POV Тоя Хачиджо
Однажды я повстречал её. Наша встреча не предвещала ничего хорошего. Тогда я даже не задумывался, сколь фатальна она будет для нас обоих, лишь с остервенением тянулся за тонкой нитью жизни. Это желание было столь неистово и искренне, что даже бог смилостивился надо мной и явил глазам настоящее чудо. В тот момент, когда я расфокусированным взглядом увидел эту женщину, не вписывающуюся в серый пейзаж городского шоссе, то предался суеверным измышлениям. Она, спасшая меня в тот день и протянувшая руку помощи, казалась ангелом-хранителем, спустившимся с небес, дабы спасти человека от забытья. Я не ведал чувств. Во мне не рождалось восхищения этим божественным светом, я не мог поистине восхититься красотой этого ангела, что бескорыстно дала чужаку кров и пищу, что выходила меня, вновь воспламенив волю к жизни. На самом деле я был настолько эгоистичен и неблагодарен, смея усомниться в чистоте этого божественного посланника. Но время неумолимо шло, и чем дольше я оставался рядом с ней, чистой и непорочной, тем больше разбивал сердце собственной бесхребетностью и тщедушностью. Я, неспособный узреть ангельскую красоту, раз за разом порочил существование ангела грязными и порочными мыслями. Женщина доверяла мне настолько, что впустила в свой мир. И чем дольше я находился рядом с ней, тем больше во мне возгоралась прежде утраченная воля к жизни. Чем больше я познавал красоту и божественность, тем больше понимал, насколько низменны и тривиальны мои желания обладать этим телом. Я рождён лишь человеком. Во мне нет божественного начала, что проглядывается в глубоком омуте глаз цвета аметиста, в её выдержанной королевской осанке. Когда женщина улыбалась, иронично и снисходительно приподняв уголки губ, мой взгляд заворожённо наблюдал за каждым её движением. От цепкого взора не уходил ни один жест, ни одно выражение её лица. Я знал каждую привычку женщины, мог понимать её с полуслова. Во время разговора, когда она восхищённо делилась сюжетом прочитанного детектива или свежей идеей для книги, я наблюдал за ярким огнём жизни, зажёгшимся в прежде мёртвых глазах. Казалось, в этих историях заключалась жизнь женщины, вся её сущность. Это воодушевление заражало как вирус, дурманило словно наркотик. Я знал, сколь жалко и глупо предаваться фантазиям, которым не суждено сбыться, но это всё, что мне оставалось. Сколь сильно было желание обладать божеством, столь сильно же сопротивление морали. Она жила в изоляции, в особняке, располагавшемся в нескольких километрах от города, окруженным огромным роскошным садом, чьё великолепие восхищало под стать хозяйке. Женщина напоминала принцессу из сказок, обитающую в замке, в одиночестве наслаждающуюся глубиной книг в нескончаемых просторах библиотеки. Но эта принцесса была особенной, несмотря на роскошь и богатство, она никогда не мечтала о принце на белом коне, что забрал бы её из крепких пут одиночества взаперти. Напротив — она наслаждалась уединением, полностью погрузившись в выдуманный мир детективных романов. Слуги, окружающие женщину, были близки хозяйке лишь по статусу, не больше. Она никого и никогда не пускала в свой мир, держа на расстоянии вытянутой руки. И я, будучи гостем в резиденции Хачиджо уже более года, могу с уверенностью сказать: это расстояние невозможно преодолеть — сделать это будет подвигом, настоящим чудом, на которое не способен смертный вроде меня. Я вижу эту руку, но не могу коснуться, ведь расстояние между нами почти такое же, как и тот далёкий непостижимый горизонт. Её красота бесчеловечна, пронзительный взгляд аметистовых глаз убийственен как взгляд мифического существа, длинные волосы цвета вороньего крыла прекрасны и притягательны словно шёлк, статная фигура завораживает идеально очерченными пропорциями женского тела и грациозной походкой. Она — выхоженная принцесса, снизошедшая до своих подданных. Описать словами всю художественную эстетику её изображения было невозможно. Быть может, у меня не хватало слов, чтобы обрисовать великолепие женщины в нескольких строках, быть может, я преувеличенно глядел на эталон мечтаний и надежд, желая коснуться этой гладкой кожи, желая накрыть тонкие изящные губы своими, почувствовать