Бабуля

      От деревни, где ранее проживала Авдотья Павловна, мало что осталось, как и говорил Журналист. Дом Середы с обрушенной внутрь крышей расстроил пенсионерку невероятно. В вечерних сумерках все выглядело куда мрачнее, и присевшая на разрушенное крыльцо Авдотья Павловна даже загрустила. Журналист исчез в темноте, не попрощавшись, едва бабуля коснулась дома. Понюхал воздух, сматерился неприлично и рванул по дороге куда-то вглубь деревни.       Внутрь даже заходить было страшно: мало того, что дом обваливался, так и что-то в глубине шуршало, не стесняясь присутствия человека. Мышей и крыс Авдотья Павловна не боялась, но то были известно какие мыши — мелочь; что могло вырасти в Зоне, даже представлять не хотелось. Тем более встречаться с этим.       Но огород, заросший травой непролазно, и сад — гордость Авдотьи Павловны на протяжении последних двадцати лет жизни в деревне — звали к себе, тянули магнитом. Уже в темноте, натыкаясь на разбросанные по земле доски, ведра и всякий неопределяемый хлам, Авдотья Павловна добралась до любимой яблони, провела рукой по прохладной коре, смяла листочек между пальцев. Яблоня уже отцвела и давала надежду на завязь нового урожая.       — Здравствуй, вот я и дома, — шепнула ей Авдотья Павловна, прижавшись морщинистой щекой к такой же коре, постояла так, расчувствовавшись. — Вот мы и состарились обе.       Впору было и всплакнуть, но грусть отчего-то улетучилась вместе с легким ночным ветерком. Легко дышалось на своей земле, легкой стала даже сама Авдотья Павловна.       До утра Авдотья Павловна просидела на крыльце, иногда сваливаясь в полусон-полуявь, вздрагивая от незнакомых звуков, заполнивших ночную деревню. Лишь когда заря обозначилась на горизонте небесной бирюзой, стихло, и пенсионерке удалось заснуть аж до самого рассвета. С рассветом пожаловал гость — мутировавшая свинюшка, увязавшаяся за Авдотьей Павловной с её пирожками даже несмотря на ужас перед хищником, катившим тележку пенсионерки. Убедившись, что человек теперь один, тварюшка осмелела и подошла, без смущения хрустя зарослями сочных лопухов.       — Посмотрим, куда кривая выведет, — сообщила свинья, разбудив пенсионерку.       — Тьфу на тебя, — спохватилась Авдотья Павловна, отдираясь от сумки, по которой распласталась, уснув, — свинья и есть свинья.       Отерев лицо ладонью и размазав по нему паутину и все, что прилипло за вечерние бдения в огороде, Авдотья Павловна привстала и махнула рукой на зверя:       — Чего приперлась-то?       — Посмотрим, куда кривая выведет, — обиделась тварюшка, убираясь в лопухи, но не до конца. То, что когда-то было свиным пятачком, нюхало воздух и явно выжидало.       — Обойдешься, — отрезала Авдотья Павловна, не желающая делиться завтраком.       С утра ходить было трудно, скрипело все, что могло скрипеть. С непривычки к длительным пешим прогулкам болели ноги, болели руки, спину ломило, и давление, наверное, тоже как обычно подскочило. Перевязав платок, Авдотья Павловна решилась осмотреть свои владения при ясном свете утра и пошла во двор, найти колодец, колода которого сохранилась, как вечером отметила хозяйка.       Колодец был испорчен: ведро с ворота оторвано и ушло, видимо, навсегда; бетонные кольца, вбитые в землю, хоть и не съехали со своих мест, но порядком искрошились; деревянная крышка сгнила за двадцать лет и наполовину обвалилась внутрь, когда Авдотья Павловна постаралась сдвинуть её с места. Но вода в колодце была, чернела внизу гудроном. Уже что-то.       Огород зарос молодой еще травой, всего-то надо было перекопать и посадить совсем зачахшие томаты в отдохнувшую землю. Севок воткнуть, чесночок, укроп и без людей разросся прекрасно. Нашлась и клубника, расползшаяся усами аж до самой дороги и старого картофельного поля. Запущенный сад с яблонями и смородиной жил своей жизнью. В нем, на удивление Авдотьи Павловны, не росло травы, а густая влажная земля пружинила под ногами, словно губка.       Обойдя дом, вздыхая от каждой трещины и выбитых окон, перекосившихся ставен, когда-то выкрашенных голубой краской собственноручно Авдотьей Павловной в перерывах между работой в полях и работой дома, пенсионерка приняла факт, что восстановить она здесь ничего не сможет и жить в своем доме, а уж тем более помирать, не будет.       Оставалась одна надежда — подвал. Супруг Авдотьи Павловны, переживший малолеткой бомбардировки в войну, строил его уже после того, как отстроили дом. Копался, возился в свободное время у сараев с курами и скотом и сделал на совесть. Пользовались им и как овощехранилищем на зиму (в годы холодной войны с заморскими буржуями он по прямому назначению, предполагаемому Середой-старшим, к счастью, не понадобился), и как складом для ненужного барахла, с которым супруг не желал расставаться.       