Седьмой элемент

Моё чудное времяпровождение под нещадным дождём сентябрьского дня яро дало о себе знать. Вот уже вторые сутки я занимаю больничную койку в лазарете, рассматривая узоры из трещин на сером потолке. Больничный отдел Академии, в отличие от Гостиного дома, всегда нравился мне. Он не был похож на те детские поликлиники, в какие ходила во времена учёбы в районной школе. Лазарет не выполнен в стерильно-белых тонах, что, по моему мнению, правильно, ведь такие бледные и рациональные цвета навевали хандру — разве что захочется быстрее сбежать из этой иллюзорной коробки белого цвета. Кто вообще изобрёл этот цвет? Ощущение, будто находишься в изоляции. Чувство потерянности. Он забирает твоих друзей, твой смех, твою улыбку, а взамен дарит лишь печальные глаза, лишённые сна. Он навевает тревогу и страх, навязывает пустоту и одиночество, он не кажется изысканным или же простым. Он только погружает всё окружающее в небытие. Это яркий свет в чёрном тоннеле, затягивающий в никуда. Моя же палата раскрашена нежными и тёплыми тонами. Этакий солнечный уголок в сентябрьский период, поднимающий настроение. К счастью, в воздухе отсутствовала едкая примесь препаратов и лекарств, и помещение периодически проветривалось, из-за чего в комнате пахло вымокшей землёй. Больничные койки жестковаты, и металлические пружины, исполняя свой долг не первый год, в некоторых местах сильно впивались в спину, а при движениях неприятно поскрипывали. Но они не доставляли мне неудобств, потому как я, погружённая в раздумья, практически не спала, а чаще всего сидела у изголовья кровати и смотрела в окно. Отсюда можно увидеть величественные горы, что возвышались над лесным морем. От обилия скал изнывают пожухлые от дождя деревья, что окружают скалистый город у подножия, пританцовывающие на ветру. Стоит прикрыть веки, и воображение берёт в свои руки мягкие кисти и начинает вырисовывать пильчатые листики с изогнутыми прожилками, что отчаянно пытаются удержаться на ветке, не поддаваясь ветряным порывам. Горы кажутся такими отдалёнными, отчуждёнными, что в любой точке на территории Академии их можно увидеть только вдали, словно сама природа старается держаться подальше от людей. Эти горы, как символ эфемерной свободы, являются жителем совершенно иного мира. Молчаливого и рационального. Мне всегда нравилось подниматься на верхние этажи Академии, припадать со всем энтузиазмом к небольшим балкончикам, хватаясь за обледеневшие перила, и рассматривать горы. С самого первого курса я любила представлять себя в собственных фантазиях как жительницу той местности. Закрываю глаза и мечтаю. Я стою на уступе одной из пещер, вглядываясь в лесную долину. Кругом тишина. Лишь вой ветра и волка тревожат меня. Утёс скалит зубы, и если постараться, то можно услышать рёв где-то внутри. Свобода, широкая и неизбывная, наполняет собой лёгкие и опьяняет. — Ты чего не спишь?! — меня возвратил к реальности голос с хрипотцой. — Может, позвать доктора Митчеса? Ты как себя чувствуешь? В нашей палате было две койки. Одну занимала я, другую — студентка Мимикрии, Милдрен Хипс. Отзывчивая девушка, хотя, судя по её косым взглядам, брошенным на меня, испытывает лёгкую антипатию к анимагам. Мимикрийцы никогда не кидали в нашу сторону оскорблений, не показывали открытую неприязнь, но всегда старались свести общение к минимуму, предпочитая себе в собеседники метаморфов. Бессмысленное противостояние затронуло все специализации, и хотя в основе стояли лишь Анимагия и Метаморфоз, остальным факультетам всё равно пришлось поддерживать одну из сторон. Стояла ночь. Точного времени я не знала, но, думаю, до рассвета было не менее трёх часов. В палате загорелся ночник, и я увидела смесь недовольства и волнения на сонном лице Милдрен. Я отрицательно покачала головой, показывая, что всё в порядке. Громко вздохнув, Милдрен опустилась обратно на кровать. — Тогда закрой окно, ладно? На улице осень, я замёрзла. Я слегка поджала губы и робко кивнула, как бы извиняясь перед соседкой за доставленные неудобства. Но не уверена, что мой жест был замечен, потому как в этот момент свет потух, и наступила уже привычная мне темнота. Странные эти мимикрийцы, уж очень они любят тепло и вечно мёрзнут. Даже летом, когда на коже ощущается липкая испарина, студентов Мимикрии зачастую можно встретить, одетых в тёплые водолазки со стойкой воротничка. Приподнявшись на локтях, я протянулась в окну и закрыла его, с грустью представив, какая духота будет в палате к утреннему обходу врача. Милдрен больше не разговаривала, но, как мне показалось, не смогла уснуть и частенько ворочалась на кровати под металлический скрип матраса. А я ведь и правда сожалею, что разбудила её. Милдрен мне нравилась, и своей бывалой ворчливостью напоминала Джанет. Улыбнувшись этой мысли, я придвинулась ближе к спинке кровати, стараясь сесть так, чтобы не затронуть старых пружин, и потянулась за травяным настоем, который принёс доктор. Горло кололо мелкими иглами, и попытка заговорить доставляла судорожную боль. По словам врача, мои голосовые связки просто не выдержали такой неожиданной для них нагрузки и просто напросто перегорели. «Это всего на пару дней, Александра. Постарайтесь хорошенько отдохнуть и без надобности не напрягать связки» — сказал доктор Митчес, напускным грозным взглядом поглядывая на меня из-под кучерявой чёлки, лезшей на глаза. Мне он нравился. От него приятно пахло эвкалиптовым маслом, и прежде, чем дотронуться до пациента, он несколько раз тщательно обрабатывал