***
Ожидание обрушилось на меня ледяной вечностью. Дожидаясь, пока меня вызовут в кабинет Агнесс Персиваль, я сидела на одном из низеньких стульев в безлюдном коридоре. Внутри меня нарастали паника и беспокойство. И зачем я понадобилась декану Метаморфоза? В голове восстанавливались обрывки воспоминаний, звенело пренебрежительное: «Ещё сочтёмся, Кэмпбелл!» Неожиданно дверь в кабинет отворилась, и оттуда вышел студент, понуривший голову. Мне хотелось окликнуть его, сказать: «Эй, подожди», но следом за ним показалась незнакомая мне девушка. Она была молода, и если бы вместо строгого наряда были джинсы и футболка, то я, вероятно, сочла её своей ровесницей. Бронзовые волосы, струившиеся гладким прямым водопадом по белоснежной ткани блузы; мягкие черты лица, полное отсутствие макияжа и небольшой рост. — Вас вызвали к Агнесс Персиваль? — она уставилась на меня. Дождавшись моего утвердительного ответа, она продолжила, — пройдёмте в кабинет. Она протянула мне руку. Её ладонь оказалась сухой и тёплой, несмотря на испорченную погоду и сырой воздух. Мы прошли в кабинет Агнесс, где я оказалась впервые. — Присаживайся, — девушка указала рукой на диван. Сохраняя молчание, я опустилась на предложенное мне место. Кожа неприятно скрипнула под моим весом. Тем временем собеседница взяла с рабочего стола Агнесс моё личное дело и села в ближайшее кресло, положив тонкую папку себе на колени. — Я доктор Хардман, практикую социальную психологию в школьных учреждениях. В Академию меня пригласил ваш директор, профессор Олдман, — её тон заметно смягчился. — Ты можешь называть меня Самантой, а если у нас всё сложится, то даже Сэм. Не вижу смысла во всей этой официальности, пока я ненамного старше вас самих, — она мягко улыбнулась. Я упрямо продолжала сохранять молчание, потому как до сих пор не понимала, чего она хочет, ведь я не нуждаюсь в промывке мозгов. Видимо, доктор Хардман-Саманта-Сэм догадалась, что я терпеливо ожидаю объяснений, и поэтому спросила: — Как зовут тебя? Вполне безобидный и часто задаваемый вопрос, но только если у тебя на коленях не лежит моё личное дело, где написано полное имя. — Вы не умеете читать? — я сложила руки на груди. Какого чёрта меня сюда притащили? Где сама Агнесс или Олдман? — Предпочитаю общаться в живую со своими… — она в раздумьях застучала ногтём по зубам. — Больными? — язвительно подсказала я. Доктор Хардман-Саманта-Сэм громко вздохнула и устало взглянула на меня. — Послушай, я не психотерапевт и не какая-нибудь тётка, которая пришла докапываться у тебя насчёт Маркуса Хьюза, а точнее его убийства. Я человек, с которым ты можешь откровенно поговорить, рассказать о своих проблемах, о том, что ты не можешь рассказать соседу по парте или учителям. Это и вовсе может не относиться к произошедшему. Пока она говорила, я открыто наблюдала за ней. В каждом её движении, голосе, взгляде и даже в слегка помятой одежде витала усталость. В этот момент я слегка стушевалась, ведь я не задавалась вопросом, сколько студентов сидело на этом же самом диване, так же хамили, и со сколькими она тщетно старалась найти общий язык. Тем временем она продолжала: — Дело в том, что сейчас всем нелегко, но труднее всего приходится мистеру Олдману, который нещадно винит самого себя в произошедшем. Ведь что могло подвигнуть кого-либо сделать такое с парнишкой, или самого Маркуса на самоубийство? Что, если бы у бедного парня была возможность открыть нечто терзающее, что он не мог рассказать даже сестре? — её голос дрожал. — Барни Олдман задаётся вопросами, на которые, увы, никто не сможет дать исчерпывающего ответа. Вот, для чего я здесь. Не для промывки твоих мозгов или, упаси Боже, допроса! Директор Олдман хочет помочь вам всем, вы дороги ему. Именно поэтому он пригласил меня, и если ты не доверяешь мне, что вполне естественно, то доверься своему директору. Похоже, она совсем выдохлась, потому как закрыла лицо руками и что-то пробормотала про болеутоляющие таблетки. Я долгое время не могла ничего произнести. Мне необходимо время, чтобы слова её укрепились в моей голове, укоренились внутри и донесли всю их суть. — Александра, — произнесла я. — Что? — Саманта подняла голову и вопросительно посмотрела на меня. Прочистив горло, я повторила погромче: — Александра Кэмпбелл. Можете называть меня Алекс. Кажется, словно целый ворох нерешённых проблем испарился с плеч Хардман. Она свободно выдохнула и