Бессердечно перекусив на глазах у свиньи пирожком, Авдотья Павловна отправилась к развалинам сарая, надеясь на удачу и свое несомненное везение.       На дороге напротив дома стоял мужик.       Авдотья Павловна вначале подумала, что это Сашенька, так быстро исчезнувший в ночи, вернулся, но прищурившись, рассмотрела, что тип этот явно не её вчерашний мальчик. Тип был одет во рванье, грязен, как черт, и пристально следил за чем-то у дома, пошатываясь из стороны в сторону, словно медведь в клетке. Авдотья Павловна решила не ходить к сараям, дабы не светить подвал перед незнакомцем, а вспомнив рассказ Журналиста о местных обитателях и их противоестественных вкусах, расстроилась. Присмотревшись в сторону, куда пялился незнакомец, Авдотья Павловна увидела свою свинью, понуро плетущуюся в сторону распахнутой калитки. Тип не сводил выпученных глаз с животины, и та шла к нему, послушно, словно лунатик. Это почему-то крайне возмутило пенсионерку.       — Я те покажу, как чужих свиней воровать, — проворчала она и направилась к повалившемуся забору. — Эй, а ну иди отсюда! — обозначила своё присутствие Авдотья Павловна.       Незнакомец оторвал взор от свиньи и глянул в сторону пенсионерки, семенящей к нему. У Авдотьи Павловны от этого взгляда подскочило давление, наверняка, так ей стало дурно. Чем ближе она подходила, чем подробнее рассматривала типа на дороге, тем больше сожалела, что не удрала в кусты заранее. Голова человека, распухшая и непропорционально большая, с черными, как у теленка, глазами, выглядела отвратительно не по-людски. Свинка, завизжавшая неожиданно, бросилась к дому, но тип снова перевел на нее взгляд, и та замерла и снова неохотно поплелась к нему.       — Ах ты паразит, — возмутилась Авдотья Павловна и подхватила с земли хворостину, — оставь свинью в покое!       Умом Авдотья Павловна понимала, что сейчас бы подобрать юбки и нестись в противоположную сторону, но уступать своё вору она оказалась не готова. Все в ней возмутилось краже, и с сучком в руке пенсионерка устремилась на улицу.       Кроме ума, очень знакомый голос издалека донес:       — Бегите, Авдотья Павловна, бегите за дом.       Незнакомец отвлекся от свиньи и направился к пенсионерке, убивать и есть сразу, судя по выражению подлой морды.       Воздух на дороге, хоть и не было жарко, дрожал от праведного гнева, воспылавшего в пенсионерке. Авдотья Павловна шагнула в марево, задрав ветвь и готовясь отхлестать негодяя, ворующего с утра пораньше свиней из её дома, вспыхнула от возмущения так, что и сучок в руке охватило огнем, и устремилась вперед.       — Авдотья Павловна! — раздался истошный вопль Сашеньки, бегущего по улице в развевающемся плаще и затормозившего вдруг.       Авдотья Павловна хлестанула бодро полыхавшим прутком незваного гостя, вырвав у него удивленный рев, и замерла, оставшись без оружия. Пруток сгорел и осыпался сизым пеплом в дорожную пыль.       Вот тогда Авдотья Павловна решила бежать, благо, что Сашенька уже пришел в себя и мчался на выручку. Незнакомец, обиженный огнем, вздумал доохотиться на невооруженную теперь пенсионерку и устремился следом за ней.       Авдотья Павловна шаркала ножками, стараясь переступать как можно быстрее, но получалось не очень. Скорость преследователя оказалась равной скорости пенсионерки. Журналист, не добежав метра три до гуськом семенящих по дороге друг за другом пенсионерки и контролера, схватился за голову — картина была и смешная, и безумная в равной степени.       Оббежав контролера, Сашенька перегородил ему дорогу и распахнул пред ним плащ.       Авдотья Павловна продолжила семенить, но, расслышав за спиной заминку, оглянулась.       — Я тебя всю ночь искал, — ласково заявил незнакомцу Сашенька, — где же ты прятался?       Тип насупился, попытался выглянуть из-за плеча Журналиста, но тот каждый раз преграждал ему дорогу.       — Уходи отсюда, — все так же ласково попросил Журналист, — при Авдотье Павловне я тебя не убью. А если останешься, то убью точно.       Незнакомец окончательно сник, и даже спина его выглядела очень грустной, пока он не исчез из вида в недалеком подлеске.       — Вы не перестаете меня поражать, Авдотья Павловна, — поделился Сашенька, пока они стояли на дороге, провожая контролера. — Прошли сквозь жарку, как ни в чем не бывало, отлупили контролера, приручили псевдоплоть.       — Это что? — уточнила Авдотья Павловна.       — Свинья ваша, — вздохнул Журналист, — так их называют.       Они прошли обратно к дому, а Журналист, пошарив на месте, где воспылал гнев пенсионерки, протянул Авдотье Павловне замысловатую штуковину, прохладную на ощупь и блестящую.       — Мамины бусы, — загадочно обозвал штуковину Сашенька, — ваш первый артефакт. Вы действительно удивительная бабуля.