руки, хотя на его белом халате можно было иной раз заметить разноцветные пятнышки от трав и микстур. Сам доктор Митчес был приятным собеседником. Он часто заходил в палаты, чтобы проверить состояние поступившего, заводил с ним разговоры на общие темы и так увлекался, что забывал про дежурный обход. Сегодня произошёл как раз такой случай. Обсуждая один из романов Джорджа Ревела, Митчес занял место на стуле, что стоит у подножия кровати, и просидел со мной добрых сорок минут, пока Милдрен Хипс была на обеде. Наша беседа протекала в своеобразной форме, из-за чего разговор делался вдвойне интересным. Доктор делился своим мнением о героях и задавал различные вопросы касательно сюжета, на что я быстро выводила ответ на бумаге. Единственный раз нашу беседу прервала дежурная медсестра: — Доктор! Что же это за произвол такой?! Вы до сих пор не обследовали весь коридор, а уже наступило время повторного принятия лекарств! — воскликнула старушка. — Ох, Клара! Снова ты?! — он страдальчески закатил глаза и, не оборачиваясь, махнул рукой в сторону двери, — знаю-знаю, что ты скажешь. На память я ещё не жалуюсь, не такой уж и старый! Будешь здесь всем заправлять — тогда и покричишь, а сейчас не кудахтай и раздавай свои препараты. И я бесшумно рассмеялась, потому как из-за красного берета на голове она и вправду походила на курицу. После ухода медсестры доктор подождал минут десять и поднялся со своего места. — Думаю, мне стоит идти, а то бедная мисс Квинс на нервной почве схлопочет мигрень, и мне придётся лечить её, выслушивая в свой адрес обвинительные речи, — он резкими движениями отряхивал халат. А затем на прощание он сказал мне фразу, о которой я задумываюсь до сих пор: «И помни, Александра, лучшее лекарство — хороший разговор.» Видимо, он и правда мастер своего дела, потому как мне стало легче. Не снаружи. Внутри. За всё время, что я находилась в больничном отделе, Ричард ни разу не навестил меня. На мой вопрос, почему это происходит, Либби и Джанет лишь угрюмо пожимали плечами. Уж не знаю, действительно ли они не имели представления или что-то скрывали от меня, но по плотно сжатым губам Джанет я поняла, что большего от них не узнаю. Сама ситуация изводила меня. И тогда мне больше ничего не оставалось, кроме как перебирать в голове предположения, на что мог так сильно обозлиться или обидеться мой друг. Ричард не из ряда тех юношей, что можно задеть грубым словом. Но видимых причин для обид не было вовсе, и поэтому я задерживала дыхание каждый раз, когда по коридору раздавался глухой звук шагов, в надежде увидеть Дика, чтобы извиниться перед ним. А когда видела Джанет или Либби, моя радость становилась поддельной, из-за чего я безмолвно злилась на саму себя. Тем временем волна разговоров про убийство стала медленно угасать, а студенты — смеяться. Вскоре инцидент будет позабыт среди учеников, и липкая горесть полностью ляжет на плечи близких людей погибшего. Из рассказа Джанет, я узнала весьма интересные подробности. — По его горлу тянулась идеально ровная линия, — рассказывала Уингстон, когда навещала меня. — Один курсант, друг Ричарда, — при упоминании его имени она стиснула зубы, — рассказал нам, что Ищейки не имеют ни малейшего представления, кто это мог быть. Способ весьма необычен: сначала его усыпили, притащили в спальню, о чём свидетельствуют гематомы на подмышках, а затем спящему Маркусу перерезали горло чем-то тонким, что и стало причиной смерти. Исключение самоубийства доказано. Однако, несмотря на лежавшее на столе дело по Хьюзу, Олдман скрыл это. На вчерашней поминальной церемонии он во всеуслышание объявил о том, что Маркус Хьюз самоубийца! Я потянулась к ручке и листку. Джанет увидела это, дотронулась до моей руки и продолжила: — Знаю-знаю, что ты сейчас напишешь. Он сделал это, чтобы избежать всеобщей паники, и я согласна с этим, но… Разве это честно по отношению к Маркусу? — она сохраняла молчание около минуты. — Многие забрали документы из Академии. Некоторые же остались здесь, примиряясь со страхом, потому что это место — их дом. Думаю, многие и сами понимают, что нам солгали, но что ещё остаётся, если не верить в то, что легче всего воспринять? А Олдман… Он словно постарел лет так на десять. Не появляется в коридорах, столовой. Кабинет вечно закрыт. А после поминальной церемонии он будто испарился. Поговаривают, он отстранён от руководства на неопределённый срок, — шёпотом говорила Джанет. — Но это всё слухи, я уверена, — она поспешила махнуть рукой. — Мы только лишь знаем, что пока всем заправляет Агнесс. Метаморфы так и дуют пузыри от радости, — заявила она, будто речь шла не о её специализации. Затем Джанет начала рассказывать о начавшихся занятиях и новом тренере, которому, по её словам, в суровости не занимать. Хотя, зная подругу и её ненависть к спорту, любой учитель физической подготовки видится ей воплощением самого дьявола. Разве что рожек с копытцами нет. Подруга старалась убедить меня, что новости о Барни Олдмане ни что иное, как слухи, но я слишком хорошо изучила Уингстон за то время, пока жила с ней. Джанет не любительница сплетен, и если бы не была уверена в их достоверности, она ни за что не поделилась ими с кем-либо, тем более со мной. От Элизабет я узнала о строгих нововведениях безопасности. Теперь руководство тщательно следит за тем, чтобы в каждый корпус выделили по отряду Ищеек, дежуривших посменно. Этого ещё не хватало! На каждую комнату вывесили замок и студентам выдали персональные ключи, потеря которых каралась недельными