их мягкость и зарыться в шёлк волос, податливо скользящих между моих пальцев. Я ненавидел эту приземлённость, ненавидел животные инстинкты, просящие меня о невозможном. Я не могу зайти за черту, не могу преодолеть грань вытянутой руки, не могу выбить почву из-под ног и потерять единственную опору, что осталась в этой бесполезной спасённой жизни. Она бесконечно далёкий идеал, и будучи близкой, никогда не позволит коснуться руки, продолжая эту бесчеловечную игру в «идиллию». Но, право, более всего я ненавидел простодушность, игривость этих глаз, повадки ребёнка, что проявлялись в ней наедине со мной, и невинное счастье, искрящееся в столь глубоких и любимых мною глазах, когда я исчерпывающе точно пытался передать свои эмоции после прочитанной книги. Всё это я терпеть не мог. Терпеть не мог. Отчего же эта женщина столь осторожно, как тигрица, выследившая жертву, пользуется и играет мной, неспособным избавиться от чар? Как спастись от заклятья, как вернуть былую независимость, спастись из оков, которыми меня навеки связала эта ведьма? Божественное начало иссякало. Медленно съедая мою личность на корню, это существо, поедая грешную душу, изменяло истинный облик. И я узрел. Я встретился глазами с холодной как острие клинка объективной реальностью, столкнувшей с прекрасным демоном, принявшим человеческий облик. Я запутался в собственных чувствах. Великолепие и грация женщины превосходила рассудок. Я плавился в лаве, разъедающей моё сознание, и хватался за руку, которая оставалась единственной опорой. Я зависел. Я был влюблён. Влюблён как животное, околдованное великолепием самки. Эта похоть кружила голову, обрисовывая непристойные картины растления женщины, пленённой моими объятиями.***
Лоск чёрного шёлка невозможно сравнивать с золотистыми волосами, заплетёнными в высокую причёску. Грациозность и аристократичность нельзя сравнивать с харизмой и обаятельностью. Омут божественных фиолетовых глаз глупо ставить в пример с небесной чистотой водной глади. Снисходительную холодную улыбку, замёрзшую на устах, негоже противопоставлять гордой и искренней ухмылке победителя. Чем больше я сравнивал великолепие женщины, олицетворяющей темноту ночного неба, освещённого лишь тусклым лунным светом, с вычурной яркостью золотого свечения подобного пыльце, тем больше путался в восприятии. Их фигуры противоположны как огонь и вода, как небо и земля. Если одна — мистически загадочная, то вторая — яркая и притягательная. Образ златовласой женщины не мог оставить меня. Чем больше я вспоминал об утерянном прошлом, тем больше погружался в забытье. То, что недоступно мне в реальности, может быть удовлетворено в несбыточных фантазиях. Существует противоречие между возможным и желаемым. Мир делится на сбывшееся или несбыточное, на достижимое и недостижимое. Иначе, если каждый получит желаемое, мир попросту утонет в гедонизме и пороке. Моё прошлое рисует мне картины взаимной любви, яркой вспышки страсти и удовлетворения, духа соперничества и глубокой привязанности. Мы, одержимые влечением друг к другу, тонем в недрах любви, касаемся обнажённых тел, пытаясь согреться теплом возлюбленного. Её длинные золотые волосы рассыпаны по простыне как колосья пшеницы на снежном поле, глаза, чистые как небеса, направлены на моё лицо, видя сквозь бренное тело, просачиваясь сквозь плоть. Уголки губ чуть приподняты в искренней счастливой улыбке. Тёплые хрупкие руки обвивают мою шею, притягивая нависший тушей силуэт ближе. Касание губ неистово и страстно, пагубно и прекрасно. Струйки слюны, смешивающиеся в беспорядочном коктейле, сплетают наши языки. Мы, неспособные оторваться друг от друга, прикованы мистическим заклятьем страсти. Когда дыхание перебивается из-за отсутствия кислорода, безумный порыв страсти ослабевает. Наши губы всё ещё связаны тоненькой ниточкой слюны, соединяющей языки. И вот, когда мы оба тяжко и прерывисто вдыхаем воздух в лёгкие, вновь жадно припадаем друг к другу, сплетаясь как змеи в жадном потоке инстинктов. Моя рука спускается к её ключице, гладит шероховатыми подушечками пальцев по бледной упругой коже девушки, перебирает мягкие золотистые пряди. Всё ещё неспособные оторваться друг от друга, мы восхищаемся