Bow

Время мерцает сквозь её пальцы, как будто предназначено ей, изгибается по её воле, извивается в её пальцах, когда Сердце бьётся в её руке. Он чувствует, как оно барабанит в его ушах, пробиваясь сквозь вены, когда она погружается в прошлое. Он размышляет: а три года назад, а четыре тысячи лет назад — положила бы она свою руку на его голову и принесла бы милосердие ему? Но это было давным-давно, и он не помнит лиц, которые однажды умолял и перед которыми плакал. Она течёт сквозь время, словно оно — ветер в её парусах, и киты Бездны плавно плывут через пустоту. Он задается вопросом, как Джессамина чувствует себя внутри собственного сердца, вынужденная наблюдать за окружающей действительностью. Он чувствует, словно они поменялись местами, будто прошлое — это будущее, а будущее — это прошлое. А затем внезапно они уже не перемещаются сквозь время, и она цепляется за пустоту между глубокими углами Бездны и дверью в её мир.Ёе мир. Потому что она — Императорское Величество. Его рука схватывает её запястье, и она смотрит на него широко открытыми глазами, с чем-то глубоким и скрытым в её взгляде, и он наблюдает в изумлении, потому что даже самые дорогие сердца не могут дозваться его в таком месте, как это. Есть что сказать ей, пока она здесь, в тёмных щелях Бездны, что немногим суждено отыскать. И, возможно, в этом месте алтари его последователей и появились впервые. И она здесь. И перед ней он возлегает, подготовленный к убийству, когда его чёрная кровь течёт по склону скалы. И из этой крови он встал богом. — Ты не единственная, у кого перерезано горло, Императрица, — говорит он, и чувствует, как горят когда-то знакомые глаза. Он чувствует тепло на своём животе и превращается в пепел, убегая. Он смотрит на неё сверху вниз и видит, что это была её рука. Кровь у него на животе ещё свежа. — Здесь закончилась моя жизнь, и здесь она началась вновь, — голос его мягче, и он не замечает её приближения еще раз. Она проводит ладонью по его щеке: — Здесь она ощущается старше. — Задолго до того, как кровь твоей матери потечет по твоим ладоням. Она моргает, мгновение, а затем: — Ты же не всегда был Чужим. — Но моя кровь пролилась, и они сделали меня богом, — он обнажает свои зубы. — Испугалась, Императрица? Она опускает голову, глядя на него сквозь прикрытые глаза. Он видит, что её ресницы сделаны из дыма. — Думаю, в своих снах я встречала монстров и пострашнее. Он пробегает языком по своим зубам, и она думает, что это, кажется, улыбка. — И теперь ты знаешь секрет Далилы: измученная, она отыскала свой путь по волнам сюда, — он наклоняется ниже к ней, пока его дыхание не щекочет её щеки. — И она украла часть меня. Он расстроен, потому что блестящая Далила взяла кое-что из того, что должно было быть отдано кому-то другому. Подарок, что он уже дарил, воровал и растпатывал. — Мне это не нравится. Её лицо светлеет: — Тогда я верну тебе это. Приз за наши усилия. И он думает, что в ней до сих пор есть та часть её — маленькая девочка, которую он посещал ночью, с китами, следующими за ним, чтобы не напугать её. Маленькие девочки должны любить созданий океана. Она не помнит те времена. — Эмили, — первая Императрица, первое имя, что вылилось из его чернильных губ, и её губы приоткрываются, возможно, от шока или от радости, или и то, и другое, или что-то ещё, что находится за пределами его досягаемости, чтобы понять или волноваться об этом: — Этот приз у нас уже есть.