произнесла: «Боже правый! Я думала, это не случится». — Я надеюсь, что когда ты поняла, возможно, не до конца, но хотя бы часть моей роли в этой Академии, мы можем продолжить, — она тепло улыбнулась, словно не валилась от усталости несколько минут назад. — Есть ли что-нибудь такое, чем бы ты хотела поделиться со мной? Должна заверить, что наша беседа является сугубо конфиденциальной. — Чем, к примеру? — Возможно, тебя что-то тревожит: например, ссора с подругой, парнем, родителями, недопонимание с учителями, кошмарный сон или какие-нибудь страхи. Пока она говорила, моё сердце два раза пропустило удар, позволило неизвестному уколоть в грудь, и привычному ритму сорваться с рельс. Тоска неприятно стеснила грудную клетку. Она ведь не знала… Не читала личное дело. Опрометчиво. Затем я поняла, что доктор Хардман закончила и теперь ожидает моего ответа. — Нет, — соврала я. Ложь всегда давалась мне легко и непринуждённо. Словно фразы, заготовленные ранее, уже лежали на полочках в моей голове и мирно ждали, когда потребуются. — У меня всё в порядке. Учебный год только начался, я встретилась со своими друзьями, и… Я хотела сказать, что ещё нет школьных нагрузок, но дверь неожиданно открылась и на пороге стоял раскрасневшийся Олдман. — Здравствуйте, дамы, — он был промокшим из-за дождя. — Я прервал вас? Он обличён в чёрный костюм, что навевал одичавшую горесть, словно сам наряд соткан из шёлковых слёз. Под глазами образовались посиневшие впадины, лоб стал морщинистым и прибавлял Олдману в возрасте несколько лет. Но самым ужасным был его взгляд. Доводилось ли вам когда-нибудь заглядывать в глаза, наполненные такой неизбывной тоской, что хочется отвернуться, лишь бы скорее избавиться от них? Вот именно такими были глаза директора в то утро. — Нет, — ответила Саманта, — мы уже закончили. Алекс, — она протянула мне ладонь, — надеюсь, мы ещё встретимся. — Ещё? Вы теперь будете приезжать сюда? Я ответила на рукопожатие. — Доктор Хардман теперь работает на постоянной основе, но в связи с тем, что проходит курсы по повышению квалификации и практику в одной из школ, её график будет неустойчив, — ответил Олдман. — Тогда, думаю, мне пора идти, — я приподнялась с кресла, которое неприятно скрипнуло, и направилась к двери, но голос профессора остановил меня. — Александра, вообще-то я рассчитывал увидеться с тобой, а не доктором, и кое-что вернуть тебе. Когда я обернулась, то встретилась со своим дневником, забытым на уроке мисс Кит. Олдман держал его на вытянутой руке и натянуто улыбался. Не искренне и тепло, как всегда. А криво, словно в левую щёку вшили стальные нити и притянули за них сдутые возрастом губы. Захотелось как можно скорее покинуть кабинет Персиваль. Поблагодарив директора, я приняла дневник в свои руки. Приятно вновь ощущать этот трухлявый переплёт и вдыхать запах слегка отсыревших страниц. — А что это? — Саманта проявила открытый интерес к дневнику. Она слегка наклонила голову набок и сощурила глаза, чтобы лучше разглядеть вещицу в моих руках. — Записная книжка, — без запинки ответила я, убирая дневник за пазуху спортивной кофты. Отчасти это было правдой, потому как форзац полностью забит небольшими пометками: номерами, числами и адресами, которые мне следовало запомнить. Возможно, ничего зазорного нет в том, что у меня имеется средство связи, пускай и слегка нестандартное. Внешняя связь недоступна на территории Академии, а подключать сотовые телефоны и прочие электронные приборы к внутренней связи, доступной лишь учителям, запрещалось. Олдман знал это, также как и о моём дневнике, но по неизвестной мне причине позволял пользоваться им, а потому и оставил мой ответ без комментария или поправки. — Александра, у тебя всё хорошо? — лишь мягко поинтересовался он. Его голос граничит с засахаренной клюквой. Такой приторной, что хочется тут же испить воды. Несмотря на уставший и горестный вид, директор старался выглядеть более внушительно: держал струнную осанку; приклеил к лицу неестественную и нарисованную улыбку. Словно всё хорошо и находится под строжайшим контролем. Но даже сквозь ласковый тон просачивалось сизое облако волнения, беспокойства и ужаса. — В тех пределах, насколько это возможно, сэр… в свете последних событий. — Конечно-конечно, — он часто закивал. — Просто мисс Кит крайне обеспокоена твоей успеваемостью по её предмету. Серьёзно?! Убили студента, а он хочет поговорить о моей