теплотой и единением горячих тел. Блондинка не выдерживает первой. Она отрывается от поцелуя и похотливо проводит языком по нижней губе, сводя меня с ума. Окончательно потеряв голову, я несильно сжимаю узкое запястья, занося её руки над головой, начинаю покрывать мелкими поцелуями всю поверхность кожи. Яркая вспышка страсти не даёт мне мыслить трезво. Я больше не контролирую своих эмоций. Вместо того, чтобы медленно стянуть одежду, я предпочитаю агрессивно сорвать с неё лиф, обнажив красоту мальчишечьей фигуры по пояс. Девушка изумлённо смотрит на меня, предвкушающего нежную ласку столь податливой кожи, затем стеснительно отводит глаза, молча говоря, что стыдится такого тела. Но я напротив, увлечён её подростковой угловатостью и плоской грудью настолько, что сжимаю еле заметные холмики в ладонях, припадаю к розоватым соскам языком, похотливо облизывая и прикусывая их. Она громко стонет, выгибаясь спиной, хватает меня за ворот рубашки, отталкивает. Я отстраняюсь, по-прежнему сохраняя доминирующую позицию. Девушка поспешно расстёгивает пуговицы на моей рубашке, мягко снимает с моих плеч, отбрасывает кусок ткани в сторону. Я наблюдаю за естественностью этих движений, за тем, как вздымается её грудь, как прерывистое дыхание обдаёт жаром мою кожу. Я не выдерживаю сладостной пытки. Опрокинув девушку обратно на постель, приподнимаю её ноги, завожу их себе на плечи и фиксирую положение на кровати. Блондинка болезненно стонет, пытаясь отстраниться, но я не даю ни единого шанса, спускаю капрон с модельных ножек до голени и, обнажив молочного цвета бёдра, начинаю покрывать её ногу поцелуями и гладить ступню. Ощущение близости сводит с ума. Внутренний спусковой крючок дал сбой, поэтому я пытаюсь растянуть сладостную пытку чуть дольше, несмотря на то, что мой таран уже готов ворваться в её крепость. Возбуждение нарастает. Я стягиваю с девушки платье до самого конца, оставив её лишь в трусиках, стыдливо прикрывшую плоскую грудь. Я улыбаюсь, наблюдая за распылённым лицом, на котором заметен пунцовый румянец. Она мягко подводит меня к себе, целуя в губы. На сей раз это не страстный поцелуй, а мягкое касание плоти, но я вовсе не против. Наоборот — немного рад этому хаотичному касанию, посему позволяю рукам девушки торопливо расстегнуть пуговицу и опустить молнию на брюках. Я остаюсь в одних боксерах, когда на ней — лишь пастельного цвета трусики. Я начинаю гладить её сокровищницу сквозь хлопковую ткань. Блондинка послушно стонет, зарываясь пальцами в мою непослушную шевелюру. Сквозь ткань начинает просачиваться влага, и слышны хлюпающие звуки как при трении моего пальца о что-то влажное. Я наконец дожидаюсь кульминации и стягиваю с неё последнюю преграду. Перед взором предстаёт запретная пещерка, прежде упрятанная от чужих глазах. Я в восхищении припадаю к ней, касаясь пальцем. Девушка напрягается, её мышцы содрогаются будто в конвульсиях, тем временем я мягко и нежно глажу стенки влагалища. Сжав губы от стыда, она отворачивается, я же, наблюдая за стеснением, триумфально погружаю внутрь первый палец. Она вздрагивает, встаёт на дыбы, сжимает простыни, терпя боль. Но на этом сладостная пытка не оканчивается. Я медленно ввожу второй, а затем третий, постепенно наращивая темп. По началу блондинке очень больно, и погружение не приносит никакого удовольствия, но затем я предчувствую, как прежде запертый сундучок отворяется под натиском ключа, и вот под стать громким вздохам слышны порочные хлюпающие звуки. Она обильно кончает, влага покрывает мои пальцы, струйка выделений стекает по моей тыльной стороне ладони до самого запястья. На тонких бледных бедрах — влага. Я, нарочно издавая похотливо громкие звуки, слизываю соки, наслаждаясь порочной связью. Она просит пощады, просит поскорее сделать её своей. И я солидарен. Моё достоинство уже набухло так, что готово было вырваться из-под оков ткани. Я вновь дарю улыбку и стягиваю с себя боксеры, давая лицезреть налитый кровью и покрытый венами член. Девушка охает, не совсем понимая, как это огромное достоинство должно войти в её сокровищницу целиком. Она неопытна, но слишком начитана бульварными романами. Поэтому в её представлении первый раз это