отработками у Эрла. Введён комендантский час, по которому любой студент после одиннадцати часов должен находится в своей спальне. Хорошо, что все комнаты снабжены санузлом, потому как если захотелось в туалет посреди ночи, пришлось бы терпеть, а в противном случае — поливать жёлтой струёй цветы под окном. Думаю, Эрл не оценил бы таких выходок. Девочки также рассказывали что-то о новом расписании столовой, дежурстве и прибывших студентах, но, по-честному сказать, я уже не слушала их. Я могла лишь думать о том, как именно убили Маркуса. Разве не проще было ударить чем-нибудь тяжёлым по голове или просто столкнуть его с одного из балконов, списав всё на самоубийство? И тогда дорожка из мурашек проложила себе путь по всем позвонкам, затрагивая голые нервы. Скорее всего, у убийцы были личные счёты с Маркусом, или же своего рода представление послужило предупреждением, и тогда страшно представить, что ждёт нас впереди… Сон упрямо избегал меня. Через некоторое время раздалось ровное и редкое дыхание Милдрен, свидетельствующее о том, что она наконец-таки уснула. Накинув на ноги одеяло и отпив из холодной кружки отвар, я продолжила любоваться видом. Несмотря на то, что напиток простоял несколько часов, из-за жжения он казался до боли горячим. Имбирь и лимон в сочетании с травами, вкус которых разобрать так и не смогла, оказывали быстрый эффект, успокаивая саднящее горло. Занять себя было нечем, и, отставив отвар в сторону, я стала вырисовывать пальцем в воздухе невидимые никому фигуры. Безделье оказывало непосильное давление на меня, и в такие моменты, когда наступала ночь, и все уходили спать, гнетущая тоска завладевала мной. Она не касалась родителей и Айка. Она не была привычной, а, скорее, тихой и в то же время неприкрытой. Тоска по той девочке, которой я была в двенадцать лет. Юной, робкой и беззаботной. Этот образ спрятан где-то под рёбрами в безутешной шкатулке, доступной лишь мне. В ней такая серая безысходность, что хочется бить строительным молотком по её стенам, с грохотом и злобой, чтобы избавиться, стереть бумажную крошку. Но я не могу. Ведь кем я стану, если выброшу прошлое на растерзание ветру? Стоит помнить, что невосполнимая потеря, которая сурово бьёт по лицу, как толчёный кирпич, выстраивает в каждом из нас тех, кто мы есть сейчас. Возможно, слегка сокрушённые и изломанные, но извлёкшие ценный для себя урок из каждой утраты и продолжившие жить. С моих губ сорвался громкий вздох, и я механически бросила взгляд на спящую соседку. Эти раздумья полностью дезориентируют. Хочется лишь на сутки выудить их из своей головы, поместить в ящичек рабочего стола, прожить день без привычной мне тяготы, а к вечеру вернуться к пережитому. Разве я многого прошу? Стоит отвлечься. Бессознательно я протянулась к своему дневнику и, раскрыв его, не удержалась от того, чтобы нежно провести ладонью по страницам. Я коснулась выключателя на светильнике и переключила тумблер так медленно и плавно, как будто от скорости моих движений зависела громкость шума. Направив верхнюю часть лампы на себя, я приподнялась, чтобы лишний раз удостовериться, не мешаю ли Милдрен. Совсем не хочется ловить на себе ещё более ядовитые взгляды. Когда я убедилась в том, что всё в порядке, вновь обратилась к дневнику. Отступив от последней записи небольшое расстояние, гелием ручки вывела строчку. А: Спишь? Преглупейший вопрос, который только можно задать человеку в самый пик превосходства ночи. Ничтожная надежда, что Джанет пренебрегла своим сном ради чтения какой-нибудь книжки или изучения школьного материла, с каждой секундой обострялась. Прошло несколько долгих минут, а ответа не последовало. Разочарованно вздохнув, я отложила дневник в сторону. Не хотелось снова купаться в языках темноты, поэтому, придвинув светильник ещё ближе к кровати, я оставила свет горящим. Сейчас мимолётное желание учиться ощущалось чересчур остро. Школьная нагрузка в середине декабря перед окончанием семестра была смертоносной и помогала на несколько недель отвлечься от внутреннего конфликта. Зачастую я и Джанет сидели в комнате далеко за полночь при свете настольных ламп и заучивали материал. Закрыв глаза и нахмурив брови, подруга на грани слышимости шептала прочитанные строки. Искусственный свет делал её кожу менее мраморной, накладно подчёркивая темноту под глазами. А когда наступит утро, Джанет встанет раньше всех, чтобы достаточно хорошо сконцентрировать силы, и при помощи способностей избавится от недостатков. Наверное, это так тягостно: контролировать свои силы каждую секунду, позволяя расслабиться лишь в спальне. Особенно туго приходится тем, кто в большей мере меняет собственную внешность. Думаю, выражение «красота требует жертв» будет здесь как никогда уместным, несмотря на частое употребление. Раздалась неожиданная вибрация. И в тишине она показалась пронзающей, заставив меня вздрогнуть. Взгляд сам бросился к тумбе, где лежал дневник. Обрадовавшись Джанет, я наспех открыла его. Д: Она спит. Дыхание перехватило на миг, будто кислород по ошибке откачали из воздуха и тут же вернули. Не отрывая взгляда, я нащупала пальцами конец ручки и неуклюжим движением спихнула с поверхности тумбы. Чёрт бы её побрал! Пришлось заглядывать под кровать и на ощупь отыскивать письменную принадлежность. И откуда только появилось это волнение? А: Дик? Это ты? Думаю, сейчас подходящее время для моих извинений. Я и правда не хотела обидеть его. Топорно уставившись на страницу, я ждала новых записей. Но он не ответил мне.