успеваемости?! — Летние курсы по микробиологии закончились, профессор, — напомнила я ему. — Знаю. Всего одно слово. И я вновь встретилась с обеспокоенным взглядом. Милостивый, как же он постарел… Время словно замерзало, затем остановило отсчёт и шло на попятную. Я вновь оказалась в том кабинете пять лет назад и смотрела в эти мудрые глаза серого цвета. Не было Саманты, Ищеек и Маркуса Хьюза. Были лишь я и Олдман. — Я в порядке, профессор, — получилось даже более убедительно, чем я хотела. Я задержала дыхание и сосредоточенно посмотрела на директора. Всё хорошо. Я уже не та двенадцатилетняя девочка. Нет. Вы можете не переживать на мой счёт. — Что же, тогда не смею больше задерживать тебя, Александра. Хорошего дня, — он словно услышал меня и оставил тревожное оцепенение. — До свидания, директор. Приятно было познакомиться с вами, доктор Хардман. Я вышла в коридор и не успела закрыть дверь, как услышала приглушённый голос Саманты. — Несносная ученица? — в шутку поинтересовалась она. — Скорее, лучшая, — на выдохе ответил директор. На удивление, коридор не пустовал: у ближайшего окна курсант беседовал со студентом. Заметив меня, он попрощался с собеседником и приблизился ко мне. — Александра Кэмпбелл? Это был юноша примерно моего возраста. Тёмные волосы до плеч, средний рост, бейсболка, съехавшая набок, но моё внимание было прикреплено к грубой светлой борозде, которая шла по всей левой щеке. Опрометчиво опомнившись, я встретилась со взглядом, преисполненным терпением. Видимо, курсант смирился с чрезмерным вниманием к своей внешности. — Да, — я поспешила отвести взгляд от шрама. — Вы не против ответить на пару вопросов, касающихся Маркуса Хьюза? Я упрямо продолжала разглядывать свои кроссовки, потому как боялась, что если посмотрю на него вновь, уже не смогу отвести взгляда от изувеченной щеки. — Нет. — Куда вы направляетесь? Я задумалась. Представив, какой переполох устроили Ищейки в спальне, желание возвращаться с треском лопнуло. — В столовую. — Отлично, тогда пройдёмте туда. Мне не хватает выдержки, чтобы стоять на одном месте. Поговорим по пути. Первые минуты мы, направляясь в нужном направлении, сохраняли молчание и юлили по остывшим коридорам, сворачивая в ближайшие повороты. Академия казалась неумолимо отчуждённой, холодной и одинокой, из-за чего хотелось выть во весь голос, лишь бы кто-нибудь выглянул из своих комнат. Изредка мелькала синяя форма сновавших туда-сюда курсантов. Они переговаривались, иногда смеялись и замолкали, когда рядом проходил кто-либо из Академии, бросая на них угрюмые и сочувствующие взгляды. В основном это были юноши, только вышедшие с последнего курса учебных подготовок, изредка в их рядах можно было встретить юную девицу, потому как работа Ищейки требует чрезмерную физическую подготовку, отличные навыки контроля, а также забирает большое количество твоего времени, оставляя совсем малую часть для сна и развлечений. Демонстративно избегая встречи со взглядом спутника, я смотрела только вперёд и ощущала на себе его изучающий взгляд. Его глаза, как прикосновение сухих и тёплых рук, перемещались от кончика подбородка до лба, оттачивая мой профиль. Анимаги ощущают подобное. Сила, что дана нам с рождения: обострённые обоняние и слух, усиленные рецепторы, возможность видеть в темноте — позволяет запечатлеть то, чего обычный человек не способен даже увидеть. Не в силах выдержать на себе столь пристальный взгляд, я нарушила молчание: — Вы хотели о чём-то спросить меня, курсант. — Ах, да, конечно, — ровным тоном ответил юноша. — Спасибо, что напомнили, мисс Кэмпбелл. Он продолжал рассматривать меня. Моё терпение прогорело, как подожжённая спичка. — Почему вы так пялитесь?! Я остановилась и с вызовом ответила на его неотрывный взгляд. Вздёрнув подбородок, курсант слегка ухмыльнулся и повёл плечами, словно расправил невидимые крылья. — Не очень приятно, когда тебя рассматривают, как животное в зоопарке, не правда ли? — в его голосе читалась накалённая сталь. — Простите. Щёки начали пылать, как утреннее зарево. Курсант взметнул бровь вверх, словно не ожидал извинений, затем с безразличным видом потянулся в карман и достал блокнот, похожий на тот, что был у Бостика, только поменьше. — Александра, виделись ли вы с Маркусом Хьюзом, бывшей старостой вашей специализации, в день его гибели? — Конечно, — я пыталась скрыть в своём голосе облегчение из-за смены темы, — на