сладкий опыт и наслаждение, дарящее негу. Но девушка слишком невинна. Она не знает о той не сказочной боли, что испытывает девственница в первый раз. Я жалею, что это её первый опыт, и я не могу насладиться этой сладостной пыткой на полную. Я же напротив слишком опытен в подобных вещах, поэтому знаком со всеми нюансами и премудростями половых отношений. Я медленно кладу своё орудие в кузню и погружаю кончик внутрь. Стенки влагалища протестующе сужаются, не пропуская таран вперёд. Она прогибается от боли, стиснув мои плечи руками и впиваясь ногтями в кожу. Но при этом девушка сжимает губы и терпит боль от погружения. Я вхожу сильнее. Блондинка громко и протяжно стонет, почти срываясь на крик. Я опускаю взгляд и понимаю причину срыва. Тонкая струйка крови, стекающая по её бедру. Я медленно выхожу, смотря в синие глаза, в которых стоят слёзы. Но девушка повторяет мне одно и тоже: «Можешь продолжить». Следуя этому желанию, я медленно вхожу вновь и затем резко толкаюсь внутрь, будто прежняя преграда была сломлена под натиском моей армии. Она громко воет от боли и закусывает губу, тогда как я начинаю с медленных толчков, постепенно увеличиваю темп, давая привыкнуть к новым ощущением. Вспышка длится лишь несколько секунд. За это время я продолжаю играть с хрупким девичьим телом, чувствовать женское тепло, сливаясь с ней воедино. И вот наше единение тел оканчивается. Я бесцеремонно изливаюсь внутрь, заполняя матку горячей спермой… И на этом мои воспоминания обрываются. Я лишь вспоминаю имя, что прошептал в тот день: «Беато». Да, эту девушку звали Беатриче. Беато, которую прежний «я» так сильно любил и желал. Но на этом кинолента воспоминаний не оканчивается. Как видя ужасные картины прошлого, так и бесконечные вероятности развития отношений продолжают прокручиваться в моей голове, словно так и должно быть. Я ненавижу себя за непостоянство, но не могу ничего поделать. Распылённая страстью девушка в моих воспоминаниях не могла быть сопоставлена с той Беатриче, о которой было написано в посланиях Марии. Я хотел выяснить, что чувствовал к этой особе. Для меня она не значила ровным счётом ничего, но для Баттлера Уширомии эта женщина кажется была дороже жизни. Противоречивое чувство двойственности сбивало с толку, заставляя презирать свою ничтожность.***
25 июня, 1987 год.
— Тоя, поздравляю с выпиской! — довольно прощебетала Икуко, в восхищении рассматривая дорогой винный напиток, сделанный на заказ. В честь моего возвращения Икуко решила устроить небольшое пиршество на двоих, отпраздновав мою реабилитацию спустя полгода. Я, конечно, был признателен излишнему вниманию к своей персоне, но не хотел беспокоить женщину больше того, что уже сделал. Я горько пожалел о совершённом и вот теперь пожинаю плоды своего безумия: отныне и навсегда Тоя Хачиджо прикован к инвалидной коляске и больше не способен ступить на поверхность. Врач сказал, что моё положение безнадёжно, поэтому всю оставшуюся жизнь я останусь на чужом попечении и проведу в инвалидном кресле. Тогда я ответил доктору, что лучше бы умер от падения. И получил затрещину, от которой даже заболела челюсть. Икуко либо нарочно ударила столь сильно, либо не рассчитала удар. В итоге я получил не только синяк, но и саднящую боль за свои слова и больше не намерен провоцировать её на эмоции. — Да ладно вам… — скромно проговорил я. Признаться, в присутствии этой женщины, смотрящей на меня со снисхождением и жалостью, я чувствовал себя не в своей тарелке. За эти полгода я начал чувствовать малейшее колебание в её эмоциях и посему знал о том, какой непостоянной была эта женщина. Всё дошло до того, что я постепенно начал влюбляться в каждую из этих изюминок. Да и в неё саму. Моё безумие и отчаяние из-за чужеродных воспоминаний, которые я не мог принять, отошли на второй план. Сейчас исключительный интерес и большую половину моих дум занимала эта прекрасная женщина, чью сущность я так и не мог познать. И даже если я знал, что для неё не больше чем собеседник по интересам, то не мог ничего с собой поделать. Гулко отдающее ритмичные удары в груди сердце подсказывало: «Ты влюбился, Тоя. Глупо, бесповоротно и безответно влюбился в неё».***
25 марта, 1988 год.