***

— Мне идёт? — Линкольн схватил с кровати Милдрен зелёную сумочку и прижал к своему телу. — Как думаешь, теперь, когда я такой красивый, мисс Извини-я-гордая-задница соизволит заговорить со мной? — Нельзя так называть Римму, — сквозь смех прохрипела я. — Она отличная девушка! Я попыталась вырвать сумку из злосчастных рук, но Фарел, заранее предвидя мои намерения, ринулся вбок, из-за чего в ладони я сжала лишь воздух. Меня потянуло вниз, и я, упёршись руками в кровать, зависла над полом — Можно, если она не слышит, — брюнет повесил сумочку на плечо и прогнулся в спине, приняв модельную позу. — Не видать тебе подиумы Милана и Парижа, даже не надейся. Руки зашлись мелкой дрожью от напряжения, и я стала лихорадочно думать, как принять менее неудобную позу так, чтобы не поцеловаться с полом. Решение пришло само: Линкольн при помощи сил придвинул кровати, чтобы облегчить моё положение. Сев обратно, я тихо поблагодарила его. Шёл пятый день моего лечения. Результат был удивительным: на четвёртый день я смогла произнести несколько фраз, которые стоили немалых усилий, а после горячих компрессов мой голос приобрёл вторую жизнь. Немного тихую и хриплую, но всё-таки жизнь. — Ты похожа на синюшного алкоголика, которому нужно найти дозу, — изрёк Линкольн. — И это мне говорит проститутка из лягушачьего озера. — Это всё потому, что она зелёная, да? Просто ты не творческая женщина, Алекс, — он неодобрительно покачал головой. Линкольн сидел в моей палате около часа, прогуливая лекции по истории. С криками: «Вот ведь злюка!» он зашёл в комнату, и вместо приветствий рассказал мне о том, что произошло в коридоре: — Я всего лишь предложил ей понести рюкзак! Она ведь моя староста, — и через секундную паузу добавил, — симпатичная староста. А она посмотрела на меня, как на лысого щенка, и ушла! Представляешь? И ещё ушла так, слегка виляя задом, будто это что-то значило! Отныне он прозвал Римму как мисс Извини-я-гордая-задница. — Положи сумку Милдрен обратно! Если она сейчас вернётся… Сегодня день её выписки, и поэтому с самого утра Милдрен ушла к доктору Митчесу, чтобы получить свидетельство о её болезни. Везучая. Доктор сказал мне, что есть вероятность моей завтрашней выписки, чего нестерпимо жду. — … И что она сделает? От злости станет зелёного цвета и сольётся с сумочкой? Ужас какой! — Скорее, треснет ею по твоей голове. С видом страдальца Фарел отбросил вещь Милдрен на подушку и сел напротив меня. Сейчас он выглядел исключительно оживлённым, объяснив это положительными впечатлениями об Академии. Угостившись мятными леденцами, что лежали у меня на блюдце, он сказал: — Приехала эта девушка, родственница погибшего. Эта фраза слегка оглушила меня. Откинув одеяло в сторону, я придвинулась ближе к брюнету. — Глен? — Без понятия, — он пожал плечами. — Мне сосед лишь сказал, что она приехала забрать часть своих вещей, что осталась в комнате. По-честному сказать, за всю эту неделю я почти не вспоминала о Глен. А ведь мы неплохо ладили. Хьюз была полной противоположностью брата. Она имела нескладное, миниатюрное тело, тонкие губы и осунувшееся лицо, половину которого занимали квадратные очки. Глен казалась на вид хрупкой и стеснительной девушкой, но, пообщавшись с ней на летних курсах, я неожиданно для себя рассмотрела в знакомой бойкий пыл, какой был и у Маркуса. Думаю, это единственное общее на двоих качество. Страшась признаться самой себе, в тайне я радовалась отсутствию Глен, потому как видеть её в коридорах Академии — значит постоянно видеть не личность, а гнетущее напоминание об убийстве брата. — Как думаешь, — раздался уже не такой звонкий голос Линкольна, — сколько нужно времени, чтобы вернуться к привычной жизни после потери человека? Он всё так же сидел на соседней кровати, рассматривая в руках переливающуюся на свету обёртку от леденца. — Весь юмор в том, Линкольн, что нельзя после такого вернуться к прежней жизни. Остаётся только привыкнуть к новой. Она, конечно же, будет казаться безутешно неполной, но, поверь мне, адаптироваться можно даже к пустоте. Линкольн пристально наблюдал за мной. На коже плясали касания его глаз. Я с трудом подавила порыв коснуться скулы, где чувствовалось лёгкое покалывание. Оно похоже на едва ощутимое прикосновение чужой ладони, застывшей в нескольких миллиметрах от моего лица. И только договорив, я заметила, что он отложил обёртку в сторону. От его взгляда захотелось спрятаться. Он был неприятным, как склизкая мокрая тряпка. — Устами очевидца, — вдумчиво изрёк он. Его лицо оставалось непроницаемым, и я не понимала, о чем он мог думать в этот момент. — Да, — к собственному удивлению ответила я. — Потеряла обоих родителей и близкого друга. А ведь не хотела рассказывать об этом. — Мне жаль, Алекс. — Брось, ты не знал их. — Верно. Но ты не так поняла, мне жаль не их, а тебя. Он наклонился, сокращая между нами расстояние, и накрыл мою ладонь своей, немного сжав её. Этот жест был преисполнен нежностью и дружелюбием. Он был невзрачным, но заглянув в глубокие колодцы зрачков, прочла молчаливое: «ты не одна», и в благодарность кивнула ему. Безмолвный