Церемонии я сидела на соседнем месте от него и Глен. — Глен — то есть Глорией Хьюз, верно? — он перебил меня, не поднимая глаз с блокнота. Сейчас, когда он слегка опустил голову вниз, прядь волос спала на его лицо, закрывая шрам. Пока он не видел этого, я позволила себе тщательнее рассмотреть парня. Его внешность была весьма эксцентричной и отдавала привкусом южных стран мира. — Да. — Вы не заметили в поведении Маркуса ничего странного? К примеру, может, он был чем-то взволнован? Я встретилась с карими глазами, выжидающе смотревшими на меня. — Да, он радовался предстоящей вечеринке. Он ждал её с нетерпением. — Правда? — курсант скептически посмотрел на меня. — С чего такое возбуждение? Из-за выпивки. — Это был его последний год. Всё должно было пройти идеально для него… — Да, но кончилось располосованным горлом, — грубо прокомментировал парень. — Как можно быть таким грубияном?! Устало вздохнув, он стащил синюю кепку и слегка тряхнул головой, расправляя длинные волосы. — Стараюсь быть скептиком в отношении работы. Если дать волю эмоциям, то платками не напасёшься. — Можно оставить комментарии при себе, — заметила я. — Можно, — согласился он, — но не обязательно. Вот говнюк! — Итак, вы видели погибшего на вечернем празднестве? — продолжил курсант. — Нет. Похоже, мой ответ удивил его. — Это весьма странно, потому как практически все опрошенные дали противоположные показания. Где же вы в таком случае находились с момента начала празднования до двух ночи? — До полуночи я пребывала в лесу за территорией Академии, а затем отправилась в спальню. Сделав какие-то пометки в блокноте, он продолжил: — Что вы делали в лесу в столь позднее время? — Гуляла, — небрежно вырвалось у меня, чем вызвала смешок у курсанта. — Алкоголь? — Исключено, — соврала я. Не хочу, чтобы у Влада и Дика были проблемы из-за этого. Он оставил это без своего тривиального комментирования, но по его ухмылке я видела, что он ни на толику не поверил мне. Зажав кепку подмышкой, он всё время что-то выводил чернилами на блокноте. Было бы интересно почитать, что он там написал. — Кто это может подтвердить? — Джанет Уингстон, Элизабет Бренвелл, Владлен Маккиндер и Ричард Брэдберри. — Директор, его заместитель или ваш декан знали о вашем местонахождении? — Я отрицательно покачала головой. — Следуя из вашего рассказа, после вечеринки вы отправились спать. А куда пошли остальные? — Они отправились по своим комнатам. — Кто может подтвердить, что вы были в своей комнате этот период времени? — Марта Рейес, девушка, что была сегодня в спальне, когда пришёл ваш отряд. В ту ночь мы встретились с ней в проходе, потому как живём по соседству. Мы тогда пожелали друг другу доброй ночи. — Вы упоминали Джанет Уингстон. Если не ошибаюсь, это ваша соседка, верно? — ответом послужил кивок. — Так почему вы отправились в спальню в одиночестве? — с подозрением спросил он. — Джанет ночевала в другом месте. Комната номер тридцать. Это второй корпус. Там проживет Ричард Брэдберри, её молодой человек. Он долгое время смотрел на блокнот, высвечивая выведенные им строки. На переносице, между бровями, образовались две хмурые складки, глаза проходились от одних букв к другим, словно курсант старался обнаружить нечто упущенное. Затем, резко захлопнув блокнот, он убрал его, накинул на голову бесбойлку и сказал: — Дело в том, что я знаком с Диком, — что, по всей видимости, было правдой, потому как только люди из близкого круга так называли Ричарда, — мы уже проводили допрос во втором корпусе, и я был свидетелем того, как он давал показания. По его словам, он и мистер Маккиндер проводили до спальни Элизабет Бренвел, а затем двое юношей разошлись по своим комнатам, и никакая Джанет не приходила к нему. И тогда напрашивается вывод: либо ложные показания дал он, либо — твоя подруга.***