Сегодня должен был состояться долгожданный сбор интеллигентных писателей-новичков. Икуко рассказывала, что каждый год подобные встречи проводятся для обмена опытом. Писатели — тонкие души, способные воспринимать мир не в таком русле, в каком понимаем и созерцаем его мы, обычные люди. В то же время идеи авторов зачастую идентичны лишь в одном жанре. Поясню. Писателю детективов никогда не удастся повторить драматическую линию трагического повествования, художественная литература не идёт ни в какое сравнение с научным слоганом или статьёй. Хотя авторы и входят в одну касту, взаимопонимания между ними нет. И это вовсе не шутки. Например, люди, состоящие в коллективе, не могут поладить друг с другом. Здесь та же история: аристократы лишь делают вид, что заинтересованы во взаимодействии, но на самом деле это лишь напускной снобизм и лицемерие. Конкретный тому пример — сама Икуко. Она смотрит на людей свысока, называя их «дитя человека», произносит жестокие слова в адрес своих читателей, порою называя их «недостойными прочтения», и отказывается публиковать книги из-за «их качества», которое не может понять современный читатель. Я к превеликому счастью не уродился аристократом, поэтому не могу понять этого высокомерия. Хотя… «тот я» был именно таким человеком. Вольготным, озабоченным, лёгким и непринуждённым в общении. Он ни с кем не сближался, не пытался вторгнуться в чужое личное пространство и относился к своей родне отрешенно, без заинтересованности. Семья Уширомия, погрязшая в долгах, продолжала спектакль под названием «забота друг о друге». В то же время внутри все они были алчными, лицемерными, равнодушными друг к другу. Возможно всё то, что пишут о моей семье в газетах и интернете, чистая правда. У каждого из нас был мотив для убийства. Каждый мог предать другого под влиянием личных эмоций. Но я не хотел задумываться о прошлом, не принадлежащем мне. Я давно запер эти воспоминания в шкафу на дальней полке и сейчас обращал своё внимание лишь на собеседницу, в этот момент спокойно попивающую дорогой японский чай из фарфоровой кружки и упоённо перечитывающую сборник Эдогавы. — Икуко, это твой любимый автор? — саркастически заметил я. Собеседница вздрогнула, улыбнулась, приложив руку к подбородку. — Нет, просто в его произведениях есть нечто близкое моей сущности. — Терпеть не могу, когда эта женщина начинает говорить загадками. Нет, чтобы сказать: «Стиль этого писателя очень близок к моему» или «Мы пишем в общих жанрах». Спокойно говорить этими экивоками может только эта равнодушная к смыслу беседы писательница. — Что значит «сущность»? Ты имеешь ввиду жанры или интерес к неклассическим поворотам? — Я продолжил интервью. Икуко даже не задумалась, автоматически ответив мне. — Тоя, посмотри значение этого слова в словаре и не отвлекай по пустякам. Не люблю, когда меня прерывают во время чтения. — И она вновь спокойно окунулась в мир чтива. Вот и эту привычку в ней я практически ненавидел. Когда эта женщина окунается в прочтение, то делает это как в омут с головой. Бесполезно заговаривать, бесполезно говорить: «Икуко, завтрак готов», бесполезно звать её. Весь окружающий мир для эксцентричного писателя исчезает, оставляя лишь глубокую бездну и мир фантазий. Хотя место в мире иллюзий получила ещё одна важная особа, что сейчас ласкалась у её ног. Временами я слышал, как Икуко говорила сама с собой. Точнее со своей чёрной кошкой, Берн. Мне это казалось очень странным явлением, но с премудростями мисс Хачиджо смирились и слуги. Мне, как постояльцу и нахлебнику, оставалось только игнорировать странные повадки женщины. — Мне очень жаль прерывать ваше чтение, мисс Хачиджо, но вам пора на встречу. — Чрезмерно официально пробурчал я, от обиды заложив руки за голову и развалившись в кресле-каталке. — Что, уже? О, Господи, насколько быстро летит время. — она определённо вздохнула. При том сделала это с обидой, сквозившей в нежном и глубоком голосе. Бережно положив книгу на журнальный столик, Икуко провела по переплёту тонкими изящными пальцами пианистки и