — единственное, что пока держит меня здесь. Ничего не слышу, ничего не вижу, и говорить сил уже нет. Прости, Мадара, что покидаю тебя так рано. Я бы хотел и дальше следовать за тобой, но сейчас я ухожу в мир без боли. Не знаю, что ждёт меня за порогом, но верю — мы обязательно встретимся, и я возьму тебя за руку, чтобы никогда не отпускать.