В столовую я пришла в сквернейшем расположении духа. Голова, как сухая губка, впитывала всё, что произошло со мной за последние сутки. Я лихорадочно думала о том, что послужило причиной убийства Маркуса, почему Джанет солгала, и где Кастор Вог, и ещё всерьёз волновалась за Олдмана. В параллель этому всплывали обрывки воспоминаний последних двух лет, которые, заполонив всё пространство, оказывали давление. От такого внутреннего прессинга хотелось скулить. Хотелось закричать, чтобы каждый, кто сидел тогда в столовой, разделил мою горечь. Не знаю, копилось ли во мне всё годами, или это я резко дала спуск тому, что долгое время держала в крепкой узде, однако я понимала, что не справляюсь с нахлынувшими на меня волнами, что едва удерживаюсь на плаву, как самодельный плот среди бушевавшего океана. И страшно представить, что произойдёт, когда я наконец-таки сдамся, пущу по ветру все эмоции и чувства, накопившиеся внутри. Отпущу ничтожную ниточку, и будь что будет. Казалось, словно я вновь очутилась на том самом обрыве, и передо мной вновь стоит выбор: жить, пряча за бронёй этот груз, или же, осмелившись, прыгнуть. Говорят, жизнь не должна останавливаться после смерти. Грёбаная форма эмоционального насилия! — Ты так и будешь стоять там? — раздался слегка знакомый голос, который вывел меня из размышлений. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, кто говорил. Линкольн Фарел, новичок Телекинеза, сидел за ближайшем ко входу столом и с большим аппетитом поглощал свой обед. — Присаживайся, — с наполненным ртом промычал он. — Привет. Он выглядел сонным, до чёртиков взволнованным и ужасно голодным. В связи с сегодняшней отменой уроков разрешался свободный внешний вид, но, судя по всему, Линкольна забыли об этом известить, потому как он сидел в помятой школьной форме. — Мамочки! — промямлил он, издавая довольный стон, — никогда бы не подумал, что в школах могут так вкусно кормить! — Фарел отправил в рот очередную порцию обеда. — Ох, прости, пожалуйста. Я, наверное, сейчас выгляжу как какой-нибудь дикарь. — Если честно, то да, — призналась я. Его беспечный вид и приподнятое настроение позволили на миг расслабиться, и, наблюдая, как он потирает заспанные глаза, мои собственные переживания на миг улетучились, выкроив мне минутку на отдых. — Ох, я должен ведь что-то сказать тебе… Эм, сочувствую твоей утрате… И, надеюсь, тот парень не был последним засранцем, — и не позволив ответить, он тут же продолжил, — хотя я не уверен, можно ли так вообще говорить об умерших. И я чувствую себя немного неловко оттого, что не могу разделить всю эту горечь, которая, мать моя женщина, просто заменила здесь кислород! — он округлил глаза, показывая, насколько ужаснулся этим. — Всё в порядке, Линкольн, — поспешила его успокоить. — Я плохо знала Маркуса, парня, который погиб, поэтому можешь расслабиться и продолжать есть свои овощи, — я указала пальцем на тарелку с сомнительным варевом. — Нет, конечно, это ужасно, что произошло с ним, мне страшно, и я искренне сочувствую его семье, но… — Это не овощи! — с напускной обидой перебил меня Фарел. — Это рыбный пирог. — Сколько ему лет? Он тихо рассмеялся, а затем отправил в рот очередную порцию обеда, демонстративно издавая довольные стоны. — Знаешь, удивителен тот факт, что я всё ещё не знаю твоего имени, лгунья. — Меня зовут Алекс. И я не лгунья! — Да? А кто меня направил вчера в комнату, где разит чьим-то дерьмом? — Чего не помню, того не было, — заявила я, пожав плечами. — Вся суть девушек. Его смех заразил и меня. Я не смогла сдержать глупые смешки, улавливая на себе укоризненные и озлобленные взгляды. — Будь осторожен с чокнутой! Ходил тут до тебя один паренёк, крутился волчком вокруг мерзкого зверья. Поверь мне, ничем хорошим это не закончилось… Во всяком случае, для него. Этот голос я узнала прежде, чем осознала произнесённое. Рядом с нами стоял тот метаморф, с которым сцепилась пару дней назад в коридоре. — Какой ещё парень? И ты вообще кто такой? — Линкольн выглядел непонимающим. Тонкая нить, что удерживала всё таившееся внутри, со звоном лопнула. — Можешь спросить у него самого. Ах, да! Прости, тут я тебе наврал, не можешь. Он ведь… Юноша не успел договорить. К блондину подбежал Спиридон, схватил грубым движением его за локоть, развернув к себе лицом, и сквозь зубы процедил: — Оставь её, Майк. Не переходи черту. Я была слишком опустошена, чтобы удивиться поступку Спиридона, которого мы все эти годы дружно принимали за верного врага. Я обвела взглядом помещение, вжав голову в плечи. Столовая, Линкольн, метаморф — всё это казалось неправильным. Ненужным в данный момент. Прости, тут я тебе солгал, не можешь. Он ведь… Майк не успел произнести последнее решающее слово. Он не высказал его вслух, но безмолвно выплюнул мне в лицо. Яростно и ядовито. Слово, которое я ненавижу и страшусь последние годы. Продрогшее и сухое. Мёртв. Он ведь мёртв. Всё верно. Ты прав. Только не говори, Майк, ради всего святого, не произноси этого! Я быстро