взглянула на меня — Послушай, Тоя, можешь составить мне компанию лишь на этот вечер? Она определённо просила о невозможном. Было два отрицательных фактора, по которым я не мог выполнить эту элементарную просьбу. Во-первых, сама мисс Хачиджо держала моё существование в строжайшем секрете от общественности. Во-вторых, я был прикован к инвалидному креслу. Какие нелицеприятные слухи будут ходить об авторе, держащем у себя дома инвалида с неизвестным происхождением и тёмным прошлым? Но женщину волновало совершенно не это. «Кажется, её волнует предстоящая встреча только из-за наличия там людей» — я выдохнул, взглянув на женщину, в ожидании смотрящую на моё лицо. Икуко — неисправимая бездельница и затворница. Каждый день она с важным видом продолжает ничего не делать, утопая в роскоши аристократичного особняка со всеми удобствами и яствами. И только я знаю, что её «увлечения» составляют большую часть повседневности этого дома. Всё-таки подобные выводов нельзя сделать из одной книги, которую ей после долгих трудов удалось опубликовать. Воистину отрешённая от мира принцесса, живущая в удобстве и удовлетворяющая свою скуку постоянным поглощением детективов. — Но ты же сама сказала: «Оставайся дома! Тебе нечего делать на официальных встречах!» — Да, это было очень и очень давно. Но я запомнил её слова и с тех пор практически не показывался на публике. Все мои «прогулки», если созерцание роскошного сада можно считать таковым, заключались в пределы этого особняка. И ещё никогда за эти два года в голову не приходила мысль нарушить устоявшееся табу. — Мм… — Икуко замялась. Необычная реакция для хладнокровной и решительной дамы вроде неё. Замечая прежде незнакомые мне черты в человеке, которого всем сердцем люблю, я мягко улыбнулся — Там будет слишком много народу. Не люблю этот поток. Икуко пугал ни сколько выход в свет, сколько катавасия и интерес общества на подобных встречах. Официальный язык и ирония для интеллигентного слоя общества — привычное дело. Нет аристократа, который бы спокойно отнесся к своему статусу и образу. Каждый всеми силами будет позиционировать свою индивидуальность и сохранять идеальное амплуа. — И что? Чем тебе поможет инвалид, уже два года не выходивший в светское общество? — сегодня ирония была моим коньком. Прежде ответившая на дерзкие замечания Икуко стихла, о чём-то раздумывая. Мне не нравилась эта продолжительная пауза и её сомкнутые губы, поэтому я решил предложить — Почему бы тебе не взять с собой редактора? Ответственный за публикацию как личный секретарь — отметёт лишний сброд и не даст им вволю интересоваться твоей жизнью и произведением. Я задумался. Действительно, на подобных официальных встречах часто задают вопросы, которые касаются личной жизни или составляющего будущей книги. Никакого обмена опытом в принципе не состоится. Все они будут лишь делать вид, что делятся впечатлениями и дают советы, на деле ища плешь в обороне новичка. Сложная концепция разговоров в высшем свете называется «лицемерием». — Ты кажется всем сердцем презираешь аристократов, Тоя. — Мягко подметила Икуко, приложив указательный палец к виску. Женщина, всегда ищущая нестандартные пути для решения проблемы, что-то задумчиво бормотала. — Разве не ты приучила меня к асоциальности? Мои социальные качества пришли в упадок и не подлежат восстановлению. — Я рассмеялся, протянув руку к книге, лежащей на журнальном столике. Взяв её в руки, провёл пальцем по ветхому корешку, прочитав золотистыми буквами надпись: «Эдогава Ранпо». «Она и правда снова читала Эдогаву…» — прошлось в моих мыслях. Почему-то такая зависимость от автора напоминало о чужеродных воспоминаниях — «У той девушки тоже была любимая книга…» — Тоя, так ты пойдёшь со мной или нет? — Женщина недовольно сощурила глаза, словно не спрашивая меня, а требуя. Я выдохнул. Несоблюдение своих же догматов карается инквизицией. Путы ведьмы в очередной раз пленили меня. Её красота и великолепие ослепляли, потому я отвернулся, боясь, что ослепну от этого изящества. -… Х.хорошо, только не смотри на меня так…