разговор сопровождался тихим стуком веток, бившихся о стекло окна, похожим на треск горевших поленьев, напоминавший мне о доме. Линкольн больше не говорил, лишь изредка водил подушечкой большого пальца по коже на запястье. Было весьма непривычно видеть Фарела таким понимающим и сдержанным, без свойственных ему шуток, колких замечаний и смеха. Тишина не мешала, напротив, казалась невесомой, как пёрышко на ладони. Не то, чтобы я ждала от Линкольна каких-либо слов, а тем более жалости. Отнюдь, я не нуждалась в приободряющих словах. Для чего они? Ведь слова ничтожно пусты, как бамбук. Доводилось ли вам встречать людей, умевших сохранить привкус недосказанности, отчего сразу же становилось легче и хотелось им доверять? Так вот Линкольн был именно из их числа. С ним было тихо. Неожиданно дверь открылась, и в комнату вошла Милдрен. Ночная пижама сменилась школьной формой с зелёной окантовкой на чёрной юбке. Её скептически-изучающий взгляд метнулся ко мне и, оторвавшись, плавно перетёк к Фареллу. Сощурив глаза, соседка съязвила: — Воркуете? Вспомнив, что наши ладони всё ещё соприкасаются, я поспешила отдёрнуть руку, поймав на себе недоумевавший взгляд Линкольна. Щёки воспламенились, и я мысленно извинилась перед Фарелом. Глупо получилось. — Думаю, мне пора идти на историю, — сказал он, поднявшись с кровати. — Благо меня выписывают, иначе пришлось бы дезинфицировать после тебя всю кровать, — усмехнувшись, бросила Милдрен. Я приподняла бровь в изумлении. — Неужто с метаморфами пообщалась? Не переживай, душенька, я плюнул тебе в сумочку, — парировал Линкольн, обогнув девушку. — Алекс, ты уже ходила в административку? Я и вовсе забыла, что, пока находилась в лазарете, время приблизилось к выходному дню. Каждому студенту Академии на протяжении всей учебной недели начисляются индивидуальные баллы. Учитываются посещаемость, подготовка задания на дом, активность на уроках и участие во внеурочных мероприятиях. Затем в последний учебный будничный день каждому студенту следует посетить административное здание, и в случае достаточного количества баллов получить пропуск на посещение соседнего города, подтверждённый директором и деканом его специализации. И, учитывая мою чрезмерную активность за последнюю неделю, выходной день я проведу в стенах Академии. — Не вижу в этом смысла. К тому же, меня еще не выписали из отдела. — Жаль, — кратко ответил он и скрылся за дверью. — У тебя странные друзья, — сухо произнесла Милдрен. Она стала выдвигать ящички тумбы и раскладывать на койке всё содержимое, украдкой поглядывая на сумку. Я удобнее устроилась на кровати, взяла книгу и углубилась в чтение, отгородившись от соседки. В скором времени Милдрен собрала все свои вещи и, сохранив бесстрастное молчание, вышла из комнаты. Теперь в палате осталась лишь я.

***

Прозвенел колокол. Звук мерных ударов вышел приглушённым из-за стен Академии. С губ слетел непроизвольный рык, и, отложив конспект по превращениям, принесённый Мартой сегодня утром, завистливо посмотрела в окно. Вразрез моему больничному режиму стояла солнечная погода. Студенты, крапавшие всю учебную неделю, обрадованные выходным днём, шли по выстланным дорожкам. В руке каждого колыхался пропуск. Я сразу же заметила Джанет, огибавшую высокие колонны. Стремительным шагом, сжимая в руке школьную сумку, она направлялась к административному зданию. У входных дверей в расслабленной позе стоял Спиридон, подпирая спиной щербатую стену. Увидев Джанет, Споил встрепенулся. Он оттолкнулся от опоры, выгнув спину, и по его напряжённым плечам можно с уверенностью сказать, что юноша целиком утратил былую расслабленность. Спиридон неотрывным взглядом очерчивал Джанет, приближавшуюся уже не так быстро. Из-за невысокого роста девушке пришлось приподнять голову. Она стояла ко мне спиной, а по безучастному лицу Споила невозможно было понять даже оттенок их разговора. Судя по резко опускавшимся плечам и тому, как сильно Джанет напрягала сжатую ладонь, она либо злилась, либо переживала. И что ей потребовалось от этого сноба? Если Спиридон никогда не упускал возможности поддеть анимагов, то к Джанет он относился иначе: не удостаивал её внимания, показывая тем самым всё своё ядовитое презрение. Юноша всегда позволял отыгрываться на ней младшей сестрёнке, которая до недавнего времени была тому безмерно рада. Затем Мадлен, подражая брату, обходилась исключительно фырканьем в сторону Джанет. При перепалках она предпочитала отмалчиваться и держалась близ Спиридона, предоставляя ему возможность лишний раз подчеркнуть своё превосходство над другими. Мадлен завороженным взглядом следила за братом, из-за чего среди студентов неоднократно блуждали разговоры о её не совсем родственной любви к Спиридону. Сейчас она приближалась к Спиридону и Джанет. Споил, заметив её, что-то ответил собеседнице и стремительно покинул Джанет, направившись к сестре. Остановив Мадлен на ходу, он грубо развернул её в противоположную сторону и, положив руку на тонкую талию девушки, пошёл в сторону своего корпуса. Когда я вновь бросила взгляд на административное здание, Уингстон