поднялась со стула, на котором сидела, и отшатнулась от него, словно Майк ошпарил меня. Будто он сунул грязные ручища в мою душу, разбередил все органы и добрался до самого дальнего и тёмного уголка меня. Он с корнем выдернул тот сундук, что я прятала внутри, и просто швырнул его передо мной, плюнув мне в сизую дыру, что осталась в груди. В столовой воцарилась тишина. Линкольн вскочил со своего места и протянул ко мне руки, но я в страхе отпрянула, не позволив коснуться меня. Я смотрела на него припудренными глазами и видела лишь расплывчатый из-за слёз силуэт. Всё, что происходило дальше — серия видений, которые, казалось бы, не имеют никакой внутренней связи, а сменяются одно другим резкими мгновенными перемотками, как в кино. Я выбегаю из столовой и врезаюсь в чью-то грудь, но тут же отталкиваю её и бегу дальше. Запах тела кажется каким-то родным, но я слишком загружена, чтобы думать об этом. В глазах мелькают синие разводы, и вроде некоторые из них даже интересуются, всё ли у меня в порядке. Какие же тупые снобы! Кто-то постоянно окликает меня, или же это помутнения в моей голове, но я продолжаю бежать. Мой разум не успевает реагировать на происходящее, но ноги сами ведут меня.***
Я оказалась на стадионе школьного двора. Кроссовки с неприятным чавканьем ступали по намокшей беговой тропе. Шаги, глухие и неуверенные, в размеренном темпе учащались, превращаясь в бег под стать внутренней музыке, что с оглушительным рёвом бьётся о мои рёбра. Струи дождя, что нещадно били по моему лицу, казались такими жёсткими, словно выкованы из прессованного металла, и попадали в рот и глаза. Дождь был моим спасением: ведь благодаря ему я больше не чувствовала, что слёзы предательски льются из глаз. Дыхание сбилось, и порой с губ срывались всхлипы и обрывистый сухой кашель. Я ускорила бег. Через несколько минут я ощутила такое привычное покалывание в коже, словно от напряжения та начинает разгораться. В боку неумолимо кололо, и сердце отбивало обезумевший ритм о грудную клетку, но я не останавливалась. Однажды Кастор сказал мне, что прошлое — это всего лишь непосильный труд для каждого смертного, камень, что продолжает втягивать в забытые нами минуты. Что мне не нужно больше напрягаться и прислушиваться к тишине, чтобы разобрать его едва уловимый шёпот, похожий на шелест осенних листьев. Не стоит припадать к холодной земле, чтобы кожей ощутить замогильное дыхание ушедших. Это бессмысленно. Ведь прошлое — это всего лишь прошлое и не больше.«…And hey, hey Without you there's holes in my soles Hey, hey Let the water in…»*
И я согласна с Кастором. Я знаю правду, жестокую и холодную, что приходит вместе с моим ночным кошмаром. Прошлое будет тянуть якорем, не позволяя двигаться дальше по жизненной ленте. Оно будет вынуждать цепляться за шёпот ветра и шорох разодетых деревьев, будет вводить в заблуждение о видении некого зашифрованного кода для вас, заставляя восстанавливать уничтоженное и давно забытое снова и снова. Вот мой совет на случай, если почувствуете прикосновение ледяных и обмёрзлых пальцев прошлого — бегите. Бегите, не оборачиваясь.«…Where ever you've gone? How, how, how? I just need to know That you won't forget about me…»
И я бегу. Так сильно и отчаянно, что не могу найти в себе силы остановиться. Не знаю, смогу ли пересилить себя, встать снова на твёрдую ногу, выкрикнуть: «Прошлое, поцелуй меня в зад!», и заставить песню играть громче.«…And I get lonely without you And I can't move on And I get lonely without you I can't move on Move on…»
Смогу ли я найти в себе силы, чтобы вновь перейти на шаг? Неизвестно. Но я твёрдо знаю одно: пока бегу, и в душе моей звенит собственная музыка, я всё ещё жива. Выкусите, завистливые сучки! — Бога ради, Алекс! Что ты вытворяешь?! Чьи-то руки грубо одёрнули меня со спины, пока я бежала, и развернули на пол оборота. — Что с тобой происходит?! Голос Дика был звонким и заглушающим дробь неугомонного дождя. Его брови сдвинуты и нахмурены; пронзительные голубые глаза впивались в меня застеклёнными взглядом, бегая из стороны в сторону; чёрная футболка вымокла и теперь плотно обтягивала грудь; а ладони удерживали мои руки выше локтя так сильно, что я, не стерпев, зашипела от боли. — Это всё из-за твоих родителей, так? Сегодня ровно пять лет с момента их гибели. Ведь так? Он не ослабил хватку и продолжал всё также сжимать мои руки. Он с силой тряханул меня, стараясь привести в чувство, ведь я всего лишь молча смотрела на него и пыталась отдышаться. Он помнит. Он помнит дату их гибели. Затем я резко освободилась от его рук и ухватилась за бок. — Пожалуйста, — произнёс он уже более спокойным тоном, приближаясь ко мне и заглядывая в лицо, — скажи, как тебе помочь? Это из-за трагедии, верно? А небо, словно в подтверждении его слов, зашлось ещё большим потоком слёз. По его лицу стекали капли, собираясь на подбородке, и падали вниз одна за другой. Уверена, я доставила большое удовольствие от просмотра этакого шоу тому, кто живёт в ближайшем корпусе и прилип к окну, разглядывая нас. — Чёрт возьми! — выкрикнул он мне прямо в лицо. Его кожа покраснела, и на лбу выступила пульсирующая жилка. Он с силой сжимал кулаки, и я уверена, что если бы по близости была хотя бы одна стена, он непременно саданул по ней, выместив всю злобу. — Как я могу помочь тебе, если ты молчишь?! Дура! Это из-за Айка? Признайся! Сука! Не молчи же! Скажи! Вот мы и добрались до второй причины моего ноющего сердца. С моих губ слетело нечто похожее на смешок, и, покачав головой, я произнесла охрипшим от слёз голосом: «Оставь меня!» Затем я оттолкнула его, развернулась и продолжила свой забег. — Ты не убежишь от прошлого, Алекс! — крикнул он мне в спину. — Но могу от тебя! — более громким голосом, не оборачиваясь, ответила ему. Когда я преодолела половину круга беговой дорожки, увидела, что Дик, сгорбившись то ли из-за дождя, то ли из-за переживаний на мой счёт, размашистым шагом удалялся в Академию. Я была рада, что Ричард не стал упрямствовать и расспрашивать меня, ведь он бессилен перед моими страхами, а говорить о них вслух сложнее вдвойне.***
Тогда я училась только на четвёртом курсе и обнаружила у себя предостаточно свободного времени. Джанет Уингстон постоянно коротала досуг в библиотеке, а Кастор Вог, ставший моим самым близким другом, слёг с простудой в лазарет. И каким же нужно быть неудачником, чтобы подхватить вирус в апреле?! На улице царила пропитанная романтикой погода. Шорох юных, только распустившихся зелёных листочков заполонил весь двор и проникал в открытые окна комнат, ласково зазывая их жителей наружу. Академия тихо пульсировала жизнью. Всё моё тело требовательно знобило от скуки и безделья, и, проведав Каса, я направилась туда, где благодаря своему тренеру обнаружила новую страсть — бег. Стадион встретил меня одиноким гулявшим по пустынной поверхности ветром. Без остатка отдавшись бегу, я закрыла глаза и стала прислушиваться к своему телу. Я любила это. Я бегала ради этого. Сначала ты чувствуешь лёгкость, и тело будто просыпается от безделья и даже благодарит тебя за небольшую разминку. Затем пробуждается лёгкое жжение в икрах, словно, решив позабавиться, я прыгнула через высокое кострище, слегка коснувшись его пламени. Затем сбивается дыхание, сердцу тесно в груди, твоё лицо краснеет, и складывается впечатление, будто на улице вовсе не весна, а палящий июль. Всё тело горит раскалённой патокой. Но ты продолжаешь бежать. Слишком рано для финиша. — И кто так бегает? — насмешливо поинтересовался юношеский голос. Я приоткрыла один глаз и покосилась в сторону. Меня догнал мой знакомый по имени Айк. Его ершистые волосы горели на солнце бронзовым отливом и сливались со светло-карими глазами, окружёнными морщинами. Его улыбка всегда выходила кривоватой и съезжала вбок, но белизна зубов и небольшие углубление на щеках, которые делали лицо совсем молодым, компенсировали это. Тренировочные штаны и майка, что свободно висели на жилистом теле, слегка взмокли от пота и колыхались от тёплого ветра. — Кэмпбелл собственной персоной, — приостановившись, я, усталая и мокрая, сделала неумелый реверанс и неловко ступила на ногу, из-за чего слегка накренилась вбок. — Безобразно. Не быть тебе принцессой. Добежав до финиша, я остановилась, предоставив телу заслуженный отдых. Переступив черту, Айк, сохранив темп бега, направился к трибунам и из-под лавки достал бутылку воды, тут же прильнув к ней. — Нельзя так резко останавливаться, — сказал он, увидев, что я стою на финальной линии, — твоё сердце может не выдержать. Стоит плавно переходить на размеренный бег, затем — на ходьбу. — Приму к сведению. Можно и мне тоже? Он подкинул почти пустую бутылку в воздух, и я не успела поймать её. — К бейсболу я бы тоже тебя не подпускал. — Тебя послушать — так Бог по всем аспектам меня обделил. Я