уже не было. Только сейчас, когда разговор метаморфов прекратился, я заметила, что прильнула к окну, привстав на колени. Отодвинувшись, я вернулась к изучению конспектов. Но всё же меня не покидал терзающий вопрос: что же Споил делал в корпусе шестого курса? — «Transfiguratio» с латинского — преображение, — я вслух проговаривала строчки, написанные кривоватым почерком. Да, профессор Випсен всегда диктовала лекции очень быстро. — Термин используется в двух значениях: для обозначения процесса видоизменения однородных и неоднородных тел в трёхмерном измерении и в качестве определения науки, изучавшей этот процесс. Наверное, Споил просто ждал в нашем корпусе сестру. Определённо. — Клементий Вурфольт — основоположник трансфигурации как науки. Тысяча пятьсот… Дверь в палату открылась, и в комнате показался красный берет медсестры: — Кэмпбелл, тебя ждёт доктор Митчес. Можешь забрать свидетельство о выписке в административном здании не позднее, чем через час. Скоро обед, — напомнила старушка и скрылась в коридоре. Сказать по-честному, я с раннего утра ожидала, когда ко мне заглянет дежурная сестра. Ещё на вечернем обходе доктор Митчес пришёл с радостной вестью о моём скором возвращении к учёбе. Не то, чтобы мой голос полностью восстановился: он продолжал оставаться низким, что продлится, по словам врача, пару суток, но держать меня в больничном отделе больше не было смысла. Больничные стены приелись до хруста, и хотелось быстрее вернуться к привычному ритму жизни. За учебную неделю, что я провела здесь, мои сокурсники изучили большое количество материала, и теперь мне предстояло навёрстывать упущенное. Никогда не любила пропускать занятия, а после оказываться в числе тех, кто нелепо отводит глаза, когда учитель обращается с вопросом по пройденному материалу. Я убрала тетрадь Марты в свой рюкзак, сменила мягкие тапочки на прогулочную обувь и отправилась к доктору Митчесу. Получив выписку и индивидуальный ключ от комнаты, я решила некоторое время посидеть во дворе корпуса. Нужды в спешке не было: ребята ушли в город, и теперь вернутся лишь к комендантскому часу. Скоро будет обед: все студенты, что остались в Академии, отправятся в столовую, и тогда двор опустеет. Сентябрь. Он остро ощущается в воздухе, как пряный аромат полыни. Чувствуются грядущие меланхолия и запах пожухлых пригорков из листвы. Травинки, что в скором времени утратят былую зелень, приятно поскрипывали под подошвой ботинок. Студенты с улыбками на лице и искрами в глазах проходили мимо уступа, на котором я сидела, и бурно обсуждали планы на этот выходной. Я прикрыла глаза. Как же хорошо ощущать на своей коже горестные отголоски жаркого солнца… — Мисс Кэмпбелл, — надо мной прозвучал властный голос, из-за которого я немедленно поднялась с уступа. — Добрый день, профессор Персиваль! — Позвольте поинтересоваться, чем вы здесь занимаетесь? Разве вы не должны сейчас освобождать палату в больничном отделе? Красная юбка, синяя блуза, тугой пучок на затылке и плотно сжатые губы — это была та Агнесс, которую я знала с первого курса. — Доктор Митчес дал мне выписку, и я решила немного прогуляться, мисс. — Теперь вы можете вернуться к привычному режиму учёбы? — и не дождавшись моего ответа, продолжила: — Отлично. Мисс Кэмпбелл, вы осведомлены, что директор Олдман временно передал свои полномочия мне, заместителю? — её верхняя губа неестественно выгнулась, из-за чего над ней образовались мелкие морщины. — Да, профессор. — К сожалению, он не смог навестить вас в больничном отделе, в свете последних событий. Однако просил передать, что, если вам будет что-либо необходимо, вы можете обратиться ко мне. Каждую неделю я буду связываться с директором. Так же следует не забывать об учёбе, потому как, несмотря на отсутствие профессора Олдмана, он так или иначе будет знать о вашей успеваемости. Надеюсь, вы поняли меня? — Да, мисс. — На следующих выходных подойдите ко мне, чтобы получить чек со средствами, если не сможете найти меня, то обратитесь к профессору Дэрику. Я предупрежу его заранее. Дело в том, что, потеряв обоих родителей, на своё попечение меня взял профессор Олдман. Каждую вечернюю субботу я приходила к директору с отчётом о моей успеваемости. Если какие-либо проблемы отсутствовали, он выписывал чек на небольшую сумму, который я могла обналичивать в городе для личных нужд. Как мне объяснил Олдман, я использую некогда накопленные сбережения родителей, но полностью распоряжаться ими не могу, не достигнув своего совершеннолетия. — Вы вообще слушаете меня, юная мисс?! — Да, профессор Персиваль. — У вас есть какие-нибудь вопросы ко мне или директору? — услышав мой отрицательный ответ, она добавила: — Тогда не смею вас больше задерживать. Она развернулась и пошла дальше по дорожке. Её походка была твёрдой, а спина — прямой, и иногда меня действительно волновало: не устаёт ли она так ходить? Неожиданно у ближайшего поворота она остановилась, и я услышала её тихий голос. — Простите, что? — крикнула я. Не оборачиваясь, она ответила, на этот раз громче: — Забыла сказать: в палате вас ожидает посетитель. Ваш друг.

***

Путь до больничного отдела составил всего пару минут. Пока я размашистым шагом преодолевала коридор, я лихорадочно подбирала нужные слова, чтобы наладить общение с Диком. Но, остановившись перед закрытой дверью в палату, все варианты с поразительной скоростью пошли по ветру, и, как оказалось, я совершенно не знала, как правильно начать разговор с другом. Необходимо преодолеть страх. Отсечь лишнее. Отвергнуть всё, что не имеет ценности. И скользить. Досчитав до трёх, я зашла внутрь. Палата выглядела, как и прежде: две жестковатые койки, нежные тона, большие окна, что слегка запотели, мой рюкзак в углу комнаты и сбитое постельное бельё. Я сразу же заметила своего посетителя. Потёртые джинсы, куртка с зашитой дыркой на рукаве, серая растянутая шапка, из-под которой торчали шоколадные кончики. Он сидел на моей кровати, поставив одну ногу на соседнюю, и читал книгу, что я оставила открытой на тумбе ещё вчера. Одной рукой он держал небольшой томик, а другой вытаскивал из кармана красные орешки и забрасывал в рот. В комнате стоял оглушительный хруст. Всё казалось таким привычным и родным, что волнительный трепет перерос в чрезмерную порцию радости. Подлинной и сумасшедшей. В первую секунду я стояла на пороге, сжимая округлую дверную ручку, а в следующую — обнимаю его. — Кас, — почти шёпотом я протянула его имя. — Привет, — я знала, что он улыбается. От него пахло орехами, сыростью и выпивкой. Палитра ароматов, что всюду сопровождает Кастора Вога. — С утра уже пил? Кас накренился вбок, освобождаясь из объятий, и повернулся ко мне лицом. За лето он ничуть не изменился: сухая, шероховатая кожа; узкие глаза цвета миндаля; острые кончики волосы, скрывавшие брови. — А я надеялся перебить запах орехами. У Кастора, как и у других студентов Магии Огня, температура тела повышена, из-за чего он непрерывно испытывает жажду, сухость ротовой полости, дыхательную недостаточность, а при низком уровне воды в организме — ломоту конечностей. По словам Каса, алкоголь — наиболее практичный способ избавиться от этого. В Академии найти выпивку невозможно, а потому среди выпускников зачастую появляются студенты, у которых можно приобрести необходимое. Торгаши, как мы называем их. — Не хочешь прогуляться? — поинтересовался друг. Кас помог собрать вещи в рюкзак и подготовить палату к сдаче. Покинув Больничный отдел, моя грудь наполнилась лёгким, не теснящим грудь чувством. С завтрашнего дня я вновь смогу погрузиться в кипучую учёбу: заполнять чистые тетради, рисовать на заднем обороте листа, размазывать свежие чернила ребром левой ладони во время письма и, конечно же, жаловаться на усталость. Мы ступали по остывшей земле, направляясь к нашему месту. Кастор неторопливо обошёл скульптуру орла — символ нашей Академии, и едва не задел её моим рюкзаком, что нёс в руке. — Ты выглядишь рассеянной, — заметил он. — Это всё из-за Дика, — он понимающе кивнул. — Ты уже в курсе всех событий? — Утром я встретил Джанет, она мне рассказала, что вы поругались. Перед тем, как зайти к профессору Эллион. К слову, она совсем не изменилась. До сих пор называет меня сладеньким. — Знаешь, это весьма странно, когда твой декан общается с тобой, как с любовником. — В твоих мыслях слишком много порока, — сухо заметил он. Мы уже подошли к яблоне. Её пышная шляпа из листьев невесомо пританцовывала на ветру и, как мне показалось, с нашим приближением она стала ярче. Кастор скинул рюкзак, стащил с себя куртку и укрыл ею траву. Приземлившись, он достал из моей сумки небольшую бутылку и сделал жадный глоток. — Вода, — насмешливо предупредил он, отметив, что я наблюдаю за ним. — Знаю. — Точно, — он ловкими движениями закрутил оранжевую крышечку. — Нюх. Знаешь, за лето я отвык от общества анимагов. Даже непривычно как-то. — Как ты провёл лето? — Ну, думаю, Ричард рассказал тебе о нашей встрече в Аспене. Он пробыл там всего две недели, а я, в отличии от него, — всё лето. Жил там в дачном домишке за городом, всей семьёй гостили у двоюродного дядьки Тристана. Я рассказывал тебе о нём. Первый месяц был довольно насыщенным: что не день, так мы отправлялись на экскурсии и лыжные прогулки. А затем я только и делал, что покорял сердца дам и бары. Безумно скучал по вам, — он откинулся назад, заведя за спину руки. Из-за солнечный лучей его лицо отсвечивало белым светом, из-за чего кожа казалась идеально ровного тона. Если бы у меня был такой же талант, как и у Кастора, я непременно нарисовала его портрет: сомкнутые веки, лёгкая улыбка и съехавшая набок шапка. — А как провела лето ты? — Дай-ка подумать, — я села по-турецки, придвинувшись к стволу дерева, и вновь ощутила на спине лёгкую вибрацию. — Я бегала, отрабатывала прыжки, слушала ворчание Шейны Кит и старалась не сталкиваться с метаморфами. — Тебе ведь совсем тошно в этих стенах, да? — На самом деле всё не так плохо, как ты думаешь. Почти каждый день я бывала в городе и успела хорошо изучить его. К тому же, здесь осталась Марта, и мы сблизились. Расскажи мне лучше, почему ты так поздно вернулся. — Пайпер гуляла по Аспену в последние дни и наелась фиолетового гивера, что растёт на опушке. Казалось бы, сестре всего шесть лет, а проворная как белка. Несколько дней не могли сбить высокую температуру, бедняжку рвало кровью. Она же не знала, что они ядовиты. Пришлось отложить отъезд на несколько дней, пока врачи не вывели все вредные вещества из её