наклонилась за бутылкой и отряхнула запыленный пластик. — Нет, ну почему же, — возразил Айк, хитро поглядывая на меня, — ты красивая. — Неужели потные девочки так привлекательны? — Не то слово, — он улыбнулся. Тот день был по-особенному хорош. Стояла ласковая погода; слышались переговоры не умолкавших птиц; в воздухе всё ещё витала сухая пыль, какую мы подняли своим бегом, и которая не успела осесть; и пряный запах пота бил по носу. Я с удовольствием втянула в себя весенний аромат. Но в нём содержалось нечто большее. В тот момент, я, ощущая лёгкое жжение в теле, наиболее остро почувствовала это. Я вдыхала не воздух. Я вдыхала жизнь. Айк с видимым наслаждением задрал голову к удивительно чистому небу и, прижмурив глаза, улыбнулся солнцу. Он выглядел таким расслабленным и непринуждёнными, что я словно ощутила, как в моём животе образовалась сахарная вата, такая же лёгкая и воздушная, что я, поддавшись подсознательному порыву, повторила за парнем и подставила лицо ослепительно-белому свечению в небе. Весь мир тогда пообещал мне, что всё будет хорошо… — Может, устроим повторный забег? — через какое-то время предложил Айк. Сейчас, когда его лицо освободилось от багровой краски после бега, на носу можно было разглядеть едва заметные веснушки. Не дождавшись моего ответа, он добавил: — Только в этот раз на желание. — На желание? — я не смогла сдержать улыбки, — на какое же? — Не знаю, — он пожал плечами, — выбирай сама. — Если я опережу тебя, то ты стащишь из лазарета смирительную рубашку, наденешь на себя и заявишься к Олдману в кабинет во всей красе, с просьбой почесать нос! — Оригинально, — одобрил он, широко улыбнувшись, и вновь посмотрел на небо, — тогда ты поцелуешь меня. — Поцелую? Он утвердительно промычал, продолжив разглядывать небо, словно не замечал моего смущения. — По рукам, — резко выпалила я, протягивая руку. — Любишь рисковать? — он наконец-таки посмотрел на меня. Под солнечными лучами его кожа блестела от пота, короткие волосы казались грязными и мокрыми, а на лице застыла победоносная улыбка. Он ответил на рукопожатие. — Скорее, люблю выигрывать, — смело заявила я. В том споре он одержал победу. Но не потому, что я оказалась слаба, а потому что позволила этому случиться. Так произошёл мой первый поцелуй, и никто из нас не догадывался, насколько трагически закончится наша история…***
Спустя год, а именно пятого марта, тело Айка Беррингтона, обучавшегося тогда на шестом курсе, обнаружили у основания обрыва, что находится и по сей день в лесу, недалеко от Академии Избранных. Сорвавшись с уступа, юноша получил перелом конечностей и основания черепа, а также разрыв лёгкого осколком костной ткани. По медицинским показаниям, смерть наступила мгновенно. Этот обрыв преследует меня во сне. Почти каждую ночь, за исключением тех, когда из-за усталости проваливаюсь в крепкий сон, я вижу тот самый уступ и знаю, что если опущу взгляд, то увижу неестественно выгнутое тело среди мокрых от крови камней. Я вижу его кривоватую улыбку и слышу, как он зовёт меня за собой. И я хочу последовать за ним, я терпеливо жду того самого момента, когда земля подо мной покроется трещинами и рассыпется в мелкую крошку, но затем вижу их, родителей. Меня до сумасшествия угнетает то, что во сне я вижу их такими живыми, что хочется плакать, а когда просыпаюсь, меня встречает лишь обездоленная пустота. Самое невыносимое, что сон обрывается именно на этом моменте, лишая меня какой-либо подсказки. Я понимаю, что должна сделать выбор: в очередной раз подняться и начать жить или же воссоединиться с прошлым, сделав шаг в небытие. Но вместо этого каждое утро я встаю с кровати с мыслью о том, что этот день будет последним, когда призраки Айка следуют за мной по пятам. Немного иронично, что теперь я стараюсь отгородиться от прошлого именно там, где я и Айк положили начало нашей истории. Чёртов стадион, ненавижу тебя. И я вновь бежала. Я потеряла счёт времени с тех пор, как Дик скрылся за стенами Академии. Дождь безбожно хлестал меня по лицу, рукам и ногам. Пару раз я сбивалась и падала на сырую беговую дорожку, затем вставала и продолжала забег. В конце концов я сделала то, о чём мечтала долгое время — закричала. Так громко, что свинцовые тучи, не выдержав столько горести, зашлись колокольными грозами. Спасает ли крик? Не уверена. Но могу сказать лишь одно: если хочешь освободиться — кричи. Тебе станет легче…