организма. Отец места себе не находил, винил во всём себя. Говорил, что Пайпер отравилась из-за его ограниченных знаний о мимикрийцах. Пока сестрёнка лежала в спальне, матушка заставила её учить энциклопедию травологии. Думаю, она запомнит действие гивера надолго, — он ухмыльнулся. — Если честно, я даже рад, что всё так случилось. В первую неделю столько всего произошло… Бедные родственники Маркуса. — Ты действительно хочешь об этом говорить? — устало выдохнула я. — Ты права. Расскажи лучше, что именно произошло между тобой и Диком. Как я понял, он избегает тебя? — теперь он уже повернулся ко мне и с особой пристальностью следил за мной. — Сама не знаю, чем могла так обидеть его. Перед тем, как он стал изображать из себя мальчика-пионера, мы слегка поругались. — На мой взгляд, для анимагов ссора — привычное дело. — В этом-то и проблема. Это касается Айка… — Ну, ещё бы, — он почесал голову под шапкой, — и что ты намерена делать? — Отловить его и поговорить. В конечном счёте, он уже взрослый юноша, и обижаться на подобные вещи не в его манере, — пока я говорила, Кастор стал поправлять топорщившуюся чёлку из-под шапки. — Боже правый! Да сними ты уже её. Тебе и без неё то жарко, а ты ещё оделся, как зимой. — Если внутри меня огонь, это ещё не значит, что я должен разгуливать голышом. Я хочу быть нормальным, как все, — голос прозвучал резко, однако он снял её. Его шоколадные волосы топорщились в разные стороны, как если бы их кто-то намерено взъерошил пятернёй. Сейчас открылся небольшой лоб, чёлка приподнялась, и стало видно тёмные густые брови. Кастор выглядел моложе своего возраста. — Ты же знаешь, что не получится. Ты странный. Все тебя считают таким, — прислонившись щекой к холодной коре дерева, я с улыбкой посмотрела на него. — Потому ты и общаешься со мной. Это не было вопросом. Его слова не нуждались в подтверждении. Мы оба знали, что это правда. — Расскажи, как вы познакомились с Либби, — попросила я. — Я заметил её в прошлом году. В мартовский день она сидела вдали ото всех, погружённая в учёбу. Такая смешная, — он улыбнулся. По его выражению лица можно с уверенностью сказать, что ему нравится вспоминать о ней. — Чем-то напоминала Джанет. Только Уингстон всегда выделялась своей угловатостью, длинными светлыми волосами. На неё всегда непроизвольно падал взгляд. А Элизабет не такая. Каштановые волосы, растянутый свитер — обычная девчонка, сидевшая в одиночестве. Но, как ты знаешь, красота в естественности. Я и сам не заметил, как начал рисовать её. Такой живой и красивой. И мне напрочь снесло крышу, — он громко рассмеялся. — Я стал преследовать её, узнал в административке её расписание, везде следовал за ней. Зачем? Я хотел рисовать её. Я рисовал и рисовал. Выводил контуры, накладывал тени, подчёркивал изгиб шеи и небольшие завитки волос. Элизабет — это настоящая пища для портретиста, вроде меня. А затем я решил сделать самое глупое в своей жизни — втайне передавал ей свои работы через первокурсников. Я даже подумать не мог, что она сочтёт это за угрозу! Она испугалась меня, представляешь?! Ходила, как загнанная мышь, а, когда я осмелился подойти к ней, она врезала мне сумкой по лицу! — А ты чего ждал, проклятый маньяк? — сквозь хохот выдавила я. — Странные же вы существа… — Анимаги-то? — Да нет же. Женщины! Откуда я мог знать, что она это воспримет именно таким образом?! С приездом Кастора под рёбрами угнездился маленький уголёк. Размером с младенческого кулачка. Он дарит жгучее тепло, разливает его по рёбрам, предаёт мышцам, а от них — к кончикам пальцев. Я разжала левый кулак и посмотрела на треснувшую кожу ладони. И как провидцы могут читать паутинки из линий? Прозвенел колокол. Пора на обед. В животе образовался тугой узел от голода. И когда я ела последний раз? На вчерашнем завтраке? Я поднялась с травы, отряхнула серые брюки. Кастор, закинув одну ногу на вторую, продолжал рассматривать небо. — Ты собираешься вставать? — С чего бы? — не повернув головы, поинтересовался он. — Пора на обед. Поднимайся, — я подошла к нему и ухватилась за шапку, которую Кастор сжимал в руке. — Нет, — он не сопротивлялся моим движениям. — Ничто не мешает мне думать лёжа. — Прекрасно. Зачем еда, когда есть алкоголь? — Не бренчи, Александра. Тебе ещё не шестьдесят. Лучше посмотри сюда, — он протянул руку к небу. — Что ты видишь? — Небо, — я потрогала уголок рта кончиком языка. Похоже, у меня снова треснула губа. Я чувствую кровь. — А если внимательнее? Пока не ответишь, никуда не пойду. Я обратилась лицом к небу. Я вспомнила, как однажды поинтересовалась у Кастора, за что он любит живопись. На что он ответил мне: «За возможность посещать другие миры. Живопись как способ существования для ценителя. Глоток воздуха, свежей жизни. Называй, как знаешь. Однако, согласись, картины показывают нам не просто кадр, вырванный момент из киноплёнки, а целую историю». — Это…корабль. — Мгм, — одобрительно промычал Кас, — дальше. — Мне кажется, ему грустно. Он один, и никого нет рядом. — Как если бы он отправился в кругосветное плавание? — подсказал друг. — Нет, так, если бы он покинул дом и потерялся. Я приложила ладонь ко лбу. По-моему, я наговорила ерунды… На удивление, Кастор, перекатившись на бок, лукаво улыбался и, прищурившись, смотрел на меня одним глазом. — В душе ты романтик, Алекс. Отчаянный, угнетённый, сломленный, но романтик. И однажды ты расцветёшь.